За секунду до выстрела

Но иногда бывают такие проколы… Опять же только тебе рассказываю. Пока у меня сын был маленьким, я всегда держал дома револьвер отдельно от патронов. Приходил домой, разряжал, а патроны прятал. И в одно прекрасное утро в спешке забыл вставить магазин на место. Так и охранял президента весь день практически безоружным. Если бы кто-нибудь узнал… Обошлось.

Вообще-то часто бывает так, что удается скрыть, казалось бы, невозможное. Я могу вспомнить несколько попыток покушения на жизнь президентов, пресеченных, так сказать, на корню. Одного покушавшегося, например, выдала его собственная сестра, без её сообщения неизвестно, как дело бы обернулось. Вообще-то гарантия стопроцентной безопасности – абсолютный вздор. Никто и никогда такой гарантии не даст, если он настоящий профессионал. Мечта любого охранника – поместить президента под бронированный колпак. Но это невозможно, к сожалению. Вижу, что и вам это не удается».

Полковник подумал, что не удается не только это. О тех условиях, в которых работают американские коллеги, тоже можно только мечтать. А теперь ещё новая напасть – неизвестный террорист, которому приспичило убивать Рейгана именно в Москве, и о котором практически ничего неизвестно, если не считать каких-то полученных кружным путем сведений. Информации, так сказать, к размышлению… Где же, наконец, эта чертова информация?!

«Чертова информация» содержала несколько скудных страничек, полученных даже не непосредственно из Америки, а кружным путем, из одной страны «третьего мира». Предполагаемый объект намерен совершить покушение на президента США во время его визита в СССР. Профессия – журналист. Особые приметы: рост превышает метр девяносто, телосложение спортивное, возраст средний. Негусто, но хоть рост нестандартный, например, азиатских корреспондентов, можно отсеивать, не глядя. Да и среди французов, испанцев и итальянцев такой субъект – редкость.

Значит, американец или северный европеец. «Славянское», с позволения сказать, происхождение ничего не дает: эмигрантов из Восточной Европы во всем мире хоть пруд пруди, в иных странах их уже чуть ли не больше, чем местного населения, а для американцев до сих пор нет никакой принципиальной разницы между литовцем и кубанским казаком, так что эти сведения можно оставить просто «для комплекта».

Не исключено – бывший спортсмен, хотя высокий рост ещё ни о чем не говорит, знал по себе. Но если сам о себе точно знаешь, что в баскетбол отродясь не играл, то о других точно ничего известно быть не может. Значит, нужно ехать в соответствующий департамент и на всякий случай смотреть нужные бумаги. И не только туда нужно ехать, и не только там эти бумаги смотреть…

Восемь лет назад было легче. Тогда Москва готовилась к Олимпиаде, и в столицу стянули столько милиционеров и сотрудников госбезопасности, что даже карманные кражи прекратились, не говоря уже о чем-то более серьезном. В то время он был майором, отвечал только за свой участок работы и за своих подчиненных, при этом не спал сутками и дома практически не появлялся. И все-таки тогда было легче. Ладно, отставить ностальгию, полковник. Задание получено и его нужно выполнить во что бы то ни стало.

Он снял телефонную трубку и негромко сказал:

– Это «сотый». Машину к подъезду…

Глава третья

Это утро началось, что не характерно, с рассвета. То есть часиков эдак с двенадцати дня. Понимаю, в это время большинство трудящихся уже вовсю создают материальные и иные ценности, а некоторые даже приступают к их реализации. Но я – сова – и раньше десяти часов с постели меня можно поднять только боевой тревогой. И то – вряд ли. Правда, пока никто такого эксперимента не проводил, поэтому гипотеза так и осталась лишь гипотезой.

Мог бы, конечно, провести мой, с позволения сказать, жених, которого по-модному ещё называют «бой-френдом». Типичный, кстати, жаворонок. Но Севочка – так звали моего «френда» – любил себя трепетно и страстно и предпочитал лично варить себе кофе и жарить дежурную яичницу, пока его подруга досматривала сладкие сны. Да и Севочку с данного момента можно было уже считать прошлым, а не объективной реальностью, данной мне в очень конкретных ощущениях. Ночью я сожгла мосты, перешла Рубикон, сделала героическую попытку исправить свою жизнь к лучшему, ну и так далее. Проще говоря, сбежала от своего ненаглядного, выбрав свободу и независимость. И чувство сожаления об утрате меня не постигло, хотя с точки зрения окружающих мне ещё выскажут – в этом я не сомневалась! – поступок мой был не столько эксцентричным, сколько идиотским. Но я придерживалась на этот счет диаметрально противоположной точки зрения: за двадцать два года моей жизни это был один из немногих умных шагов.

Впрочем, первое время все было прекрасно и изумительно. Пока мы с Севочкой жили в квартире его родителей, которые занимались ответственной работой за пределами нашей Родины, все ещё могло как-то сложиться. Мы свободно перемещались в двухкомнатных сталинских апартаментах, Севочка отлично ориентировался в запасах одежды и провизии, имевшихся в доме, а от меня требовалось только следить за чистотой жилища и личной гигиеной предполагаемого спутника жизни. Ну, и борщ там какой-нибудь сварганить или салатик постругать – ерунда, говорить не о чем!

К тому же мы оба были студентами и основное время проводили на всяческих тусовках, прочно усаживаясь дома только в недолгие периоды сессий. О каких-то там детях и речи не было! Родительские рефлексы у нас обоих отсутствовали по определению, а на еду вкусы, наоборот, были общими, да и сигареты мы курили одной и той же марки и примерно в одинаковых количествах. Так что имела место где-то даже идиллия, почти готовая плавно перетечь в супружескую. Хотя я в отличие от подавляющего большинства моих сестер по счастью принадлежать к слабому полу, о белой фате и марше Мендельсона не грезила. Почему – не знаю, но не грезила, и все тут. Возможно, у меня просто атрофировано абстрактное воображение.

Но дело не в моем воображении, а в том, что со временем в наших с Севочкой отношениях начались сложности. Сначала неопределенные, потом очень даже конкретные. Первая проблема состояла в том, что я, заглянув однажды утром в глубины своего подсознания, поняла, что любимого своего ни капельки не люблю и замуж за него не пойду ни при какой погоде. И что это вообще глупо, если данный конкретный мужчина – первый в твоей молодой жизни.

Но все вокруг так закатывали глаза, так ахали: «Ах, Всеволод, ах Белоконь, ах, будущая краса и гордость советской журналистики!», что мое юное любопытство пересилило все остальные чувства, в том числе и чувство самосохранения. Кроме того, поскольку в отличие от других глаз я отнюдь не закатывала и вообще не ахала, то на общем фоне неожиданно для себя вышла в финал и стала считаться как бы его невестой.

Замечу, кстати, что ни о каких нежных чувствах ко мне он и не заикался, а мое мнение считалось как бы необязательным. В общем, «жила-была девочка, сама виновата».

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что будущая краса и гордость интересуется лишь тремя вещами: собой, любимым, квартетом «Битлз» и газетой «Советский спорт», в которой намеревался работать после окончания института, но не простым обозревателем, а, сами понимаете, заграничным. Ну, и что мне было делать, если патлатых английских парней я на дух не переношу, а от спортивных комментариев у меня случается крапивница? Какое-то время я терпела, справедливо считая, что идеала на свете нет и в обозримом будущем не предвидится, но потом мое терпение кончилось, и я решила Севочку от себя освободить. Уступить место другой девушке, которая по достоинству оценит выпавшее на её долю счастье. «Я и сама ей дверь отворю, крепкого чаю ей заварю…» Приходи, сказка!

И тут я выяснила, что мои планы у ненаглядного оптимизма не вызывают.

То есть он категорически отказывался воплощать их в жизнь, его вполне устраивало сложившееся положение дел. Робкие намеки на несходство характеров и привычек Севочка пропускал мимо ушей, мои участившиеся приступы плохого настроения не замечал, что называется, в упор, а от серьезных разговоров уворачивался так же виртуозно, как от своих соперников на баскетбольной площадке, когда те пытались отобрать у него мячик. А время, между прочим, шло…

– Давай разойдемся? – предложила я Севочке когда иы блакополучно закончили институт и получили распределение. – Мирно, благородно, как интеллигентные люди. Найдешь себе приличную девушку из хорошей семьи… Красивую…

Дело в том, что моя семья Севочкиных родителей категорически не устраивала. Точнее, отсутствие этой самой семьи. Мои героические родители произвели меня на свет и укатили на какую-то стройку века, где благополучно и затерялись навсегда, оставив меня на бабушкиных руках. Та не менее героически дотащила меня до поступления в институт и с явным облегчением отошла в мир иной, успев обучить меня основам домоводства и французскому языку.

Во дворе я играла только с мальчишками, была шустрой и угловатой, за словом в карман не лезла и страшно любила устанавливать социальную справедливость. В начале восьмидесятых это ещё не считалось экзотикой, а скорее – милым чудачеством. Но все равно было утомительно. Для окружающих, разумеется. В общем, рыжее, конопатое, не признающее косметики стихийное бедствие.

Бабушка оставила мне однокомнатную квартиру в панельной пятиэтажной «хрущобке», но зато на Арбате, и предоставила жить по собственному усмотрению. Я и жила: подрабатывала чуть ли не в заводских многотиражках и гордилась тем, что вполне могу прожить на рубль в день. И тут на меня обратил благосклонное внимание Севочка, дал мне роскошную и оригинальную кличку «Рыжая» и пригласил разделить с ним холостяцкий быт. Откажись я тогда от всего этого – меня бы просто не поняли подруги и знакомые. Да и если честно, первый мужчина, обративший внимание на такого гадкого утенка, как я, просто по определению выглядел Прекрасным Принцем и Спасителем Благородным.

Да и на работу мы устроились, мягко говоря, по-разному: я в издание третьего уровня на грошовую ставку, Севочка – в вожделенный «Советский спорт» с железным обещанием первой же заграничной вакансии. Сбылись все мечты! А ему именно теперь предлагают разойтись, да ещё таким тоном, словно лишнюю чашку чая наливают:

– Лучше скажи, что ты уже кого-то нашла, – простенько среагировал мой суженый. – Поперспективнее.

– А это возможно? – с максимальной долей лести спросила я.

– Нет, конечно, – пожал плечами Севочка, не отрываясь от футбольных страстей на голубом экране. – Но женщины странный народ.

– Тебе виднее, – осторожно заметила я.

Донжуанский список моего приятеля не был секретом ни для кого ни в нашем институте, ни в Москве, ни даже за её пределами. Почему он остановил свое благосклонное внимание на мне – рыжей дурнушке – и держал при своей особе, оставалось только гадать. Впрочем, и мужчины, замечу, не без странностей.

– Так как насчет того, чтобы разойтись? – вернула я милого к теме разговора. – Ты не против?

– Против, – голосом вокзального диспетчера ответил мне Севочка. – Ты без меня пропадешь. А я из тебя сделаю человека.

Как будто я его об этом просила!

– Не пропаду, – пообещала я. – А человека сделаешь из кого-нибудь еще, ладно? Тем более, скоро возвращаются твои родители.

– Переедем к тебе! – последовал безмятежный ответ.

Тут уж я разозлилась по-настоящему. К счастью, футбол прервался политической хроникой, и диктор радостным голосом сообщил, что в сфере потепления международных отношений к нам через пару-тройку недель собирается приехать с официальным дружественным визитом американский президент Рейган. Ну, прямо гора с плеч: я жутко волновалась за международную обстановку.

Севочка политику тоже не жаловал, поэтому выключил телевизор и зашуршал листами любимой газеты, всем своим видом давая понять, что мое присутствие в комнате, тем более – разговор в этот момент как бы нежелательны. Воз по-прежнему оставался там же, где был.

– Давай все-таки разойдемся, – тоскливо предложила я. – Нельзя же держать человека насильно. Тем более, что и любовь у нас с тобой… Кстати, она вообще была? Тебя это когда-нибудь интересовало? По-моему, ни капельки.

И вот тут-то Севочка и отличился. Он отшвырнул газету, вышел на балкон (пятого, замечу, этажа), ухватился за перила и повис на руках над пустотой. При его регулярных баскетбольных экзерсисах и занятиях на всевозможных тренажерах трюк в общем-то несложный, но впечатляющий. И потребовал, чтобы я немедленно поклялась ему в любви и верности до гроба, иначе он просто разожмет руки и…

Я уважила его просьбу, причем голос у меня дрожал не столько от страха, сколько от злости. Терпеть не могу шантаж, да ещё такой нетонкий!

– Так вот, – отчеканил мой ненаглядный, вернувшись в комнату, – никто ни с кем не расходится. Наоборот. До моего нового назначения осталось всего ничего, потерпишь. А потом зарегистрируемся и поедем работать за границу. Скорее всего, в Бразилию.

– Где много-много диких обезьян, – пробормотала я себе под нос, все ещё находясь под впечатлением увиденного на балконе акробатического этюда.

Отличительной чертой Севочки было ещё и то, что он совершенно не знал даже тех клише, которые были на слуху у всей страны. И вообще слушал в основном себя.

– Какие, к черту, обезьяны? – повысил он голос. – Займись лучше квартирой, посмотри, в каком она состоянии. Это же зоопарк какой-то!

По-моему, такие штуки называются ассоциативным идиотизмом.

Я покорно занялась санитарно-техническими работами, тихонько лелея в душе коварные замыслы и не без надежды ожидая, что милый после всего пережитого скоро заснет и мне не придется ещё и заглаживать свою вину в койке. Не лежит у меня душа к этому занятию, не доросла, наверное, или темперамент вялый. Севочка же на моем, прямо скажем, нимфеточном фоне выглядел просто сексуальным гигантом, чем невероятно гордился. Возможно, в этом и крылась его привязанность ко мне: всякие сравнения его возможностей и особенностей с кем-то ещё просто исключались. Хоть в ту, хоть в другую сторону. Но вот в вопросе о замужестве и дальнейшей совместной жизни…

Нет, за границу мне хотелось не меньше, чем любой нормальной советской девушке, но… без Севочки. Если бы он хоть сказал, что любит меня или ещё что-то в этом роде… Увы, романтикой в наших отношениях и не пахло. Подозреваю, что на роль супруги я была выбрана по принципу: «Жениться надо на сироте». Просто других сирот в то время под рукой не оказалось и пока не предвиделось, а по хозяйству от бабушки я много чему успела научиться. Бесплатная домработница – поди-ка плохо, и без хлопот.

Да и вообще девушка просто приятная во всех отношениях, без амбиций и претензий, зато со своей жилплощадью и уже имеющейся московской пропиской. Такие, между прочим, в наше время на дороге не валяются, даже на обочине не залеживаются.

Это я к тому, что определенную цену себе все-таки знала и поэтому решила, наконец, сама стать хозяйкой своей судьбы, а не ждать милостей ни от природы, ни от Севочки. Поэтому когда квартира была доведена до стерильного блеска, я перестирала и перегладила все нуждавшееся в этом белье, сготовила обед на пару дней и, собрав свои нехитрые шмотки, тихо выскочила из дома, не забыв оставить на видном месте ключ от квартиры ненаглядного, с очень трогательной запиской: «Не ищи меня, Белоконь. Все кончено».

Довольная собой и своим литературным произведением, я шагала по предрассветной Москве, полной грудью вдыхая сладкий воздух свободы. От Сокольников, где обитал мой суженый, до моих апартаментов в переулке Арбата было часа два хода, я преодолела их за полтора, заперлась в квартире на все имевшиеся там запоры, отключила телефон и повалилась спать. Снились мне синие медведи и розовые слоны, безжалостно расправлявшиеся с оголтелыми стаями бразильских обезьян.

Мне эти милые млекопитающие были действительно глубоко неинтересны. Специализировалась я в так называемых «очерках морали нравов» – жанр в то время чуть менее безобидный, чем футбол, а также пыталась стать фотокорреспондентом, чего мне почему-то не позволяла пара мэтров в нашей газете с трогательным названием «Социалистическая промышленность». Сдохли бы, но не позволили. А в газету я попала после распределения в институте, и должна была Бога молить за такую милость, потому что в девяти шансах из десяти должна была попасть в какую-нибудь провинциальную многотиражку. Десятым же шансом оказался пост корреспондента в вышеупомянутом издании, и я за него ухватилась, так как родилась в Москве, в ней выросла и в ней же надеялась – со временем, конечно, – умереть. Хотя платили мне, прямо скажем, столько, сколько обеспечивало мои сверхминимальные потребности, а к более выгодным видам работ не подпускали.

Мелкими же заданиями коллеги со мной всегда делились щедро, особенно нудными, зная, что Орлова (это я) материал вытянет, что называется, «на зубах» и у начальства не будет никаких неприятностей. Писать люблю вообще до умопомрачения, поэтому любую, самую неблагодарную работу коллеги норовили свалить на меня. А вот фотографировать – фигушки. Но я не жаловалась, только решительно не понимала, что буду делать в Бразилии со своим спортсменом, представляя, как зачахну без любимой работы от тоски ровно через неделю. Тем более – вдали от Москвы.

«Решено! – подумала я, проснувшись после недолгого, но освежающего сна и включила телефон. – Начинаю новую жизнь. И не с понедельника, а прямо сегодня. Попью кофейку, подумаю, приду в редакцию раньше всех, сяду за стол и начну работать. Коллеги сойдут с ума от такой перемены – ну и Бог с ними».

С этими спасительными мыслями я снова провалилась в сон, и разбудил меня телефонный звонок. Но это был не Севочка, как я в первую минуту подумала, а редактор одной из не слишком популярных газет, редакция которой к тому же располагалась на другом конце Москвы. Он предложил мне все-таки приехать за завалявшимся там с прошлого года гонораром. Уж если повезет, то по всем программам сразу!

Деньги лишними не бывают, причитавшейся мне тридцатки могло с лихвой хватить на удовлетворение моих месячных потребностей (свобода, свобода!), посему я наскоро ополоснула лицо, влезла в джинсы и майку, завязала на затылке «конский хвост» (как бы в отместку Севочке, который эту прическу почему-то ненавидел и бесконечно требовал, чтобы я постриглась «под Гавроша» и не пренебрегала косметикой. Все бы ничего, но беда заключалась в том, что в таком «прикиде» я выглядела как щенок в эполетах) и вылетела из квартиры сначала на лестницу, а потом во двор, имевший неприятную особенность в виде очень крутого поворота в него с улицы. Местные это знают, а чужаки в наши тупиковые дворы захаживают крайне редко.

В ту самую секунду, когда я выскочила из-за этого чертового поворота на Кропоткинскую улицу, слева буквально из ничего материализовалась черная «Волга» и, как мне показалось, стремительно прыгнула на меня. Отдам должное водителю, машина затормозила в полумиллиметре от края моих кед. Могло быть и хуже, конечно, причем намного, но я все равно не удержалась на ногах и брякнулась на сияющий лаком капот, пребольно ушибив голову, бок и, кажется, локоть.

Обе дверцы распахнулись одновременно, и два мужских голоса, как мне показалось, хором, заорали:

– Дура! Машина не целует, она давит! С ума сошла?

По-моему, вместо слова «целует» было использовано нечто более емкое и выразительное, за подробности не ручаюсь.

Следующим номером программы я обнаружила себя на заднем сидении этой самой дурацкой машины, причем сидевший рядом со мной человек в светлом костюме достаточно крепко обнимал меня за талию.

– Но-но, – сказала я как можно более грозно. – Мы едва знакомы, а вы уже допускаете такие фамильярности.

– Помолчите-ка, – негромко ответил мне человек, в голосе которого отчетливо слышалась привычка командовать. – Неизвестно, что вы там себе переломали. Сейчас поедем в травмпункт…

– Еще чего! – возмутилась я. – Высадите меня у ближайшего метро. А если некуда девать время, поинтересуйтесь лучше, не попортила ли я ваш лимузин. Так что вам – на станцию технического осмотра, а мне по делам. Разойдемся, как в море корабли…

Меня поджидали вожделенные тридцать рублей кровно заработанных денег, а я должна тратить время на какие-то пункты! Сами сумасшедшие, допустим, но зачем меня в свою компанию тащить?

– Дима, – продолжил мужчина, обращаясь к водителю, словно не слыша моих патетических воплей и остроумных замечаний. – Сейчас высадишь меня у Кутафьей башни и часа за два постарайся управиться. Отвезешь эту милую даму в травмпункт и убедишься, что с ней все в порядке. Потом вернешься за мной и доложишь ситуацию. Понадобится госпитализация – организуешь. Ну да не мне тебя учить. И никакие её возражения не слушай. Просто детский сад какой-то! Была бы моей дочерью, ей-богу, выпорол бы.

Дима молча кивнул, даже не повернув головы в мою сторону.

– Детей бить непедагогично, – назидательно заметила я, стараясь взять себя в руки.

На самом деле меня просто колотило от самого настоящего страха. Не хочу в больницу, терпеть не могу никаких больниц! Стоило сбегать от Белоконя, чтобы угодить под это черное четырехколесное чудище, под опеку молчаливого Димы, в руках которого и руль-то был практически незаметен. Да я лучше утоплюсь!

– Никаких больниц, – открыла я было рот, но меня снова как бы проигнорировали. Впрочем, не до конца.

– Как вас хоть зовут, дитя природы? – спросил мой сосед, и довольно ловко ощупал мне голову и плечи. – Да не дергайтесь, я не покушаюсь на вашу честь и достоинство. Элементарный предварительный медосмотр. Голова не болит?

– Майя, – буркнула я, решив с этой минуты выдерживать стиль гордого достоинства и неприступной холодности. – Ничего у меня не болит. Я вообще очень здоровая.

– Как это вас родители одну из дома выпускают? – покачал головой мой собеседник. – Вы же представляете ходячую опасность для транспорта. Точнее, бегающую. Со зрением-то проблем нет, деточка?

Нашелся, буквально на мою голову, благородный отец!

– Я торопилась… И вообще, надеюсь, мои проблемы очень скоро перестанут вас волновать.

– Кто знает… На свидание, конечно, торопилась?

– С утра пораньше? Делать мне больше нечего! – возмутилась я. – В редакцию, за гонораром. Надо успеть до двух. Так что больницы отменяются. И вообще вам не кажется, что ваши вопросы становятся слишком личными? А местами просто смахивают на допрос с применением…

– Отставить истерику, – негромко сказал мой собеседник, и я почувствовала, что действительно вот-вот разревусь. – Будете делать, как сказано. Прежде всего, вытрите лицо и высморкайтесь, деточка.

Я полезла в сумку за носовым платком, но его там, естественно, не было. Платки я теряю прямо-таки с космической скоростью, хоть булавками пришпиливай. В этот момент машина затормозила у стен Кремля.

– Возьмите мой платок, ребенок, – иронично, но не зло предложил мой собеседник. – А мне пора. Надеюсь, все будет в порядке. Правда, Дима?

Молчаливый Дима снова кивнул, дождался, пока его начальник покинет салон, и рванул с места в карьер. Надо полагать, все-таки в травмпункт.

Что ж, раз врач сказал – в морг, значит – в морг. И платок на память подарили, хотя мне всегда казалось, что такие сувениры дамы преподносят кавалерам, а не наоборот. Дорогой платок, пахнет дорогим одеколоном, если не духами. Я бы удавилась, расставаясь с таким предметом конфекции.

В травмпункте было, как всегда, столпотворение, но Дима показал регистраторше какую-то книжечку, и меня быстренько стали осматривать, задавая попутно всякие дурацкие вопросы: не болела ли я в детстве желтухой да не страдала ли эпилепсией какая-нибудь из моих двоюродных теток. Просто дурдом какой-то!

Честно говоря, процедура нравилась мне все меньше и меньше, но если от врачей ещё как-то можно было сбежать, то удрать от Димы не представлялось никакой возможности. Он добросовестно ходил за мной по всем кабинетам, и ему это почему-то разрешали. Ну, ладно, пока осматривали голову и светили в глаза фонариком, это в принципе можно было пережить. Но вот демонстрировать незнакомому мужчине мой бюст мне хотелось меньше всего на свете. А он, мужчина, даже не делал попытки отвернуться. Товарищ явно не страдал излишней деликатностью.

Всего забавнее было видеть, как он «рассекал» за мной по коридорам травмпункта. В узких коридорах лечебницы Дима двигался как-то боком, бессознательно имитируя походку неувядаемого Терминатора. Милосердные сестрички теряли дар речи, видя двухметровый атлетически сложенный экземпляр «хомо сапиенс» с невероятно синими глазами. Смерть девкам, да и только! И такой мужик тащится за какой-то пацанкой, которая явно не ценит своего счастья и как бы даже делает одолжение, с кислым видом – так и быть позволяя себя сопровождать!

Но я после жизни с Севочкой относилась к атлетическим красавцам с некоторой опаской. Кто их знает, какие они там на самом деле? Мне бы чего попроще, через годик, скажем, свободной жизни. На данный конкретный исторический момент мне мужчины были принципиально не нужны и не интересны.