Полная версия
100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича
Густав Александрович Богуславский
100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича
Учитель. Просветитель
Создатели петербурговедения – энтузиасты-романтики. Так было и в 20-х годах ХХ века, считающихся «золотым веком» российского краеведения, – эпоху, когда творили Гревс и Анциферов. Именно тогда были заложены основы новой науки – петербурговедения. Так происходит и в последние десятилетия, отмеченные небывалым размахом краеведческой деятельности в Петербурге. Немалую роль в современном взлете петербурговедения сыграли Густав Александрович Богуславский и Университет Петербурга. При его непосредственном участии двадцать лет назад, в 1991 году, был создан Университет Петербурга.
Впрочем, здесь мы не будем говорить о творческом пути и научных достижениях Густава Александровича. Хочется сделать хотя бы некоторые наброски к портрету этого уникального человека.
Мне особенно приятно говорить о нем, поскольку он был моим школьным учителем. Причем не просто учителем, а, как бы высоко это ни звучало, именно Учителем. Два года, проведенные под началом Густава Александровича в школе № 107 на Выборгской улице, стали настоящим историческим «университетом» – даже знания, полученные затем в вузе, порой не могли сравниться с высочайшим уровнем школьных лекций Богуславского. Уроки стали настоящей школой жизни.
Сказалась и эпоха перемен начала 1990-х годов. Это было время, когда исторические знания были не абстракцией, а помогали найти ответы на острейшие вопросы современности. И именно благодаря Густаву Богуславскому многое из происходившего тогда нам, ученикам его класса, удавалось воспринимать не только с точки зрения простого человека, а с точки зрения гражданина, историка, волею судеб ставшего свидетелем великих исторических событий. То, что будоражило страну в те годы, становилось предметом обсуждения на уроках истории. И хотя позиция Густава Александровича не всегда совпадала с нашей, по-юношески радикальной, его всегда спокойный и взвешенный тон помогал смотреть на происходившее без лишних эмоций.
Густав Богуславский стремился не только донести до нас свои поистине энциклопедические исторические знания, но, главное, учил мыслить, сравнивать, анализировать, учил сомневаться и очень взвешенно и осторожно относиться к любым историческим суждениям и оценкам, каким бы непререкаемым научным авторитетам они ни принадлежали. Именно такой подход был положен Густавом Богуславским и в развитие современного петербурговедения…
Может показаться удивительным, что за многие десятилетия работы на ниве исследования Петербурга из-под пера Густава Богуславского не вышло ни одной книги. Объяснение простое: Густав Александрович никогда не стремился к «печатной славе». Своей главной миссией он считал просветительство. И действительно, его можно назвать не только учителем, но и просветителем с большой буквы. Именно за заслуги на просветительском поприще он по праву был удостоен высших наград петербурговедения – Анциферовского диплома и Анциферовской премии.
Быть просветителем ему помог незаурядный ораторский дар. Густав Богуславский умеет удивительно чувствовать аудиторию, находить с ней общий язык, воодушевлять людей, и его лекции – не просто рассказ о каком-то факте или событии, это страстный монолог (иногда переходящий в диалог), нередко сопровождающийся историческими параллелями и экскурсами совсем в иные эпохи. А иногда – публицистическими отступлениями на злобу дня.
Помню, что первые школьные лекции Богуславского произвели на меня поистине ошеломляющее впечатление. Признаться, я был восхищен. С годами пришло понимание: публичные лекции были для Густава Александровича не просто его потребностью, способом самовыражения, – это была настоящая страсть. И какие бы грустные мысли ни одолевали его, Густав Александрович всегда преображается, едва только поднимается на лекторскую кафедру (иногда достаточно и воображаемой «кафедры»). И тогда наступает его очередной «звездный час».
Мне не раз доводилось убеждаться: Густав Александрович – натура увлекающаяся. Он, несомненно, принадлежит к породе людей, генерирующих идеи. И творческий импульс для него важнее дальнейшей жизни его любимого детища. Он создает его и отпускает в свободное плавание. Так было и со школьными историческими классами, которые он создавал, и с Университетом Петербурга. Именно ему принадлежало авторство и названия (речь шла об универсальных знаниях о Петербурге), и первой программы этого учебного заведения.
Густава Александровича всегда привлекала школьная работа – здесь он был не только педагогом, но и опять-таки просветителем. Он сам набирал классы, чему свидетель автор этих строк. И «экзамен», который требовалось сдать для поступления в его класс лично Богуславскому, проходил только по ему ведомым требованиям и критериям.
Со времени окончания мной исторического класса Богуславского прошло уже двадцать лет. Что-то стерлось из памяти. Забылись мелкие и досадные школьные неприятности. Но осталось ощущение сопричастности к исторической личности. Те два года в классе Богуславского были подлинным университетом…
Сергей Глезеров
От редактора
Сергей Глезеров прав, Густав Александрович Богуславский – уникальный человек. Сказать о Г.А. Богуславском, что он «широко известен в узких кругах», подразумевая под «узким кругом» специалистов по истории Санкт-Петербурга, – несправедливо. Тысячи бывших студентов и школьников помнят замечательного, удивительного учителя. Тем не менее хочется дополнить очерк С. Глезерова. Говорить о Г.А. Богуславском, не впадая в панегирический тон, трудно, но я попытаюсь обойтись без пафоса.
Я удостоился знакомства с ним по служебному поводу, мы многократно встречались дома у Густава Александровича для обсуждения структуры и содержания этой книги, подбирали иллюстрации. Естественно, в беседах иногда отклонялись от сугубо деловых моментов. Так я узнал о необычном начале профессионального пути Густава Александровича. Мне представляется важным упомянуть об этом. Эпизод говорит о нравах и людях той поры.
Московский мальчик-восьмиклассник «заболел» темой истории возникновения Санкт-Петербурга и эпохи Петра I в историческом кружке своей школы. Летом 1940 года ему довелось присутствовать в Московском государственном университете на защите диссертации (по теме «Ништадтский мир») одного высокопоставленного морского чина, и там он удивил ученый совет парой вопросов к диссертанту, обнаруживших его недюжинную эрудицию. Декан исторического факультета Московского государственного университета решил познакомиться с любознательным мальчиком поближе. Впечатлениями о знакомстве с сыном мамы-библиотекаря (отец умер в 1930 году) он поделился с министром высшего образования Потемкиным. Тот пригласил Густава к себе на прием и после обстоятельного разговора предложил ему без экзаменов поступить на исторический факультет МГУ – для этого, правда, требовалось за один год пройти курсы 9-го и 10-го классов школы. Густав это обязательство исполнил.
Любопытная деталь: во время беседы министр поинтересовался, о чем мечтает мальчик. Густав произнес: «Побывать в Ленинграде, поработать в исторических архивах. Но мне негде там остановиться…» «Эта проблема решаемая», – заявил Потемкин. Через некоторое время Густав получил приглашение от ленинградских властей приехать и поселиться в комнате в роскошном доме № 26–28 по Каменноостровскому проспекту. Сюжет по нынешним временам – сказочный. Случайность – подумает кто-то, но, говорят, случайность есть проявление скрытой закономерности…
С выпускного школьного бала Густав отправился на вокзал. Утром 22 июня 1941 года он приехал в Ленинград. Дальше – война. Поступление в МГУ пришлось отложить. Из-за слабого зрения его комиссовали, но он фактически оказался «вольнонаемным» на военной службе – лектором в Политуправлении Северного флота. Выступал с докладами об исторических подвигах русского флота на кораблях и в береговых частях. Юного лектора периодически слушали и офицеры штаба Северного флота во главе с командующим флотом адмиралом Арсением Головко.
После окончания войны, не воспользовавшись имеющейся привилегией, Густав блестяще сдал вступительные экзамены на исторический факультет МГУ Завершив обучение, преподавал историографию и источниковедение в университетах Москвы и Ленинграда (и сегодня в свои 87 лет читает этот курс в Санкт-Петербургском государственном университете!), вел курс по военно-морской истории Инженерном училище им. Ф.Э. Дзержинского (его учениками были известные ныне всем морякам атомного подводного флота адмиралы Б.П. Акулов и М.М. Будаев).
Работу в вузах Густав Александрович совмещал с преподаванием в средних школах курсов истории и обществоведения. В конце 1970-х годов удостоился звания «Лучший учитель года Ленинграда» по своей специальности. Летние каникулы он всегда проводил вместе с учениками в путешествиях по стране, в пеших и шлюпочных походах. Исходил всю страну… Не случайно позже он станет почетным членом Географического общества России. Со знаменитой трибуны лекционного зала этого Общества им будут прочитаны 235 (!) лекций (с Л.Н. Гумилевым они «состязались»: у кого больше слушательская аудитория…).
Впечатления от путешествий помогут Г.А. Богуславскому в составлении комментариев к книгам-альбомам «Память России», «Памятники Поволжья», «Памятники Сибири». Его книга «Вечные сыны отчизны» была номинирована на Ленинскую премию. Он первым в Советской России опубликует исследование «Острова Соловецкие». Эта книга получила самую доброжелательную оценку Д.С. Лихачева и послужила поводом для их знакомства, переросшего в доверительные дружеские отношения. Густав Александрович – один из авторов идеи создания Всемирного клуба петербуржцев и один из его первых членов. Можно долго рассказать о заслугах Г.А. Богуславского в области исследования истории Санкт-Петербурга, но надо знать меру.
Несколько слов об этой книге. Она не является изложением истории Санкт-Петербурга в строго хронологической последовательности. Автор по собственному усмотрению коснулся отдельных событий, примечательных мест и персон, оставивших след в судьбе города на Неве.
Но фрагментарность изложения не мешает восприятию и пониманию замысла и идеи книги. Главная особенность очерков Г.А. Богуславского: даже рассказывая о многократно упоминавшихся другими знатоками моментах истории Санкт-Петербурга, он всегда находит что-то новое в фактологии или в совершенно неожиданном ракурсе, по-своему трактует, казалось бы, общеизвестное и общепринятое, нередко соединяя ассоциативными «мостиками» проблемы давних времен с реальностями современной России.
Совокупность предлагаемых очерков вполне может быть отнесена к работе в жанре «неизвестное об известном».
Очевидные достоинства предлагаемой книги – чистый и живой русский язык, проникновенная интонация, основательный анализ затрагиваемых тем (при «камерности» формата – очерки), ощущение безмерной любви автора к городу, ставшему для него родным.
Владимир Середняков
Начало
Государева дорога
Осударева дорога – священное место народного труда в далеком-далеком прошлом.
М. ПришвинПетербург родился при обстоятельствах, основанию нового города вроде бы совсем не способствовавших. Он был рожден в ходе войны, на самом театре военных действий, среди боев. И создание его было продиктовано в первую очередь нуждами войны.
Россия давно уже была удалена от морских побережий, замкнута в сухопутных границах. Черное море было как бы «внутренним озером» Османской империи, Турции, а Балтика – внутренним озером могучего тогда Шведского королевства. Территории, бывшие исконной частью Руси, входившие в состав Новгородской земли, места, по которым проходил не только древний «путь из варяг в греки», но и пути направленной на север новгородской средневековой канонизации, оказались отторгнутыми от России, стали отдаленной провинцией Швеции.
Великая Северная война России со Швецией, продолжавшаяся 21 год, была начата 28-летним царем Петром I в августе 1700 года. В начале войны задача сводилась к захвату какого-либо важного, существенного, пункта на берегу Финского залива – закрепиться здесь, получить жизненно необходимый России выход к морю – такова была задача, для решения которой наскоро собранные, обученные и вооруженные русские полки осадили важную шведскую крепость Нарву.
Здесь, под Нарвой, в ноябре того же года русское войско потерпело жестокое поражение от главных шведских сил, возглавляемых 18-летним королем Карлом XII. Собранная Петром «армия» практически перестала существовать. Другой бы, оплакивая потери, покорился судьбе, сложил руки – но не таков был Петр. Много лет спустя, называя нарвскую катастрофу «счастием», он писал, что после нее «неволя (небходимость действовать. – Г. Б.) леность отогнала и ко трудолюбию и искусству (т. е. к неустанной и серьезной, профессиональной деятельности. – Г. Б)… принудила».
И уже в следующем, 1701 году в Прибалтике были одержаны первые, пусть и незначительные в военном отношении, но важные сами по себе, успехи, летом 1702 года – новые.
Тут и возникает у Петра идея перейти от отдельных мелких «уколов» неприятелю к планомерному завоеванию важной операционной линии – реки Невы, напрямую выводящей в Финский залив. Задача была архисложной: операционную линию надежно держали две шведские крепости – Нотебург (бывшая новогородская крепость Орешек) в начале Невы, на острове, образованном двумя протоками, которыми река вытекает из Ладожского озера, и Ниеншанц – ближе к устью Невы, на правом ее берегу, при впадении в Неву реки Охты.
Пётр понимал, что островной Нотебург защищен водой и взять его атакой только с суши, хотя бы и при мощной артиллерийской поддержке, невозможно: нужен одновременный штурм и с суши, и с воды. Но военных кораблей для этого на Ладоге нет и взяться им неоткуда, хотя значительная часть побережья озера принадлежала России.
В. Суриков. Пётр I перетаскивает суда из Онежского залива в Онежское озеро в 1702 году. 1872 год
И тут у Петра возникает невероятная, грандиозная идея: переправить в Ладогу военные корабли, протащив их посуху из Белого моря… Так родилась затея прокладки «Государевой дороги».
План был грандиозный. И не только по необычности, даже невероятности самого замысла и значительности предполагаемых результатов, но и по объему разнообразных подготовительных работ. Предстояло подготовить – а это значило построить – и корабли, и саму дорогу.
Затевалась не частная, местная акция. Ее предстояло развернуть на огромной территории, и вовлекалось в нее множество людей. И задача сохранения этого предприятия в тайне от противника осознавалась как одна из важнейших. Взятие Нотебурга было важно не само по себе, а как начало освобождения исконных русских земель и овладения операционной линией реки Невы – прямого пути в Балтику Пётр еще годом ранее намеревался «достать по льду Орешек», но намерение «оное пресеклось»…
Теперь время наступило. 18 апреля 1702 года Пётр с двенадцатилетним царевичем Алексеем, с большой свитой и полками своей гвардии, Преображенским и Семеновским, покинул Москву и через месяц добрался до Архангельска. Неподалеку отсюда, в двинском селении Вавчуга, жители которого издавна строили парусные суда для морских плаваний местных поморов, были заложены два 12-пушечных трехмачтовых фрегата (длина их была по 21,5 м, ширина по 2,5, а осадка не достигала и 3 м). Названы они были «Святой Дух» (капитан Памбург) и «Курьер» (капитан Валрант) и в Троицын день торжественно спущены на воду («было торжество великое с пушечного стрельбою и потешными огнями»).
А через несколько дней, 8 июня, царь призывает двух своих особо доверенных людей – Ипата Муханова и Михаила Щепотева – и приказывает им приступить к исполнению «некоего ухищрения». Надлежит обследовать морской берег в районе Онеги и найти «ближайший и спокойный водяной и сухой путь» в направлении озер и рек Балтийского бассейна.
5 августа Пётр писал Федору Апраксину: «Мы с обоими полками только ветру ожидаем, который получа, пойдем на море до Нюхты, и оттоль, переправяся сухим путем на Онегу-озеро… и из того озера Свирью в Ладогу»…
А сержант Михаил Щепотев тем временем прокладывал «Государеву дорогу» через перешеек, отделявший Белое море от Онежского озера. В его подчинении было до 5 тысяч крестьян, согнанных из поморских вотчин Соловецкого монастыря, из Заонежья, Каргопольского и Боломорского уездов. Щепотев доносил царю, что был послан «для чистки дорожной» и для оборудования пристаней для фрегатов. Но на самом деле все было куда сложнее. Предстояло прорубить просеки, очистив их от камней, пней и обрубков, застлать гатями путь через болота и трясины, через коварные «мхи»; заготовлялись подводы для перевозки грузов, корабельного и воинского имущества, плоты для наведения плавучих мостов через многочисленные реки и речки на трассе, заготовлялся лес для устройства пристаней и настилки кладей, строились сараи на местах будущих ночовок («ямы»).
Трасса дороги была выверена точно. Она проходила в стороне от нечастых в этих местах малолюдных деревень и лишь частично совпадала с той древней дорогой, по которой продвигалась на север в XIV–XV веках новгородская колонизация и по которой иногда шли на Соловки богомольцы. Дорога шла через дебри и болота, через реки и рытвины, по склонам холмов – шла с поистине петровской прямолинейностью. И длина ее превышала 180 км.
В одной из старинных народных песен об этом подвиге говорится так: «По зыбям и трясовинам, по горам и водам, по мхам дыбучим и лесам дремучим лес рубили, клади клали, плоты и мосты делали». Достаточно сказать, что когда в 1821 году возник проект восстановления «Государевой дороги», подсчитали, что для этого понадобится привлечь не менее семи с половиной тысяч работников и три с половиной тысячи лошадей…
Работы начались в середине июня, а уже в начале августа Михаил Щепотев доносил царю, что «дорога готова, и пристань, и подводы и суда на Онеге готовы… а подвод собрано 2 тысячи и еще будет прибавка»…
В четверг 6 августа царь со свитой и полками гвардии «от города Архангельского учинил морем транспорт на 4 своих и на 6 нанятых голландских и английских кораблях» к Соловецким островам, куда и прибыли 10 августа.
Несколько дней пребывания в знаменитом монастыре были заполнены богослужениями и празднествами – нарочито громкими в целях дезинформации шведов. А 16 августа из Залива Благополучия, на берегу которого возвышаются стены Соловецкого монастыря, началось осуществление задуманного Петром «некоего ухищрения», коему суждено было перевернуть весь ход войны и завершиться выходом к Балтийскому побережью и основанием Петербурга. В час дня раздался сигнальный выстрел из корабельной пушки, «а после выстрела на всех кораблях, побрав из моря якори и распустив паруса, попутным ветром пошли… к новопостроенному на взморьи у Вардегоры корабельному пристанищу».
Расстояние в 85 миль по Белому морю было пройдено спокойно, флотилия достигла Вардегоры (в 15 верстах от старинного поморского селения Нюхчи). Полтора века спустя путешественник и писатель С. Максимов еще видел на месте той пристани в Вардегоре груду размытых водой камней.
Оба фрегата были разоружены, такелаж и рангоут сняты, а оголенные их корпуса поставлены на специальные сани с полозьями; под полозья подведены катки – каждый корабль тянули канатами 100 лошадей с подводчиками и 100 солдат.
На обычно пустынном беломорском берегу царило небывалое оживление: тысячи людей суетились, торопясь как можно скорее начать небывалый трудный поход.
Двинулись 17 августа. Шли десять дней. Выбивались из сил, страдали от ненастья, постоянных дождей, тянули корабли и грузы по кладям через болота, по просекам через лесные дебри, переправлялись через встречавшиеся на пути реки. Но ночам отдыхали под открытым небом на привалах – «ямах», где только для «особ» были приготовлены «зимушки», а все остальные просто согревались у костров на заранее приготовленных для этого дощатых помостах. Вековая тишина леса и «мхов» нарушалась шумом, производимым тысячами людей, в облачное небо поднимался дым сотен костров.
Остановок на «ямах» было девять – по числу ночей, проведенных в этом беспримерном походе. 27 августа, в четверг, на десятый день по отправлении из Вардегоры, прибыли в Повенец на северном берегу Онежского озера. Нелегкий путь, во время которого преодолели водораздел между Беломорским и Балтийским бассейнами (у Масельги), остался позади. «Святой Дух» и «Курьер» были спущены на воду, на них поставили рангоут, натянули такелаж, установили пушки – и побежали фрегаты по озеру. Мимо Заонежья, минуя Шуньгу и Толвую, мимо Кижей – на юг, к началу Свири, а потом по ней – в Ладожское озеро.
И совершенно неожиданно для неприятеля оказались корабли у Нотебурга – крепости, которую шведы считали неприступным оплотом своего владычества в этих краях…
Небывалый поход был закончен.
В конце сентября Нотебург был осажден – и с воды, и с суши, с берега, войсками фельдмаршала Бориса Шереметева. All октября 1702 года после яростной бомбардировки и ожесточенного штурма крепость была взята. Путь в Неву был открыт – и «Орех-крепость» переименовали в «Ключ-крепость». Нотебург стал Шлиссельбургом – ключом ко всем дальнейшим успехам в этом районе.
День взятия Нотебурга ежегодно отмечался как одна из главных дат всей Северной войны. Через 16 лет в этот день, будучи в Шлиссельбурге, Пётр напишет, что поздравляет с «сим счастливым днем, в котором русская нога в этих землях фут взяла и сим ключом много замком отперто».
Первым из таких «замков» была крепость Ниеншанц, в 12 км вверх по Неве от устья реки. И весной следующего 1703 года войска двинулись сюда от истока Невы, от Шлиссельбурга, по правому берегу реки.
Осада Ниеншанца была недолгой. 1 мая крепость капитулировала. Пётр переименовал ее в Шлотбург – «замок-крепость». Шлиссельбургский ключ точно подошел к этому замку.
Так завершилась история «Государевой дороги». Впереди были крупные и важные события. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Государева дорога – подвиг русских людей. Это была прежде всего трудная работа, потребовавшая огромного физического и психологического напряжения всех причастных к ней людей. Сверхчеловеческих усилий и, конечно, немалых жертв. Михаил Пришвин еще в начале XX века передавал записанные им слова местного старожила: «Отец, когда завидит Осудареву дорогу, непременно шапку снимает и скажет: что тут народу легло. Так наши отцы шапки снимали на священных местах».
Нынче дорога эта затерялась, она поглощена природой. Но память о ней осталась в народе как об одной из ярчайших страниц его истории. А в истории Петербурга – в особенности: ведь «Государева дорога» явилась непосредственной предшественницей нашего города, прологом всей его истории.
Морская столица
Когда благословил Бога поморския страны возвратити себе с и другими вновь завладеть – что было бы, аще бы не было готового флота, как бы места сии удержати, не токме что оборонитися…
Ф. Прокопович. «Слово похвальное о российском флоте». 8 сентября 1720 годаТысячи приморских городов раскинулись по берегам всех океанов и морей нашей планеты. Гигантские мегаполисы и маленькие рыбацкие городки – их объединяет не просто близость к воде, «причастность» к ней, а то, что эта прекрасная и таинственная стихия полностью определяет и судьбу этих городов и городков, и их историческое предназначение, и стиль мышления, мировосприятия, свойственный их жителям, и весь уклад повседневной жизни.
Многие такие города возникли и выросли как порты мирового значения, иные – как крупнейшие центры судостроения, некоторые – как важнейшие очаги морской науки и культуры, как хранители «морской памяти» человечества. А она, эта память, составляет одну из важнейших граней цивилизации…
Но есть ли среди этих тысяч приморских городов такие, которые заслуживают названия морской столицы своей страны? Ведь понятие это включает, вмещает в себя множество разнообразных функций: это и резиденция управления флотом, и его главная база, и порт, и место, где формируются национальная морская идеология и морская культура, и центр образования и воспитания моряков. И просто город, жизнь которого неразрывно связана с морскими традициями, с верностью им и гордостью ими.
Путешествуя по морской карте, вспоминая мировую историю мореходства, задумываясь над вековой судьбой крупнейших приморских городов, приходишь к выводу, что «морских столиц» в полном, «энциклопедическом», значении этого слова, объединяющих в себе самые разные смыслы и значения, почти нет. В одном городе – гигантский порт, в другом – великолепные верфи, в третьем – Адмиралтейство… А вот чтобы все вместе, в одной, неразрывной «связке», в теснейшем взаимовлиянии – такого примера почти нет…
