Струна (сборник)

За Мишей, спотыкаясь, нагнув голову, Алексей Иванович, тоже в берете, похожем на капор, в очках, бородатый, приземистый, в старом брезентовом плаще, – наш начальник. Потом я, в коричневой, еще «якутской», немного выгоревшей штормовке. А дальше уже – «малыши»: Саша, студент фармацевтического факультета, в штормовке, и 18-летняя толстенькая Нина в брюках и штормовке (она племянница Шретера, взял с собой, чтобы «училась жизни»).

Мы подходим к реке, она стала широкой, но наши ученые набросились на травы, забыв совсем, что и куда надо двигаться, заговорили «по-марсиански», как определила Нина. Латинские названия летают со всех сторон. В восторге рвут и рвут травы. Я-то хоть подготовился на Горно-таежной, читал нужные книги, рисовал растения, что были тут же под ногами, да и выше: дальневосточные деревья. Точно, как готовился на гидролога – конспектировал и рисовал приборы и разных рыб. (Я теперь, как называет меня Света, общая наша приятельница, – это в письме Лели: гардемарин-натуралист.)

Ну и прекрасно. Натуралист. Прекрасно, что, наконец, приехали и теперь начинается новая жизнь.

Наша работа, казалось бы, полегче, чем у геологов, но… У них нет такой ежедневной, кропотливой бесконечной сушки и перекладывания гербариев, сбора образцов для анализа, семян для посадки в ботаническом саду в Москве. Но самое из всех напряженное: бесконечно рвать сырье для ВИЛАРА, у них ведь есть свой завод. Вот, к примеру, надо луносемянника 300 кг. Даже тележку прикупили, как у Женьки-тракториста.

А наши бесконечные поездки, маршруты, не передохнешь с утра до вечера.

К тому же наш Алексей Иванович суетлив, рассеян, ворчлив, беспорядочен. Поэтому и спешка, волынка по целым дням. Но мы ему все прощаем: он мягок и добродушен, любит шутки и не обижается, когда ему «попадает» от нас. Да и никто друг на друга не обижается: так удачно, что все ценят юмор, молодые все, живем дружно, весело у нас.

Вот наша Нина нам сообщает свои исторические познания: «Троцкий был вредителем во Временном правительстве».

Все хохочут до слез, она не понимает почему, потом хохочет тоже вместе с нами.

Мы ее учим, недаром дядя Шретер взял с собой, чтобы она просвещалась во всем.

А нас уже теперь семь человек: шофер Серега, разбитной парень, москвич. У него две дочки-близнята, их фотокарточки возит с собой и показывает. И еще – повариха, тоже молодая, студентка, нанялась на сезон.

10–12/VI – 60 г.

Работа, работа, работа. Весь наш табор вчера целый день собирал spierejry (спирэйю) – по-простому таволожка, т. е. это самое сырье. На следующий день без конца рвали и рвали chlorantus, выкапывали корни. Пахнут они морковкой. Потом будут исследовать на эфирные масла, на алкалоиды. А Миша залез на дерево, на дикую грушу. Бросает ветки вниз, и на нас сверху густо-густо сыпятся белые лепестки.

14/VI – 60 г.

Погода хорошая. Переправляемся через другую реку. Наконец-то настоящая арсеньевская тайга, Супутинский заповедник. Живем в балагане лесорубов. Варится суп на костре. Кругом никого. Сюда боятся ходить: неподалеку устроилась тигрица с дитятами, они воют тоненько по вечерам.

Всего в заповеднике восемь тигров. К тому же один из них калека – трехногий. Он – поэтому все понимают – может стать людоедом. Пока же мирно крадет только собак у научных работников.

Старичок-директор выдал Шретеру карабин с четырьмя патронами. «Выстрелите два раза подряд, – сказал дребезжащим голосом директор, – мы на помощь подойдем…»

Шретер тут же вручил карабин мне – от греха подальше. И вот идем мы – сбившись в опасливую кучку. «Нет, так нельзя», – командует человек с карабином, как будто он знает всё, он (это я) идет сзади, охраняя, оглядывая бдительно окрестность. Интересно, что бы было, если бы тигр все-таки появился, но, слава богу, он не появился.

А мы все равно ходим за сырьем и образцами в разные, даже далекие от балагана маршруты. И всё по тайге, по глухим кедровникам. Вечерами, а то и ночами сидим у костра, разговариваем, острим, хохочем. Разве что песни не поем, очень уж находились, наработались за день.

15/VI – 60 г.

Фотографируемся у домика академика Комарова Владимира Леонтьевича – крупнейшего знатока флоры Восточной Азии. В 32-м, 33-м и 35-м годах он жил и работал в этом домике.

Старший объездчик, который сопровождает нас, громадный дядя без правого глаза, представился сразу:

– Я вообще-то преподаватель музыки. 18 лет учил играть на баяне.

И вот наконец-то увидели мы хотя бы следы тигра, шли по его свежим следам. К чему только не привыкаешь. (Кроме мошки – уши распухли и горят от нее и деметилфтолата.)

16/VI – 60 г.

У реки Пейшулы залезли даже в пещеру (развлекали Нину: писали копотью на стенке, как Том и Бекки).

20/VI – 60 г.

Едем на юг, к китайской границе, к реке Лючихезе. По дороге заезжали и работали в Шуфане и Тигровой. А дальше – странные очень места: есть дороги, есть расчищенные тропки и ни единого дома, ни единого человека на километры.

Машина останавливается. Серега опасливо выглядывает в окошко кабины.

– Там дзоты, – сообщает он, – сплошь, и блиндажи, колючую проволоку вижу. Что за черт, куда мы заехали…

Алексей Иванович раскрывает карту местности. Мы гурьбой окружаем его.

– Это… – Он стискивает бороду в кулак. И мы подхватывает падающую карту.

– Здесь, на этом месте, на карте, – говорит он, – очень большое пятно. Судя по всему, это… это, если правильно называю, укрепрайон. Перед Китаем. Но ведь мы с Китаем сейчас не в ссоре. Надо пойти посмотреть.

Алексей Иванович спускается по приставной лесенке из будки и идет, брезентовый плащ его развевается.

– Ребята! – Он машет нам рукой. – Идите! Здесь нет никого. Это всё брошено. Это бывший наш укрепрайон.

Мы подходим. Дзоты кругом. Но всё заросло кустарником, из отверстия в дзоте торчит орешник. На полуоборванной проволоке видны стебли цемицифуги. Она обвивает проволоку. Если собрать здесь цемицифугу (это сердечное), а мы ведь хотели ее найти… Значит, старайся не уколоться о проволоку.

Сообща решили оставаться здесь. Поставили палатку, кто спит в фургоне, кто в палатке.

И третий день мы копаем здесь корни, отбираем у проволоки наше добро. Попутно подстрелили косулю и зажарили на костре. С продуктами у нас негусто.

24/VI – 60 г.

Наконец уезжаем в Кедровую падь.

Здесь нет уже расчищенных дорог, и в одной «ямке» буксовали три часа.

Потом – получше, спокойней. И когда смотришь в открытую заднюю дверь фургона, видишь уходящую дорогу, высокие сопки, и кажется, будто дорога уходит, а сопки надвигаются сзади, догоняют, становятся больше, больше. На вершинах сопок темнеет могильная сосна.

И становится грустно. Ведь впереди еще три месяца. И хоть крутимся с утра до вечера, и всё у меня хорошо, хочу видеть Лелю, Гишку, очень хочу написать Гишке, а написать письмо сейчас не смогу.

Даже во сне так хочешь написать сыну. Но сын был рядом, я разговаривал с ним, стриженым, потным, веселым, сын был всегда со мной…

28/VI – 60 г.

Мы в бассейне реки Эльдуги. Идем сквозь чозениевые леса – это ива-кореянка, такая стройная, как тополь. Но сама река…

Уже потеряли счет этим переходам через ту же Эльдугу. Она вся извивается, извивается. Да еще пошел дождь, и так сыплет и сыплет целый день.

Переходим по колена в воде. Пищат и хлюпают тяжелые ботинки, болят руки в плечах от сырости. Никогда не было никого мокрее, чем мы (это мы уверены).

Пришли в лагерь ночью, выкручиваем трусы, майки, носки, не говоря, понятно, о штанах и рубахах. «Выстирали». Вытерлись, как после бани. Замерзли мы страшно. А потом не спали всю ночь от сырости и пота в спальных мешках. По всему телу ползает мокрец.

А дождь… ну конечно, перестал, и над рекой туман.

1/VII – 60 г.

Полуостров Гамова. Солнце, жара, юг, купаемся в Японском море.

На берегу избушка, живет сорокалетняя вдова. Вдали от всех. У нее девять детей, все «Пети», все – «пограничники». Вдова совсем не старая, разбитная, пудрится.

2/VII – 60 г.

А теперь мы идем по чудесному лесу. Клены, черный ясень, бархат, сплошные кусты рододендрона.

Мы работаем. А над нами лунь плывет, плывет над землей, весь белый, только кончики крыльев черные.

Хорошо видна «Гора туманов». Она и впрямь будто разрезана туманной тяжелой полосой. А сверху выглядывает ее макушка. И все время по склону летают светлячки. Кажется, это люди идут вверх бесконечно с фонариками.

11/VII – 60 г.

К нам присоединился ленинградец Эрик. Хочет пойти с нами в Сихотэ-Алинь, работать вместе с нами. Он «прогрессист», показывает журнал с критикой Лысенко. Алексей Иванович соглашается его принять. В свое время Алексей Иванович выступал против Лысенко, и его здорово тогда ударили.

Но… Этот «столичный ученый» Эрик экипирован уж совсем как «чечако», у него даже настоящий кинжал на поясе.

А изъясняется он так: «Дмитрий Васильевич Х., академик, вы, конечно, знаете его, как-то сказал мне за вечерним чаем…», «И сам я бороду буду здесь отращивать, меня должны в Англию пригласить, и вот я – из тайги…»

Ну тут же наша Нина отходит на самый задний план в наших безобидных розыгрышах. Однако ученый Эрик никаких наших шуток не замечает (не понимает?), уж очень он занят самим собой, рассказами о том, как его ценят «за вечерним чаем…» и т. д. и т. п.

А ведь мы, как распорядился Шретер, должны были вдвоем с Мишей идти в Сихотэ-Алинь, и серьезные у нас задания по нашей работе. Но он идет с нами.

17/VII – 60 г.

Сихотэ-Алинь. Опять арсеньевская дальневосточная тайга. Идем, натянув капюшоны штормовок, а на лицах марля, как маска. Носки натянули на брючины – от клещей. Каждые метров 15–20 все равно останавливаемся и, несмотря на чертовых мушек и мух, что лезут в глаза и всюду, раздеваемся чуть не догола и обираем клещей друг у друга. Копать корни растений можно разве что в противогазах, которых у нас нет, но мы все равно копаем, отбиваясь от летящего гнуса.

И снова идем, все зеленые от кедровой пыльцы. За плечами тяжелые рюкзаки с образцами и едой.

Когда идешь с марлей на лице, кажется, что смотришь… да, через кисею в жаркое лето на море, и кругом тишина, покой. А как откинешь кисею, мир кажется ярким-ярким, красочным, чисто вымытым, и вокруг пихты Сихотэ-Алиня, и всё те же мухи летят в глаза…

Мы с Мишей все-таки выдерживаем. Миша оказался и вправду славным парнем – скромным, работящим и довольно выносливым.

А вот наш «академик» тащился, стеная, на полкилометра сзади, жалуясь, что у него болит живот и что его мечта сейчас – выпить компота. Парень он все же нудный, хвастливый и явно не шибко умный, хотя и «всё знает». К тому же оказалось, что он вовсе не ботаник, а паразитолог, специалист по галам – наростам на деревьях. Ходить в походе в ритме он не умеет, и мы его ждем.

Вышли на тропу. На пихтовом стволе указатель, стрелка: «к баракам». Идем, всё идем, всё так же зеленые сплошь от кедровой пыльцы, и никаких бараков.

Наконец, очень странное сооружение на высоких четырех столбах, наверху широкая большая доска, на ней всем хватит уместиться. Понимаем, что это, вероятно, и есть «бараки». Топографы соорудили – от зверья.

Устроились все наверху спать под пологом, уже ведь темнеет, и очень быстро.

Заснули сразу от усталости. Еле проснулись, но пора двигаться дальше.

Догнали идущего впереди человека. Это геодезист, нам по пути.

Идем, разговариваем, я слева, он в середине, Миша справа. «Академик», как всегда, позади.

Сбоку, рядом со мной высокие, повыше пояса густые кусты. Боковым зрением вдруг замечаю, что за кустами чья-то серая спина, кто-то идет тихо рядом, я внезапно понимаю, что это дикий кабан.

Геодезист выхватывает из кобуры ТТ… Я хватаю его за руку, Миша с другого бока.

Ранить кабана – не убьет же из своего пистолета, и тогда всем нам конец: раненый кабан, это почти что встретить тигра.

Еле успокоились и уже не разговариваем, идем тихо, очень тихо, и он тоже идет рядом так же тихо, идет и идет с нами. И – исчез.

А впереди, метрах в 50, высоченная, очень крутая гора. Это Лючихеза (1598). Шретер говорил нам: «Посмотрите, что там, есть ли для нас стоящее».

Попрощались с Леней – геодезистом. Приготавливаемся с Мишей к подъему. У Эрика оставляем все наше снаряжение.

Как нам лезть?…

Подаю руку, другая судорожно сжимает ветку верхнего куста. Подтягиваемся, помогая коленями.

Сил нет. Останавливаюсь, прижимаюсь к проплешине между кустами.

Нет. Мы не лезем, мы ползем по этой дико крутой спине чертовой Лючихезы.

Останавливаюсь почти что каждые четыре-пять метров. А еще, еще пить как хочется. Как хочется пить. Пот заливает всё лицо. Вода есть только в моей фляжке, но это НЗ, если доберемся. Если…

Отдыхаем на каком-то выступе и рвем растущую кругом траву-кислицу, но это не помогает. Вот еще белый мох – сфагнум. Сжимаем его, выцеживаем коричневую грязную воду в кружку и цедим ее в другую кружку через обрывок марли, смоченной в деметилфтолате.

Сколько времени мы лезли. Кажется, прошло уже много-много часов.

Но вот, вот, наконец, вершина! Мы на вершине!

Садимся. Дышим как загнанные. Закрываем глаза. Наконец встаем с трудом. Я наливаю воду из фляжки, и мы чокаемся кружками. Да. Мы добрались, мы пришли.

А вершина, вершина почти голая, только кедровый стланик. Больше ничего. Получается, лезть было незачем.

Но у меня возникло, когда мы пьем и пьем воду, совсем не «ботаническое» чувство. Чувство победы. 145 километров прошли Сихотэ-Алиня, и потом вверх. Всё подступы, подступы, вершины. В общем, как в жизни.

Январь 2015 г.

ГТС

24/VII – 60 г.

Встретили нас, когда вышли мы из Сихотэ-Алиня, замечательные люди в Управлении здешнего заповедника: муж и жена Руковские, Николай Николаевич и Евгения Михайловна, – москвичи-зоологи. Он замдиректора заповедника. Встретили нас, измученных, как родных, кормили, как дома. В этом заповеднике есть даже книжный магазин! Купил Ремарка «Жизнь взаймы», «Земля людей» Сент-Экзюпери, «Французские тетради» Эренбурга и «Люди или животные» Веркора.

Бухта Терней. Здесь по берегу лежит обкатанная морем галька, такая большая, что кажется – это груды громадных яиц ископаемого эпиорниса.

Достопримечательность Тернея: «Король морей» и «Царь Шаньдуньский» – он ссыльный потемкинец. Старик до последнего времени вел журнал учета кораблей, проходящих мимо: национальность, водоизмещение, тоннаж и пр.

А когда мы шли вниз с Тернейских гор, то мы шли словно по дороге цветов: оранжевые огоньки, бело-розовые колосья горца, фиолетовая герань и ирис. Всё нам теперь как подарок.

Встретили и 84-летнего деда, он нам подарил рукописные свои записки: может, пригодятся его записки хоть кому-то и для чего-то. Наверняка, дедушка, я уверен.

Но всё еще живет в нас память о нашем переходе. Лежим рядом в спальных мешках, головы от жары не прячем. Мишины волосы касаются моего лба, и я хлопаю по лбу ладонью, всё чудится, что это рой мошки.

28/VII – 60 г.

И снова удача. Едем в Горно-таежную: ребята-геологи подвозят нас на машине, Гена, Слава, геофизик Валентин, начальник отряда Николай Иванович. Мчится машина 70 км в час. Лежу в кузове на спине. Синее-синее небо над головой и неподвижные облака. Нет движения – стоят облака. А машина мчится…

1/VIII – 60 г.

ГТС – Горно-таежная. Вот так вот и прошли почти три месяца. Осталось два. Послезавтра думаем выехать с машиной во Владивосток, а 5/VIII отплывать на Сахалин. Не знаю, как получится. Алексей Иванович немного расклеился, чуть-чуть устал, да он и старше, по-моему, меня, не знаю на сколько. Мы с Мишей «толкаем его в шею», чтобы двигаться, ехать. А наш «академик»-кинжалоноситель (даже на ГТС ходит и даже спит с кинжалом) хочет поскорее вернуться в Ленинград, мы здорово его укатали в Сихотэ-Алине. Слава богу, пусть едет. Без него нам лучше.

Но пока мы сами никуда не едем, развлекаемся, «издеваясь» шутливо друг над другом. Над шретеровской суетней и воркотней, над моими «постоянными утренними и вечерними омовениями во всех горных реках» (это уже Шретер «в отместку»: «Илья Наумович опять принимает холодные ванны». Вообще-то, он, конечно, зовет меня по имени), над Мишиными вечными писаниями писем родственникам, над Сашиной способностью терять абсолютно всё: от носков до часов и фотоаппарата (всё это потом ищется коллективно) и т. д. и т. п. Всякая мелочь обыгрывается и отшучивается, потому и жить становится как-то веселее (прямо как дети). И еще считают, что я – я! – весельчак! И молодею не по дням, а по часам (ну это уже Нина считает, которой надо, по-моему, еще, в коричневом платьице школьном с передничком ходить, а не в экспедиции ездить. Мы ведь, изверги, особенно потешаемся над нашей бедной Ниной).

Но ведь иначе – сидеть на одном месте без всякого дела такая скука.

Где это я читал? Когда берут в полярную экспедицию научного работника, его спрашивают: умеете ли вы… ничего не делать. Ждать неделями, когда непогода. Неделями!

Мы-то, наоборот, в райском спокойном месте, а всё равно… Перечитываю Лелины письма, которые получил, наконец, на ГТС, и хочется уже к себе, к себе домой, и это ведь понятно.

По нескольку раз перечитывал письма… Вот. А Гишка!.. Гишка просто замечательный парень. Его письмо читали все, начиная от Шретера и кончая Мишей-молодоженом. У Алексея Ивановича сын ровесник Гишки, и А. И. цокал от умиления и крутил бородой.

Черти, писать не дают. Болтают и хохочут, а уже поздно. Все укладываются спать, а нас с Мишей гонят в кухню писать, и мы усаживаемся с ним рядком у плиты, а через стенку кричат, чтоб мы обязательно передавали приветы, это они искренне. Особенно Гишке. Передаю.

12/VIII – 60 г.

Ну вот и «трубы трубят». Мы погрузились с нашей будкой и со всеми нашими пожитками на пароход «Забайкалье». Рейс – в Корсаков, на Сахалин! (Всё промежуточное – как собирали пожитки, как прибыли на побережье и пр. – опускаю.)

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.