Невыдуманные истории от Жоры Пенкина. Книга 1. Криминал

– Нет, начальник. Все по доброй воле было. Я вообще бы ее не стал, вот когда у нас от литра еще стакан целый оставался, она сказала: «Сначала любовь, а потом еще выпьешь». Пришлось мне на нее забраться, да, видно, перестарался я.

– Как это?

– Я не душил ее. Она сама померла, когда я ее это, в общем, типа обслуживал, только захрипела и все. Я думал, что это от страсти, прислушался, а она не дышит. Я, конечно, сделал ноги.

– Вот какой ты непонятливый. Признайся лучше, облегчи душу.

– Нет, я не буду. Я так и знал, что на меня убийство повесите.

– А на кого мне прикажешь его вешать, если ты в дом зашел с живой женщиной, а ушел от мертвой, да еще и уши с собой прихватил.

– Какие уши? – У Фирсова непроизвольно исказилось лицо, которое выражало крайнее изумление.

– Обыкновенные. Чем ты их отрезал?

Задержанный вдруг закатил глаза и брякнулся навзничь с табуретки. Он начал биться в конвульсиях, и изо рта у него пошла пена.

– Ёшь твою вошь, – пробормотал участковый, – кажись, эпилептик.

Он бегом выскочил в дежурную часть:

– «Скорую» срочно! – Схватил графин с водой со стола и бросился обратно в кабинет. Вместе с Ванькиным и молодым опером Петюней мы начали втроем приводить Фирсова в чувство. Минут через десять приехала «Скорая», благо было недалеко и карета «Скорой помощи» оказалась не на вызовах.

Пожилая докторша «Скорой», в сопровождении фельдшера с сумкой, на которой был большой красный крест, вошла в кабинет, подозрительно поглядывая на нас.

– Это вы его отделали? Что с ним?

– Господь с вами, доктор! Похоже, что у него припадок.

– Разберемся, отойдите от света. Они начали хлопотать над злосчастным Фирсовым, потом всадили ему пару уколов, и вскоре он пришел в себя.

– Что с ним, доктор?

– По-моему, то же, что вы и думали, эпилептический припадок. Вы его по голове не били?

– Да Господь с вами, только два вопроса задать успели.

– Я бы его госпитализировала денька на три.

– Нет, не получится. Нам круглосуточную охрану выставлять придется. Он в убийстве подозревается, опять же у вас всех в отделении чесоткой заразит. Он в камере отдохнуть может?

– Да, пожалуй. Чаю бы ему горячего и поесть чего-нибудь. Учтите, мы ему успокаивающее и снотворное вкололи, он до утра все равно неадекватный будет. И хорошо бы за ним на всякий случай понаблюдать.

– Обеспечим, – пообещал я ей.

После кружки чая с куском черного хлеба, употребив их уже в камере на нарах, наш подопечный отключился напрочь. Мы его оставили в покое до утра.

Между тем по городу уже начали ползти слухи о маньяке, который бесчинствует в городе, насилуя девочек и женщин, отрезая у них уши и другие части тела на память. Все это, переходя от одного к другому рассказчику, обрастало новыми жуткими подробностями.

На совещании я доложил появившиеся факты начальнику. Тот велел сократить время на поиски виновных, поскольку ему уже звонили из исполкома и требовали маньяка обезвредить.

Утром, сразу после планерки, Фирсова привели ко мне в кабинет. Его уже не трясло, хотя он, сидя на табурете, все озирался и явно нас опасался. В это время позвонил телефон.

– Привет сыскарям, – узнал я голос Ефима Хейфеца.

– Привет, когда результаты вскрытия отдашь?

– Уже готовы, высылай гонца, прочитаешь – рухнешь.

– А что там такое?

– Не хочу кайф тебе портить, прочтешь сам.

Машина ГАИ немедленно помчалась к прозекторской, где с утра уже печатал свое заключение Фима.

Когда начальник КМ Васильев открыл этот бесценный документ, то захохотал и озвучил нам в нем написанное. Согласно заключению, у дамы была средняя степень опьянения, она имела длительный половой акт и умерла от закупорки сонной артерии оторвавшимся тромбом. Это обеспечило ей легкую и верную смерть. Анализ крови, взятый из соскобов на шее трупа и подушке, показал значительные изменения в крови, что позволяло сделать вывод: части ушных раковин были ампутированы через 1—2 часа после наступления смерти. Кадык, гортань и шейные позвонки были в норме, как и состояние легких, что говорило об отсутствии асфиксии. Имеющаяся синюшность кожных покровов на шее была от нанесенной краски, которая легко смывалась водно-спиртовым раствором. Скорее всего, это полинял от пота шарф, который она днем носила на шее.

– Вот тебе и преступление века на сексуальной почве, совершенное садо-мазоманьяком, – подумал я.

После доклада начальнику тот сразу въехал, что дело не прокурорское, и дал указание нашей следачке Ерофеевой определиться с возбуждением уголовного дела без лишних проволочек. Она тут же фыркнула по поводу того, что хрен поймешь, по какой статье возбуждать, и посоветовала уголовке побыстрее найти того, кто уши у покойницы оттяпал. Короче, расслабляться было рано, о чем Васильев и сообщил своим сыскарям. Предметно опросив в деталях еще раз Фирсова, мы поняли, что к смерти гражданки Кругловой он, как и другие граждане, не имеет отношения. Акт половой у него с ней был, так он этого и не отрицает, а на изнасилование там явно ничего не тянет. Вроде бы его надо было отпускать. При этом ясно, что прокурор арестовку не подпишет, а где гарантии, что этот бомж не смоется из города? Самое бы ему место было в камере. Надо было что-то делать. Тут меня осенило.

– Давай-ка сюда этого Донжуана, – сказал я Петюне, – и через пять минут уже излагал Васильеву свою идею.

Поинтересовавшись у Фирсова, как ему у нас в КВЗ ночевалось, и получив почти хвалебный ответ, предложил я следующий вариант. Он затевает скандал у пивного ларька, наряд ППС доставляет его в райотдел. Потом судья выписывает ему 10 суток за нарушение общественного порядка, и дело в шляпе. Фирсов получает на одну декаду теплый ночлег и регулярное питание, а у нас главный свидетель всегда под боком, в любую минуту можно что-то уточнить или провести следственное действие. Главный районный судья Виктор Павлович у нас был с пониманием. Мужчина в годах, поработал и в ментуре, и в прокуратуре, потом судьей его выбрали, да и на этом месте уже лет пятнадцать приговоры выносил. Тут, видя, что он нам нужен, Фирсов, однако, осмелел.

– Начальник, я согласен у ларька в чавку кому-нибудь зарядить, но поймите правильно, нет у меня причины рядом с ларьком ошиваться, если в кармане пусто. Опять же, где вы видели, чтобы судья декаду отсидки выписал без запаха алкоголя от нарушителя порядка? Ссудите на пару кружечек «Жигулевского».

Пришлось дать ему рубль из собственного кармана и выпроводить из отдела. Чего не сделаешь ради пользы дела?

Ровно в полдень машина с нарядом ППС во главе с Петюней выдвинулась к обозначенному ларьку. Нашего бомжа там не было. Дальнейшие поиски увенчались успехом. Машина к винному магазину подкатила вовремя. За его углом отбивался от двух мужиков Фирсов. У одного из них уже был разбит нос, а у Мишки заплывал синевой глаз. При посадке в машину Мишка вдруг начал сопротивляться и орать, что он за справедливость страдает. Однако Петюня его воплям не внял. Всех троих доставили в отдел и, наспех сочинив протокол с указанием всех художеств и заслуг, отвезли нашего подопечного в народный суд пред светлые очи Виктора Павловича. Десять суток он ему выписал как с куста. Остальные отделались штрафом.

К вечеру проспавшись, Мишка вдруг начал колотить в дверь и проситься на допрос. Пришлось Васильеву пойти ему навстречу, хотя время уже было позднее. Оказалось, что не зря я вернулся в отдел, когда все добрые люди после ужина мирно смотрели футбольный матч по телевизору. При этом выяснилось, что я совершил ошибку, выдав ему рубль, а не полтинник. Мишка понял, что у него не только на пиво хватает, а почти на портвейн. Забыв о нашем уговоре, он двинулся к винному магазину, тому самому, у которого познакомился с Кругловой, благо он был к ее дому самый ближний. Он быстро скорешился с одним мужичком, и они, взяв большую бутылку портвейна, раскатали ее из горлышка тут же за магазином. В это время, посетив магазин, а также сделав кое-какие покупки, из него вышла соседка покойницы Нинки Валька Смирнова, дама неопределенного возраста и без постоянного дохода. Жила она со старухой матерью на ее пенсию и время от времени приводила к себе мужичков, которые делились с ней, чем Бог послал. В этот раз она вышла из магазина в своем лучшем платье с выпивкой и закуской в сумке и под руку с Гешей Рябым, который обычно летом калымил на подсочке, а за зиму все пропивал. Однако не это было главное. Мишка Фирсов заметил в ее ушах золотые серьги с аметистами. Спутать было нельзя: это были Нинкины серьги. Он встал у этой парочки на пути и протянул руку к Валькиному лицу.

– Серьги, может, отдашь?

Та сначала поменялась в лице, но старалась держать фасон.

– С какого перепугу? Отвали.

– С такого, что не твои они. Ты их у Нинки вместе с ушами отхватила, а менты меня теперь за них прессуют. Гони быстро, я сказал.

Не очень поняв, о чем идет речь, но чувствуя, что из-за этого бомжа приятный вечер может накрыться медным тазом, Геша Рябой зарядил Мишке в ухо. Тот влепил ему по сопатке так, что кровь потекла у Геши на свитер ручьем. Неожиданно Мишкин собутыльник выступил в потасовке на стороне Геши. Фирсову пришлось бы совсем худо, но подъехала машина с «пепсами» и опером Петюней, что и спасло его от полного избиения. Валька же время не теряла. Увидев подъезжающую патрульную машину, она рванула дворами к себе домой, прижимая к тощей груди сумку, спасая закупленное. Михаил все это пытался разбитым ртом рассказать разозленному Петюне, а тот, не поняв, сунул его в отсек с решетками и привез в отдел. Услышав его сбивчивый рассказ, я тут же направил машину вохра по Валькиному адресу. Дома ее не было. Тогда я позвонил Петюне домой и посоветовал ему заняться розыском Вальки и сережек, поскольку у него не хватило сообразительности выслушать Михаила Фирсова на месте.

Утром Валентина Смирнова уже давала показания лейтенанту Ерофеевой. Все встало на свои места. В возбуждении уголовного дела было отказано за деятельным раскаяньем похитительницы сережек. Нашлись и портновские ножницы, которыми она отхватила уши мертвой подруге, позарившись на сережки и, поняв, что полсотни рублей, взятых Кругловой месяц назад у нее в заем, она теперь вряд ли получит. На поминках, вспоминая о покойнице, Валька сказала речь и пожелала собравшимся: «Чтоб мы все так кончили».

Через три дня камеры с задержанными пришел проверять старый прокурор района Николай Михайлович. Воззрившись на Фирсова, он поинтересовался, по какой причине тот на нарах парится, ведь к смерти Кругловой он отношения не имеет. Он рассказал все в подробностях ласковому старичку. Мишку прокурор велел выпустить, так как, по его мнению, пьянку и драку у магазина, во время которой был тот задержан, спровоцировала милиция. Затем Николай Михайлович, потирая руки, накропал на имя нашего генерала милиции представление о нарушении законности в райотделе. С легкой его руки этот эпизод, с выданным мной рублем бомжу на пиво для совершения последующих хулиганских действий, вошел в анналы изощренных видов милицейских нарушений, коллекционируемых прокуратурой. План по нарушениям прокурором был выполнен, и свой след в истории борьбы с ними оставил и я. За все хорошее пришел мне в приказе по МВД строгий выговор.

«Лунного маньяка» поймали через месяц. Им оказался двадцатипятилетний таджик, хороший рабочий – путеец и народный дружинник. Эксгибиционизму он стал подвержен еще в армии. Как человек, воспитанный в восточном духе, он стеснялся подойти и запросто познакомиться с женщиной, вот и все беды его были оттуда. Уголовного дела в отношении него также решили не возбуждать. Фактически заявители особых претензий не имели. Выписали ему штраф за мелкое хулиганство и, взяв обещание, что это не повторится, отпустили восвояси. Еще через месяц он женился на даме старше его лет на шесть. Избранницей его стала та самая женщина, которая и дала ему «лунное» прозвище. Они познакомились в ходе опознания и получения с них объяснений.

Вот так и закончилась жуткая история о сексуальном маньяке-душителе, который в районном центре лунными ночами убивал женщин, а потом, глумясь над трупами, отрезал жертвам уши, а легенды об этом ходили еще по северным районам долго».

Петрозаводск, 2012—2013

Выстрел в упор

Убийство поcреди бела дня

Оглушительный выстрел в квартире номер 3, что была на первом этаже десятиэтажного дома по ул. Пограничников, раздался как гром среди ясного дня. С подоконника кухонного окна слетела стайка сизарей, которая привыкла там кормиться. Рыжий кот по кличке Клотц предпочел со скамейки, где он принимал солнечные ванны, убраться в кусты. Пенсионерка Ярцева, что жила в этом же подъезде на пятом этаже, в этот момент успела спуститься только до третьего. От оглушительного грохота, такого, что зазвенели окна в подъезде, а у нее в ушах заложило, она вздрогнула и уронила помойное ведро, которое с грохотом катилось вниз до следующего пролета.

Пока Ярцева собирала в ведро то, что вывалилось из него в ходе падения, запах от сгоревшего пороха, который очень напоминал аромат тухлого яйца, достиг ее чутких ноздрей. «Вот сорванцы, – подумала она, – ну не Новый год же сейчас. Опять Витька из 10 квартиры с друзьями самодельную петарду взорвали».

Спустившись вниз, она остановилась возле квартиры, дверь которой была настежь открыта. Пороховой дым сквозняком вытягивало оттуда, и сизое облако, вытянувшись, поднималось вверх по подъезду. Услышав какие-то неясные звуки, Екатерина Ярцева осторожно шагнула в квартиру.

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – громко спросила она, но никто не ответил.

Потом она услышала опять что-то неясное. Звуки не были ни на что похожи. Сделав на цыпочках два шага по коридору, она заглянула в открытую дверь, ту, что была справа от нее и вела на кухню. Увиденное настолько потрясло ее, что она, сначала громко охнув, потеряла дар речи.

На полу кухни, рядом со столом, на правом боку лежал хозяин квартиры Виктор Протасов. Рядом с ним было ружье, а в центре груди на белой футболке была страшная дыра, из которой толчками, с хлюпающим звуком вытекала кровь. Крови было много, красная лужа потихоньку расползалась по линолеуму и уже почти достигла стоптанных туфель Ярцевой. Вдруг Протасов открыл глаза, пытаясь сосредоточить взгляд на стоявшей у порога кухни Екатерине.

– Витя, что случилось, кто тебя так? – испуганно спросила она лежавшего в крови соседа, боясь шагнуть в кухню.

Зрачки синих глаз скорчившегося хозяина были расширены от боли так, что казались черными. Губы его начали дрожать. Он, очевидно не в силах уже делать какие-либо движения, начал открывать рот, пытаясь издать какие-то звуки. Боясь не понять его, соседка переспросила:

– Что Витя? Что?

– За что? – прохрипел раненый, потом через долгую паузу выдавил сквозь хрип и хлюпанье в груди: – …Я любил их.

С трудом удалось уловить Ярцевой эти слова умирающего соседа. Он закрыл глаза и больше на ее окрики не реагировал. Сообразив наконец, что нужно же что-то делать, пенсионерка с ведром в руке, которое она вообще-то собиралась опорожнить в мусорный бак, резво выскочила на улицу.

Подъездная дверь была открыта и даже подперта камушком. Так часто делали и она сама, и другие пенсионерки в хорошую погоду для лучшего проветривания подъезда. Не зная толком, что же делать, она шустро побежала по двору, насколько позволял ей семидесятидвухлетний возраст и стоптанные, надетые на босу ногу туфли. Она бежала, колыхаясь всем телом, с ведром в руке, вдоль дома в сторону улицы и бессмысленно кричала:

– А-а-а!

– А ну стой! Чего орешь? – дохнул на нее перегаром Яша по кличке Голливуд, выйдя из-за куста. Ярцева шарахнулась от такой неожиданности, как лошадь от трамвая, но потом, вцепившись в замусоленный пиджак алкоголика, запричитала скороговоркой:

– Там Витя Протасов у себя дома застрелённый лежит. Яшенька, бежи скорее, позови кого-нибудь, пока он не умер.

– В натуре, что ли? Ты в «Скорую» звонила? Что с ним?

– У него дыра в груди, а кровища по полу течет. Он ведь помереть может, а у меня телефона нет.

– Деньги давай, щас позвоню. Тут телефон-автомат за углом.

– Так в «Скорую» же бесплатно.

– Ага. Я щас все брошу и побегу. Ты заплати сначала, а то сама беги.

– Яшенька, побойся Бога. Откуда деньги-то у меня? Я, вон, ведро выносить пошла, а тут такое дело…

– Ай, принесла тебя нелегкая, рупь должна будешь. Какая у него квартира?

– Вроде третья.

Яша, быстро перебирая ногами, удалился из вида, а Екатерина вздохнула с облегчением, что эта тяжелая обязанность, связанная с происшествием, теперь как бы с нее перешла на этого алкоголика. Она, уже не торопясь, наконец дошла до мусорных баков и, освободив ведро от своей пахнущей ноши, направилась к своему подъезду. Противоречивые чувства раздирали пенсионерку. С одной стороны, она была обладателем такой новости, о которой во всем городе никто еще не знал. А с другой стороны, ее хитрый старушечий ум, умудренный жизненным опытом, подсказывал, что ничего хорошего от этой новости ей не отломится. Лучше уж ей держать язык за зубами, а то по милициям и судам затаскают. В этот момент мимо нее под вой включенной сирены проехала белая машина с красной надписью Ambulance на капоте. Это реанимационная бригада спешила в третью квартиру ее дома. Остановившись у подъезда передохнуть, она могла наблюдать, как люди в белых халатах вбежали в подъезд, таща с собой сумки с красными крестами и какие-то приборы. Потом, через несколько минут, так же скоро все выскочили обратно к машине, выдернули носилки, а потом эти носилки, уже с Виктором Протасовым на них, шустро задвинули в заднюю дверь фургончика. Под вой сирены и блеск маячков машина «Скорой» покинула двор.

Садясь в машину, водитель кареты «Скорой помощи», вдруг заметив Ярцеву у подъезда, сказал:

– В квартиру не заходите и до приезда милиции ничего не трогайте.

Теперь была уже другая ситуация. Ярцева почувствовала себя лицом, облеченным полномочиями, и заняла пост у двери в квартиру Протасовых. Всем входящим в подъезд и выходящим из него она, выпятив подбородок, сообщала, что Витю Протасова «увезли застрелённого на „Скорой помощи“», а ей велели квартиру охранять. Во дворе потихоньку начала собираться толпа жильцов и зевак.

Расследование начинается

Звонок в дежурной части горотдела раздался после обеда в половине третьего. Звонили со станции «Скорой помощи». Бесстрастный голос диспетчера «Скорой» диктовал текст сводки: «Сегодня в четырнадцать часов семнадцать минут реанимационной бригадой „Скорой помощи“ в городскую больницу с огнестрельным дробовым ранением в область груди доставлен гражданин Протасов Виктор Федорович, 36 полных лет, проживающий в квартире 3 дома 24 по улице Пограничников. Протасов скончался до начала операции от потери крови, не приходя в сознание».

«Ни хрена себе! – подумал дежурный по горотделу капитан Хлебников. – Вот не было печали, а день был такой хороший. Погоди, не вешай трубку, – попросил он диспетчера. – Что за огнестрел, из какого оружия, кто стрелял? Кто вызывал, кто выезжал на вызов? Давай по порядку.»

– Выезжала бригада Зелимбекова, сейчас они снова на выезде.

– А еще-то что случилось?

– Поражение рабочего электротоком на стройке.

– Господи, что за день такой несчастливый! Ладно, давай по огнестрелу поподробнее…

– Водитель машины «Скорой помощи» сообщил, что выстрел из охотничьего ружья был сделан в упор. Положение тела он очертил мелом. Потерпевший был без сознания и ничего сказать не мог, но похоже, что это самострел.

– Понял. Отключаюсь. Еще что-то будет – звони сразу.

Немного подправив текст сообщения, капитан снял трубку прямого телефона к начальнику горотдела.

– Товарищ майор, у нас огнестрел в городе, разрешите доложить лично?

– Давай сюда.

Дежурный побежал к начальнику горотдела с докладом, на ходу застегивая пуговицы на мундире.

В кабинете начальника сидело двое. За двухтумбовым столом начальника, как ему и положено, был майор милиции Биглов, в кресле справа от него – начальник КМ2 Васильев. Оба были мрачнее тучи. Их мог сейчас понять только тот, кто когда-нибудь отвечал в милиции за раскрываемость.

День начался плохо. Районный прокурор Гудрюков из девяти отказных материалов, оформленных горотделом за месяц, возбудил пять дел, а два отправил на доработку. Взаимоотношения двух ведомств, а точнее, их двух начальников, в этом городе как-то не заладились. Поговаривали, что у его дочери был жених милиционер, который перед самой свадьбой женился на медсестричке из соседнего района. Так это было или нет, сказать трудно, однако милицию прокурор откровенно не любил, что не могло не сказаться на взаимодействии служб. Однако верх тут был прокурорский, поскольку проверять законность действий милиции входило в их обязанность, а вот наоборот – нет. Сегодня, когда прокурор с ехидной улыбкой зашел в кабинет и объявил о результатах своей проверки, то Васильев аж зубами от злости скрипнул.

– Николай Михайлович, зачем вы это сделали? Через две недели вы же опять эти возбужденные вами дела в отказники переведете. Не надоело в вашем возрасте в бирюльки играть? Лучше бы рыбалкой, что ли, занялись.

– Жене своей советовать будешь. Если и переведу, так имею на то право. Вот когда тебя послезавтра за низкую раскрываемость взгреют в столице на совещании, тогда научишься прокуроров любить и вежливо с ними разговаривать.

Когда городской прокурор вышел, Васильев плюнул на пол от досады.

– Вот про таких, как он, воистину говорят «не к ночи будь помянут».

– Да уж, – мрачно согласился с ним Биглов, прикидывая, что за низкую раскрываемость теперь взгреют не только начальника уголовного розыска, но, видимо, и его самого. Возбужденные прокурором «отказники» при невысоком массиве уголовных дел опустили показатели горотдела, как стало модно говорить, «ниже плинтуса». Похоже, что очередное звание, которое должны были присвоить начальнику городской милиции с полгода назад, в очередной раз отложат, пока выговор не снимут. Все это настроения Биглову не подымало.

Выслушав короткий доклад дежурного, майор буркнул ему, поднимаясь со стула и надевая фуражку:

– Найди и отправь по этому адресу участкового, да еще пару оперов тоже туда отправь. Васильев, со мной в машину, за руль, да закинь в машину следственную сумку, я к следователям на секунду загляну.

В данный момент на месте из следователей была одна – старший лейтенант Марина Воронова. Она что-то печатала на машинке и подняла на начальника взгляд внимательных, красиво подведенных серых глаз.

– Что случилось, Владимир Иванович?

– Труп тут рядом образовался по причине огнестрельного ранения. Не желаете со мной на место происшествия прокатиться?

– Это по какой же такой надобности? – спокойно, скрестив руки на груди и откинувшись в кресле, спросила она.

– Так ведь труп.

– Эка важность, что я, трупов не видала?

– Послушайте, Марина Ивановна, помилуй Бог, но вы следователь или кто?

– Хороший вопрос. Отвечаю: я следователь, старший лейтенант милиции Воронова Марина Ивановна. Теперь мой вопрос. Что вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы вы выехали со мной на место происшествия, там огнестрел все-таки, а не синяк под глазом, – начал кипятиться начальник.

– Позвольте полюбопытствовать, и кто же его так?

– Похоже, что сам себя.

– Отвечаю: на место происшествия я с вами не поеду.

– Как это «не поеду»?

– Да очень просто. Дел в производстве много. Как вы помните, я в этом месяце уже три дела в суд направила, да три еще на выходе. Так что не мешайте работать.

– А кто же на труп поедет?

– Владимир Иванович, извините, но процессуалист вы аховый. Если там самострел – значит, участковый справится, а если убийство, так это дело прокурорское, они должны поляну отрабатывать. Что-то надоело мне для них жареные каштаны из углей вытаскивать. Есть такое понятие – подследственность.

Мало Гудрюков Николай Михайлович уму-разуму вас учит, – пробормотала она уже вслед начальнику, хлопнувшему за собой дверью.

Заметив мрачный вид майора, который проходил мимо дежурной части, капитан Хлебников спросил:

– Что еще, Владимир Иванович?

– Прокурорским позвони, пусть дежурный следователь подойдет на место происшествия.

Он, выйдя во двор, сел в машину, и Васильев газанул с места так, что щебенка вылетела из-под колес.

Кто же главный?

Машина подлетела к дому через четыре минуты, вряд ли больше, благо ехать было недалеко. Возле подъезда уже стояла разношерстная толпа человек в пятнадцать, состоящая в основном из пенсионерок и домохозяек. В подъезде у самой двери в третью квартиру стояла, подбоченившись, Ярцева, а рядом толклись два каких-то бомжа и соседка из первой квартиры. Рядом с ними стоял участковый Георгий Пенкин.