Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Однако, несмотря на харизму своего вождя, НСДАП сталкивалась с точно такими же проблемами, какие испытывало большинство мелких политических движений того времени: она не имела практически никакой аудитории вне Мюнхена и была вынуждена бороться за выживание с сотнями конкурирующих организаций, начиная с коммунистов и заканчивая монархистами. Находясь под пристальным надзором баварских властей, НСДАП испытывала огромные организационные трудности, которые были следствием того, что ее лидер надеялся одними своими речами решать все проблемы. Партию раздирали глубокие противоречия между ее руководителями[22], и она постоянно нуждалась в средствах. «Довольно часто, – вспоминал Курт Людеке, – когда требовалось расклеить афиши с объявлениями о предстоящих собраниях, посвященных изменению ситуации в мире, у нас не было денег, чтобы купить клей». Наконец, даже то, что, казалось бы, составляло ее силу, потенциально было источником слабости НСДАП: 5000 членов СА, запугивавших противников и отличавшихся в уличных схватках, находились в подчинении капитана Эрнста Рёма и лейтенанта Клинтцша, которым Гитлер не очень-то доверял[23].

Именно в тот момент появление Геринга должно было показаться даром провидения фюреру, поскольку у него появлялась возможность разом решить несколько проблем: имея боевой опыт и способность увлекать за собой людей, Герман Геринг к тому же был прекрасным инструментом для того, чтобы вернуть в лоно партии ту силу, которая грозила превратиться в милицию, находящуюся исключительно под влиянием капитана Рёма. Кроме того, за Геринга были престиж бывшего командира эскадры «Рихтгофен», награды, цветущий вид и склонность к полноте. Именно все это и стало причиной восторга Гитлера, который он высказал своим соратникам после ухода посетителя: «Великолепно! Герой войны, заслуживший крест “За заслуги”. Вы понимаете? Это же фантастический фактор для пропаганды! Кроме того, у него много денег, и он не будет стоить мне ни гроша!»

У Германа Геринга было много денег? Как всегда, Гитлер принял желаемое за действительное… На самом же деле славный авиатор и периодически возобновлявший обучение в университете студент Геринг жил лишь на средства своей любовницы, которая сама существовала на подачки мужа! Но поскольку шведская крона оставалась твердой валютой, а немецкая марка полностью обесценилась, пара все еще могла вести более чем достойный образ жизни, ездить на автомобиле «Мерседес-Бенц», любовники даже купили небольшую виллу в Оберменцинге, богатом пригороде Мюнхена. Тем временем Карин все-таки смогла добиться от Нильса фон Канцова согласия на развод, который и прошел полюбовно несколько месяцев спустя. Когда последнее препятствие было преодолено, любовь могла праздновать победу: 3 февраля 1923 года в мэрии Оберменцинга Карин и Герман соединили свои судьбы навечно в присутствии матери Германа, его обеих сестер и его брата Альберта. На церемонии бракосочетания присутствовала и одна из сестер невесты – Фани[24]. Там было также много приятелей Германа из эскадрильи «Рихтгофен», которых привел с собой верный Боденшац. А те, кто не смог принять участия в церемонии, прислали коллективное послание, с такими вот словами: «Мы всегда говорили: наш Геринг пойдет дальше других». Это было предсказание, которое сбылось, превзойдя всякие ожидания…

После трехнедельного свадебного путешествия, неминуемо приведшего молодоженов в шале близ поселка Байришцелль, пара вернулась в Мюнхен и начала трудиться. Работа Карин состояла в основном в посещении всех распродаж и всех местных антикваров с целью как можно лучше обставить новое жилище. Она сделала это с большим вкусом, а на втором этаже установила свою маленькую белую фисгармонь. Герман же с энтузиазмом окунулся в партийную работу. Начиная с весны 1923 года его вилла в Оберменцинге стала местом проведения бесконечных совещаний с участием Гитлера и его главных помощников – Эккарта, Эсера, Амана, Гесса, Розенберга и Ганфштенгля. «Геринг, – вспоминал последний, – оборудовал в подвале нечто вроде уголка заговорщиков в готическом и германском стиле».

Следует отметить, что экономическая и политическая ситуация в стране играла на руку заговорщикам: в январе 1932 года за доллар давали 10 400 марок, а в феврале уже 50 000. С другой стороны, поскольку Германия все еще не могла выплатить репарации, в начале 1923 года в Рейнскую область были введены пять французских и одна бельгийская дивизии. Это вызвало во всей стране огромную волну возмущения, которую Гитлер решил превратить в восстание, чтобы двинуться во главе недовольных сограждан на Берлин. Как поступил Муссолини, недавно захвативший Рим. Но для того, чтобы эти мечты стали реальностью, требовалось заручиться поддержкой баварских властей – или, по крайней мере, их нейтралитетом – и войти в союз с другими местными националистическими лигами, такими как «Знамя рейха», «Союз Родины» или «Боевой союз Нижней Баварии», а главное – как всегда – получить новые субсидии, чтобы успокоить старых кредиторов… Вот эти-то вопросы и обсуждали постоянно сподвижники Гитлера по ночам в подвале дома в Оберменцинге[25] до самой зари с литровой кружкой пива в руке, этим непременным атрибутом серьезного разговора между уважающими себя мюнхенцами.

Однако именно это слегка задевало чувство респектабельности хозяина дома. Ганфштенгль писал: «Геринг выказывал насмешливое презрение к окружавшей Гитлера маленькой группке баварцев, которых он считал пьяницами и гуляками с ограниченными провинциальными интересами». Ганфштенгль мог бы еще добавить, что Геринг считал Гесса ненормальным, Розенберга – сумасбродным идеологом и говорил им это в лицо без всякого стеснения, что и объясняет, кстати, их тайную лютую ненависть к нему[26]. Но критика Германа Геринга совсем не касалась фюрера, чьи политические горизонты охватывали европейский континент. Не обращал он внимания и на его предрассудки. Действительно, в ходе бесконечных монологов Гитлер говорил о реванше за проигранную войну и о возмездии Франции, о нападении на Россию с целью захвата зерновых хранилищ на Украине[27], о захвате Чехословакии и овладении заводами «Шкода». В своих расчетах он не учитывал США и при этом постоянно цитировал Наполеона, Клаузевица и Фридриха Великого. Наконец, он постоянно ругал социалистов, коммунистов, франкмасонов, католиков, а в первую очередь евреев, которых обвинял в развязывании мировой войны, в осуществлении большевистской революции, в поражении 1918 года, в экономическом разорении Германии и в глобальном заговоре с целью захвата всего мира…

Как же мог Геринг молча выслушивать подобный бред? Неужели он был в таком же состоянии, в каком оказалась на одном из выступлений Гитлера Винифред Вагнер, которая позже вспоминала: «Голос Гитлера становился все глубже, и мы все вокруг него превратились в птичек, очарованных музыкой его слов, на содержание которых не обращали ни малейшего внимания»? Мало того что по своей комплекции Герман Геринг никак не мог походить на какую бы то ни было птичку, трудно себе представить, что человек с умственным развитием значительно выше среднего уровня[28] мог до такой степени потерять чувство реальности. Но при этом надо помнить о пресловутом гипнотическом воздействии речей Гитлера, учитывать большие пробелы в исторической культуре, в экономических и политических знаниях студента-дилетанта Германа Геринга. А главное, не забывать, что этот человек дела нарочито игнорировал идеологию, теорию и риторику. Он сам однажды сказал: «Я присоединился к НСДАП именно потому, что это была революционная партия, а не из-за всей этой идеологической болтовни». Наконец, следует помнить о том, что заявления о реванше и обличительные речи, направленные против социалистов, французов, республиканцев и евреев, звучали в то время в Германии повсюду, и Гитлер отличался от других ораторов только своим красноречием и использованием ругательств. Однако для Геринга, как и для многих других, красноречие затмевало ругательства…

Но ведь была еще и Карин, которая оказывала на Германа большое влияние. Ее высочайшая образованность могла бы превозмочь безумное влияние экзальтированного австрийского ефрейтора. Увы! Как и большинство женщин того времени, Карин Геринг сразу же попала под очарование этого странного соблазнителя, которого она считала галантным, непредсказуемым и юморным мужчиной. Именно таким Гитлер и был в присутствии молодых красивых женщин. Кроме того, Карин видела в нем человека, которому суждено спасти Германию, и хотела при этом обеспечить карьеру мужу. Она даже приняла программу национал-социализма, не особенно при этом задумываясь над самыми темными и самыми противоречивыми ее положениями. Мистицизм и несколько наивный романтизм Карин в сочетании с посредственным знанием немецкого языка привели к тому, что она весьма благосклонно восприняла все угрозы фюрера, даже когда он объявил, что все евреи в Германии должны быть устранены[29]. Кроме того, домашнее воспитание Карин сделало ее весьма терпимой ко всем тезисам о превосходстве северных народов и арийской расы над остальными.

С того времени эта графиня наивно и добровольно стала считать для себя честью участвовать во всех собраниях и маршах членов национал-социалистской партии, что, кстати, давало ей пьянящее ощущение того, что она играет особую роль в важных событиях, о чем Карин мечтала с детства. Со своей стороны, Гитлер, этот гениальный пропагандист, незамедлительно оценил всю ценность вовлечения в ряды возглавляемого им движения такой знатной женщины как Карин Геринг, вхожей в высшей свет. Он даже назвал ее «талисманом партии», что графиня восприняла как комплимент… Но хотя Карин казалась ему такой же полезной, как и ее муж, фюрер относился к ним предвзято. Эрнст Ганфштенгль вспоминал: «Гитлер зашел к нам как-то поздним вечером, после того как побывал в гостях у Герингов, и стал изображать эту пару в присутствии моей жены. “Там настоящее любовное гнездышко, – рассказывал он. – Только и слышишь: "Герман, дорогой"”, – сказал он, имитируя чересчур влюбленный голос Карин. А потом добавил с насмешливой сентиментальностью: “У меня никогда не было такого дома, и никогда не будет”». Тут, естественно, нельзя исключать глубокой зависти со стороны Гитлера: Геринг, который был на три года моложе него, воздушный ас, всеми любимый в недавнем прошлом, имевший огромное количество наград, живший явно небедно, имел еще и жену благородных кровей, привлекательную и желанную женщину. Сам же он – бывший безвестный ефрейтор, непризнанный художник, неудавшийся архитектор – жил в комнатке площадью 9 квадратных метров без всякого отопления и слыл закоренелым холостяком, обладавшим ненормальной сексуальностью…

Неужели ни один человек в мире не мог остановить Германа Геринга на краю пропасти той весной 1923 года? По меньшей мере один мог, его младший брат Альберт Геринг, но его влияние оказалось весьма незначительным. Вкусивший все тяготы окопной жизни на Сомме и не познавший славы, в отличие от старшего брата, Альберт в 1918 году был тяжело ранен в живот и уволен из армии в звании лейтенанта. Вернувшись в Мюнхен, он долгие месяцы жил впроголодь в обстановке политической нестабильности, воцарившейся после заключения перемирия. В начале 1920 года Альберт поступил в Политехнический университет Мюнхена, желая стать инженером-механиком. Человек умеренного темперамента, он не дал себя втянуть в крайне экстремистское движение, которое господствовало в университете: Альберт Геринг сразу же почувствовал нечто демоническое и разрушительное в речах Адольфа Гитлера. Когда он рассказал об этом Герману, тот сказал, чтобы он «не лез в государственные дела и даже не занимался историей, поскольку ничего не понимает в политике». Альберт настаивать не стал, но близким своим признался: «Мой брат сошелся с этим негодяем Гитлером. Если он продолжит это, то плохо кончит». Лучше и не скажешь…

Но все было напрасно… Вихрь истории подхватил Германа, и он с энтузиазмом принялся выполнять поставленную ему Гитлером задачу: превратить СА в мощное военизированное формирование, полностью подчиненное нацистской партии и ее вождю. Впоследствии Геринг скажет: «С самого начала я старался ввести в штурмовые отряды членов партии, молодых идеалистов, чтобы они посвящали этому все свое свободное время и отдавали всю свою энергию. […] Затем я стал набирать рабочих». Действительно, он вовлек в ряды СА докеров, конторских служащих, токарей, разнорабочих, крестьян, студентов, ремесленников и безработных, и те присоединились к уже проходившим воинскую подготовку молодым активистам, бывшим военным, членам различных подразделений «Добровольческого корпуса» и уголовникам. Этому разношерстному воинству Геринг постарался привить высокий дух коллективизма, что потребовало большой отдачи; спустя несколько лет он так написал об этом: «Я часто бывал на работе до 4 часов утра, возвращался в кабинет в 7 часов. У меня не было ни минуты отдыха».

На самом деле Геринг ведал большей частью набором, агитацией и пропагандой. Обучением терпеливо и со знанием дела занимался его помощник, лейтенант Хоффман. Но почести, как правило, достаются тем, кто чаще показывается на глаза начальству, а это Геринг умел делать лучше других… Как бы там ни было, результаты не замедлили себя ждать: вскоре по улицам всех городов Баварии шествовали отряды штурмовиков, четко держащие строй. На них были фуражки с козырьками, коричневые рубашки со свастикой на рукаве: черный крест на белом фоне. Пусть они пока были не вооружены, но их хорошо обучили владеть оружием. И все знали, что капитан Рём мог «позаимствовать» у рейхсвера ружья и пулеметы сразу же, как в них появится необходимость. Чтобы не провоцировать армию, младшему командному составу и руководителям СА присваивались специальные звания: шарфюрер, штурмбанфюрер, оберштурмбанфюрер, штандартенфюрер и группенфюрер[30], а рядовые штурмовики были сведены в штандарты (полки) по 4000 человек в каждом.

К апрелю 1923 года в рядах СА числилось уже 11 000 человек – это целая кадровая дивизия, – и Геринг провел один из полков по улицам Мюнхена. Карин описала это шествие в письме своему сыну Томасу с характерным для нее простодушным энтузиазмом: «Твой второй отец организовал торжественное шествие молодых немцев перед своим фюрером, и я увидела, как загорелись его глаза, когда он смотрел, как они маршировали. Любимый[31] так много с ними работал, так вдохновил своей смелостью и героизмом тех, кто совсем недавно были разношерстной толпой, могу признаться, довольно мрачными типами, что они превратились в объединение восторженных крестоносцев, готовых маршировать по приказу фюрера, чтобы освободить эту несчастную страну. […] По окончании парада фюрер пожал руку любимому и сказал мне, что если бы он признался, что по-настоящему думает об этой подготовке, у любимого от гордости раздулась бы голова. Я ответила, что моя голова и без этого уже раздулась, настолько я горда. Он поцеловал мне руку со словами: “Такая красивая голова, как ваша, никогда не может раздуться”. Возможно, это был неуклюжий комплимент, но мне он доставил удовольствие».

Однако впечатленная Карин была далека от реальности, причем весьма зловещей, поскольку «восторженные крестоносцы» без колебаний ввязывались в драки на собраниях коммунистов или социалистов, а Геринг даже отправил своих коричневорубашечников в редакцию партийной газеты «Фёлькишер беобахтер», чтобы воспрепятствовать аресту ее главного редактора Дитриха Эккарта. Это было явной демонстрацией силы, попыткой помешать исполнению судебного предписания об аресте Эккарта и припугнуть власти. Но нацисты теперь чувствовали себя достаточно сильными, чтобы осмеливаться на подобные действия…

Следует признать, что события весны 1923 года играли им на руку. Франко-бельгийская оккупация Рура вызвала в Германии волну народного гнева, и население Рурской области по призыву правительства рейхсканцлера Куна стало оказывать оккупантам «пассивное сопротивление». В это время германское государство взяло на себя выплату заработной платы бастовавшим рабочим Рурского региона, но вскоре экономическая ситуация обострилась катастрофически из-за простоя производства и резкого обесценивания денег.

Когда коммунисты вошли в правящую коалицию земель Саксония и Тюрингия, инфляция нарастала скачкообразными темпами: если в феврале один доллар стоил 50 000 марок, то в марте уже 80 000, в апреле – 95 000, а в мае – 120 000. С этого момента все сбережения среднего класса начали таять, как снег на солнце, а рабочим, служащим и пенсионерам, не имевшим никаких средств на пропитание, приходилось буквально заботиться о выживании. В сложившейся ситуации значительно ослабли позиции правительства рейхсканцлера Куно и заметно выросла популярность экстремистов всех мастей, в том числе НСДАП. В конце весны 1923 года эта партия насчитывала в своих рядах уже 35 000 членов в Мюнхене и 150 000 в земле Бавария… Теперь уже Гитлеру хотелось как можно скорее перейти к действию, чтобы сбросить с постов «ноябрьских преступников»[32] и захватить власть в Берлине.

Очень сложная обстановка в Баварии способствовала ему: дело в том, что баварцы, в большинстве своем католики, стоявшие на позициях регионализации, в принципе были против ратовавших за централизм протестантов Берлина, где социалистические руководители страны вступили в союз с коммунистами, опустошившими Баварию в 1919 году. Именно поэтому власти Мюнхена с распростертыми объятиями встретили националистические движения, попросившие пристанища в этой земле. А премьер-министр Баварии Густав фон Кар видел в Адольфе Гитлере, несмотря на то что побаивался «этого нахального австрияка», потенциального союзника в своем противостоянии берлинским властям[33]. То же, что фон Кар был не только сепаратистом, но и монархистом[34], еще больше запутывало и без того сложную ситуацию… Что касается его преемника фон Книлинга, тот так боялся перехода власти в руки левых сил, что вообще отказывался предпринимать какие-либо действия против НСДАП. Одним из тех людей, кто поддерживал сепаратистскую программу фон Кара, был командующий военным округом рейхсвера в Баварии генерал Отто фон Лоссов; его преданность Веймарской республике периодически ослабевала, и в эти продолжительные периоды он планировал свергнуть социалистическое правительство в Берлине и установить в стране военную диктатуру. Так вот, генерал фон Лоссов, также видевший в Гитлере потенциального союзника, позволял рейхсверу поставлять оружие отрядам СА, а своему начальнику Хансу фон Зеекту представлял фюрера как «политического пророка». Если ко всему этому добавить, что добрая половина баварских функционеров, судейских и полицейских чиновников относились к Гитлеру весьма благожелательно, что три четверти мюнхенской тайной полиции поддерживали его, что министр юстиции Баварии Гюнтер был тайным сторонником фюрера и что содействие Эрнста Пенера, шефа городской полиции Мюнхена, помогало Гитлеру срывать все попытки министра внутренних дел Швейера арестовать его или выслать из земли, то становится понятно, почему фюрер решил, что может переходить от слов к делу без особого риска…

Демонстрация силы была намечена на 1 мая 1923 года. Гитлер хотел помешать социалистам провести их традиционную манифестацию на улицах Мюнхена и 30 апреля попросил у фон Лоссова разрешение провести парад отрядов СА и других военизированных подразделений НСДАП. Но командующий баварским округом рейхсвера категорически отказал ему в этой просьбе вместе с полковником фон Шайссером, начальником баварской полиции. Они дали фюреру понять, что прикажут стрелять по любому шествию, которое будет нарушать общественный порядок. Но Гитлер уже отдал сигнал сбора утром следующего дня, и в Мюнхен начали стекаться штурмовики со всей Баварии. Было поздно приказывать им возвращаться по домам, поскольку это грозило потерей авторитета… Поэтому утром 1 мая несколько тысяч членов СА с оружием, взятым Рёмом с воинских складов, собрались на учебном плацу в Обервизенфельде. Перед ними стояли фюрер в стальном шлеме и Геринг в сверкающей наградами парадной форме. Но около полудня появился Рём с двумя подразделениями армии и полиции, которые окружили учебный плац. Фон Лоссов рекомендовал Рёму передать Гитлеру требование отменить парад и незамедлительно сдать оружие, в противном случае «он ответит за последствия».

Некоторые из руководителей СА, в частности Грегор Штрассер и подполковник Крибель, предложили применить силу и обезоружить окруживший их малочисленный отряд. Но разочарованный Гитлер внезапно отказался от выступления, и после обеда штурмовики сдали оружие на военные склады и разошлись. Это стало поражением без боя, настоящим публичным унижением, и многие обозреватели принялись предсказывать, что НСДАП от этого удара больше не оправится. Да и сам Гитлер, казалось, подтверждал это предположение: в течение последовавших месяцев он сел себя очень сдержанно, а на лето уехал в горы в Берхтесгаден. Его помощники продолжали периодически собираться на вилле Геринга в Оберменцинге, где перекраивали мир в ожидании наступления лучших времен… Для Геринга конец того лета был омрачен дважды: 28 августа в возрасте пятидесяти семи лет внезапно умерла его мать Франциска, а Карин, настоявшая на своем присутствии на похоронах, сильно простудилась и слегла с воспалением легких.

Тринадцатого августа в Берлине на посту рейхсканцлера Куно сменил лидер Немецкой народной партии Густав Штреземан[35]. Никто не ставил и девальвированной марки на то, что новое правительство протянет долго в стране, где «пассивное сопротивление» разрушило экономику и вызвало беспрецедентное падение стоимости национальной валюты: в августе доллар стоил 4 620 455 марок, а в сентябре уже 98 860 000 марок… Недовольство было всеобщим, участились призывы к забастовкам, коммунисты грозили захватом власти в Саксонии и в Тюрингии, а французы поощряли сепаратистское движение в Рейнской области. Гитлеру все происходящее снова позволило выйти на политическую авансцену: в течение лета он заручился активной поддержкой генерала Людендорфа, его партия получила значительную финансовую поддержку от ряда немецких промышленников и некоторых богатых поклонниц[36], а также от многочисленных симпатизировавших ему швейцарцев и чехов. А сам фюрер, охваченный неким приступом мессианства, стал с тех пор говорить своему окружению, что он «войдет в Берлин, как Христос вошел в храм Иерусалима, и изгонит оттуда всех торгашей». Второго сентября в ходе большого митинга националистов в Нюрнберге, посвященного «Немецкому дню», Гитлер присутствовал на параде вместе с генералом Людендорфом и принцем Людвигом Фердинандом Баварским. Там он произнес весьма выразительную речь, желая сгладить ужасное впечатление от неудачи 1 мая. По окончании митинга НСДАП договорилась о союзе с тремя полувоенными организациями: «Союз Родины», группа Россбаха (одно из формирований «Добровольческого корпуса») и «Знамя рейха». Так образовался «Немецкий союз борьбы». Общее военное руководство должен был отныне осуществлять подполковник Крибель, но спустя три недели Адольф Гитлер по наущению Рёма принял на себя «политическое руководство». В результате его влияние значительно усилилось, а последовавшие вслед за этим политические события очень скоро дали ему возможность это продемонстрировать…

Дело было в том, что 26 сентября 1923 года канцлер Штреземан объявил об окончании пассивного сопротивления французам и о возобновлении репарационных выплат. Этот вполне оправданный с экономической и политической точек зрения шаг вызвал гнев всех националистических движений Германии. В газете «Фёлькишер беобахтер» Гитлер разразился оскорблениями и пообещал провести четырнадцать собраний, в ходе которых собирался разоблачить предательство берлинских властей. Последовавшая националистическая агитация вызвала настоящую цепную реакцию: баварское правительство назначило бывшего премьер министра фон Кара «генеральным комиссаром» земли, и в его руках оказалась сосредоточена вся исполнительная гражданская и военная власть. Фон Кар начал с того, что запретил собрания НСДАП, о которых объявил Гитлер, и продолжил укреплять личную власть над располагавшимися в Баварии частями рейхсвера. Это грозило учреждением диктатуры и отделением Баварии, и по просьбе рейхсканцлера Штреземана президент Эберт ввел в стране чрезвычайное положение. Согласно статье 48 Конституции Веймарской республики, вся исполнительная власть перешла к министру обороны Отто Гесслеру и командующему рейхсвером генералу фон Зеекту, и те начали восстанавливать порядок в стране. Для начала командующему 8-м (баварским) военным округом генералу фон Лоссову было приказано закрыть все типографии газеты «Фёлькишер беобахтер». Тот отказался выполнять это распоряжение и заявил, что приказы ему могут отдавать только власти Баварии. С этого момента у Берлина выбора больше не осталось, и 20 октября фон Лоссов был смещен со своего поста, а на его место назначен генерал фон Крессенштейн. Но именно тогда и суждено было сбыться наихудшим опасениям центрального правительства: фон Кар заявил, что генерал фон Лоссов остается во главе вооруженных сил Баварии, потребовал отставки правительства Штреземана и сконцентрировал войска на границе Баварии и Тюрингии. Ситуация грозила разрывом между берлинским правительством и властями Мюнхена, где к тому времени всем распоряжался триумвират в лице фон Кара, фон Лоссова и полковника фон Шайссера, начальника полиции земли Бавария.