Человек. Сборник рассказов-2

– Ну, что там у тебя в школе? – Миролюбиво спросил Перепелкин старший, не открывая глаз. – Рассказывай суть конфликта.

– Наша классная руководительница Тигра Львовна, то есть Таисия Львовна, сказала перед всем классом, что я подлец, лжец и трус. Я ответил, что до ее лжи, трусости и подлости мне еще расти и расти. Она обиделась, выгнала из класса и на свои уроки не пускает.

– Понятно. А чего ты ее так? – Продолжал допрос отец, не открывая глаз.

– За дело. Пришла она к нам в школу год назад, в конце второго полугодия и невзлюбила Балалайкину из десятого «А». В последней четверти, по своему предмету, три двойки к ряду ей поставила. У Балалайкиной нервный срыв. Заболела. Слегла. И провалялась в постели два месяца. Так и не оклемавшись, с хрипами в груди и кашлем, пришла на заключительный урок. А за тот срок, пока болела, с Таисией Львовной поработали. Директор провел разъяснительную беседу, завуч. Сказали: «Что ты, вытворяешь? Отец Балалайкиной – крупная шишка. Столько пользы для школы сделал, столько денег на нас потратил, а ты хочешь, чтобы дочка его золотой медали лишилась?». И Таисия Львовна образумилась.

Весь десятый «А» собрался, чтобы понаблюдать за этим спектаклем. Ведь на этом, заключительном, уроке учительница должна была объявить оценку за последнюю четверть и итоговую, за год. Балалайкину, вызвали к доске, та, разумеется, готовилась, но от волнения так и не смогла ничего сказать. Таисия Львовна сама за нее урок ответила, и говорит: « Балалайкиной ставлю «пять», за четверть у нее выходит «четвёрка», а за год, суммируя оценки всех четвертей, Танечка получает «пятерку».

Весь десятый «А» так и взревел от негодования.

А поставь она еще одну двойку Балалайкиной, если уж ты принципиальная и готова идти до конца. Скажи себе и классу: «Да, меня ломали, уговаривали поставить ей отличную оценку, но как я могу на такое пойти у вас на глазах. Ведь вы же видите, что она дура». Её бы зауважали.

Конечно, классным руководителем, после такого поступка, она бы уже не была. Возможно и на всей педагогической карьере пришлось бы поставить крест. Но, сколько бы сердец зажгла, огнем правды и справедливости. Сколько бы юных душ спасла от цинизма и неверия.

Подростки потянулись бы к ней. Молодежь уверовала бы, что не все в этом мире продается и покупается. Что есть по-настоящему взрослые и по-настоящему смелые люди, готовые подлецу сказать – подлец, предателю – предатель. Да, была у нее великая и единственная возможность стать кумиром учащихся нашей школы, а там, глядишь, и всего района, а может быть, и целого поколения. Ведь известно, слухами земля полнится. Ну, что теперь из пустого в порожнее переливать, не случилось, не произошло. Не смогла она подняться выше кучи дерьма, в которой все вы, умные и расчетливые, так называемые, взрослые люди, как жуки навозные, копошитесь. А жаль.

Была бы она пустышкой, фальшивкой, как прочие, разве б я спрашивал с нее что-то? Разве ругался бы с ней? Она же другая, не такая, как все остальные наши учителя. Вот что обидно, вот, собственно, за что я ее презираю. Да и она все это прекрасно понимает. Если бы чувствовала свою правоту, разве выгнала бы из класса?

– Красиво излагаешь. – Сказал Перепелкин старший, вставая с дивана и надевая брюки. – Одного понять не могу. Какое тебе дело до Балалайкиной, которая даже в школе уже не учится? Или это первая любовь?

– Все ты прекрасно понял. Просто хитришь, как обычно, и виляешь. Я тебе о человеческой подлости рассказал, о взлетах и падениях духа, а ты хочешь свести все к пошленькой интрижке, к симпатиям и антипатиям ученика младших классов.

– Симпатии, антипатии, я не пойму, в чем твои претензии? Что ты хочешь от этой… Как ее… Смешно ты, которую тигрой..? За урок поставила пять, за четверть четыре. Чем ты недоволен? Может, так положено.

– Да, нет. Если даже всю моральную сторону оставить в стороне. Ну, что незаслуженно пятерку получила. Допустим, что заслуженно… Мы с Колькой Алферовым, еще до того, как я поругался с Таисией, подошли к директору и поинтересовались. Что выйдет за четверть, если ты получил три двойки, а затем одну пятерку. Выйдет ли четверка?

– Очень интересно, что же вам ответили?

– В том-то и дело, что директор про случай с Балалайкиной уже забыл, да и, наверное, представить себе не мог, что учащиеся четвертого класса всё об этом в подробностях знают. Нет, говорит, никогда четверки при таких оценках не будет. Будет двойка, в лучшем случае, если учитель очень сжалится, то может поставить и троечку. Так, что когда я говорил нашей классной руководительнице, что она труслива, лжива и подловата, то знал, о чем и кому говорю.

– Да, она по-своему, конечно, виновата. Но ты не прав. И знаешь, почему? Во-первых, потому, что ты еще сосунок, и не тебе судить поступки взрослых людей, так как просто можешь не знать всех мотивов, толкнувших ее на это. А во-вторых, и в главных, ты не прав потому, что пока что, на сегодняшний день, ты полностью от нее зависишь. Твоей любимой Балалайкиной, после трех двоек она вывела пятерку, а тебе, после трех пятерок выведет двойку, и ничего не поделаешь, никто не спасет, не поможет, не выручит. Так устроен наш мир, в котором кошка всегда съедает мышку и никогда наоборот. Понятно?

– По-твоему получается, что человек должен лизать интимные, плохо пахнущие места всем тем, от кого он зависит?

– Это не по-моему, а по-общечеловечески.

– То есть, я правильно понял? Ты говоришь мне: «Я – алкаш, лицемер, блудливая сволочь, плохой муж, плохой отец, но я тебя кормлю, мой мальчик, ты от меня зависишь и поэтому должен держать язык за зубами». Правильно?

– Я б и сам лучше не сформулировал.

– А если мне все это противно? Если я не хочу так жить?

– Заставят, Андрюша. Заставят. Поверь, сначала сломают, а затем…

– И ты мне поверь. Тот, кто думает, что заставит, сам сто раз потом об этом пожалеет.

– Это что же, угрозы пошли?

– Нет. Это та самая правда, которую все вы боитесь.

– Кто это все?

– Все – это учительница Таисия Львовна, мать, ты.

– Так и знал, что начнешь с учительницы, а закончишь родным отцом.

– Конечно, ты знал, а иначе зачем бы ты кинулся ее оправдывать и защищать? Ты не ее, ты себя защищал. Ведь вы же с ней схожи, как два ужа, рожденные только ползать. Все то, что я ей на уроке высказал, все это и тебе подходит.

– В чем же моя трусость, ложь и подлость?

– Ну, во-первых, в том, что мать не любишь, а говоришь «люблю». Вот тебе и ложь, и подлость, и трусость вместе взятые. Во-вторых…

Борис Перепелкин не дал сыну договорить. Сильным ударом кулака он сбил его с ног и стал жестоко избивать. Его давно уже трясло от сыновьих нравоучений, но он старался сдерживаться. Он слушал сына и не верил ушам своим. Позвал для того, чтобы устроить выволочку, а тот пришел и как совесть, явившаяся в человеческом облике, стал выворачивать душу наизнанку.

Утром, проснувшись с больной головой, Перепелкин старший ужаснулся, вспомнив, что вчера натворил. На дрожащих, подгибающихся, ногах он засеменил в комнату сына.

– Какая Тигра Львовна? Какая Балалайкина? – Андрей никак не мог понять, что от него хочет отец, про кого спрашивает. – Пап, дай поспать.

– Так значит, мы вчера не говорили? – Все не унимался глава семейства, с нездоровым любопытством щупая и осматривая лицо и тело Андрея.

– Я не виноват. Ты, как пришел, сразу в кровать бухнулся. Хочешь, сегодня поговорим.

– Нет-нет, что ты. Мне вчерашнего разговора на всю жизнь хватит, – смеясь, сказал Перепелкин, заботливо укрывая сына.

7.03.2003 г.

Приятели

В кафе, за чаем с бисквитами, сидели два приятеля, Баракин и Щербатов.

– Уверяю тебя, – говорил Баракин, – за деньги, даже самый безобразный, купит самую прекрасную. Возьмём двух претендентов на сердце красавицы, Любимого и Постылого. У Постылого деньги, у Любимого ветер в карманах. Посмотрим, кто победит.

Вижу, как наяву, что будет происходить. Постылый, станет дарить букеты, влюблённые над ним подсмеиваться. Но у Любимого, со временем, в сердце зашевелится змейка. Ведь и он был бы не прочь дарить цветы. Красавица, почувствовав печаль, станет успокаивать, уверять, что сам факт его существования для неё наилучший подарок. Ей удастся, на какое-то время, отвлечь желанного от грустных мыслей, убедить избранника, что ей ничего не надо, кроме его любви. И снова воцарится мир и спокойствие.

Но, Постылый, меняет тактику. Говорит влюбленным о том, что глядя на их гармонию, перестает искать своего и отступается. Более того, покупает молодой паре квартиру, за свой счет её меблирует. Девушке дарит свадебное платье немыслимой красоты, счастливому сопернику – костюм и автомобиль. Но, и это не всё. Жертвует, крупные суммы во все мыслимые и немыслимые благотворительные фонды, во имя их великой любви. Влюблённым открывает счёт в банке. Как говорится, живи да радуйся.

Но, у Любимого свой взгляд на подарки, он от всего отказывается. Не желает жить в подаренной квартире, не хочет, чтобы его краса ненаглядная носила изумительной красоты платье. Не хочет, чтобы во имя их великой любви, какое-то третье лицо, жертвовало сумасшедшие деньги вдовам и сиротам.

И тут, в девичьем сердце, появляются первые признаки недовольства Любимым, не способным, как ей это видится, оценить чужое благородство. Но в угоду избраннику, ради мира и спокойствия, допустим невозможное, отказывается от всего, и они продолжают жить, как жили, то есть в любви и согласии. Любимый и Любимая.

Живут, время проходит, и вдруг оба понимают, что жизнь безнадёжно омрачена. Говорить об этом, копаться в причинах, ни ей, ни ему не хочется. Он начинает прикладываться к рюмочке, она его пытается лечить. Нуждается в средствах. И тут, Постылый наносит, последний, сокрушительный удар. За которым полная победа. Предлагает.. Нет. Ни деньги, а лечение в хорошей клинике. И в тот момент, когда алкоголику в больнице, ставя капельницу ржавой иглой продырявят вену. Поверь мне, Любимый с Постылым, в сознании девушки, поменяются местами.

Прижимаясь в постельке к расчетливому проходимцу, красавица с негодованием в голосе, скажет о прежнем: «Сопляк! Сам во всём виноват».

И попробуй мне возразить.

Щербатов не ответил. Пил чай, ел бисквит, и с состраданием смотрел на Баракина.

2008 г.

Приятная беседа

Брезгунов с братом, сидя за бутылочкой на кухне, обсуждали начальника жены.

– Говоришь и фамилия кошачья? – Интересовался брат.

– Собачья. – Смеясь, отвечал Брезгунов. – Тузиков.

– Постой. Уже и не собачья, а это… Как его? Литературная. Для юмористов, что хохмы пишут.

– Нет. Они бы не взяли. Там другие нужны. Тузиков, Мурзиков – мелковато. Это даже для жизни позорно, а тем более для литературы. Хуже всего то, что человеку с такой фамилией невозможно мечтать о знакомстве с красивой девушкой.

Ну, как это взять и представиться Тузиковым? Да, какая ж вытерпит, что б не улыбнуться, а, где насмешка, там презрение и отвращение. Ты уж мне поверь, если отношения начинаются с улыбки, то они непременно заканчиваются слезами.

Ну, был бы я Тузиков, разве смог бы познакомиться с женой? Да, ни когда и ни за что.

– Значит, в мире существует несправедливость? – Подмигнул брат, и ловко опрокинул внеочередную рюмку.

– Существует. Вот ты, к примеру, уже вторую пьёшь без меня. – Сделал Брезгунов замечание и, задумавшись, повторил. – Да. Несправедливость существует.

– Если ты про водку? Наливай и пей, я пропущу.

– Я, о Тузикове. И почему, действительно, так происходит. У одних фамилии Барсов, Тузов, а у других Барсиков, Тузиков. Нет, не хочу об этом больше говорить. Меня убей, но никогда бы Тузиковым не был. А человек, ты только представь себе, живёт с такой фамилией и ничего. Будто, так и надо.

И ещё долго Брезгунов с братом поминали Тузикова, так и эдак, разливая водку по рюмкам.

А его жена, мывшая плиту и всё это время находившаяся на кухне, думала о своём.

«Само собой ты Тузиковым не был, и быть им не мог, – как бы отвечала она Брезгунову. – Он делом занят, а ты только и знаешь, что водку пить, да людей за глаза ругать. Сказать или не сказать, что я второй год живу с Тузиковым, а в понедельник ухожу к нему навсегда?».

Она хорошенько подумала, и решила промолчать. Не портить себе воскресного вечера, а мужу приятной беседы

1995 г.

Прокурор в юбке

Слыша это женское имя, Дагмара. Вспоминаю не принцессу датскую, невесту нашего царя-миротворца, а слова мудреца: «Вкус пищи знает тот, кто ест», «Давать совет глупцу, только злить его», «Беспричинная ссора – признак глупости». Все это любимые изречения Дагмары Васильевны Хромовой, которые она, однажды зазубрив, бездумно повторяла по любому поводу.

Работала она, или как правильно сказать? Служила городским прокурором. Городок был небольшой, да и сама она была «не большая». В том смысле, что лет немного. Молодая была. Только из института. Вся мужская часть выпуска пошла в адвокатуру, а вся женская в прокуратуру.

На предплечье сделала себе татуировку – скрученная колючая проволока. Я этим уже и не смущался. Повальное увлечение татуировками – примета времени.

Имя у нее, как мне казалось, было неудобное. Язык ломался пополам, когда его произносил. Как-то попробовал заговорить я с прокурором Хромовой на эту тему.

– Дагмара Васильевна, разрешите обратиться, – сказал я вкрадчивым интимным шепотом, – позвольте называть вас просто Марой.

Размякшая в моих руках, убаюканная сладкоголосым обращением, как же она в один миг взбесилась. Отпихнула от себя, побагровела, стала кричать:

– Так только ворье на малинах называет своих шлюх. Марами, Шмарами, Марухами.

– Успокойся, – говорю, – понятно.

– Что тебе понятно?

– Что надо или вором стать, или так тебя не называть.

Ох, и намаялся же я с Дагмарой. Все-то искала для себя каких-то идолов, какие-то догмы. Не было в ней ничего живого, человеческого.

– Если женщина встречается с любимым и встречается законно, – говорила она, – то совесть ее чиста и поутру женщина хорошеет, выглядит на пять лет моложе. Если же встречается с нелюбимым, да еще и незаконно, так сказать, просто для здоровья, то такая женщина утром очень плохо выглядит. Выглядит на пять лет старше своего возраста.

– А если с любимым, но незаконно? – Спросил я.

Я за язык её не тянул, сама меня называла любимым. В браке с ней не состоял, – именно это она имела в виду, называя «беззаконием» во взаимоотношении полов.

– А если с любимым, но незаконно, – начинала Дагмара придумывать, – то в таком случае женщина начинает меняться на глазах. Вспомнит, что была с любимым, улыбнется, расцветет. Вспомнит, что их взаимоотношения юридически не оформлены и проходят украдкой, урывками и из-под тишка, и тут же нахмурится. Станет вялой, растерянной.

Я не стал ее мучить, спрашивать, какой результат в данном случае получится: плюс пять лет или минус пять. Посчитала бы за издевательство.

Все учила какой-то немыслимой книжной правде, а сама была при этом неискренна. В сущности ребенок, вчерашняя школьница, а ей доверили судьбы людей. И она старалась. Запрашивала самые максимальные сроки из тех, что позволяла статья Уголовного Кодекса. Считала, больше станут уважать. Ведь она государственный обвинитель, а обвинитель должен обвинять.

Не о человеке думала, чья судьба решалась, а о том, чтобы в чужих глазах выглядеть взрослой, строгой и серьезной. На бумаге пять, десять, обычные цифры. А, что это не просто цифры, а годы заключения, об этом и знать не хотела. Не ей же, в конце концов, за колючей проволокой сидеть. У нее «колючка» в виде модной татуировки на предплечье была – и совсем не страшная. «Повышает сексуальный настрой партнера», – как сама она говорила.

И вспомнил я слова друга.

– У тебя такой характер, – говорил он мне, – что ты с любой уживешься. И со змеей, и с голубем.

Уживался какое-то время и с прокурором в юбке, а потом устал. Надоела.

2001 г.

Пророчество цыганки

Глеб Григорьевич Папирусов был когда-то молод и холост и был у него в те времена друг, Костя Никифоров. Гуляли они как-то по рынку, и Костя окликнул цыганку.

– Как теперь её вижу, – говорил мне Глеб Григорьевич, – веришь ли, прямо перед глазами стоит. Настоящей красавицей была. Высокая, стройная, породистая. Костя, подошёл к ней и говорит: «Погадай, чернявая».

Блеснула она глазами. «Этим не занимаюсь. Но, если хочешь знать будущее. Давай, скажу». Костя, видным парнем был, может, через то и пропал. Спрашивает: «Что тебе давать? Какую руку, правую или левую?».

Он к ней, видишь, сразу в наступление, а цыганка своё: «Рука не нужна, всё по глазам скажу».

Спокойно так говорила, уверенно, и в самые глаза его смотрела. Тут, надо признаться, я оробел. Ну, думаю, добра не жди. А она смотрит ему в глаза и говорит: «Если хочешь, красивый, подари три рубля». Дословно запомнил. А глядит, проклятая, так, словно воду с глаз пьёт.

«Нет. Не дам я тебе три рубля, – отвечает Костя. – Мы на них лучше бутылочку купим. Да, пойдём в лес, соловья послушаем. Если увидела что, говори даром».

И она сказала.

Говорит: «Ладно. Скажу главное. Умрёшь ты в тот день, когда у тебя сын родится. Твой первый и единственный».

Сказала эти страшные слова и словно туман напустила. Мы и не заметили, как ушла. Опомнились, а её, как говорится, уже и след простыл. Тут-то Костя и призадумался. Даже, помниться, стал жалеть, что три рубля не отдал. Я, конечно, утешать, успокаивать. Напомнил, что жениться мы не собираемся, и что с нашими подругами он смерти себе не наживёт.

Чистую правду говорил. С такими встречались, которых озолоти, рожать не станут. Он взвесил все мои резоны, успокоился. Стал улыбаться, даже повеселел. Предложил выпить за его счёт. Я согласился.

Затем пили и за мой. Был и лес, и соловей. После чего все цыганские угрозы стали казаться чем-то далёким, несуществующим – как болезни, перенесённые в детстве.

Родители тебе рассказывают о скарлатине и, слушая их, кажется, что действительно были какие-то недомогания, и даже начинаешь припоминать неприятные ощущения, с болезнью этой связанные, но проходит минута, другая, и ты себе говоришь: «Всё это блажь. Не болел я никогда никакой скарлатиной. Всё это придумали родители для того, чтобы лишний раз показать, как они обо мне заботились».

Точно так же, под водочку и соловьёв, померкли в лесу пророчества цыганки. Всё, снова пошло на лад.

Но как же мы просчитались. Не прошло и года, как Костя познакомился с девушкой, не похожей на наших подруг. Милая, свежая, с чистыми помыслами. Доверилась она Косте, и очень скоро под сердцем своим, стала носить плод их взаимной любви.

И тут, надо отдать должное её упорству. От преждевременных хирургических вмешательств отказалась наотрез. Как ни любила друга моего, об этом, и слушать не хотела. А, может, именно потому и не хотела слушать, что любила.

В осенний, хмурый, день ей выпал срок рожать. Костя мой впал в безумие. Напившись пьяным, полез по водосточной трубе на второй этаж родильного дома. Сорвался, упал и сломал себе шею. Погиб в тот самый день, когда у него родился сын. Первый и единственный.

1994г.

Проститутка

Впервые я услышал это слово в семь лет. Учился в первом классе и, как-то в воскресенье, пошёл в кинотеатр на фильм «Три мушкетёра».

Для того, чтобы на девятичасовой сеанс купить билет, встал пораньше и был у касс за полтора часа до открытия. Очереди, как ни странно, не было. Был сверстник, первоклашка Серёжа, в разговорах с ним время и скоротал.

Билеты купили первыми, места оказались рядом. Он этот фильм уже смотрел, и когда на экране появилась Миледи, Серёжа склонился над моим ухом и шепнул: «Миледи проститутка». Переспрашивать, что это значит, я не стал. Выходило, что сверстник умнее меня и знает больше. Но, слово запомнил и решил опробовать его в школе на соседке по парте. Когда в очередной раз мы с ней поругались, а ругались мы постоянно. В ответ на её претензии, я тихо сказал: «ты – проститутка». Одноклассница заплакала и убежала в туалет. Ей, как оказалось, было известно значение этого слова. Лишь я оставался в неведении.

Во дворе, у третьего подъезда, стояла длинная удобная скамейка, на которой собиралась наша молодёжь. Был и я в тот день среди них. Кто пел, кто галдел, кто говорил о всякой всячине и вдруг, все, как по команде, замолчали. Я сначала не понял причины, стал крутить головой по сторонам. Смотрю, идёт Галя, молодая красивая женщина из третьего подъезда, и кто-то из старших ребят, проводив её жадным взглядом, вдохновенно сообщил, что она проститутка. Тут уж я не выдержал и спросил, что означает это слово. Меня подняли на смех, но потом растолковали, как смогли.

Учился я всё ещё в первом классе. Со сверстниками играл в фантики, в подъезде на подоконнике. Вдруг слышим, входная дверь хлопнула, и кто-то поднимается на лестничную площадку. Мы быстро свернули игру и встали к подоконнику спиной. Дело в том, что нас гоняли. Не разрешали собираться и играть, даже не смотря на то, что я в этом подъезде жил.

Увидев Сашку Королёва, все облегчённо вздохнули и заулыбались. Это был мой сосед по коммунальной квартире, он хорошо ко мне относился, не задирал нос, хотя и был совсем взрослый. Мама ему как-то сказала: «Саша, у тебя глаза, как у вора». Он рассвирепел и ответил: «Никогда больше так не говори».

Это был, пожалуй, единственный раз, когда я видел его сердитым, всегда в любое время он был весёлым и ласковым. Впоследствии за ним пришли трое МУРовцев, одетых для маскарада в телогрейки, и увели его навсегда. Он, как оказалось, действительно был вором.

Тогда же, на лестничной площадке, он предстал перед нами в новеньком чёрном костюме, в белой рубашке, в лакированных чёрных туфельках и не один, а с подругой. Молодая женщина, стоявшая рядом с ним, была очень весёлая. Сашка, заметив нас, к каждому подошёл, с каждым, как со взрослым, поздоровался за руку. Что-то озорное задумал, улыбнулся и сказал, обращаясь к спутнице: «Покажи им».

Женщина засмеялась и задрала юбку. Мы, все, сколько нас было, не сговариваясь, с криками и хохотом кинулись бегом на выход. Поскорее прочь из подъезда.

Отдышавшись, друг другу рассказывали в красках, кто чего успел рассмотреть. Я ничего не успел заметить, ужаса своего ни понять, ни объяснить не мог. И тогда, как эксперт, суммируя все разрозненные детали, я своим товарищам сказал:

«Знаете, а ведь это была проститутка». Товарищи мои пораскрывали рты и стали спрашивать, что это такое. Оказалось, не я один был отсталым в этом вопросе.

И я, с видом знатока, припоминая о том, что говорилось мне взрослыми ребятами на скамейке, стал их просвещать.

3.02.1996 г

Психотерапия

Москва большая. Авенир Николаевич Русанов, не уезжая из города, умудрился отсутствовать в районе, где родился и вырос, четырнадцать лет. Все до неузнаваемости изменилось. Он стоял напротив здания, в котором, на его памяти одновременно располагались: аптека, сосисочная, и зубоврачебный кабинет. Теперь это помещение занимал ресторан «Корабль». Неоновая реклама. У входа пират в замызганном бушлате и треуголке. С повязкой на здоровом глазу и грязной птицей, отдаленно напоминавшей попугая, сидящей на покатом плече.

«Должно быть, заведение третьего сорта», – подумал Авенир Николаевич, вздыхая.

Сказать, что Русанов не любил рестораны. Ничего не сказать. Ненавидел. Терпеть не мог. Не посещал. Но, в последние два дня, с тех пор, как получил известие о смерти отца, он совершал такие поступки, которых прежде никогда не делал.

«Завтра похороны, – размышлял он. – Зачем приехал сегодня? Деньги сестре привез? Это, не к спеху. И, что я буду делать у нее ночью? Спать? Не смогу. С мужем ее водку пить? Не желаю».

Страшно было Авениру Николаевичу. Очень страшно. Ему было сорок девять лет. Полтинник без одного года, но это ничего не меняло, он чувствовал себя сиротой. Маленьким беззащитным ребенком, оставшимся без опеки в чужом злобном мире. А главное, об этом страхе нельзя было рассказать ни жене, ни детям, ни сестре. Состояние ужаснейшее. Он сходил с ума.

Авенир Николаевич был уверен, что и сам умрет в ближайшее время. А если и не умрет, то с ним непременно случится что-то страшное, непоправимое. И негде было от всего этого спрятаться, спастись. Страхи не оставляли ни на мгновение, он места себе не находил.

С таким настроением, оставив за спиной человека с птицей на плече, он вошел в двери ресторана.

Ветром с моря в заведении не пахло, стоял запах перегара и чего-то пригоревшего на кухне. При ресторане был бар. Туда-то Авенир Николаевич и направил стопы свои. Забрался на крутящийся табурет, стоящий в ряду подобных у стойки, и у бармена, наряженного в тельняшку и бандану, спросил коньяка.

Справа от него, на таких же крутящихся табуретах, сидели два пьяных мужика, слева две подвыпившие женщины. Каждая компания, мужская и женская, о чем-то своем тихо беседовала и, как это бывает только в сказке, когда поваренок, съев кусочек рыбьего хвоста, начинал слышать и понимать о чем говорят звери и птицы, так и Авенир Николаевич, после выпитого спиртного, стал очень хорошо разбирать то, о чем шептались соседи. Их шепот сделался неприлично громким, и он тотчас превратился в невольного слушателя чужих секретов.