Онтология свободы. Здесь я рассматриваю важнейшие вопросы о сущности свободы, о том, может ли вообще свобода существовать в мире, подчиняющемся бесчисленным законам и правилам, а также о том, почему именно свобода делает нас людьми. В первой главе мы поговорим о свободе воли, отталкиваясь от философии Аристотеля, а затем перейдем к проблеме детерминизма. Первоначально я планировал очень обширный обзор дискуссии между ярыми детерминистами, либертарианцами и компатибилистами, однако впоследствии решил, напротив, сильно урезать эту часть. Причина в том, что эта дискуссия так и не привела ни к каким плодам, однако обросла значительным объемом философских рассуждений, сложность которых совершенно не оправдана. Участники этой дискуссии, как и подобает настоящим философам, очень долго обменивались одними и теми же аргументами и контраргументами без видимого результата. Сам я вряд ли могу добавить что-то принципиально новое к этой дискуссии, и подобные рассуждения увели бы нас далеко от целей настоящего исследования. Тем не менее во второй главе я даю краткое изложение упомянутой дискуссии, не делая, впрочем, никаких серьезных выводов, чтобы затем обозначить иной подход к проблеме. В общем и целом я склонен думать, что вопрос о том, насколько совместима свобода воли с детерминизмом – равно как и с индетерминизмом, следовало бы оставить за скобками и вместо того, чтобы предаваться метафизическим раздумьям, сосредоточиться в первую очередь на более прагматических вещах, например на том, как широко распространенные представления о свободе воли, здравом рассудке и ответственности выглядят в свете того, что мы сегодня знаем о человеке и мире. Тем не менее мне показалось необходимым озвучить наиболее острые пункты дискуссии хотя бы для того, чтобы продемонстрировать, что феномен свободы можно и нужно обсуждать вне зависимости от того, найдены ли ответы на основополагающие метафизические вопросы. В третьей главе я излагаю теорию Питера Стросона об объективных и реактивных установках, а также развиваю свои идеи касательно свободы воли и ответственности. В главе четвертой, завершающей первую часть книги, мы поговорим об автономии.

Политика свободы. Эта часть подхватывает мысли, высказанные в предыдущей, и ставит вопрос о том, как организовать социум исходя из понимания человеческой природы, изложенного в главах с первой по четвертую. Вопрос об общественном устройстве и о рамках, призванных ограничить поведение индивидов, должен рассматриваться исходя из того, какова человеческая сущность. Глава пятая посвящена либеральной демократии как форме правления. В главе шестой обсуждается различие между позитивным и негативным толкованием свободы с точки зрения Исайи Берлина, а затем следует краткий обзор вопросов плюрализма ценностей и морального реализма. Седьмая глава посвящена обзору новореспубликанской критики негативной свободы. В восьмой главе я исследую соотношение понятий равенства и свободы, в частности вопрос о том, какого рода равенство оправдано в рамках того понимания свободы, что изложено в предыдущих главах, а также какого рода равенство могло бы послужить фундаментом для всеобъемлющей свободы. Далее я объясняю, каким образом и почему политические утопии являются на самом деле рецептами социальных катастроф. В девятой главе вы найдете экскурс в историю либеральных прав, а также список прав, которые должны быть положены в основу всякого свободного общества. В главах десять, одиннадцать и двенадцать я рассказываю о трех правах, подвергавшихся наибольшему давлению со стороны либеральных демократий в новейшей истории. Это право не быть объектом патерналистских посягательств, право на защиту личности и право на свободу слова. Попутно я пролью немного света на вопрос принуждения в психиатрии. Содержание глав с пятой по двенадцатую касается в основном формальных черт, необходимых обществу для поддержания и защиты свободы своих граждан; здесь мало внимания уделяется конкретным социальным условиям, которые, без сомнения, очень важны для реализации права граждан на свободную жизнь. Описание этих условий видится мне скорее социологической, нежели философской задачей[19].

Этика свободы. В этой части я продолжаю размышления, начатые в предыдущих, и пытаюсь ответить на вопрос о том, чему именно должна служить свобода после того, как мы разобрались в ее онтологических предпосылках и политических рамках. Тринадцатая глава посвящена тому, как проблема свободы влияет на наши моральные ценности и жизненную позицию.

При написании этой книги я старался показать нить своих рассуждений и логический переход от одной главы к другой, но сделать при этом так, чтобы каждую главу при желании можно было читать независимо от других. Читатели, которым покажется слишком сложной первая часть, или те, кто больше интересуется политическими аспектами свободы, нежели онтологическими, могут просто пропустить первые четыре главы и начинать сразу со второй части. Впрочем, как и любой писатель, я хотел бы, чтобы книга была прочитана от начала и до конца.

Онтология свободы

Свобода действия

Любой человек – по крайней мере, если он находится в здравом рассудке, – рассматривает в качестве объектов морального одобрения или осуждения лишь других людей. Реагировать подобным образом на какие-либо другие объекты или феномены было бы нерационально. Впрочем, нельзя сказать, чтобы мы никогда этого не делали. Когда извержение исландского вулкана Эйяфьядлайекюдль 14 апреля 2010 года повлекло за собой задержку и отмену сотен авиарейсов, то тысячи людей, застрявшие в аэропортах, без сомнения проклинали этот вулкан, хотя с рациональной точки зрения они должны были просто признать, что такие вещи иногда случаются, и нельзя винить вулкан за то, что он извергается.

Бывает и такое, что мы относимся к животным так, как если бы у них была мораль, зная при этом, что такое отношение иррационально, ведь именно в наличии морального чувства заключается разница между людьми и другими животными. Впрочем, так считалось не всегда. В Средневековье был проведен целый ряд судебных процессов над животными[20]. Одним из наиболее известных примеров является случай во французском городе Савиньи, где в 1457 году свинья была осуждена за «преднамеренное и безжалостное» убийство пятилетнего мальчика[21]. Более того, на скамье обвиняемых оказалась не только сама свинья, но и шесть ее поросят. В соответствии с принятой практикой судопроизводства, свинье и поросятам был назначен адвокат, произносивший речь в их защиту. Спасти свинью ему не удалось, однако поросята были оправданы, несмотря на то, что их застали на месте преступления перемазанными в крови жертвы. Смягчающим обстоятельством послужил их юный возраст и тот факт, что они пошли на преступление под влиянием матери. Надо отметить, что на других подобных процессах обвиняемым часто выносился обвинительный приговор в числе прочего и потому, что они громко хрюкали и проявляли всяческое неуважение к суду. Количество подобных судебных процессов достигло кульминации в начале XVII века, однако они продолжали совершаться еще многие десятки и даже сотни лет: последние примеры относятся уже к XX веку.

Я надеюсь, что факты, изложенные в предыдущем абзаце, заставили моего читателя удивиться и задуматься. Что-то в этих судебных процессах кажется нам очень странным, не так ли? Дело в том, что в них совершенно не учитывается принципиальная разница между человеком и животным, а именно наличие у человека и отсутствие у животного чувства морали. Несмотря на то, что человек тоже является частью природы, он отличается от всех остальных живых существ совершенно радикальным образом. У нас есть социальные нормы и уклады, учреждения и правила, которых нет ни у одного другого животного, даже у высокоразвитых приматов. В этой связи можно упомянуть, что даже Дарвин, будучи автором теории о происхождении человека от животного, отмечал это принципиальное различие. Он пишет, что «из всех различий между человеком и животными нравственное чувство или совесть важнее всего»[22]. Далее он отмечает: «Нравственное же существо – это тот, кто способен производить сравнение между своими прошедшими и будущими поступками, одобряя их или не одобряя»[23], и далее: «У нас нет никакого основания предполагать, что какое-либо из низших животных обладает этой способностью». Под «низшими животными» подразумеваются при этом все остальные представители животного мира. Люди уникальны: мы единственные живые существа, обладающие моралью[24]. Обладать моралью означает быть в состоянии оценить различные варианты действий относительно той или иной системы норм и выбрать один из вариантов. Насколько нам известно, таким критериям отвечает только человек. Поскольку эти критерии определяют понятие морального существа, и никакие другие животные в мире им не соответствуют, получается, что только человек является моральным существом, и это выделяет его среди всех остальных животных. И поэтому только к человеку мы можем предъявлять какие-либо моральные требования.

В первой книге «Политики» Аристотель пишет:

$$$«Что человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные, ясно из следующего: природа, согласно нашему утверждению, ничего не делает напрасно; между тем один только человек из всех живых существ одарен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он свойствен и остальным живым существам (поскольку их природные свойства развиты до такой степени, чтобы ощущать радость и печаль и передавать эти ощущения друг другу). Но речь способна выражать и то, что полезно и что вредно, равно как и то, что справедливо и что несправедливо. Это свойство людей отличает их от остальных живых существ: только человек способен к восприятию таких понятий, как добро и зло, справедливость и несправедливость и т. п. А совокупность всего этого и создает основу семьи и государства»[25].

По своему характеру человек – «политическое животное», то есть животное, живущее в обществе себе подобных, и для Аристотеля это неразрывно связано со способностью к речи. Речь делает возможным рациональный обмен мнениями между индивидами, и лишь благодаря этому мы можем отличать справедливость от несправедливости, добро от зла.

Вопрос о свободе человека был с самого начала связан с особенностями, присущими именно человеку. Существо, способное нести ответственность за свои поступки, должно прежде всего обладать пониманием таких базовых принципов морали, как справедливость, наказание и поощрение. Это понимание не обязательно должно быть глубоким, но совсем не обладая представлением об этих базовых принципах, человек не смог бы ориентироваться в системе норм и правил, а следовательно, не смог бы отвечать за свои действия. Далее, необходимо быть способным к определенному самоконтролю и к выбору той или иной стратегии поведения. Не считая пограничных и спорных случаев, мы, как правило, можем легко определить, кто может нести моральную и юридическую ответственность, а кто в эту категорию не попадает. Итак, одни люди могут отвечать перед моралью и законом за свои действия, а другие нет, и эта ответственность тесно связана со свободой. Другими словами, способность нести ответственность – это и есть свобода.

Аристотель, по всей видимости, первым выдвинул теорию о моральной ответственности. Вот что он пишет:

$$$«Принято считать, что поступки, совершаемые подневольно или по неведению, непроизвольны, причем подневольным является тот поступок, источник которого находится вовне, а таков поступок, в котором действующее или страдательное лицо не является пособником, скажем если человека куда-либо доставит морской ветер или люди, обладающие властью»[26].

Итак, Аристотель приводит два критерия добровольного поступка: (1) Знание: Действующее лицо должно осознавать, что именно оно делает. (2) Контроль: Действующее лицо должно контролировать свои действия, и они не должны быть вызваны естественными причинами или другими лицами. Далее Аристотель развивает мысль и приводит еще несколько критериев, в том числе для различения «подневольных» и «непроизвольных» поступков, что полезно для разбора некоторых пограничных случаев, однако углубляться в это мы не станем. Несложно понять, почему для определения свободной воли важны оба аристотелевых критерия. Поступки человека, который физически контролирует свои действия, однако не обладает пониманием ситуации и возможных последствий своих действий, не могут считаться полностью добровольными. К примеру, если кто-то подсыпал яд в мою чашку с кофе, а я из любезности отдал этот кофе другому человеку, нельзя будет сказать, что я добровольно отравил его. Точно так же нельзя считать мои действия добровольными, если я полностью понимаю ситуацию, но не могу контролировать свои поступки. К примеру, я знаю, что другой человек умрет, если я нажму на красную кнопку, и я всем сердцем хочу этого избежать, но я привязан к стулу, а к руке моей подвешен тяжелый груз. В конце концов силы у меня кончатся, моя рука опустится и нажмет на кнопку. Все вы согласитесь, что этот поступок не будет добровольным.

Критерий знания можно объяснить и следующим образом. Мы вправе приписывать человеку определенное действие только тогда, когда человек признает, что наше описание этого действия и его последствий соответствует намерениям, с которыми человек приступал к этому действию. Позвольте мне привести пример. Я стою босиком на мокром полу в ванной и собираюсь повесить новый светильник. Чтобы меня не ударило током, я отключил основной рубильник в доме. В это время в квартиру заходит жена, видит, что в доме темно, а главный рубильник отключен, и включает его, так что я получаю сильный удар током и умираю. И когда позже полицейские спросят у моей жены, что случилось, она вряд ли скажет, что планировала убить своего мужа, скорее она ответит, что просто хотела включить свет. Ее знания о ситуации на момент совершения действия делают убийство непреднамеренным. Наши знания всегда чем-то ограничены, и бо́льшая часть того, чего мы не знаем, нам и не нужна (к примеру, кто является производителем того светильника, который я хотел повесить в ванной). Среди той информации, которая нам все-таки нужна, следует различать ту, незнание которой может быть поставлено нам в вину, и ту, незнание которой не возбраняется. К примеру, если бы в нашей квартире часто сам собой отключался главный рубильник, и вдобавок я бы не сообщил жене о том, что собираюсь повесить новый светильник, ее совершенно не в чем было бы винить. Напротив, если бы я заранее предупредил ее о своих электромонтажных планах, и если бы отключенный рубильник не был обычным делом в нашем доме, можно было бы упрекнуть ее в том, что перед тем, как включать рубильник, она не проверила, не вешаю ли я светильник в ванной. И ее слова о том, что она просто забыла, вряд ли удовлетворили бы полицию. Потому что в подобной ситуации нужно было сделать все возможное, чтобы не забыть. Незнание не освобождает от ответственности в том случае, если знание является нашей обязанностью.

Тот, кем искусно манипулируют, не отвечает критерию знания. Мы должны оценивать действующее лицо исходя из его реальной возможности получить адекватное знание о контексте и последствиях его действий. Массовые и всеобъемлющие манипуляции часто называются «промывкой мозгов», однако то, что под этим названием фигурирует в популярной культуре, в частности в фильме «Маньчжурский кандидат», в действительности не существует[27]. Никто не может «запрограммировать» людей и превратить их в роботов, идущих наперекор своим желаниям и ценностям, заставить их вопреки своему желанию совершить покушение на жизнь политика или другого гражданина. Едва ли возможно настолько сильно промыть кому-то мозги. Однако это не означает, что посредством манипуляции нельзя оказать сильное влияние на взгляды и поведение людей. Насколько глобальной должна быть манипуляция для того, чтобы человек перестал отвечать критерию знания, зависит от степени его осознанности.

Контроль за своими действиями состоит в том, что человек совершает поступки по собственному выбору, а это подразумевает отсутствие принуждения. Мы должны различать виды принуждения, при которых действующее лицо физически не имеет возможности поступить иначе вплоть до невозможности произвольно управлять своими движениями, и те случаи, в которых способность человека к выбору поступков выведена из строя при помощи психологических или ментальных инструментов. Кроме того, имеются такие ситуации, в которых человек, находясь под давлением, все же сохраняет способность выбирать между различными вариантами действий. Существуют степени принуждения, и вряд ли можно выделить явный и универсальный критерий, позволяющий определить, в какой момент принуждение переходит ту границу, за которой мы уже не можем говорить о свободной воле. Мы можем попробовать провести грань между давлением, которое оказывает нежелательное влияние на выбор человека, и принуждением, которое вовсе отнимает у человека возможность выбора. Грабитель, направляющий на вас пистолет со словами «Кошелек или жизнь!», сводит вашу свободу к выбору из двух неприятных альтернатив, но вы хотя бы можете выбирать. Если же грабитель отравит вас парализующим ядом, чтобы затем беспрепятственно забрать ваши деньги, ваша свобода будет не просто ограничена, она будет отнята. Таким образом, первый грабитель может служить иллюстрацией давления, а второй – принуждения. Однако на деле граница между давлением и принуждением может быть довольно расплывчатой, так что скорее имеет смысл говорить о степени принуждения.

Исходя из этого, можно утверждать, что люди действуют более или менее добровольно, и от степени добровольности их поступков зависит также и степень их ответственности. Однако даже в случае, если человек действует под принуждением, например, разглашает секретные сведения под угрозой причинения вреда его близким, можно сказать, что действие его было добровольным, поскольку он самостоятельно выбрал одну из альтернатив. Будучи под принуждением, он выбрал тот вариант, который в большей степени согласуется с его ценностями и приоритетами. Выдавая секретные сведения, чтобы обеспечить безопасность своим близким, он делает это потому, что безопасность близких для него важнее, но в принципе могло бы быть и наоборот. Большинство, конечно, не назовет это свободным выбором, поскольку хотя человек и действует исходя из своих ценностей и приоритетов, в нормальных обстоятельствах он не стал бы разглашать секретную информацию. В данном случае вернее было бы сказать, что заинтересованные лица использовали его ценности и приоритеты для того, чтобы подорвать его способность к самоконтролю, и для большинства из нас это явилось бы хотя бы частичным оправданием его поступка. Однако никто из нас не стал бы оправдывать человека, который поступил бы подобным образом ради собственной выгоды, к примеру, позволив подкупить себя значительной денежной суммой. Но в чем принципиальная разница? Ведь и в этом случае у действующего лица есть выбор между двумя альтернативами, и он действует исходя из своих ценностей и приоритетов, в число которых входит стремление к собственному обогащению, и тем не менее мы склонны возлагать на него бóльшую ответственность за разглашение тайны. Может быть, ответ состоит в том, что в обоих случаях человек действует одинаково с точки зрения свободы воли и ответственности, однако первого можно оправдать с точки зрения морали, а второго нет, поскольку забота о безопасности своих близких является морально приемлемым мотивом, а забота о собственной выгоде таковым не является? Здесь необходимо добавить, что подобное действие под принуждением будет приемлемо с позиций морали лишь в том случае, если угроза благополучию и безопасности других людей серьезна и ущерб в случае ее исполнения будет значительнее, нежели ущерб от разглашения информации. Кроме того, нам легче понять человека, которого угроза причинения вреда его близким ввергла в состояние паники, лишившей его способности контролировать свои действия и предвидеть их последствия. Тем не менее данный пример демонстрирует, что вопрос о том, отвечают ли действия человека критериям знания и контроля, всегда требует тщательного рассмотрения.

Давайте теперь поразмышляем о том, насколько хорошо мы в действительности контролируем нашу повседневную жизнь. Ведь мы вряд ли будем утверждать, что все наши поступки в течение дня являются результатом осознанного выбора. Чаще всего мы действуем просто по привычке, не утруждая себя анализом контекста. Является ли это угрозой нашей свободе? Джон Стюарт Милль считает, что такого автоматизма следует остерегаться: «Способность человека понимать, судить, различать, что хорошо и что дурно, умственная деятельность и даже нравственная оценка предметов – все эти способности упражняются только тогда, когда человек делает выбор»[28]. И далее: «Деспотизм обычая повсюду составляет препятствие к человеческому развитию»[29]. Кант тоже утверждал, что очень важно противиться влиянию привычек, отнимающему у нас свободу и независимость[30]. Для него привычки – это своеобразная форма принуждения. Но хотя привычки и могут быть инструментом принуждения, они часто играют в нашей жизни положительную роль. Привычка – это особый способ взаимодействия с окружающим миром, указывающий на определенную степень понимания[31]. Без привычек мир казался бы бессмысленным, потому что именно привычки связывают мир в единое целое и создают тот фон, на котором отдельные вещи обретают смысл. Без привычек наш мир начал бы разваливаться на глазах. Гегель говорит, что привычка – это вторая натура[32]. Привычка – это нечто благоприобретенное, но при этом настолько хорошо усвоенное, что в своей непосредственности и устойчивости приближается к инстинкту. Однако привычки можно менять. Без привычек мы вряд ли могли бы выполнять хоть какие-то повседневные действия, помимо чисто инстинктивных. К примеру, на теннисном корте мы играем тем лучше, чем меньше думаем о своих действиях и пытаемся принимать осознанные решения. Означает ли это, что на теннисном корте мы не действуем добровольно? Вовсе нет, потому что мы знаем что делаем и имеем возможность контролировать свои действия. Мы даже, возможно, посвятили в юности немало часов тренировкам на корте, чтобы иметь возможность делать то, что делаем сейчас. Здесь я должен согласиться с Джонатаном Джейкобсом в том, что процесс образования привычек никоим образом не ограничивает нашу способность к осознанным действиям, а скорее играет решающую роль в развитии свободной воли[33]. Без сомнения, некоторые привычки препятствуют нашей свободе, но без обширного ассортимента привычек мы вообще не могли бы действовать свободно. Поэтому в действительности привычки являются не помехой свободе, но предпосылкой к ней, а поскольку привычки можно менять, ссылка на действие по привычке не освобождает от ответственности. Свобода действия неразрывно связана с ответственностью. Способность нести ответственность дает совершенно уникальный статус в нашем мире. И тот, кто отвечает за свои действия, отмечен особым образом. Вот что пишет об этом Достоевский:

$$$«Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить»[34].

Так что вопрос лишь в том, совместим ли такой взгляд на моральную ответственность, свойственную лишь человеческому виду, с тем, что мы, как нам кажется, знаем об окружающем мире. Если свобода как свойство вступает в противоречие с другими постулатами, которые мы признаем как неоспоримую истину, то нам придется отбросить и наши представления о моральной ответственности, как необходимой предпосылке к свободе.

До сих пор мы исходили из того, что человек действует свободно и добровольно, если он удовлетворяет двум аристотелевским критериям знания и контроля. Кроме того, мы обсудили, какие формы принуждения, давления и манипуляции следует принимать во внимание при оценке того, соответствует ли ситуация упомянутым критериям. Я также придерживался взгляда, что действующее лицо в принципе может контролировать свои действия, но в следующей главе мы попытаемся оспорить это утверждение.

Свобода и детерминизм

Все мы обладаем осознанием собственной свободы. Джон Локк писал, что для него нет ничего очевиднее того, что он свободен[35]. Сэмюэл Джонсон указывал на то, что мы уверены в собственной способности пошевелить пальцем или не делать этого по своей воле более, нежели мы уверены в том или ином логическом умозаключении[36]. Однако у нас нет никаких гарантий того, что это наше осознание каким-либо образом коррелирует с истинной природой этого мира. Исходя из наших знаний о мире, наша свобода может оказаться самой что ни на есть иллюзией. К примеру, биолог Эдвард Осборн Уилсон утверждал, что так называемая свобода воли не более чем иллюзия, являющаяся продуктом молекулярных процессов[37]. Эта идея имеет много теоретических обоснований. Сэмюэл Джонсон даже утверждал, что «вся теория свидетельствует против свободы воли, весь наш опыт говорит об обратном»[38]. Однако не все так просто. Есть также теории, свидетельствующие в пользу свободы воли, и практический опыт, свидетельствующий против нее. Что же касается утверждения Джонсона о том, что мы шевелим пальцем по собственной воле, то оно было оспорено нейрофизиологом по имени Бенджамин Либет, который провел серию весьма нашумевших опытов, которые, по мнению многих, говорят о том, что мы не шевелим пальцем по собственной воле, напротив, двигательный импульс посылается мозгом до того, как мы принимаем осознанное решение пошевелиться.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4