Громкое дело

Анника села на постель среди подушек Эллен.

Она действительно приложила максимум усилий для этого.

Когда они с Томасом снова сошлись и переехали в США, старалась в полной мере удовлетворить его потребности в еде и сексе. Мастурбировала, будучи одна, в качестве тренировки, чтобы развить у себя желание снова, купила кулинарные книги с мексиканскими и азиатскими блюдами, ссылалась на разницу в часовых поясах, увиливая от требующего слишком много времени задания выпускающего редактора новостей, а взамен готовила печенье с шоколадными шариками для благотворительной школьной ярмарки.

И все равно она знала, что у него есть другие женщины, не кто-то особенный, а те, кого он мог завалить в койку не напрягаясь. По ее мнению, у Томаса было слишком много достоинств. Он выглядел как викинг – белые волосы, голубые глаза и широкие плечи. Легко заражался смехом и умел слушать, интересовался практически всеми видами спорта, начиная от боулинга и заканчивая хоккеем с мячом, и прекрасно вписывался в любые интерьеры.

Конференции, вроде этой в Найроби, оставались его главными охотничьими угодьями. Работа на правительство не делала его шансы хуже. Задание по линии «Фронтекс», как уже сказано, не отличалось особой гламурностью, поэтому он говорил, что занимается анализом международной безопасности. И это в какой-то мере соответствовало истине.

Анника не поддалась искушению застелить постель Эллен, вернулась к оставленному на придиванном столике компьютеру и с помощью Google попробовала узнать как можно больше о «Фронтексе».

Надо признать, раньше ее абсолютно не интересовало новое задание мужа. Она знала, что он будет ездить на междуна родные конференции несколько раз в год, и довольствовалась этим. О самой организации ей было очень мало известно.

Одной из первых ей попалась на глаза заметка из ее собственной газеты.

За охрану европейских границ уже в течение пары лет отвечал шведский комиссар ЕС, в результате чего ряд заданий по исследованию данного вопроса попал в Швецию.

Именно так, помимо прочего, на письменный стол Томаса.

На официальной домашней странице организации она прочитала, что кое-какие работы в этом направлении уже начались: самолеты и корабли патрулировали воды к северу от итальянского острова Лампедуза с целью остановить поток нелегальных иммигрантов из неспокойных регионов Северной Африки в Европу. Если верить шведскому комиссару ЕС, «Фронтекс» находился там для «спасения жизней», и, вполне возможно, так все и обстояло. Беженцы, достигавшие побережья Италии и Испании, стали столь обычным делом сегодня, что абсолютно никого не волновали. Средства массовой информации больше не реагировали на них даже крошечными заметками в средиземноморских странах, не говоря уже о Скандинавии. Дело могло зайти столь далеко, что шведские туристы просто спотыкались бы о трупы на тамошних пляжах, причем не получая компенсации от турбюро.

Ее электронная почта дала о себе знать, и там, в сообщении от Халениуса, лежал рапорт от наверняка приятной маленькой англичанки. Он был на английском и достаточно короткий и описывал ситуацию в пограничном городе.

Пункт перехода из Сомали в Кению, по большому счету, не охранялся. Вывеска перед полицейским участком в Либое с текстом «Republic of Kenya, Department of Immigration, Liboi Border Control» уведомляла о том, что в здании находилась таможня. Никакого персонала на границе не было и никаких предназначенных для него помещений тоже.

В настоящее время свыше четырехсот тысяч человек, большинство сомалийцы, жили в лагере беженцев в соседнем городе Дадааб.

Анника подняла глаза от компьютера. Где она слышала это название? Вроде дело касалось засухи на Африканском Роге.

Она вошла в Google Maps, написала в поисковик «либой, кения» и сразу же попала на золотисто-коричневую спутниковую картинку выжженной солнцем почвы. Либой, как оказалось, находился в центре большого пустого пространства и по величине не превышал булавочную головку. Желтая дорога под названием Garissa Road A3 проходила через всю карту. Она кликнула снаружи от изображения, увеличивая его. Дадааб явно располагался на юго-западе, потом Гарисса, океан и Найроби. Кения находилась точно на экваторе в окружении Сомали, Эфиопии, Судана, Уганды и Танзании, боже, какая компания. Она уставилась на спутниковую картинку, не веря своим глазам. Сколько людей жило во всех этих странах, и она абсолютно ничего о них не знала.

Где-то в квартире зазвонил телефон. Она оторвала взгляд от дисплея, вскочила и сразу не смогла понять, откуда исходит звук. Потом догадалась, что это домашний аппарат, по нему обычно никто не звонил, кроме ее матери, а такой контакт, по большому счету, ничего не значил. Она подбежала к двери в комнату детей и сняла трубку.

Это был Джимми Халениус.

– Анника, – сказал он. – С нами связались двое из группы, которая держит в плену Томаса и остальных членов делегации.

Она опустилась на пол гостиной, и во рту у нее сразу пересохло.

– Что они говорят?

– Я не хотел бы обсуждать это по телефону…

Она встала и заорала в трубку:

– Я хочу знать, что они сказали!

Статс-секретарь, похоже, сделал вдох.

– О’кей, – сдался он, – информацию такого типа обычно не передают по телефону, но хорошо… первое сообщение перехватили англичане. Некий человек на любительской видеозаписи говорит на киньяруанда, что организация «Фикх Джихад» захватила семь делегатов ЕС в качестве заложников. В остальном послание состоит из политических и религиозных лозунгов.

– Что ты сказал? На киньяр, что?..

– Язык банту, на нем говорят в Восточной Африке, прежде всего в Руанде. В сообщении, собственно, лишь то, о чем мы уже подозревали, что их увезла какая-то организация.

Анника села на пол снова, окинула взглядом комнату, маленькие лампы в окне, плед, который Томас получил в качестве рождественского подарка от своей матери, диски видеоигр Калле.

– Значит, политика, – сказала она. – Политическое похищение. Ты же сам говорил, что такой вариант хуже.

– Да, политика, – согласился Халениус. – Но здесь, пожалуй, не все столь однозначно. Также позвонили на домашний телефон Алваро Рибейро. Его друг ответил и получил короткое и четкое послание на восточноафриканском английском, что Алваро похищен и будет выпущен в обмен на выкуп в сорок миллионов долларов.

У Анники перехватило дыхание.

– Сорок миллионов долларов – это же… сколько? В кронах? Четверть миллиарда?

– Больше.

У нее снова задрожали руки.

– О боже, нет…

– Анника, – сказал Халениус, – успокойся.

– Четверть миллиарда?!

– Судя по всему, за данным похищением стоят разные пожелания, – продолжил Халениус. – Во-первых, политический мотив, если верить видео, и, во-вторых, требование о выкупе, указывающее на обычное kidnap for ransom[4]. И ты права, последнее предпочтительней.

– Но четверть миллиарда? У кого есть такие деньги? У меня их нет…

Kidnap for ransom?

Эти слова ассоциировались с чем-то для нее, но с чем конкретно?

Она прижала свою дрожащую ладонь ко лбу и покопалась в памяти.

Написанная ею статья, страховая фирма, которую она посетила в первый год своей работы корреспондентом в штате Нью-Йорк, они специализировались на K&R Insurances: Kidnap and Ransom Insurances…

– Страховка! – крикнула она в трубку. – Она же само собой есть у вас в министерстве! За счет нее можно выплатить выкуп, и все закончится!

Она даже рассмеялась, до того у нее стало легко на душе.

– Нет, – сказал Халениус. – У шведского правительства нет ничего подобного. Это принципиальная позиция.

Анника перестала смеяться.

– Страховки подобного типа – кратковременное и опасное решение. Они увеличивают риски и вздувают сумму выкупа. Кроме того, шведское правительство не ведет переговоров с террористами.

Она почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Ее руки шарили наобум в воздухе, пока она не вцепилась в дверной косяк.

– Но а я тогда? – сказала она. – Что мне делать? Как все будет сейчас? А вдруг они позвонят мне тоже, по этому телефону?

– Нас бы такое развитие событий устроило в качестве первого шага.

Она почувствовала, что ее охватывает паника, дыхание участилось, и все поплыло перед глазами. Голос статс-секретаря приходил откуда-то издалека.

– Анника, нам необходимо поговорить о твоей ситуации. Я знаю, ты не хочешь, чтобы я приходил к тебе домой, но, по-моему, это было бы самым простым решением для тебя как раз сейчас.

Она назвала ему код двери в подъезд.

Француз начал свои жалобы снова. Он непрерывно орал на наших охранников и требовал от Катерины переводить все на суахили, и она делала это приглушенным голосом и потупив взгляд. Сейчас он скандалил не только по поводу раны на голове, но и из-за тех антисанитарных условий, в которых мы содержались. Никто из нас не смог нормально сходить в туалет с тех пор, как мы попали к ним в руки более двух суток назад. Из-за мочи и кала наша кожа прела и чесалась, а наша одежда окаменела.

Немка плакала.

Я заметил, как росли раздражение и неуверенность охранников. Они нервничали каждый раз, открывая деревянную дверь хижины, объясняли быстро и сердито, что у них нет права выпустить нас. Нам приходилось ждать Кионгози Уюмлу, лидера, генерала, и мы не знали, идет ли речь об одном и том же человеке или о двух разных, но только они (или он) могли принять решение о пленниках, если верить им. (А мы были пленниками, вафунгва.)

Услышав, как к хижине подъехал дизельный автомобиль, я испытал облегчение. Француз замолчал и обратился в слух, точно как и мы все. Снаружи до нас доносились голоса.

Солнце уже садилось. Внутри было почти темно.

По нашим ощущениям, прошло довольно много времени, прежде чем дверь открылась снова.

– Это совершенно неприемлемо! – заорал француз. – Вы обращаетесь с нами как с животными! Неужели у вас нет ни грамма человечности?

Черный силуэт низкого и коренастого мужчины заполнил дверной проем. У него были маленький тюрбан на голове, рубашка с короткими рукавами, широкие брюки и массивные ботинки.

И высокий, как у юнца, голос.

– You no like?[5] – спросил он.

Француз (я перестал называть его по имени, деперсонифицировал, как бы отгородился от него) ответил, что ему c’est vrai[6] не нравится наше положение.

Коротышка крикнул охранникам что-то непонятное для нас. Когда он повернулся, я увидел висевший у него на спине на шнурке большой кривой, как сабля, нож: мачете.

Сильнейший страх, причину которого я не мог понять, захватил меня в свои объятия. Все наши охранники тоже ходили с оружием, поэтому вовсе не полуметровый тесак вызвал мою реакцию, а нечто иное в этом крепко сложенном мужчине. Пожалуй, в его движениях или леденящем душу голосе. Вероятно, он и был Кионгози Уюмла, генерал.

Два охранника вошли в хижину – там было темно и тесно, и они фактически шли по нам – приблизились к французу, взяли его за ноги и под руки и поволокли на улицу. Немка вскрикнула, когда Длинный наступил ей на живот и чуть не потерял равновесие, утонув в ее мягкой плоти. Они вытащили француза через дверь, оставив ее открытой, впервые позволив нам беспрепятственно смотреть наружу. Свежий воздух устремился внутрь, и мои легкие наполнились кислородом и пылью. Я заморгал от яркого света, а перед моими глазами предстало красное, золотистое и светло-желтое небо, поразив меня своей красотой.

Они поставили француза у нас на виду, его ноги сразу же покрылись превратившейся в пыль землей. Дверной проем был настолько низким, что мы видели его тело лишь до плеч, пусть сами лежали. Коротышка встал перед ним в свете сумерек.

– No like? – спросил он снова.

Француз задрожал, либо от страха, либо от того, что ему стоило большого труда стоять после долгого лежания. Его ноги и руки по-прежнему были связаны пластмассовыми ремешками, и он странно покачивался.

– Это преступление против перегринского права! – начал он снова дрожащим голосом. – Вы нарушаете международные законы и правила.

Генерал стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.

– You say?[7]

Катерина, лежавшая слева от меня, плотнее прижалась ко мне.

– Я член парламента ЕС, – сказал француз, – и требую, чтобы вы сразу же развязали и освободили меня.

– EU? Work for EU?[8]

Коротышка улыбнулся широкой и холодной улыбкой.

– You hear?[9] – сказал он, повернувшись к нам. – Work for EU?

С удивительной, если принять в расчет его телосложение, легкостью он протянул руку назад и, маховым движением развернув свое мачете над головой, направил его в живот француза.

Катерина вскрикнула и спрятала лицо у меня под мышкой, я страстно желал последовать ее примеру, но не сделал этого и смотрел широко открытыми глазами, как наш коллега сложился, словно спиленная сосна, издав шипящий звук, как будто воздух вышел из него. Я никогда нигде не слышал ничего подобного.

Быстро стемнело, словно тяжелый бархатный занавес опустили перед нами.

Анника стояла у окна в гостиной и смотрела на серое небо. Она чувствовала абсолютную пустоту внутри, словно от нее осталась одна оболочка, и пыталась каким-то образом вернуться к действительности. Одна часть ее по-прежнему считала все произошедшее ужасным недоразумением, порожденным плохой связью там, в Африке. Томас скоро должен был позвонить ей на мобильный и посетовать на то, что самолет не улетел вовремя. Другая же ее половина переживала по поводу ерунды вроде того, что ей придется оказаться наедине с Джимми Халениусом снова, как ей объяснить все матери Томаса и кто напишет о смерти мамы маленького мальчика в Аксельберге.

Джимми Халениус находился на пути к ней. Пожалуй, у нее зудело в животе из-за фотографии перед рестораном «Ярнет», сделанной несколько лет назад. Тогда она поужинала со статс-секретарем с целью получения информации, а когда они покидали заведение и Халениус на прощание поцеловал ее в щеку, проходивший мимо парень сфотографировал их. Вскоре Боссе из «Конкурента» позвонил ей и представил снимок, и она испугалась. Сама же прекрасно знала, что бывает, если средства массовой информации вцепляются в кого-то когтями, какая травля может начаться.

Или, пожалуй, она чувствовала себя не в своей тарелке из-за самого ужина. Карпаччо из оленины и антрекот для него и икра уклейки и оленье рагу для нее. Ей вечер запомнился как преступное деяние, время незаметно пролетело за разговором. О Роланде Ларссоне, например, ее однокласснике на протяжении всех лет, пока она ходила в школу в Хеллефорснесе, и кузене Халениуса. Бедняга сох по ней все годы учебы. Она хорошо помнила, что именно Халениус поведал тогда о них обоих: «Мы обычно лежали на чердаке на сеновале у бабушки в Вингокере летними вечерами, и Ролле часами рассказывал о тебе. У него была старая вырезка из газеты, где тебя сфотографировали с несколькими другими, хотя он сложил ее так, что только ты осталась на виду. И он хранил ее в бумажнике, постоянно…»

Она помнила даже, где вырос Джимми Халениус: на третьем этаже многоквартирного дома в Норчёпинге. Его отец был коммунистом. Он сам состоял в «Красной молодежи» подростком, но потом переметнулся к молодым социал-демократам из-за более веселых праздников и более красивых девушек.

Она пошла на кухню, налила себе стакан воды из-под крана, выпила половину и вылила остальное.

Они болтали о своих разводах. Халениус без обиняков поведал, как ужасно жилось с ним. Он мог начать мировую войну из-за сущей мелочи, но никогда не выставлял никаких требований при расставании.

Анника обвинила в собственном разводе Софию Гренборг, новую сожительницу Томаса.

И Халениус, не поднимая глаз от своего куска мяса, сказал:

– А разве вам с Томасом не удалось разрушить вашу семью исключительно собственными руками?

Она выронила вилку, настолько слова Халениуса шокировали ее. Уже собралась встать и уйти, когда поняла их правоту.

Анника была совершенно невыносима в качестве жены. Так, например, не рассказала Томасу, что ей известно о его отношениях с Софией Гренборг, просто мстила ему месяцами, не объясняя причины. Томас, конечно, ничего не понимал. И в конце концов, естественно, ушел, оставив ее.

Или, пожалуй, ее беспокойство имело отношение к их самой первой с Халениусом встрече, когда она и Томас еще жили на вилле в Юрсхольме?

– У тебя же был старый «вольво», не так ли? – спросил Джимми Халениус тогда. – Сто сорок четвертой модели, темно-синий, ужасно ржавый?

Анника все еще помнила, как волна крови пробежала через все ее тело и достигла лица – откуда он мог знать? Она по-прежнему находилась под впечатлением того случая, он же был статс-секретарем министерства юстиции, самым близким к министру человеком.

Она ответила, что у ее парня была такая машина и она продала «вольво» для него.

– Ну, ты молодец, – сказал тогда Халениус, – похоже, здорово умеешь сбывать автомобили. Никто не понимает, как тебе удалось получить пять тысяч за эту гору металлолома.

Она закрыла глаза и вспомнила свой ответ.

Свен не мог продать ее сам, поскольку умер.

Когда он позвонил в дверь, она вздрогнула как от удара. Поспешила в прихожую и открыла, одновременно заметив, какой у нее беспорядок. Джимми Халениус переступил порог и сразу же споткнулся о ее ботинки. Анника включила свет, убрала волосы со лба, пнула свою уличную обувь в направлении двери в ванную и подняла с пола куртку.

– А где Двойной Хассе? – спросила она.

– Они не захотели уезжать от печенюшек, – ответил Халениус и поставил свой уродливый портфель на пол. – Тебе никто не звонил?

Она повернулась к нему спиной, повесила куртку на крючок и покачала головой.

– Дети дома?

– Они придут около пяти. В это время я обычно возвращаюсь с работы. Они же не знают, что я дома.

– Ты не рассказала?

Анника обернулась и посмотрела на статс-секретаря. Он снял куртку и потянулся за вешалкой, значит, относился к тем, кто использовал вешалки для уличной одежды. Анника не верила в это.

Она покачала головой снова.

Он стоял перед ней, и сейчас до нее дошло, насколько он маленький. Всего на дециметр выше ее самой, а Томас обычно называл ее пигмеем.

– Хорошо, что ты ничего пока не сказала, но тебе придется рассказать. Информация появится в средствах массовой информации сегодня вечером или, самое позднее, рано утром, а они должны услышать это от тебя.

Анника на несколько секунд закрыла глаза руками. Ее ладони пахли солью. Голос звучал глухо, когда она заговорила.

– Что я должна сказать? – спросила она. – Их папа пленник в Африке?

Она убрала руки от лица. Халениус стоял на том же месте.

– Да, – ответил он. – Не вдавайся в подробности, не рассказывай никаких деталей о том, где они исчезли, как давно, кто стоит за этим. Можешь сказать, что некая группа людей захватила их в плен. Именно так говорит мужчина на видео, а его покажут по телевидению.

– Повтори, что он сказал?

– Что «Фикх Джихад» взял семь делегатов ЕС в заложники с целью наказать западный мир за его декадентство, примерно так. И еще немного о том, что Аллах велик.

– «Фикх Джихад»?

– Никто ничего не знает об этой группе, согласно полученным к настоящему времени данным. «Фикх» – мусульманская доктрина о правилах поведения, толкование Корана и все такое. «Джихад», конечно, известное тебе понятие.

– Священная война.

– Да, или просто «борьба» или «стремление», но здесь, по нашему мнению, оба слова используются не в буквальном смысле. Они имеют некое символическое значение. Есть пара вопросов, которые я хотел бы прояснить с тобой как можно быстрее. Может, мы пройдем в комнату и сядем?

Анника почувствовала, как у нее покраснели щеки – она действительно была плохой хозяйкой.

– Да, конечно, само собой. – И Анника показала рукой в сторону гостиной. – Хочешь кофе или чего-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

Он посмотрел на свои наручные часы.

– Домой испанцу позвонили час и десять минут назад. А как раз перед уходом с работы я узнал, что с близкими француза тоже связались. Вышли на мобильный его супруги.

Он сказал «с работы», а не «из министерства».

– У нас не особенно много времени. Тебе могут позвонить когда угодно.

Комната закачалась у нее перед глазами. Она скосилась на свой мобильный телефон и сглотнула комок в горле.

– Что они сказали жене француза?

Она была настолько шокирована, что не поняла размер выкупа. И к сожалению, во время разговора сделала одну крупную ошибку. Помимо прочего, пообещала заплатить все сразу, независимо от суммы.

Халениус сел в кресло Томаса.

– Разве это плохо? – спросила Анника. – Выражать желание к сотрудничеству?

Она опустилась в кресло. Не знала, что ей делать с руками.

Халениус наклонился к ней и перехватил ее взгляд.

– У нас нет никакого опыта по части похищений, – сказал он, – но мы побывали у парней из ФБР, и они учили нас, как вести себя в ситуациях с заложниками. Ханс и Ханс Эрик, собственно, имеют самый большой опыт, если говорить о подобных случаях, но мы не знали, добрались ли они до тебя. Поэтому меня попросили поговорить с тобой.

Анника внезапно почувствовала, что замерзает, подтянула колени к подбородку и обхватила ноги руками.

– Мы по-прежнему не совсем уверены, о похищении какого типа идет речь, – продолжил Халениус, – но если все это бизнес, а не политика, события обычно развиваются по особому шаблону. Возможно, нас ждут долгие переговоры о выкупе. Ты говоришь по-английски?

Анника закашлялась.

– Ну да…

– Где ты разговаривала главным образом? Ездила куда-то по студенческому обмену, работала за границей, приобрела какой-то особый акцент?

– Корреспондент в Нью-Йорке, – сообщила она.

– Естественно, – сказал Халениус.

Он же видел, что Томас выполнял исследовательское задание в шведском посольстве в течение этих лет.

– Говорить на языке похитителей ужасно важно для того, кто ведет переговоры при похищении, – продолжил он, – и лучше также на их диалекте. Любое недопонимание может стать роковым. У тебя дома есть какое-нибудь записывающее оборудование?

Она опустила ноги на пол.

– Для чего? Для телефона?

– Я ничего не нашел в министерстве в такой спешке…

Анника по-прежнему сидела, втянув голову в плечи и вдавив подошвы в паркет.

– Итак, я должна оставаться дома в моей гостиной и болтать по телефону с похитителями? Такой, значит, план?

– У тебя есть предложение лучше?

Не она послала Томаса в Найроби, не она заставила его лететь в Либой, но все последствия достались ей.

Анника поднялась.

– У меня есть магнитофон для телефонных интервью, хотя обычно я не использую его: уходит много времени на прослушивание всех файлов, поэтому я предпочитаю записывать.

Анника пошла в спальню, порылась на верхней полке в бельевом шкафу и нашла цифровой диктофон, далеко не последней модели, который подключался к телефону и напрямую к компьютеру через USB-порт.

Халениус присвистнул и поднялся.

– Послушай, он явно немолод. Где ты нашла его? В историческом музее?

– Ужасно смешно, – огрызнулась Анника, подтащила к себе компьютер и подключила к нему свое устройство. – Сейчас остается присоединить его к обычному телефону или мобильнику – и все готово.

– Ты хочешь сама общаться, когда позвонят?

Анника посмотрела на свой компьютер. Еще крепче вцепилась в спинку кресла.

– А ты уверен, что они позвонят?

– Иначе мы останемся не у дел. Единственный шанс – вести переговоры, и кто-то должен это делать.

Анника смахнула волосы с лица.

– О чем мне стоит заранее подумать?

– Запиши разговор, делай пометки для себя, фиксируй все специфические требования, инструкции и комментарии. Покажи, что ты очень серьезно относишься к ситуации. Попытайся создать некий код, который сможешь использовать при следующем контакте с целью убедиться, что общаешься с тем же человеком. Это крайне важно. И попытайся добиться определенного времени для следующего разговора. Но ты не должна ничего обещать, ни в коем случае не говори о деньгах и не угрожай, не вступай в конфронтацию, не будь подозрительной и нервной, и никаких слез…

Анника села.

– Что они скажут?

– Тот, кто позвонит, будет давить и угрожать. Он – чаще всего в такой роли выступают мужчины – потребует фантастическую сумму, которую надо будет передать в очень узкие временные рамки. Цель – заставить тебя выйти из равновесия и согласиться на требование, от которого ты позднее не сможешь отступить.

– Как эта французская женщина, – констатировала Анника. – Какова альтернатива? Ты возьмешь разговор на себя? Сам занимался подобным раньше? Прошел курсы в ФБР?

Халениус посмотрел на нее:

– Я могу сделать это, или Ханс, или Ханс Эрик…