Репортаж о черном «мерседесе»

– И вы не пытались узнать, где оно, почему он по карнизу гулять отправился?

– Слушай, парень, – не выдержал следователь. – На мне двадцать девять дел висит. Если буду обсасывать каждое, как леденец, на них десяти лет не хватит. Передай своим читателям, что у одного из эмигрантов от радости крыша съехала, и он к светлому будущему своим ходом полетел. Есть еще вопросы? Нет? Тогда иди отсюда. Без тебя головной боли хватает.

На улице удалось найти немножко прохлады только в тени деревьев Волковского кладбища. Я сел на скамейку перед входом, откинулся на спинку и закрыл глаза.

Итак, узнать все «на халяву» не удалось. Теперь нужно придумать, что делать дальше.

Про журналистские расследования мне самому не раз приходилось читать романы и смотреть фильмы. Вот только там никогда не объяснялось, каким образом эти лихие рыцари пера ухитряются не опухнуть с голоду, по месяцу гоняясь за каждой строчкой, если за машинописную страницу в газете платят два доллара. И то только после опубликования. На всякий случай уточню, что материалы размером больше двух-трех страниц не принимаются, и даже знаменитое «расследование», так понравившееся Валерию Алексеевичу, пришлось втискивать в пять листиков формата А-4 – да и такую исключительную роскошь позволили лишь ради убойного содержания. Итого: десять баксов. А данные я собирал почти четыре дня.

Впрочем, в книжках как-то не встречаются и следователи, ведущие двадцать девять дел одновременно.

Я достал блокнот, открыл последнюю страницу и записал все, что удалось узнать:

1) Ретнев Николай Викторович.

2) «Не могу расстаться с родиной».

Вот, кажется, и все. То, что «имущество» исчезло, и так ясно. Маловато для выводов. Я почесал ручкой за ухом и добавил:

3) Странно прыгает.

Однако озарения все равно не настало.

Интересно, а слово «Родина» в своей записке Ретнев с большой буквы написал, или с маленькой? Если сам прыгал, то наверное с большой. Однако исправлять в блокноте я ничего не стал. Никогда не поверю, что для эмигрантов родина с большой буквы начинается.

Глава 2

Дома я вытащил с полочки под подоконником кипу старых блокнотов, сложил их рядом с собой на диване и принялся перелистывать, в надежде на то, что в голову забредет какая-нибудь умная мысль.

Мысль не приходила. Не появлялась, не стучалась, не звонила. Не оставляла записок. Взамен возникали образы. В основном видения того, как «специалисты» Валерий Алексеевича могут добывать финансовые средства из несостоятельных должников. Не знаю, кому как, а мне известна только одна схема, классическая: утюг спереди, а паяльник сзади. Каждый раз в заднем проходе начинало неприятно чесаться и я принимался лихорадочно перебирать старые записи. Увы, помочь они мне никак не могли. И главная проблема заключалась в том, что я привык записывать то, что рассказывают, а не вынюхивать то, что скрывают.

Тем, у кого при слове «журналист» тут же возникает образ великолепного Пандора[3], советую открыть любую ежедневную газету. Из уголовной хроники вы почти наверняка обнаружите от силы пару заметок, причем скорей всего – пересказ сводки ГУВД. Остальное пространство занимают информашки о том, что было, что будет; статья о замечательном человеке, стоны по транспорту, плачь о лекарствах, немножко политической ругани, пара полезных советов, душевный материальчик о хорошем и положительном, и очень похожий – о плохом. Так вот, уголовщина и политика, – это не ко мне, к этой кормушке «черную кость» не подпускают, а все остальное – имею честь представиться: Стайкин, Сергей Александрович, газета «Час Пик», отдел социальных проблем. Что унюхаю, о том и пишу, – могу про помойку, могу про вернисаж, могу про лекарства, могу и про асфальт, каждый день новое, из расчета по два доллара за опубликованную машинописную страницу.

Я захлопнул блокнот, швырнул его в стену и откинулся на жалобно скрипнувшую спинку дивана.

Нет, конечно, у меня, как и у всякого репортера, бывали свои громкие расследования, – но это когда все орут в полную глотку: «Держи вора!», а внимания никто не обращает. А тут ты как раз мимо проходишь, глазками зыркаешь, ушками поводишь, и карандаш наготове… И с лекарствами так было, и с гуманитарной помощью. Все знают: крадут. Просто никто внимания не обращает. Расследуй – не хочу, никто даже на ботинок не плюнет, всем начхать. Еще и кофе нальют, чтобы не так скучно было. А здесь… Будь ты хоть журналист, хоть токарь, хоть библиотекарь, хоть малиновый орангутанг с верховьев Амазонки – никаких шансов.

Сразу стали вспоминаться разные боевики, где главному герою на первой же странице бьют морду, дабы не совался куда не следует. Счастливчики. Стукни меня сейчас кто-нибудь по носу – появится хоть мизерная зацепка. А так – глухо.

Я слазил в карман куртки за блокнотом, открыл на последней странице. Там хранилась вся добытая информация:

1) Ретнев Николай Викторович.

2) «Не могу расстаться с родиной»

3) Странно прыгает.

Небогато. Я взял ручку и приписал:

«В случае моей гибели даю согласие на то, чтобы мои органы использовались в качестве донорских».

Может, хоть какая польза будет, если «специалисты» Валерия Алексеевича окажутся слишком напористыми. Впрочем, если снаружи погладят утюгом, а изнутри паяльником, органов может и не остаться.

Я сходил к книжной полке, снял томик «Записок о Шерлоке Холмсе», полистал. Если верить Конан Дойлю, мне надлежало пару суток подымить табаком в запертой комнате и хорошенько подумать над собранными доказательствами. Тогда ответ явится сам собой. Увы, я не курю, а потому поставил британского гения обратно, к «Словарю синонимов» и «Шри Ауробиндо», и опять взялся за старые записи.

В большинстве своем здесь попадались лекарства: цены, аптеки, производители. Иногда – благотворительные организации. Пара церквей, одна секта. Заметка про некоего «Сибирского самородка», очень лихо нагревшего небольшое питерское издательство и довольно известного английского философа. Таблица «продления жизни», где я пытался свести воедино медицинские советы о том, какие продукты полезны для здоровья, а какие вредны. Проштудировав три справочника, я обнаружил, что все полезные продукты крайне вредны для здоровья, и наоборот, после чего бросил сие занятие. Нашел схему самодельной антенны ДМВ. К сожалению, к этой схеме у меня не хватало телевизора. Адреса и телефоны нескольких строительных фирм. Это к материалу о жилищных проблемах. Здесь тоже воруют все, но получается у них как-то по кругу, а потому и убытков никто почти не несет – только транспортные расходы. Несколько страниц, усеянных жирными параграфами: просто значки § с добавленными трехзначными числами и комментариями из двух-трех слов, значение которых уже улетучилось из памяти. Все это озаглавливало имя, фамилия и телефон.

И тут меня словно обдало холодной водой: да вот же оно! Вот он, мой маленький шанс!

Ольга Панаетова на момент нашего знакомства работала судьей в Смольнинском районе. Именно она вопреки Жилищному кодексу оказала в иске Кировскому заводу, пытавшемуся совершенно законно выселить свою бывшую работницу – женщину с двумя детьми – со служебной жилплощади. Не поднялась у Оленьки рука выгнать бедолаг на улицу. Завод ее решение обжаловал, но суд высшей инстанции оставил приговор в силе. Вскоре после этого Ольга уволилась и подалась в адвокатуру. Злые языки утверждают, что она была единственным судьей, не бравшим взятки, и ее просто выжили, как «белую ворону». Надеюсь, все не так. Не хочется верить, будто правосудием заправляют одни жулики. В конце концов, ведь не только у нее хватило совести защитить человека от закона?! В силе приговор оставил уже совсем другой представитель юридической касты.

Кто еще даст совет, с какого конца браться за дело, как не судья, рассмотревший десятки, если не сотни дел? Главное, чтобы телефон с тех пор не поменялся, а то ведь не найти будет.

– Алло?

– Добрый вечер.

– Здравствуйте.

Голос женский. Ее или нет, я уж и не помнил, а потому на всякий случай спросил:

– Панаетову Ольгу можно к телефону?

– Я слушаю.

– Здравствуйте еще раз. Это Сергей Стайкин, из «Часа Пик». Помните?

– Помню… – голос ее заметно напрягся. – Что у вас случилось?

– Почему сразу случилось? – кольнула меня обида. – Неужели нельзя позвонить просто так? Узнать, как человек живет, что у него изменилось, что появилось нового.

– Вы знаете, Сергей, – вздохнула она, – когда после долгого перерыва вдруг вспоминают про знакомого адвоката, это обычно означает только одно. Поэтому, чем быстрее и яснее вы изложите, в чем возникли сложности, тем быстрее я смогу помочь.

– Да у меня действительно ничего не случилось! Просто я хотел спросить совета у опытного человека. Разобраться нужно тут с одним вопросом…

– Ну, вопросом, так вопросом, – не стала спорить она. – Вы знаете тринадцатую юридическую консультацию? На Васильевском острове? Подъезжайте туда завтра, к десяти часам. Вас устроит?

– Вполне, – кивнул я.

– Тогда до завтра, – и она повесила трубку.

Мне оставалось только выпить бутылочку пивка под сочную копченую скумбрию и завалиться спать.

Интересно, Валерий Алексеевич ведет отсчет с сегодняшнего дня или с завтрашнего?

Хорошо, пришло в голову купить, – ради встречи после долгого перерыва, – красивую алую розу, а то ведь опозорился бы, как сопливый студентик…

Тринадцатая юридическая консультация находится на Большом проспекте. Некий прижимистый хозяйственник ухитрился втиснуть ее в обычную квартиру из старого фонда, немного расширив коридор и врезав замок в дверь туалета. Подрулил я туда минут за десять до встречи, пристроился на стуле у стеночки и попытался вспомнить, как эта самая Ольга выглядит. Раньше мы сталкивались только в секретариате суда. Она сидела там за массивным, постоянно заваленным папками, книгами и толстыми журналами столом. Довольно упитанная, с длинными бесцветными волосами, да и вся какая-то блеклая.

И тут вдруг входит статная, подтянутая женщина в подчеркнуто облегающем красном костюме, с короткими светло-золотыми кудрями, кивает мне и говорит:

– Здравствуйте, Сергей.

Не помню, отвисла у меня челюсть или нет, но язык отнялся совершенно точно.

Когда такие женщины появляются в детективах Чейза, то это означает, что герой втюрится до клинического идиотизма, будет подставлен, предан, заложен и истреблен, и умрет со словами поруганной любви на устах. В общем, любой мужик, увидев нечто подобное, должен немедленно разворачиваться и уносить ноги, однако в тот миг я этого не сообразил. Я просто опешил от неожиданности и смог только механическим движением протянуть ей цветок.

– Идем, – кивнула она на ближайшую дверь. Даже «спасибо» за розу не сказала.

Кабинет не превышал размером того канцелярского стола, за которым она сидела в секретариате. В крохотную конурку непостижимым образом поместили маленький письменный стол и два стула, после чего оставшегося свободным пространства едва хватило на одежную вешалку.

– И что у вас случилось? – устало спросила Ольга, усаживаясь лицом к двери.

– Да, в общем-то ничего. Просто нужен небольшой совет.

– Сергей, – она демонстративно посмотрела на часы. – В три у меня на Фонтанке процесс, а к нему нужно успеть получить еще две справки. Поэтому давай не будем тянуть, а сразу перейдем к делу. Я адвокат, мне, как врачу, обо всем рассказывать можно. Такого наслушалась, уже ничем не удивишь.

– И все-таки мне нужен всего лишь совет. – Я успел немного свыкнуться с ее новой внешностью и говорил почти спокойно. – Один мой знакомый упал с шестнадцатого этажа.

– Свидетели есть?

– Чего?

– Того, как все случилось, – несколько раздраженно уточнила она.

– Да нет, – пожал я плечами. – Только те, кто снизу был.

– Вскрытие делали?

– Наверное. Следователь говорит, никаких следов насилия. Значит, делали.

– Наркотики, алкоголь?

– Вроде, ничего…

– Это хорошо, – кивнула она. – А то по пьянке порою такое вытворяют… Сами потом не верят.

– А еще он оставил записку. «Не могу расстаться с родиной».

– Сам писал? – тут же насторожилась Оля.

– А кто же еще? – удивился я, и вдруг сообразил: – Да ты что, думаешь, это я его из окна выкинул?

– Нет, не думаю, – покачала она головой. – При наличии предсмертной записки и таких результатах вскрытия дело даже в производство не возьмут. Явное отсутствие состава преступления.

– Уже не взяли, – подтвердил я. – Считают самоубийством. Вот тут мне и нужен совет.

Я запнулся, подбирая слова, а потом предельно коротко объяснил:

– Это убийство. Мне нужно найти преступника.

– Ты, Сережа, на своих репортажах совсем голову потерял. Какой преступник? Ты ведь только что все факты изложил. Нет состава преступления.

– Есть, – попытался доказать я. – Человек собирался эмигрировать, у него уже загранпаспорт в кармане лежал, билет на самолет. Какой смысл ему прыгать?

– Там же записка имеется, – улыбнулась она уголками губ. – В ней все написано.

– У него пропало все имущество.

– Это вполне естественно. Не будет же гражданин мебель с собой везти? Он все имущество реализовал. Превратил в деньги.

– Оля, – попытался уговорить я. – Ты просто поверь мне на слово. Я совершенно точно знаю.

– А где доказательства?

– Ты – мое доказательство! – не выдержал я. – Оля, ты же адвокат, бывший судья, у тебя огромный опыт. Я знаю, совершенно точно знаю, что это убийство. Забудь ты хоть на минуту свои привычки защитника, посмотри с другой стороны. Это убийство! Как мне найти эти самые «доказательства»?!

– Да, как бы и искать нечего… – она ненадолго задумалась. – Есть в твоих словах одно маленькое звено… Мебель… В тот момент, когда человек превратил все вещи в деньги, ограбить его удобнее всего. Но вот записка? Результаты вскрытия, опять же. Нет, – решительно тряхнула она головой. – Бездоказательно. Слишком уж все получается притянуто. Твоего «убийцу» любой бы суд оправдал, хоть ты с понятыми и вещественными доказательствами в руках его лови. Чистое дело.

– Оленька, – постарался я удержать ее мысль в нужном русле, – а что бы тебя, как судью, заставило усомниться в факте самоубийства? Такая вот странность: он не под балконом упал, он, похоже, сперва по карнизу в сторону отошел.

– Ну, это как раз в пользу подозреваемого говорит. Ведь не мог же он вместе с жертвой по карнизу разгуливать? Как считаешь, Сережа? А вот на счет усомниться… – она поправила волосы и попыталась было встать, но не хватило места. – Если бы таких, или похожих случаев обнаружилось несколько, то это уже повод для возбуждения расследования. Хотя, маловероятно. Как адвокат, я списала бы на совпадение, и все.

– Значит, – подвел я итог, – нужно искать похожие случаи самоубийств?

– Попробуй, – пожала она плечами.

На улице рядом с моим «ИЖом» стояла белая старенькая «единичка», очень похожая на ту, на которой меня однажды подвозил олин отец. А может, это именно она и была. Я запоздало вспомнил, что не сказал своей давней знакомой ни одного комплимента. А мог бы и постараться ради внимания такой женщины.

Ладно, еще увидимся.

Издательство газеты «Час Пик» удобно устроилось на Невском, напротив метро «Площадь Восстания». Нашу вывеску там трудно не заметить. Под вывеской арка во двор, справа модная дверь из окованного стальной рамой стекла. Жизнь здесь течет волнами: то мы жиреем, как медведь перед спячкой, отстегиваем сотрудникам путевки выходного дня на Канарские острова[4] и облицовываем лестницу белым мрамором, то внезапно скучнеем и считаем дни до неминуемого банкротства. Поскольку кормят меня ноги, лично я бываю здесь редко, да и то дальше нашей четыреста девятой комнаты обычно не хожу. Во времена блаженные у нас тоже собирались сделать евроремонт, ободрали все стены, начали белить потолок, потом пошли очередные разговоры о близком конце, все остановилось, и остался отдел социальных проблем драным навеки.

Люди здесь подобрались опытные, закаленные жизнью. Каждый раз, когда в стране начинаются волнения или беспокойства, все они как-то дружно оказываются за границей в командировке или в отпуске. Причем всегда в таких странах где и политического убежища попросить приятно. А перед президентскими выборами на работу вообще явились только двое: я и эхо.

В начальники нашему отделу досталась Таня Часнова – миниатюрная леди, которая всегда носит только строгие английские костюмы с широкими плечами, высоко взбитую прическу и вообще очень старается выглядеть суровой дамой. Получается плохо: человек она мягкий и дружелюбный. Но время от времени вдруг вспоминает, что должна руководить подчиненными и начинает «крутить нам хвоста». Так, однажды, когда я кропал материальчик о выставке народного творчества, она вдруг начисто забыла свой собственный афоризм: «Журналист должен уметь работать с телефоном, иначе ему никаких ног не хватит!», заявила, что собеседника нужно видеть лично (мне, а не ей) и отправила в даль светлую. И пришлось мне, бедному, ради блеклого двухдолларового репортажа три часа сидеть в куцем ателье рядом со Смольным. В другой раз она нежданно спохватилась, что журналист должен уметь работать с письмами, всучила жалобу какого-то чудика на плохую работу телевизора и дала три дня на все. Правда, надо признать, материал «О бедной антенне замолвите слово» к моему изумлению получился великолепный, благодаря своей (или моей) гениальности он был зачислен в разряд нетленки[5] и напечатан без единой купюры (что редкость), хотя и превышал максимально разрешенный размер в полтора раза.

Головные боли нашего города вытягивают вместе со мной три милые женщины: Леночка Прувкина, бывший поэт, диссидент и кочегар котельной Мариинского театра, трудолюбивая и правильная до изумления, и очень близко к сердцу принимающая все беды нашего трудного времени. Когда на газету надвигался очередной финансовый кризис, ей пришлось поработать в рекламе, после чего она заказала перепланировку своей коммунальной на тот момент квартиры. Мои осторожные намеки на то, что если простой кочегар может заказать себе евроремонт, то жизнь, видимо, не так уж и плоха, Лена отмела с порога. Она продолжает верить в то, что человек не должен думать о себе сам. Его должно спасать от всех бед государство.

Наташа Сабельская, по совместительству учитель и психолог, та самая, которая опубликовала самый оптимистический прогноз нашего общего будущего: оказывается, нашу ситуацию полуголодные ученые смоделировали на травяных тлях – тех самых, которых «одомашнили» муравьи. У этих тлей, как известно, в ходе эволюции даже лапки атрофировались. Так вот, коварные экспериментаторы муравьев убрали. Думаете, все тли погибли? Нет! Десять процентов выжило, и даже отрастило себе новые ножки. Так что, вымрем не все… Наташенька на своей собственной шкуре убедилась в том, что все журналисты – сволочи. К ней как-то подружка пришла, с радио, и разговорились они о проблемах образования. В кармане у подружки оказался диктофон. По ленинградскому радио почти полгода шла передача «Беседы со школьным психологом», а Наташа за все это получила аж пять долларов.

И, наконец, Женя Тыльева. Ее биография длинна, извилиста и неправдоподобна – достаточно сказать, что в ее трудовой книжке числится даже должность «Дирижер национального чукотского хора» – в тоже время она непостижимым образом выглядит лет на восемнадцать. Этакая глупенькая наивная девчушка. В свое время на такую наружность купился заместитель ныне забытого мэра города Анатолия Собчака товарищ Мутко. Он похвастался, какой прекрасный дом построил для инвалидов и ветеранов, предложил написать об этом подвиге городской администрации. Женечка съездила и написала. Честно и подробно, с фотографиями и комментариями… Бедного Мутко потом полдня в Смольном валерьянкой отпаивали. С тех пор он стал с милой девушкой очень вежлив и скромен. Боялся, видно, что может быть и хуже.

А еще в нашем издательстве имеется душа. Выглядит она женщиной, приближающейся к бальзаковскому возрасту, и носит вполне конкретное имя – Любовь Ивановна. Именно она, когда на Восьмое Марта мы рискнули на первой полосе поместить фотографию обнаженной девушки, на возмущенный звонок: «Почему вы над обращением мэра голую тетку напечатали?!» гордо заявила – «Если бы не обнаженная женщина, то обращение мэра вообще бы никто не заметил!» Какова Любовь Ивановна из себя, знают все – потому, что когда фотографам нужно вклеить куда-нибудь изображение руки, глаза, или коленок, бегут они именно к ней. Вполне можно навырезать из газет детальки и склеить полный портрет. Она следит за тем, чтобы автор каждой, даже анонимной, заметки был выявлен и соответственно вознагражден – в смысле гонорара. Она всех знает, всех помнит, для каждого всегда найдется теплое слово, всегда готова помочь, и не только советом. Она… да, впрочем, разве можно рационально объяснить, что такое душа?

– Здравствуйте, Любовь Ивановна.

– Привет, – она придвинула ко мне пачку свежих газет. – У тебя сегодня, вроде, бенефис. На третьей странице сразу четыре твои заметки напечатали. Одну с именем и фамилией, одну только под именем, одну с инициалами, одну вообще без подписи. Так что, поздравляю.

– Спасибо. – Я стащил себе сразу два экземпляра и спросил: – А начальство здесь?

– После обеда будет. Премию хочешь по такому случаю попросить?

– Дождешься у нас премиальных, как же, – усмехнулся я. – У меня интерес попроще. Скажите, Любовь Ивановна, а у нас есть связи с милицией?

– Не то слово! Отношения у нас с ними почти семейные[6].

– Любовь Ивановна, а нельзя ли посмотреть, что у нас имеется по суициду? Не общую статистику, а те случаи, что в сводку попадали?

– Так сходи к Костику, посмотри.

– Любовь Ивановна! – взмолился я. – Вы же знаете, что за бордель у них на компьютере! Половину информации они переврали, половину потеряли! – и как мог невиннее намекнул: – А здесь, за дверью, все девственное и нетронутое, как утренний снег в брачную ночь.

– В какую ночь? – уточнила Любовь Ивановна.

– В зимнюю.

– Ох, – покачала она головой, – Подведешь ты меня под монастырь…

– Секундное дело, Любовь Ивановна, – я оглянулся в коридор и опустился на колени. – Горю! Пропадаю!

– Ты ничего не напортачишь?

– Все на ваших глазах, Любовь Ивановна. Только посмотреть.

– Ну ладно, только на одну минуту.

На самом деле меня смущал не информационный бардак в криминальном отделе. Просто я готов поклясться, что к ним доходит в лучшем случае треть того, что шефу от мужа перепадает. К тому же у Костика стоит «Макинтош», а он похож на мою любимую Ай-би-эмку не больше, чем носорог на бегемота. Ни хрена не разберешь!

Любовь Ивановна достала из ящика ключ и собственноручно открыла мне дверь в сокровищницу.

Я торопливо кинулся к оставленному включенным компьютеру, сходу задал команду поиска по тексту: слова «самоубийца»; «самоубийство»; «суицид». Пока машина трещала винчестером, достал бумажник, в котором, как и у всякого нормального человека, всегда лежали на всякий случай права, техталон и чистая трехдюймовая дискета, сунул ее в дисковод и сбросил себе все, что удалось наковырять в памяти. Остановился, пытаясь стряхнуть суетливость, и заставил себя четко обдумать – все сделал правильно, или чего-то забыл? Потом опять задал программу поиска и ввел новый ключ: «Не могу расстаться с родиной». «Вывалилось» еще несколько файлов. Вот теперь точно все.

Я от всей души поцеловал Любовь Ивановне руку и рванул домой.

От разгребания всех этих историй у меня осталось такое чувство, будто я очень долго ковырялся в помойке. Никогда не думал, что человек может быть столь изобретателен при сведении счетов с жизнью. Люди жрут все, что пролезает в горло, от пачек аспирина до закатанных в хлебный мякиш иголок, пьют тосол и тормозуху, режут вены, но большинство душится, причем самыми невероятными способами. Ладно, вздернуть свое бренное тело на стреле башенного крана, – но как можно повеситься на дверной ручке? Или на трубе парового отопления? Много любителей надышаться газом. Те, кто торопится, суют голову в духовку, кто любит удобства – укладываются в постель.

Помнится, в студенческие годы у нас несколько раз возникали споры, является самоубийца смелым человеком или трусом. Очень многие считали – чтобы взглянуть в глаза смерти, нужна немалая отвага… Их бы сейчас сюда, носом в монитор ткнуть.

Отец семейства утопился в ванной, потому, что не мог прокормить жену и двух детей. Можно подумать, теперь им стало легче. Некий мужик застрелился, когда узнал, что его вклад сгорел вместе с банком. Непонятно, кто для кого придуман, человек для денег или деньги для человека? Ладно бы бизнесмен какой, которому, как мне, без баксов паяльник в заднем проходе светит, а то ведь автослесарь, на новую иномарку копил. Молодой кретин напился карбофоса, когда узнал, что у него спид. Странное решение. Если так не хочется умирать, то зачем травиться? Согласно рекламе, с синдромом приобретенного иммунодефицита можно протянуть лет десять. По нынешним временам до такой смерти еще дожить надо. Обманутый с квартирой стекольщик в знак протеста подорвал себя гранатой под окнами директора. Почему эту самую гранату просто в кабинет не забросил? Наверное, Костлявой боялся меньше, чем начальника. И так далее, и так далее, и так далее…