Я родом из Уланского подворья

Какие могут быть игрушки

Помочь ли могут ей подружки,Когда зубная боль у Гали?Зовут гулять ее болтушки.Ах, если б это они знали!На ней еще ведь постирушка,Она должна одеть братишку.А братец младший просит мишку —Всегда он хочет лишь игрушки.Не знает Галя, что ей делать,Куда деваться – уж мочи нет.И братик, маленький бездельник,Лежит в постели, полураздет.И ходит – стонет, плачет Галя,И звонит маме на работу,И слезы льются, как капели.А братец совершает шкоду.Не хочет в доме он уюта —И с люстры падают подвески.Рассеяны они повсюду,Лежат, местами вперемешку.Она садится рядом с братомИ машет ему грозно пальцем.И уже слезы водопадомЛьются по щекам страдалицы.И наконец приходит мама,И появился в доме папа.А Галин взор уже в тумане —Они уходят к эскулапу.Их доктор принимает сразу,Им объясняет, в чем причина.И доктор был тут с добрым нравом.Сказал он Гале: «Молодчина,Что ты терпела такую боль!Не каждый выдержит и взрослый.Над братом дома взяла контроль,Хоть, видно, братец твой несносный».

И маме с папой порою нужен курс ликбеза

Не любят дети быть заняты без интереса,И у родителей всегда стоит задачаЗанять ребенка, может, даже одурачить.И маме с папой порою нужен курс ликбеза.В семье девчушка разбрасывала свои вещи,И надо было научить ее порядку.Ну, не возьмешь же девчонку маленькую в клещи!Не приучать к труду – получишь тунеядку.Мать знала: ее девочка играть любила.Воспользовавшись дочкиной любовью к мультику,И Золушкой любимой поразвлекла малышку,Как в сказке, этой злою мачехой пилила.И девочка перевоплощалась в героиню —Ведь ей казалось это все не понарошку.И с радостью все делала ручками своими:Вот так учила мать трудиться свою крошку.

И часто спали с нами на подушке

Ему исполнилось примерно три.Он медленно бродил вокруг квартиры.От времени того остался штрих:Звон телефона зовом был факира.До трубки дотянуться уже мог,Движением ручки озорным смешноОн к уху ее правою волокИ, подражая взрослым, кричал: «Анэ!»И на вопросы внятно отвечал.Как счастлив был он, с трубкой долго стоя!И никому собой не докучал:Услышать голос было его мечтою.А слыша в трубке чью-то похвалу,Еще не зная, что ответить сразу,Он улыбался, глядя, сладкий плут —И надо было видеть ту гримасу.Постарше стал, но диво-телефонПо-прежнему любимая игрушка.Его едва услышав только звон,Бежал к нему от всех своих зверушек.А погуляв, еще не сняв пальто,Счастливый, гладил трубку телефона.Пальто отдав повесить в закуток,Он шел к нему, глядя, как на икону.В шесть лет звонил он маме на работу,Ей новости о доме сообщал:Как к бабушке он проявил заботуИ что он кушал, пил и с кем играл.Мы все имели детские игрушки,Они нам были в детстве всех милей.И часто спали с нами на подушкеПредметы те, что нам всего родней.

Что случилось? Таня плачет…

Что случилось? Таня плачет…Кто обидел? Нет причин.И свернулася в калачик,Хоть игрушек магазин.У Тани есть большой секретЕе причины плача,Во сне ее мы слышим бред —Его раскрыть задача.Ничего-то ей не нужно,Слезы не дает стеретьИ помалкивает грустно.Всех толкает: в чем секрет?А она не объясняет,Только смотрит лишь в окно,В подоконник наблюдает,Не рисует в свой блокнот.Жучка перестала лаятьИ кусает за чулки.Таня пса не замечает,Хоть та лижет башмаки.Что хочет Таня уж давно,Глядя в окно напротив?Большая тетя озорноС мячом играет с плотью.Играет волшебство в глазах…Хочет Таня подражать!Лужаек средь собрать зевак —Она сможет так бросать.Ей иметь бы мяч такой же,И все, что нужно Тане.Так вот причина скулежа —Ведь фетиш пред глазами.

Ручеек на проталинке

Как весной на проталинкеВдруг забил ручеек,Брат с сестричкою палкамиТут создали поток.Они делают заводи,Чтоб кораблик пустить.И круги в этих паводях —Кто из них эрудит?И смеются, толкаютсяОт такой их игры.Все у них получается!Что они, так мудры?Вот работа закончена,И корабль в ручейке.Дома мама с балкончикаИм кричит: «Мастаки!Малыши мои сладкие,Как я жду дома вас!Угощу вас оладками,Ну, бегите сейчас».Мама дома их встретила,В ванну мыть повела.И семьей всей отметилиЭрудитов дела.

Мы выросли из сказок

Луна парит над небосводом.Закрой же, милый, занавеску!Там стая тучек хороводомКружит ее, ночи невесту.Ночь темная имеет тайны.Мы утром отдаем дань богу.Нами не познан мир бескрайний:Дошли, что верим осьминогу.И тени на дорожках садаМеняют контуры игриво,И ветра слышатся рулады,Пес в будке прячется сметливый.Как сказки классиков разнятся,Что малыши так любят слушать!Игрушки с ними на матрацеИ масса разных безделушек.Про дом лесной или русалку,Про лис, волков и про медведя,Мультфильм «Зеленая карета» —Все это малышам подарки.Мы сами выросли из сказок,Где тайны первые познали.Не обошлось и без мурашек —Стук сердца это нам сигналил.

Ермолаевский, тринадцать

Ермолаевский, тринадцать,Дом с фасадом к Малой Бронной.Я прожил бы здесь сто двадцать,Не менял бы я района.Здесь стоял мой дом с бульваром,В многих фильмах был показанПруд, квадратный домик с баром, —Всяк причалу был обязан.Здесь катались мы на лодках,Лебедей кормили хлебом.Они были очень кроткиЛетом тут под чистым небом.Тут зимою ежедневноМы встречались вечерамиИ катались так совместноПред друг другом вензелями.Это время не забыто,Ведь любовь мы тут встречали.Сколько было пережито,Сколько было тут печалей.Вспоминаю с теплым чувствомЕрмолаевский, тринадцать,И балкон наш безыскусный.Почему мне не двенадцать?

Это было не так уж давно

Это было не так уж давно.В этикете тех лет было странным.Я смотрел на экране кино:Ведь случилось – был фильм иностранным.Этот фильм назывался «Тарзан»Роль Тарзана играл Джон Вайсмюллер.Я смеялся, как конь, просто ржал.Почему-то в глазах был рейхсфюрер.Он прыжки совершал средь древес,Говорил он с смешной обезьяной.По красивым его телесамУдаряли листочков лианы.Как высок он был, я не помню,Только точно он был выше папы.Он руками, стоя безмолвно,Рвал листочки, давая ей в лапу.А мартышка дико смеялась,Криво скаля белые зубы.И порою так ухмылялась…Этот фильм мы давно уже любим.Они лазили долго в лесу,Как, без слов, понимая друг друга.А сидели в ветвях на весу —Как был горд он своею подругой.Я шалил, как ребенок, невольно,Дома вновь вспоминая кино.Были мысли бескрылы, фривольны —В детстве кажется это смешно.

Без названия

(about red haired)

Мы были закадычными друзьямиЕще со школы, с детских лет, втроем.Гордились мы, что были москвичами.Для сбора у нас был пароль: споем!Катались мы зимою все на лыжах,Покоя не давая всем вокруг.Представьте: мчатся с горки трое рыжих.Как весел экспрессивный их досуг!А если мы гуляли в парке летом,Все молча шли, не задевая вас.А кто-то сочинял про нас куплетыО трех веселых рыжих шалунах.Друг другу доверяли мы все тайны,Делили радость вместе и печаль.Проделки наши были все случайны,И в них лежала озорства печать.Мы сами никого не задевали,Но если к слабым кто-то приставал,Мы знали – как тут без всякой брани?У жертв прощения просил вандал.Мы выросли, встречаемся нечасто,Но до сих пор звучит пароль: споем!У каждого уже теперь внучата.Смеемся мы влюблено все втроем.Припев:Мы рыжие, но это ничего не значит,Такими нас мама родила.Ни с кем мы вместе не устраиваем драчек,Но и не терпим над слабым зла.

Трава растет

Трава мокра, как маслом полита,И капельки росы на тоненьких стеблях.Но скоро будет с солнцем маета.Жизнь-непоседа: под травой ползет червяк.Вот вышло на ее поляну солнце —Тепло, и травка подсыхает.Детишки лагеря через оконцеЗа ростом травки наблюдают.Они ее посеяли недавно.Им любопытно, как она растет.Земля труды их оценила славноИ стебли быстро новые дает.Они же школьные юннаты,Вожатая их этому учила.Они – как Родины солдаты.А травка набирает силу.Играют в игры дети где-то рядом,А тут они установили зону.И ходят дети около нарядом,Чтоб дать развиться ей в сезоне.Я вспоминаю с грустью мое детствоИ травку молодую у реки.К кому земля эта пришла в наследство?Какие ее топчут сапоги?

Прости меня, что так уж вышло, мама

Прости меня, что так уж вышло, мама.Ходил я детский сад, был слишком мал.Война уж шла, отец погиб – как драма.И что с тобой случилось, я не знал.Моей родни кругом как не бывало.Попал на Горького я в детский дом.И был тогда я шестигодовалым.Я горько плакал, и был в горле ком.И на вопрос никто не отвечал мне,Старался персонал меня отвлечь,Чтобы забыл я о маме в беготне,Чтобы заботу эту сбросить с плеч.Не знаю, сколько времени прошло так,Но объявилася моя родня,Взяла меня к себе, аж в рваных шматах —Рассказывала тетя в «простынях».Она отца была сестра родная.Безумно она любила брата.Имел броню он, но ушел солдатом.Была от мыслей тех на весь свет злая.Причина твоей смерти прозаична,Что и не стоит оглашения.Твоя кончина для меня трагична,Я слышал ложь – ее решение.Да, мама, ты была уж не ребенок,И все ж нуждалась и ты в совете.И непослушною была с пеленок:У бога, наверно, ты в ответе.Пойми, что не держу я гнева, мама,Что я в семье теперь всего один.Имею я в душе такую яму,Что не зарыть ее аж до седин.Ну, а с себя вины я не снимаю,Что поздно правду узнал об этом.Хотела сделать лучше ты, родная,А я ж твоею стал эстафетой.

Война

Первый день войны

Старинный пруд зарос осокой,И ряска плавала в воде.И солнышко взошло над сопкой —День начинался без забот.Воскресный день был, все на дачах,И спали люди мирным сном.Кто знал, что будет день горячим,Что ждет нас в это утро зло.Коварен враг был, вероломен.Без объявления войны,В деяниях был он неуемен,Завоевать нас видел сны.Вдруг появились самолетыС крестами черными в крылах,И танки, и мотоциклеты.И наступила полумгла.Летели бомбы, все вздымая,Огонь пылал со всех сторон.И пограничники, встречая,Несли значительный урон.Но встретил враг отпор достойный,Хотя не сразу, не везде.И в первый день имел он бойню,О том вещают их кресты.И мы имели много жертв,Но мы не знаем, сколько точно.Лишь в траурные дни торжествМы вспоминаем одиночек.Ведь каждый дрался не за себя —За поколение детей,За счастие кинутых ребят,И не было других идей.

Первый день войны

(Из дневников журналиста газеты «Правда» Л. К. Бронтмана)

У журналистов штатных война текла по-своему,Что можно прочитать из ихних дневников.Им, как и воинам, порою пришлось бывать в дыму,Ведя старательно войны калейдоскоп.Не каждый рисковал тут показать дневник кому-то,Работая в газете «Правде», органе ЦК.Любая мысль вольнолюбивая каралась круто,За всем следила денно Сталина рука.Дневник, что я вам предлагаю, просто уникален:Шестнадцать лет при Сталине писался в стол.Нет, не был журналист тот, как Нагибин, басурманин,Эпохи той здесь аромат и протокол.Я опишу лишь первый день войны в блокноте,Где о войне лишь сказано, что сдан Тобрук,Что планы англичан узнали немцы, обормоты,То отзвук был от африканских заварух.О встрече с журналистом Л. А. Безыменским[1] пару строк,Известном переводчике времен войны.Его на западе обратно ждал Брянский фронт дорог,Проездом был в редакции, быв у родных.Напоены у Л. Славина[2] чудесным крепким чаем,Настольной зажигалкой поразил вконец,Прелюбопытнейшую фигуру мы вдруг встречаем,Как говорят в Руси, на все руки мудрец[3].Преподаватель физики и математики,Четыре года музыку преподаетИ зажигалок изготовитель, большой фанатик,И это-то в такое время создает.Физмат окончил Московского университета,Он назывался в бытность «Императорский»,Не часто можно увидеть такого вот эстета,Во всем в нем чувствовался дух новаторский.Притом, в двадцатом в войну летал на аэропланеИ на Фармане потерпел аварию,И выжил как-то, имея эпилепсию от ран,Я думаю, излишни комментарии.Лишь в день второй пошла речь о войне документально,Когда в редакцию явился Л. И. Славин.С волнением и гордостью он нам поведал тайну[4],Ждут лирику на фронте, потом добавил.

Как одинок я без тебя

Зачем ушел ты, не сказав,Как следует не попрощавшись,Нас с мамою облобызав,С работой быстро рассчитавшись?Плохая ли была работа?Сосед, смеясь, мне говорил:Ушел ты бить врага-остготаИ кровью землю обагрил.Имел ты бронь от «Метростроя»,Построил много станций в нем.И кто уйти тебя настроил?Был ты, как каждый, и нет дилемм.Конечно же, патриотизм —Теперь все скажут без задержки.Сосед смеялся: фанатизм.Погиб в бою – войны издержки.А меня мучает забота,Глядя на карточку твою.Я слезы лью, глядя на фото,Что ты находишься в раю.Живого я тебя не помню,И некого давно спросить.Со слов соседей, был ты скромным.Я должен фото лишь любить.Как одинок я без тебя!Никто тебя мне не заменит.Все знает о тебе семья,Но боль разлуки не изменит.

Он похоронен там

Обрыв на берегу спускался к Волге.От пуль кругом взлетали комья глины.И каждый ополченец знал о долгеНа побережье у стен Калинина.К Москве упорно рвался дерзкий немец,Имея опыт ведения войны.И необученным был ополченец,К несчастью, лет не имевший послужных.Лишь в трех часах движенья была Москва.И был приказ не отдавать столицу.Был этот берег для немцев ключевым:В бинокль видны были врага петлицы.Не долгим было сопротивление,Во всем неравны пока были силы.Шло сил и средств великих накопленье,Росло после боев число могилок.В одной из них, согласно списку – в Братской,Есть прах убитых, и в том числе отца.Порою бегают по мне мурашки:Ведь я не помню, был я мал, его лица.Ценой огромных усилий и потерьВраг, переправившись, все ж взял Калинин.Грифон нацизма над нами тяготел,Лишь под Москвою враг был опрокинут.

Нет для таких пощады

Мне внук фронтовика, как другу, раз поведалОб эпизоде фронтовом той бойни жуткой,Когда официально велся счет победам,И совершалось много доблестных поступков.Такие вещи до сих пор все неизвестны,Лишь часть из них известна – выплыла наружу.Но многое пропало уж – кануло в бездну,Как те болезни в детстве, например, краснуха.Не мог дед-фронтовик скрыть прошлое такое.Внук вырос, и дед выплеснул ему в порыве:Он помнил на лице фашиста мину болиЗа грех, что по приказу совершал он в прыти.Шел бой обычный за плацдарм один в местечке.Из небольшого дзота извергалось пламя.Мы разве в пылу боя знали, сколько свечекПо нашим мертвым мальчикам поставят мамы?В который раз попытки были неудачны,Свинец косил бойцов налево и направо.Но взвод был должен разрешить эту задачу,И закрепиться, и наладить переправу.Очередной бросок – и дзот подавлен вроде,И он в составе пяти ребят ворвался внутрь.Пред нами там предстал фашист, что сумасбродил,Его психоз имели мы несколько минут:«Я стольких погубил (майн гот!), мне нет прощенья.Я знаю, что нам Бисмарк когда-то завещал»…Не выдержав, мы кончили его сужденья.Решили мы совместно – нет для таких пощады.

Ей муж прислал…

Ей муж прислал свои карманные часы.Четыре месяца нет писем от него.Он знал – конечно же, не будешь ими сыт,Но понимал: в войну товар сей ходовой.Он послан тайно был в глубокий тыл врага,Не знал наверняка, он выживет иль нет.Вещь ценная, и можно выручить деньгу.А не продаст, так память будет много лет.Семья была отправлена на юг страныПоследним эшелоном в отступлении.Здесь тоже не было привычной тишины:Она одна с мальчишкой в поселении.И думы мучают ее: а жив ли муж?Она, увидев приезжающих с фронтов,Встречает их с одним вопросом: «Как роднуш?»Найти у них пытаясь мужниных следов.Ее пытаются утешить: «Будет весть!»Соседкам часто приходят похоронки.Как трудно, горько ожиданье это несть…Она им верит, молясь в углу иконке.Как много тех – их, кто веровал: придет он.И эта вера помогала выживать.Их согревал, прибывших в отпуск, эшелон,Кто им рассказывал, как вышел из засад.Такая ложь порою помогала им.Никто не ведает, кому что суждено.Огонь надежды в лучшее неугасим.Тогда же верили тому, кто колченог.

Война всегда была решеньем

Война всегда была решеньемВопросов спорных на Земле.И совершались прегрешенья,Кто проиграл – был в кабале.И люд простой, не понимая,За что он проливает кровь,Ружье борьбы не разжимая,Стоял и к смерти был готов.И шли века, и все сильнееОружий становился гул.И сила древняя бледнеетПред страшной мощью новых гунн.Последняя война не зналаТаких примеров до сих пор.Четыре года до финалаГнездил судеб людей топор.Далась победа нелегко нам,Фашист нас стольких загубил.Мы помним всех их поименно.Им слава – тем, кто победил.Припев:Копье (свинец) пронзивших сердцеУводит нас в небытие.Открыта в бездну смерти дверца,И жизнь становится быльем.

Мы помнить их должны всегда

В местах тех гробовая тишина.Ночами освещает их луна.На плитах там начертаны слова —Фамилии героев, имена.Должны гордиться ими мы всегда,Ведь эти люди брали городаИ делали все это, не щадяНи сил, ни своих лет, ни живота.Такая вот досталась им судьба.Их жизнь была порой так коротка.Работа их была – с врагом борьба.За это будем чтить их на века.Не должны мы подвергнуть забвеньюЖизни тех, кого с нами уж нету.Они в памяти нашей нетленны.Мы должны быть верны их заветам.

Девять дней ада снайпера Жуковой

(Аргументы и факты, № 19 от 07.05.2008 года)

Всем помнится то время – сорок четвертый, труднейший год.Один из славных, громких, из завершающих годов войны.В Подольске был организован целый юный школы взводИз женщин-снайперов, что из округи, что были так нужны.Ей было, может быть, всего неполных восемнадцать лет.Она пришла бегом, узнав об этом, в ближний военкоматИ добровольно, как патриот, не имея партбилет,Явилась на призыв как нужный Родине будущий солдат.Она все помнит хорошо, – как их в баню снарядили,Как по дороге девочки свое всем бедным раздавали.Как люди встречные (ведь было очень тяжело) все брали.Каким было смешное – белье мужское, чем их снабдили.Каким был трудным, жестким ежедневный распорядок дня,Какие тренировки у них были при любой погодеИ как под проволокой по-пластунски ползали не зря,К тому же и стрелять она набила руку вскоре вроде.А в ноябре уже фашистам нанесла большой урон.И дальше было так: использовала каждый свой патрон,И с снайпером немецким недолго и мудро состязалась,И победительницей с ним в споре, конечно ж, оказалась.И далее на запад ее было направление,И маршал Жуков принял дерзкое не зря решение:Взять быстро штурмом знаменитый город – укрепленный Хейльсберг.И крепость взяли, но от усталости валились прямо в снег.И от усталости, жестокого недосыпанияОна, как сноп, свалилась часом позже без сознания.И тело было налито тяжелым как будто бы свинцом.Подружки взяли ее под руки и дале… брели втроем.Ей вспомнился великий бой на том участке обороны,Где девять дней в сплошном кольце пришлось всей группе пребывать,И несколько атак на дню им приходилось отбивать.Перед прорывом на душу осталось лишь по два патрона.То был тогда неописуемый картиной кромешный ад,И абсолютно все их уцелевшие пришли в окопы,Ведь снайпер, как не говори, сверхценный тоже был солдат —Особый, дерзкий, умный, юный, что был призван для охоты.Когда же наконец-то прорвали немцев оцеплениеИ продолжали быстротечно местами наступление,В строю осталось боевых единиц совсем немного.Так подзабрала людей до логова врага дорога.Смерть много раз ее в местечках разных подстерегала.Но иль божества везение, иль счастливая случайностьЕе спасали – ведь одно ранение уже было,И подлечившись, наскоро попала снова в другую часть.Однако в новой части ежеминутно трудно было ей:Она средь мужиков, истосковавшихся до баб, была,Где грубияну хлесткую пощечину рукой далаТому мерзавцу, кто нахамил о бабьих прелестях у ней.До августа после войны она до дома добиралась.И было ей тогда всего лишь девятнадцать женских лет.Для девушки такой, казалось бы, пришел уже рассвет.Но память о войне в ее душе на много лет осталась.

Их не воротишь – там стоят кресты

Живу я на девятом этаже,А из окон моих красивый вид на мост.Хоть я совсем не молода уже,Но вечерами там я занимаю пост.Я из окон смотрю на этот мост —Он не разводится в ночь, как в Ленинграде.Он в жизнь мою лихую много внес.Мы в безвременьи тогда несли утраты.Стою на этом я мосту по вечерам,Взираю проходящее вокруг,И нету счету горьким тем большим слезам —За тех погибших на войне подруг.Я вспоминаю, как мы кончали школу,Пускали фейерверки на мосту,Как по счастливым путевкам комсомолаШли с песнями, прощаясь аж версту.Вернуться в город, встретиться опятьМечтали радужно мы вместе на мосту.И чтоб при встрече не пришлось рыдать,Благодарить свою счастливую звезду.Но сладки были мечты-заветы.Родным мне близким вручали похоронки.Их не воротишь – там стоят кресты.Они давно уж в земле в чужой сторонке.Я вспоминаю девочек моих…Они в глазах моих ведь все передо мной.И не могу сдержать я слез своих.Лишь этот мост стоит все тот же. Он стальной.