Мои случайные страны. О путешествиях и происшествиях!

Екатерина Рождественская

Мои случайные страны. О путешествиях и происшествиях!

© Рождественская Е., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

От автора

Мы с папой в один из его приездов к нам в Индию. И сразу на слона – куда же еще? Мама не решилась.

Это совсем не путеводитель, это непонятно что.

Скорее, мои ощущения от увиденного.

Вкус, который никак не забыть.

Фотографии, существующие в памяти.

Фотографии в телефоне, разбрасываемые сразу по всему свету, нате, смотрите, пожирайте глазами. Не завидуйте, нет, просто знайте, что такое есть, езжайте, любуйтесь, заряжайтесь красотой!

Запах, на который вдруг оборачиваешься и идешь за ним, как на доисторической охоте.

Эмоции, которыми надо обязательно поделиться.

Счастье, которое переполняет и выплескивается, или сковывающий и лишающий дара речи ужас – и то и другое вспоминаешь потом всю жизнь, утихомиривая мурашки в душе.

Люди с большой, с огромной буквы, которыми восхищаешься, и редкие сволочи, на которых удивляешься, как бог их терпит?

Сложенные карты чужих городов с пометками и проложенными пунктирами, маршрутами, вдруг найденные в ящиках письменного стола среди старых документов. И обязательно – кружочек, обведенный ручкой вокруг твоего отеля, заботливо нарисованный консьержем, чтобы ты не потерялся в чужом городе.

Шикарные люксы с антикварной мебелью и пыльными балдахинами с видом на море и ветхие лачуги со свисающим с потолка гекконом с немым вопросом в выпуклых глазах: «Кто ты, белый человек? Зачем ты здесь?»

Долгий-долгий полет над облаками на край света, за моря-океаны, туда – где день, когда у нас ночь, туда – где всегда лето, когда у нас всегда зима. К знакомым, друзьям, врагам, случайным людям и неслучайным связям.

Набор стран и городов, континентов и частей света, ничем между собой не связанных.

Неясные школьные воспоминания: «Катманду? Где это?» – и терзания, что не сложились тогда отношения с географичкой.

Новая пища, экзотические пейзажи, собачьи упряжки, верблюжьи караваны.

Постоянные звонки домой: «Как ты? Что в школе? Как на работе? Когда в детский сад? Что с погодой? Люблю, скучаю…»

В общем, это моя жизнь вне дома. Жизнь, которая начинается с того, что я присаживаюсь на дорожку, минутку молчу, беру мой бывалый чемодан и выхожу из квартиры, выдыхая: «Ну, с богом!»

Без комментариев

Индия

Вот такими мы с мужем уехали в Индию. 1983 г.

Однажды из Индии мы махнули в Непал. 1984 г.

Я редко что в своей жизни планировала.

Даже дети появились незапланированно. Не сразу, правда, через десять лет замужества, но появились же! Первый был сделан в Индии, куда мы с мужем уехали в командировку, он корреспондентом от Гостелерадио, я его боевой подругой. Я уже совсем отчаялась, что бесплодна, что как же так, такое горе, а я так хочу. Все врачи до этого в Москве уже были пройдены и даже индийские подтвердили, что все в порядке. Пошла по знахарям в Дели. Индийские знахари – это особая каста. К ним можно попасть только с кем-то из местных, чтобы тебя привели за ручку и посадили в длиннющую очередь. Без очереди никак, лечиться охота всем. У них нет часов приема и своего кабинета. Все происходит на улице около хижины. Пыль, грязь, жара, рыдающие сопливые дети, слоняющиеся без дела священные худые коровы, летающие насекомые с огромными жалами – вот мои воспоминания о той очереди к знахарке. Она была врачом в пятнадцатом поколении, в их роду не было других профессий, и это целительство передавалось по наследству только женской половине, мужчины не в счет. Она была родом с Тибета, маленькая, юркая, темная, вся в монетах и украшениях из бубенцов – каждый шаг ее звенел, и если не наблюдать за ней, то просто слышались какие-то необычные музыкальные позывные, азбука Морзе из колокольчиков. Лавки все были заняты разноцветными женщинами в сари, я стояла в тени, прислонившись к дереву, и ждала. Ничего не изменилось, наверное, за эти 15 поколений, такая же очередь, те же сари, пыль, жара, все то же. Тибетка звенела, переходя от одного болезного к другому, щупала пульс, прикрывая веки и что-то шепча. Маленькая девочка лет 6–7 ей помогала, смотрела преданно в глаза и быстро бежала выполнять указания. Часа через два она подошла ко мне. Попросила сесть – пульс надо слушать в покое – и обхватила своими звенящими руками мои запястья. Прикрыла глаза и стала качать головой. Не потому, что было что-то не то, нет, просто так она входила в то состояние, когда слушала и вглядывалась в чужой организм, проникая вместе с толчками пульса в отдаленные его уголки, пытаясь разобраться в проблемах. Она качала головой, перехватывая запястья то так, то так, улыбалась чему-то своему, видимо, понимая, что происходит.

– Я дам вам четыре вида пилюль, – произнесла она. – Вы будете их пить месяц, потом придете снова.

И все, и больше ни слова. И никаких объяснений. Она сказала что-то девчушке, та убежала в дом. Пробыла там минут десять, вышла уже не одна, а со старой толстой бабушкой, завернутой в километры сари. Девчушка принесла мне четыре увесистых пакетика с круглыми черными пилюлями, забрала деньги и убежала. Из чего они были скатаны – одному богу известно. Черные, блестящие, твердые, похожие на козьи какашки, и пахли на самом деле не очень. Но я стала их пить четыре раза в день, как было сказано. Первое время боялась, что заболею чем-нибудь, – санитарные условия у знахарки были так себе. Но ничего, тогда все обошлось.

Когда пришла к ней во второй раз, выпив курс, она, снова прослушав мои запястья, дала мне еще таблеток и сказала:

– Если через месяц не понесешь, езжай в Ришикеш, окунись в Ганг. Будешь подготовлена. Все случится.

Она так и сказала: «It will happen».

Ганг в районе Ришикеша

Через месяц поехала к Гангу. Погуляла по берегу, поудивлялась. Увидела двух покойников, завернутых в белое и закрытых расшитым покрывалом. Родственники сооружали костер, выкладывая для обряда дрова. Две фигуры лежали рядом, соприкасаясь. Когда дрова наконец были сложены, одно тело водрузили на другое. Внезапно то, что лежало сверху, встало и медленно направилось к родственникам. Все отнеслись к этому спокойно, не разбежались, не закричали, только приобняли по-отечески да и все, а «тело», сбросив белое полотно, оказалось молодой женщиной в красном вышитом сари, но без единого украшения. Так вышло, что я стала свидетелем старинного ритуала сати – самосожжения вдовы, но нет на современный лад. Ритуал этот официально отменен, а подстрекательство уголовно наказуемо, но то тут, то там вдовы добровольно восходят на костер с покойными мужьями, а иногда и сами поджигают себя. Ничего противозаконного, с их точки зрения, в тот раз не произошло, обряд был видоизменен – вдова просто полежала рядом с усопшим мужем в свадебном платье. Таким образом брак был завершен. Точка.

Не знаю, как для вдовы, но для меня стресс оказался сильным. Почти побежала в реку и в этот миг испытала еще один шок от того, что увидела. Он был даже сильнее первого, и организм понял – со мной дальше лучше не спорить, надо беременеть, а то еще чего-нибудь предприму. В реке я была не одна. Я вошла в мутную воду и встала по колено. Мимо меня, метрах в десяти, там, где река разбегалась и течение было веселее, на тлеющих плотах проплывали вздувшиеся, обуглившиеся трупы людей, которые не до закона сгорели в священном ритуальном костре. Как только плоты с останками отплывали подальше, на них тотчас опускались грифы и вороны, ждущие неподалеку и уплывали на пир. Эти вереницы плотов проплывали мимо, кто быстрее вниз по реке, кто теряя скорость и норовя пристать рядом со мной. Грифы подозрительно на меня зыркали, будто я претендую на их добычу, но в конце концов понимали, что в бой за покойника я не брошусь.

Я закрыла глаза и вошла. Вода была теплая, и от этой теплоты было еще противнее. Я будто растворялась, не чувствуя, где заканчивается мое, еще живое тело, а где начинается этот похоронный растворитель.

В общем, окунулась с головой. Без эмоций, без всхлипываний, без причитаний, без «фу, какой кошмар». Просто сделала несколько шагов в воду с каменным лицом. Муж в ужасе на меня посмотрел.

– Ты как?

– Все хорошо, – спокойно ответила я. – Скоро рожу.

Письма из Индии домой

Я родила через положенные девять месяцев. Мальчика, Лешу. Родила уже в Москве, 26 января, в День независимости Индии. В общем, совершенно незапланированно.

* * *

В Индии мы пробыли три года. Отработали, оттрубили, выжили. Переболели всевозможными экзотическими болезнями, были напуганы еще большим их количеством.

А прилетели в Дели перед самым сезоном дождей, в конце июня, дышать было нечем. Помню, когда приземлились, пилот поблагодарил нас, что мы летели самолетом Аэрофлота, а потом тихонько, чтобы не расстраивать, сказал: «Температура в Дели 51 градус…»

Все вокруг было странно, непривычно и диковато для нас, маменькиных деток из Москвы. Даже солнце и луна были непривычными! Солнце слишком белое, почти бесцветное, на вид очень холодное, словно на Северном полюсе. Скорее, похожим на полную луну. А месяц был и того страннее, будто подвешенный рожками вверх, как обгрызенная арбузная корка на столе.

У нашего дома в Дели в районе Васант Вихар

В садике рядом с домом. Индия, 1983 г.

Перед поездкой в Дели нам дали множество «ЦУ»: воду для питья долго кипятить, пока в ней не сварится вся микробная дрянь, фрукты промывать карболовым мылом и ошпаривать (выглядят они после этих процедур не очень, надо сказать), уличную еду не пробовать, в рестораны ходить только проверенные, руки мыть с мылом раз в полчаса, беречься от комаров и прочих насекомых, а от всяких ползучих гадов с криком бежать. Хотя бегала я не ото всех гадов. В нашем малюсеньком садике, у окна, после сезона дождей появился миниатюрный хамелеон. То ли он вылупился из яйца, то ли его принесла кукушка или аист, не знаю, но однажды я заметила среди листьев скрученный зеленый хвостик, а по нему взглядом нашла хозяина. Хамелеон или не набрался еще опыта, или не видел никогда настоящих врагов, а может, просто страдал от одиночества и хотел, чтобы его наконец заметили. Зачем всю жизнь прятаться, подлаживаться, скрываться? Видимо, это был революционный хамелеон. Или просто неопытный подросток. Он, сидя на ветке, репетировал все известные ему цвета, то заболевая желтухой, то снова зеленея от злости, а то вдруг краснея от ярости. С этими светофорными цветами все обстояло более или менее, а вот с синим не получалось. Видимо, это было верхом хамелеоньего искусства, недоступным для мальца. Но он очень старался. Казалось, даже пыхтел от напряжения, пытаясь хоть на минуту стать синеньким! Но только бурел, грязнел, изредка голубел какой-нибудь частью тела и, сконфуженный, уползал в глубь листвы.

Я смотрела в окно на это «в мире животных» и мечтала, что как-нибудь подойду к окну, а под зонтиком на мокром стульчике сидит Николай Дроздов и говорит: «Здравствуйте, дорогие друзья! Сегодня в очаровательном садике Кати Рождественской у нас есть хорошая возможность познакомить вас с представителями отряда пресмыкающихся…» – а сам неловко так держит в руках кобру или удавчика, зажав зонтик, как телефон, между плечом и ухом…

В саду у нас росло одно-единственное дерево. Среди индусов оно называлось очень романтично – «смерть европейца». И совсем не из-за того, что огромные красные цветы пахли чем-то, мягко говоря, неземным, а увесистые плоды, падая с десятиметровой высоты, могли если не убить, то покалечить неосторожного прохожего, и совсем необязательно европейца. Дело было совсем в другом. Дерево отцветало в конце апреля – в начале мая, и наступало настоящее лето, без всяких поблажек, без единого облачка, зато с пыльными бурями, от которых и дома-то было трудно укрыться. Воздух становился тяжелым, вязким и маслянистым. Чтобы вдохнуть, нужно было приложить усилие. Все лето состояло из таких усилий. Но «смерть европейца» мы любили: оно и тень отличную давало, и цвело красиво. На время нашей командировки мы считали себя азиатами, а не европейцами.

Около Парламента Дели, 1984 г.

В общем надо было быть все время начеку. Я строго выполняли все требования и советы бывалых. Но вдруг однажды увидела в окно, что собираются тучи, что небо посерело, начался сильный ветер. И тут я, дура, вспомнив, как волнующе пахнет воздух на даче в Переделкино перед грозой, решила выйти на балкон и глотнуть озона. Глотнула. Всей грудью. На следующий день слегла с температурой, бредом и поносом. Загремела в больницу. Амебиаз, врач объяснил причину. И, как оказалось, очень просто заразилась. В Индии считается, что естественно, то небезобразно, поэтому если в пути приспичит, по большому, можно спокойно сесть попой к дороге, чтобы лицо не показывать, сделать свое дело и идти дальше. Жара под 50°, какашка высыхает мгновенно, а через неделю вообще превращается в говенную пыль, которая лежит до поры до времени, пока нет ветра. С ветром все мумифицированное дерьмо поднимается в воздух и начинает метаться по городу, пока не грянет дождь и не смоет его наконец. Я вышла на балкон в период такой пыльной бурей и вдохнула по полной программе. Потом прочитала: механизм передачи амебы – фекально-оральный. Почти мой случай, только фекально-вдыхательный!

Две недели лежала под капельницей в крохотной больничной палате без окна. Это было ужасно. Мигал и вздрагивал свет, оранжевая жидкость ползла по трубке мне в вену, я таскала за собой капельницу в туалет, опираясь на нее, как на посох, и возвращалась в постель, уставшая, будто пробежала марш-бросок. Утром приходили две молчаливые медсестрички, сгоняли меня с постели и «меняли белье» – переворачивали простыню и подушку. На следующий день тот же ритуал. Простыня переворачивалась туда-сюда, уж и не помню, меняли ли ее вообще. С температурой ушли все силы. Помню, что недели через две живот успокоился (помимо лекарств врач прописал мне кокосовое молоко), голова уже не гудела, как раньше, но не хватало сил даже поднять руку. Пролежала пластом два месяца. Потом начала постепенно оживать. Когда выписывалась из больницы, местный врач порекомендовал мне, как человеку совершенно неподготовленному к местным «прелестям», выпивать два раза в день лекарство – днем порцию неразбавленного виски (от кишечных проблем, вроде как дезинфекция), а на ночь – джин-тоник, чтобы запах можжевельника, выходящий через поры, отпугивал комаров. Главное в этом «лечении» было не войти во вкус. Потом, после больницы, стала беречься еще больше: фрукты, по совету старожилов, сначала замачивала в мыльной воде, а еще лучше – в стиральном порошке, потом хорошенько сполоскивала, обдавала кипятком и минут десять держала в растворе марганцовки. Получившуюся гадость можно было уже есть, не вытирая. С мясом было не так интересно: его надо было вымыть в марганцовке и заморозить на несколько дней. По идее, вся зараза должна была загнуться от холода и неожиданности. Потом мясо надо было варить – жареное есть не рекомендовалось. И правильно – однажды, когда мы еще не знали этого правила, поджарили буйволятину с личинками не то овода, не то еще какой пакости. Жаренные уже, правда, в маслице…

С папой около Кутуб-Минара

Говядины не было как таковой в принципе, она бродила в образе священных коров по улицам Дели, обвешанная гирляндами оранжевых цветов, и смотрела на всех сонными красивыми глазами с длинными ресницами. Индийские коровы на наших совсем не похожи, они белые, горбатые и мелкоголовые, бродят по городу известными только им маршрутами, а когда их становится слишком много и они начинают мешать транспорту, их в специальных загонах вывозят куда-нибудь подальше. Корова для индийца все равно что мать – она и скромна, и добра, и мудра, и спокойна. Как с такими-то качествами ее убить? Так еще после смерти именно корова переводит индийца через ритуальную реку, а если ты съешь или побьешь ее, кто тебя переведет? Так и зависнешь в НИГДЕ. Есть нельзя, но пользоваться тем, что она дает, можно. Молоко, например, коровьи лепешки, моча. Все священное, ничего не пропадает. Молоко – в пищу, навоз сушится, а зимой становится топливом для домов, в основном неприкасаемых, а свежий – идет на лекарства и косметику. Не целиком, конечно, а видоизмененно. Моча! О, это отдельная тема! Такое впечатление, что в Индии культ мочи. На Гоа даже проходит самая необычная в мире научная конференция – по уринотерапии. А если у супружеской пары долго нет детей, один из проверенных способов зачать ребенка – пить мочу друг друга. О моче и ее применении говорят буднично и совершенно спокойно. Даже премьер-министр Индии Морарджи Десаи, который сменил на посту Индиру Ганди, во всеуслышание заявил, что вместо чая-кофе пьет по утрам стакан собственной мочи и прекрасно себя чувствует. Дожил до 99 лет. Я не хочу никого обидеть, и не обидно это вовсе, но этот культ там уже целых пять тысяч лет. Да и европейцы, нет-нет да обращаются к уринотерапии. Кто бежал в туалет, чтобы пописать на ожог, признавайтесь? Ну а йоги предпочитают пить утреннюю мочу, потому что считают, что именно утренняя порция способствует качественной медитации. Моча и в лекарствах, и в косметике, и наружно свеженькая, и внутрь – тепленькая. В общем, пропадать ничего не должно.

Это так, лирическо-мочевое отступление. Вернемся к священным коровам. Если хозяин коровы вдруг заподозрит, что она больна, то быстро спровадит ее на улицу, выгонит, одним словом. Потому что, если корова умрет в доме, все, пиши пропало, начинаются безумные траты (а денег обычно нет): ритуалы, объезды всех священных городов, чтобы проводить как следует корову и отмолить в связи с этим свои грехи. Именно поэтому так много бродячих коров на улицах. Они не голодают, нет – травку щиплют (хотя ее нет почти), индийцы их уважительно подзывают и подкармливают лепешками, сама видела. Коровам даже не сигналят, когда они перегораживают улицу – ждут, пока сами уйдут.

В общем, с коровами все понятно, это – табу, поэтому буйволятина была единственно возможным красным мясом, но она ни в какое сравнение с говядиной не шла – жестковатая, волокнистая, испещренная, как сеткой, какими-то тонкими белесыми нитями. Хотя, по идее, ее можно было есть даже сырой, но запах у нее, скажем так, не самый изысканный. Понюхайте кошку за ушком и смело можете приступать к блюду из буйволятины, пахнет одинаково.

Довольно скоро у нас появился повар из Непала, Камча, который взял на себя саму готовку и, что было еще важнее, долгое подготовление продуктов к еде – вымораживание, отстаивание, выпаривание, кипячение и мойку в десяти водах. Он и сам нас многому научил, хотя не очень понимал, зачем нужна такая трудоемкая прелюдия. Ну как ему было объяснить, что не готовы европейцы к такой насыщенной внутрикишечной индийской жизни, совсем не готовы!

Стал он ликвидировать нашу темноту и безграмотность в сфере индийской кухни. Первым делом рассказал про не очень любимую нами буйволятину, что мясо это диетическое, близкое по свойствам к телятине, что даже улучшает сон. Попробуйте, говорит, и увидите сами. А я и так хорошо спала, проверить его слова было трудно. Тогда, говорит, если я буду вам готовить раз в день хоть маленькую порцию буйволятины, вы всегда будете энергичной. Это вместо витамина для индийцев, можно съесть кусочек, а тонус – на весь день. А я и была энергичной, бегала как заведенная, поэтому его слова невозможно было проверить. И еще говорит, это мясо очень хорошо влияет на концентрацию и умственные способности, мол, думать начнете, хозяйка. Приобиделась я тогда на повара, но думать так и не начала. А может, и начала, как узнать? В общем, буйвол – это сила!

Гости у нас дома. Дели, 1985 г.

Еще был постирщик, стиральщик, стирун, стиратель – как еще называть мужика, который работает прачкой? Он был из «неприкасаемых», из касты дхоби. Его и звали Дхоби, по названию касты. Это потом в «Гарри Поттере» появился Доби, который был безумно похож на нашего индийского Дхоби, послушного, безотказного, с носком в руке. Ну, или с чем-нибудь другим. Дхоби эти специализировались на стирке. Именно на ручной стирке. Я показала ему в первый же день стиральную машину, которая стояла без дела, но он взглянул на нее презрительно, как на заклятого врага, чуть ли не плюнув в ее сторону. Он постоянно старался осквернить ее, используя как подставку или хранилище. Отключал от воды, чтобы она умерла от жажды, в общем, вел с ней партизанскую войну. Но сломать, конечно, не посмел, хотя ему было физически тошно рядом с ней находиться. Он брал свои тазики и выходил стирать на улицу. Сначала вымачивал белье с мыльным орехом. Я несколько раз подсовывала ему стиральный порошок, но он заговорщицки качал головой, мол, что вы, что вы, такое мне предлагаете, будто это была супружеская измена или даже измена родине. Вода от орехов пенилась, белье потом ничем не пахло, было хорошо простиранным и мягким. Остатки воды Дхоби всегда выливал нам в садик, который разжирел с его приходом и благодарно отзывался на мыльную пену. Потом, сидя на корточках, Дхоби выколачивал белье. Я видела, как над его головой взлетает какой-нибудь очередной скрученный тряпочный жгут и с силой ударяется о ребристую жестяную доску. И хотя рубашки мужа выглядели безукоризненно, такой активной стирки они долго не выдерживали. Потом дхоби тщательно все выполаскивал, развешивал и ждал, пока не высохнет. Потом обедал чем-то своим, неприкасаемым, завернутым в банановый лист, а белье высыхало, как в быстрой сушке.

Стирают из этой касты только мужчины, работа физически очень тяжелая. Мне было интересно, кем же тогда работает его жена, если он – прачка? Улыбался, не отвечал. Видимо, она работала на стройке. Я очень часто видела вереницы молодых женщин, которые несли на голове стопку кирпичей на соседнюю стройку, а дети, почти у каждой, висели как живые рюкзачки на спине. Но работали женщины очень грациозно, со смехом. Повар рассказал мне, что дхоби живут обычно на окраинах города огромными коммунами. За работу наш брал недорого, стирал шикарно, выглаживал все виртуозно, ни разу ничего не испортив. Он аккуратно пересчитывал деньги, которые я ему давала после работы, потом разглаживал их своими хорошо промытыми тонкими паучьими пальцами, подготавливая к основной глажке утюгом. Не электрическим, конечно, а старым, дедовским, на углях. Каждую купюру он тщательно выглаживал с обеих сторон, собирал стопкой и клал в самостоятельно сшитый мешочек на веревочке. Потом садился на свой велосипед и ехал двадцать пять километров домой, на окраину Дели, а иногда и в какую-нибудь гостиницу, в которой тоже стирал белье. Стирал он всегда хорошо, никаких проблем не было, а то посольский врач нам рассказывал, как один из наших заразился какими-то паразитами, переползшими на него с плохо выстиранных вещей. Поди знай, что и где тебя поджидает в этих экзотических странах.

После окончания муссонов, то есть продолжительных дождей, возникает новая опасность – малярийные комары. С одной стороны, дожди все смывают, обновляют и освежают, но появление воды означает рождение миллионов комаров, которые вылезают, переродившись и отряхнувшись, из застойных луж и с широкой улыбкой, поводя хоботком, летят за витаминной кровушкой. Есть что-то такое в крови зараженного человека, что заставляет комара как магнит лететь к нему с большей скоростью и намного чаще, чем к здоровому. Раньше думали, что лихорадка начинается там, где есть спертый, непроветриваемый, плохой воздух – mala aria. Потом увидели, что вспышки малярии происходят рядом с болотами, отсюда другое старое название – «болотная лихорадка».

Малярия – беда не только этих широт. Ею болеют повсеместно уже 50 000 лет, и в России тоже. Для малярийных комаров главное – тепло, болота и отсутствие холодных зим. Нам дали перед поездкой профилактические таблетки, которые мы начали пить за неделю до отъезда и должны были принимать в течение всего пребывания в Индии. Но это ведь целых три года! Посольский врач дальше пить антималярийную химию отсоветовал – три года такой профилактики, и печень вылетает напрочь! Если уж комар укусит, так безвреднее пролечиться, чем пить так долго эти таблетки.