Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

Конечно, шутка Раска носила дружеский характер, но она отражала серьезность тупиковой ситуации, складывавшейся вокруг Западного Берлина. В этот момент в советско-американский диалог лично включился Хрущев, чтобы усилить давление на президента Кеннеди.

Р. Кеннеди в конфиденциальном порядке заявил Большакову, что президент обеспокоен сообщением посла Томпсона из Москвы о беседе с Хрущевым, в которой обсуждался вопрос о Западном Берлине. Эта беседа, сказал брат президента, содержит «тревожные нотки», напоминающие о возможности нового «берлинского кризиса». Сообщение Томпсона по серьезности тона похоже на его аналогичное сообщение, которое он прислал в прошлом году накануне встречи в Вене. Р. Кеннеди стремился убедить нас в том, что президент не может изменить свою позицию по Западному Берлину. Он «просто не может этого сделать». Если это будет понято в Москве, то можно будет договориться по ряду вопросов, взаимно интересующих обе стороны.

Р. Кеннеди в осторожной форме интересовался, не выступает ли кто-либо в советском правительстве «за решающее столкновение с США, даже если это может повести к большой войне». Это предположение было решительно отклонено.

На контрвопрос, имеются ли в правительстве США сторонники «столкновений» США с СССР, Р. Кеннеди ответил: в правительстве нет, а среди военных в Пентагоне («но не сам Макнамара») такие люди есть. Недавно военные представили президенту доклад, в котором утверждают, что в настоящее время США превосходят СССР по военной мощи и что в крайнем случае можно пойти на прямую пробу сил с СССР. Но президент более реально оценивает соотношение сил и решительно отвергает какие-либо попытки «не в меру ретивых» сторонников «столкновения» США с СССР навязать администрации Кеннеди свою точку зрения.

Большаков вскоре передал реакцию из Москвы на ту часть беседы с Р. Кеннеди, где говорилось о роли военных. Президенту Кеннеди советовали держать в узде «не в меру ретивые головы в Пентагоне».

Брат президента в ответ с горячностью подчеркнул, что «такие головы» никаким влиянием в правительстве США не пользуются и, как и весь Пентагон, находятся под полным контролем Белого дома.

Тем временем напряженность вокруг германских дел, а значит, и в целом в советско-американских отношениях не спадала. Вооруженные силы США и СССР в Берлине, по существу, занимали позиции противостояния.

13 июля, по инициативе Раска, у меня состоялась с ним длительная беседа, которая касалась в основном германских дел, но по своему существу выходила на фундаментальные вопросы наших отношений. Раск жаловался, что в последнее время «вновь усилилось давление со стороны СССР в германском вопросе». Он говорил, что президент, будучи молодым, но любознательным человеком, проявляет большой интерес к событиям в мире, смотрит далеко вперед и что он искренне считает возможным установление «более нормальных отношений» между СССР и США, несмотря на идеологические противоречия. Но для этого необходимо, чтобы СССР также признавал жизненные интересы США и считался с ними, а не прибегал к опасному давлению.

Госсекретарь обратил внимание на участившиеся заявления советских руководителей и печати по поводу возможности развязывания Соединенными Штатами превентивной войны против СССР. Если это делается в пропагандистских целях, сказал он, это одно. Но если подобные заявления отражают действительную точку зрения руководителей СССР, то это – очень опасное заблуждение.

В сугубо личном плане я заметил госсекретарю, что такая точка зрения имеет некоторое распространение в Москве. Правда, само советское руководство не опасается внезапного нападения США на СССР, но оно испытывает озабоченность, особенно в свете гонки вооружений, которой занимаются США, и растущей напряженности вокруг германских дел.

Раск ответил в том смысле, что нынешнее состояние международной обстановки и советско-американских отношений не вызывает пока больших надежд на договоренность по разоружению. Он дал понять, в частности, что намерение СССР заключить мирный договор с ГДР и тем самым завершить раскол Германии вызывает в Вашингтоне известное беспокойство ввиду дестабилизирующего влияния такого шага на обстановку в Европе.

В конце беседы Раск обратился ко мне (разговор был один на один) «по очень деликатному вопросу». Многие лица в США, в том числе и в окружении Кеннеди, считают, что он, Раск, говорит с СССР «слишком мягким языком». Сам он действительно не является сторонником резких слов и при составлении заявлений и посланий Кеннеди и других документов, адресуемых советскому правительству, старается избегать этого. В связи с более «резкой» позицией СССР в отношении США в последние дни упреки в его адрес усилились. Он сам также начал опасаться как бы советско-американский диалог не вернулся к языку времен Даллеса, которого Раск никогда не одобрял. Приближение избирательной кампании в США в этом смысле может спровоцировать именно такой возврат, а этого надо избежать.

Надо признать, что Раск отчасти был прав. На наш официальный язык все более заметное влияние оказывал лично Хрущев, любитель крепких выражений, особенно когда он выступал публично и был эмоционально «заведен». Громыко не очень этому препятствовал, не желая лишний раз перечить «хозяину», хотя сам избегал таких выражений.

Следует иметь в виду, что послания или письма Хрущева для американского президента обычно готовило Министерство иностранных дел. В них было все юридически продумано, изложено грамотным, профессиональным языком, но делалось это в сухом и официальном дипломатическом стиле, приверженцем которого по своей натуре был сам Громыко.

Хрущев же был иным по характеру человеком, которому не нравился такой стиль. Он предпочитал разговорный язык, поэтому частенько ругал министра, а порой начинал сам переделывать послания на свой лад.

Делал он это довольно своеобразно. Покритиковав «сухаря» Громыко за какой-то проект послания, Хрущев заявлял, что надо его переделать. После этого он начинал громко говорить, жестикулируя, как бы обращаясь к воображаемому президенту: «Господин президент, я не могу согласиться с вашей позицией…» И далее следовал его пространный монолог, как если бы это была настоящая беседа. При этом он обильно использовал богатый русский фольклор, весьма образный народный язык, далеко не всегда укладывавшийся в рамки дипломатической переписки. К тому же говорил довольно несвязно, эмоционально, перескакивал с одного вопроса на другой.

Все это торопливо записывалось, поскольку Хрущев, распаляясь, говорил очень быстро. Затем в министерстве начиналась обработка послания «под Хрущева». Последний ругался, когда «чиновники» слишком приглаживали его текст. Впрочем, он понимал необходимость дипломатической обработки его «задиктовок» и постепенно стал больше полагаться на тексты Громыко.

Вновь встречаюсь с президентом

Через несколько дней в советско-американский спор решил лично вмешаться и сам президент Кеннеди. 17 июля он пригласил меня в Белый дом и наедине изложил свои соображения в ответ на предложения Хрущева по германскому вопросу.

Суть его ответа сводилась к тому, что он, к сожалению, по-прежнему не может принять эти предложения советского премьера, ибо они, по существу, повторяют предыдущие предложения советской стороны: вывод американских и всех других западных войск из Западного Берлина в короткий период времени. Не может он также доверить свои жизненные интересы ООН.

Если мы согласимся на уход из Западного Берлина, сказал президент, то никто не будет больше доверять слову Вашингтона, и все обязательства по отношению к другим странам превратятся в пустой клочок бумаги. Если нас в той или иной форме вытеснят из Западного Берлина, то все те гарантии, которые мы давали Западной Европе, потеряют всякое значение, а это затрагивает наши коренные интересы, ибо союзнические отношения с западноевропейскими странами являются краеугольным камнем внешней политики США.

Я надеюсь, подчеркнул Кеннеди, что премьер Хрущев правильно меня поймет. Мы не хотим повторения прошлогоднего кризиса из-за Берлина и надеемся, что его не будет. Прошлогодний кризис нам стоил более 3 миллиардов долларов, да и СССР, наверное, понес немалые расходы.

Я, добавил он, также хотел бы избавиться от кастровской Кубы, которая находится у нас под носом, но приходится считаться с ее существованием, как и с существованием ряда других вещей, с которыми не согласна та или иная сторона. Каждое серьезное обострение берлинского вопроса усиливает в Западной Европе позиции тех, кто хочет иметь собственное ядерное оружие, а США, как и СССР, против «независимых ядерных сил» в Европе.

Наша беседа с президентом по берлинскому вопросу не дала, да и не могла дать, каких-либо конкретных результатов. Мы настаивали на предоставлении Западному Берлину гарантированного статуса «вольного» города, а его населению свободы выбора образа жизни, но при условии, что оттуда выводятся западные войска. Кеннеди дал ясно понять, что он на это не пойдет, вплоть до конфликта с нами. (В Москве не сомневались в такой решимости президента, но Хрущев ошибочно надеялся, что постоянный нажим все же поможет нам добиться своей цели. В результате сохранялась длительная и в конечном счете никому не нужная напряженность.)

Затем президент спросил, согласится ли премьер Хрущев с заключением соглашения о запрещении ядерных испытаний в атмосфере после окончания нынешней серии советских ядерных взрывов. Я ответил ему, что премьер Хрущев выступает за запрещение всех видов ядерных испытаний при контроле за ними национальными средствами.

Президент заметил, что недавнее весьма образное заявление Хрущева о новой советской ракете, которая «может попасть в муху в небе», вызвало среди американских ученых и военных новую волну дискуссий и споров по поводу военных достижений СССР, особенно в том, что касается качественных результатов последних советских испытаний, в частности весьма мощных взрывов.

В конце беседы президент в примирительном тоне высказал надежду, что уже в недалеком будущем удастся все же договориться о заключении соглашения о запрещении ядерных испытаний на условиях, приемлемых для всех.

От беседы с президентом у меня сложилось впечатление, что он был заметно озабочен нашим новым нажимом на Вашингтон по германским делам, но все же, видимо, полагал, что до крупного конфликта дело не дойдет, если он будет сохранять достаточную военную мощь США в этом районе.

В конце августа у меня состоялась любопытная доверительная беседа с помощником президента Соренсеном. Его основная задача в Белом доме, как он сказал, следить за политическими настроениями в стране, чтобы максимально содействовать личной популярности президента и его политики. Сейчас он занят разработкой стратегии и тактики, которой будет придерживаться президент в ходе развертывающейся в США кампании по выборам в конгресс, чтобы помочь своей партии.

Советский Союз, отметил Соренсен, конечно, имеет возможность оказать определенное влияние на исход нынешних выборов, если усилит нажим в берлинском вопросе. Тогда независимо от действий президента республиканцы получат дополнительные шансы на выборах.

Из его высказываний также ясно следовало, что Кеннеди явно предпочел бы «нейтралитет» СССР в ходе выборов. Это могло бы открыть дорогу к встрече с Хрущевым после выборов, а может быть, и до этого, если появится перспектива соглашения по какому-либо конкретному вопросу.

Это заявление было, конечно, необычным и не могло не привлечь внимание Москвы. Через несколько дней я сообщил Соренсену, что содержание нашей беседы доложил премьеру Хрущеву. К пожеланиям президента мы относимся с пониманием. С советской стороны ничего не будет предпринято такого, что могло бы осложнить международную обстановку и усилить напряженность между нашими странами накануне выборов. Разумеется, мы будем придерживаться этой линии, если действия другой стороны не вынудят нас к проведению иного курса. Сказанное целиком относится и к вопросу о германском мирном договоре и Западном Берлине.

Помощник президента отметил важность этого сообщения, так как оно охватывает весь комплекс советско-американских отношений.

Когда я передал Соренсену это обещание Хрущева «не обострять международную обстановку», я не знал, что в Москве уже было принято решение о завозе ядерных ракет на Кубу. Хрущев вел себя как азартный игрок, сознательно дезинформируя президента.

4 сентября я встретился с Робертом Кеннеди (беседа была наедине). Хотя инициатива встречи исходила от нас и в связи с другим вопросом, тем не менее состоялся крупный разговор о Кубе.

В начале встречи я передал ему соображения премьера Хрущева относительно прекращения испытаний ядерного оружия. Он предлагал немедленно подписать соглашение о прекращении испытаний в атмосфере, космосе и под водой, но одновременно договориться, что в отношении подземных испытаний будут продолжены переговоры; на все время этих переговоров ядерные державы должны будут воздержаться от проведения таких испытаний.

Но Р. Кеннеди в тот день, похоже, больше интересовало другое. Он в довольно раздраженной форме поднял вопрос о советской военной помощи Кубе. Американское правительство, сказал он, с растущим беспокойством наблюдает за увеличением советских военных поставок на Кубу и появлением там советских военных специалистов. Особенно беспокоит правительство США рост военных поставок и, в частности, прибытие на Кубу ракет «земля – воздух». Пока ракеты в руках советских специалистов, тут есть гарантии, а когда они перейдут в руки «эмоциональных кубинцев»? Возникает и другой, весьма важный для безопасности самих США вопрос: куда в перспективе, если продолжить логическую линию, могут привести такие поставки на Кубу? Не появятся ли более мощные ракеты, которые могут достичь и территории США? Не смогут ли они в конечном счете иметь и ядерные боеголовки? Правительство США в этом случае определенно не сможет допустить, чтобы безопасность его страны зависела от тех или иных решений нынешнего правительства Кубы. Именно поэтому, сказал в заключение мой собеседник, правительство придает сейчас столь большое значение вопросу о советских военных поставках Кубе.

В ответ я указал на право Кубы на самооборону. Что касается ядерных ракет, то известна позиция СССР в пользу скорейшего заключения соглашения о нераспространении ядерного оружия (откровенно говоря, я вообще не допускал тогда мысли о размещении наших ядерных ракет на Кубе). Я обошел вопрос о наличии других, не ядерных ракет и советских военных специалистов на Кубе, о чем говорил Р. Кеннеди (не подтверждая и не отрицая, так как у меня самого не было никакой информации из Москвы на этот счет, вплоть до начала кубинского кризиса). В целом же я хорошо понимал важность и значение поднятых Р. Кеннеди вопросов и срочно попросил Москву сориентировать меня.

Ответ из Москвы был весьма лаконичен: в беседах с американцами подтверждайте, что «на Кубе находится только советское оборонительное оружие»[3]. Никаких других пояснений или деталей мне не сообщили даже для моей личной ориентировки.

Больше того, Большаков, вернувшись из отпуска, сказал буквально то же самое Р. Кеннеди со ссылкой на самого Хрущева. Короче, Москва продолжала свой курс на дезинформацию администрации Кеннеди насчет своих намерений разместить советские ядерные ракеты на Кубе.

В середине сентября в советских газетах было опубликовано специальное заявление ТАСС. «Советскому Союзу не требуется перемещать в какую-либо страну, например на Кубу, имеющиеся у него средства для отражения агрессии, для ответного удара. Наши ядерные средства настолько мощны по своей взрывной силе и Советский Союз располагает настолько мощными ракетоносителями для этих зарядов, что нет нужды искать место для размещения их где-то за пределами СССР». Это заявление ТАСС было передано и в наше посольство, но без каких-либо комментариев или пояснений со стороны советских должностных лиц. Опять это была дымовая завеса.

И я, и Большаков в результате исходили в дальнейшем из того, что поставляемые на Кубу советские ракеты по своим параметрам неспособны были достичь территории США и не были ядерными. Я аккуратно докладывал о всех своих разговорах с американскими официальными лицами на эту тему. Сообщал также, что отвечал на эти вопросы в духе заявления ТАСС. И ни разу ни Хрущев, ни Громыко не поправили меня. Фактически они умышленно использовали своего посла вплоть до «начала самого кризиса в целях дезориентации американской администрации в отношении намерений Москвы (хотя прямых указаний на счет дезориентации мне не давали). Такое поведение моих руководителей потрясло меня, когда я узнал о реальном положении вещей уже в ходе самого кризиса.

Возвращаясь к разговору с Р. Кеннеди, упомяну еще об одной детали. Мой собеседник не скрывал своего раздражения по поводу того, что в беседах с иностранцами советский премьер говорит о «мягкотелости» администрации США, которая, мол, не будет защищать Западный Берлин в случае чрезвычайного положения. Эти высказывания становятся известными в США, что также наносит удар по престижу президента.

Я знал, что жалобы Р. Кеннеди могли быть справедливыми, поскольку Хрущева нередко «заносило» в беседах с иностранцами. В качестве примера ненужной бравады Хрущева можно привести следующие его высказывания в беседе с Сэлинджером: «Западный Берлин является главным испытанием; это Рубикон, перейдем его без войны – все пойдет хорошо, если нет – будет плохо. Ключ ответа на этот вопрос находится в руках президента».

В заключение нашей довольно напряженной беседы Р. Кеннеди сказал, что главная цель его сегодняшних неофициальных высказываний – показать растущую озабоченность президента по поводу возможного дальнейшего развития советско-американских отношений, перспектива которых пока явно не обнадеживает.

Хрущев направляет послание Кеннеди

18 сентября я сообщил Р. Кеннеди об устном послании Хрущева президенту Кеннеди. Это послание (на 15 страницах) было самым развернутым и самым важным изложением взглядов советского руководства на отношения с администрацией Кеннеди незадолго до кубинского кризиса. Поэтому приведу его достаточно полно.

В послании отрицались высказывания советских руководителей по поводу «мягкотелости» американской администрации. Содержалось также новое предложение, чтобы договор о запрещении ядерных испытаний касался всех сфер, при этом предлагалось предусмотреть в договоре установку автоматических сейсмических станций как вблизи границ ядерных держав, так и 2–3 такие станции непосредственно на территориях государств, обладающих ядерным оружием, в районах, наиболее подверженных землетрясениям. Мы готовы были заключить соглашение, исключающее пока подземные испытания, но с мораторием на время переговоров или на пять лет (в целом это была попытка Москвы достичь компромисса).

Далее Хрущев отвечал на озабоченность президента Кеннеди, переданную его братом (в беседе с советским послом) по поводу советско-американских отношений. Мы огорчены, говорилось в послании, но обострение посеяно не нами. Мешают очаги международной напряженности, являющиеся источником постоянных трений между нашими странами. Их необходимо устранить, и прежде всего ликвидировать ненормальное положение в Западном Берлине. Сейчас мы решили «заморозить» германский вопрос до окончания выборов, но мы намерены продолжить диалог по этому вопросу. Единственный вопрос, по которому у нас остались разногласия, как мы считаем, – это вопрос о пребывании иностранных войск в Западном Берлине. Лучше всего было бы разместить там войска ООН, резюмировал Хрущев свою позицию по этому вопросу.

Я имел хорошую беседу с Вашим министром внутренних дел Юдалом, продолжал Хрущев. (Юдал был в Москве вместе со своим другом, известным поэтом Робертом Фростом. – А. Д.) И никак не ожидал, что в этот момент Вы примете решение обратиться в конгресс с просьбой разрешить призвать 150 тысяч резервистов. Вы мотивировали этот свой шаг накалом международной обстановки и необходимостью для Вас в связи с этим искать возможность быстро реагировать на опасности, могущие возникнуть в любой части «свободного мира». Каждый понимает, что накал якобы создается другой стороной, то есть нами, Советским Союзом. Но ведь мы не предпринимаем ничего, что могло бы дать повод для этого. Мы никакой мобилизации не проводим, ни с какими угрозами не выступаем.

Ваше выступление, г-н президент, с угрозами против Кубы – это просто невероятный шаг. Мы были вынуждены ответить заявлением ТАСС, а затем в выступлении на Генеральной Ассамблее ООН. Если бы не было Вашего выступления по Кубе, то мы, естественно, не стали бы ничего говорить о Западном Берлине. Мы сожалеем, что эта опасная линия продолжается и сейчас. Самые серьезные последствия может иметь резолюция сената по кубинскому вопросу. Содержание этой резолюции дает основание сделать вывод, что США, видимо, готовы взять на себя ответственность за развязывание ядерной войны. Резолюция говорит об отказе США в помощи любой стране, которая торгует с Кубой. Это полный произвол!

Мы и сейчас надеемся, что нам удастся нормализовать наши отношения. Но для этого США должны перестать вмешиваться в дела других стран. Мир разделен на два лагеря – на капиталистический и социалистический. Единственно правильной политикой является политика мирного сосуществования.

Хочу обратить Ваше внимание, г-н президент, на продолжающиеся облеты американскими самолетами наших судов. В августе имело место 140 случаев таких облетов. Американские военные корабли в открытом океане пытаются останавливать наши суда. Хочу еще раз сказать Вам: советские суда, которые следуют по заданному правительством курсу, имеют указание не уступать никаким пиратским требованиям в международных водах и идти своим курсом, если даже им будут угрожать открытием огня. Пусть попробуют задержать или потопить наши суда – это будет началом войны, потому что мы ответим тем же. У нас достаточно подводного флота, который может постоять за честь своей Родины. Наше государство располагает и другими средствами. Аналогичными средствами располагаете и Вы. Так зачем же устраивать такие провокации, зачем же угрожать друг другу?

Мы не проводили мобилизацию и не думаем проводить ее, но мы были вынуждены дать нашим вооруженным силам приказ находиться в наивысшей боевой готовности. Вы вынудили к этому нас своей мобилизацией и другими действиями, предпринятыми Вами в последнее время. Может быть, все это делается в связи с предвыборной конъюнктурой в Вашей стране. Но это очень опасно, так как уже выходит за пределы конъюнктуры внутри страны; такие действия накаливают международную обстановку, создают угрожающее положение.

Поэтому я просил бы Вас, г-н президент, правильно понять наше беспокойство и не предпринимать ничего, что могло бы еще более накалить атмосферу и даже взорвать мир. Мы со своей стороны вновь заверяем Вас, что мы ничего не предпримем в отношении Западного Берлина до выборов в США. После выборов, видимо, уже во второй половине ноября, надо бы, по нашему мнению, продолжить диалог. Большое значение для отыскания путей решения как этой проблемы, так и других неотложных международных проблем имеют личные контакты государственных деятелей на самом высоком уровне. Мы должны будем прийти к необходимости достижения соглашения по Западному Берлину, чтобы ликвидировать этот опасный очаг, который все время портит наши отношения, такими словами Хрущев заканчивал свое послание.

Когда я ехал к Роберту Кеннеди с этим посланием Хрущева, то готовился к неприятному и, возможно, бурному разговору с ним. К моему удивлению, он лишь несколько мрачновато сказал, что сегодня же передаст послание президенту.

В обсуждение каких-либо вопросов он не стал вступать, согласившись с тем, что хорошо бы, конечно, взаимно не предпринимать ничего, что могло бы накалить обстановку перед выборами в конгресс США. Это главное.

Следует иметь в виду, что положение вокруг Берлина к началу осени 1962 года было напряженным. Хрущев усиливал свой нажим, в том числе и на коммуникациях Западного Берлина с внешним миром. Президент Кеннеди часто совещался со своими военными советниками о мерах по укреплению американских вооруженных сил в этом районе в целях противодействия советскому давлению. Обе стороны поставили во главе своих войск в Германии боевых генералов: в Западной Германии генерала Клея, в Восточной маршала Конева.

К счастью, у обеих сторон хватило разума и выдержки не прибегать к оружию. Были приняты меры, чтобы такое противостояние не усиливалось, но положение все же оставалось достаточно сложным.

Ретроспективно я спрашивал себя: была ли эта напряженность вокруг Берлина умышленным маневром Хрущева, чтобы отвлечь внимание Кеннеди от Кубы, где размещались советские ракеты?

Возможно, это так и было, хотя у меня нет конкретных доказательств на этот счет, нет таких данных и в наших архивах. Но я подозреваю, что он увязывал эти два вопроса, надеясь таким путем оказать на Кеннеди соответствующее давление в надежде добиться от него определенных уступок.