Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

– Да нет, откуда? – пренебрежительно пожал плечами Арнольд. – Яхта его дружка, который сейчас сидит в Стамбуле и разводит всякие нудности, чтобы таможенные сборы за свои макли не платить. У нас же такие правила, что даже честный человек вынужден иногда становиться контрабандистом, а уж нечестному сам бог велел. В любом случае ситуация такая, что яхта принадлежит турецкоподданному – нет, серьезно, совсем даже не папе Остапа Бендера! – к которому у наших внутренних и внешних органов пока нет никаких претензий. И даже если я буду точно знать, что Москвитин… это Кирюха, ты понимаешь? – уже держит на ней перстень, ни Рудько, ни кто-то чином выше не смогут к яхте даже причалить на своем милицейском катере. Не говоря уже о том, чтобы устраивать на ней обыск! Тем паче, что этот перстень – просто цацка с совершенно невероятной, фантастической историей, но отнюдь не предмет государственной важности, чтобы из-за него начать потрошить имущество иностранного гражданина. У меня-то мыслишка какая была? Рудько держит Кирюху хотя бы трое суток, я за это время нахожу способ попасть на яхту и сунуть шнобель в самые укромные места. Особенно во встроенный шкаф с музыкой. Я примерно представляю себе, где он может что-то прятать…

– Как ты это можешь представлять? – недоверчиво спросила Алёна.

– Ну… понимаешь, – продолжал Арнольд, – когда враждуешь с человеком всю жизнь, со студенческих лет, постепенно узнаешь его так же хорошо, как себя.

– А почему ты враждуешь с ним всю жизнь, со студенческих лет? – спросила Алёна.

– Спроси у Шерлока Холмса, почему он враждовал с профессором Мориарти!

– А они учились в одном институте? – усмехнулась Алёна. – А кстати, ты заканчивал что? Ах да, цирковое училище, я помню!

– Не только, я еще и универ закончил, радиофак, и этот типус тоже, но он вечно хвосты подчищал, а я учился на «отлично», защитился с блеском, даже собирался в аспирантуру поступать, но попал в одну темную историю, выбрался из нее только благодаря своей смекалке и понял, что так жить интересней.

– Как – так?

– Ну, так… смекалисто. Я работал в охранном агентстве, потом стал частным детективом.

– Я понимаю, что это интересно и опасно, – задумчиво проговорила Алёна. – А чего больше? Интересного или опасного?

Они медленно шли по Греческой. Витрины были освещены, но улица казалась Алёне удивительно тихой. Слышно было, как листья платанов шелестят под ветром. Оказывается, Одесса вовсе не была типичным портовым городом, где на каждом углу кипела бы ожидаемая ночная жизнь. Впрочем, Алёна отнюдь не страдала от ее отсутствия.

– Да как тебе сказать… – медленно проговорил Арнольд, подхватывая ее под руку и придерживая, потому что откуда ни возьмись вдруг вылетел мотоцикл, на миг замер рядом с ними, словно встал на дыбы, и с ревом понесся по Екатерининской.

– Ох! – Алёна так и вцепилась в его руку. – Я подумала… вдруг… ты понимаешь?

– Да нет, Кирюха сейчас в «Папе Косте», ты ж видела.

– Кирюха – это значит, Кирилл? – медленно проговорила Алёна. – Красивое имя.

– Да он и сам красавец, – передернулся Арнольд. – Вернее, красавчик.

Кирилл… когда-то у нее был скоропалительный роман с одним Кириллом, приехавшим из-за границы, чтобы найти фамильные драгоценности[18]. Но вовсе не вспомнив о минувших днях она сейчас зацепилась за это имя. Та блондинка в черно-серебристом платье и золотых туфлях… ей позвонил какой-то Кирилл. Скорее всего, именно его имел в виду Арнольд. Девушка была очень удивлена, что этот Кирилл приезжает – наверное, знала, что он задержан, не ждала, что сможет так быстро выбраться на свободу.

«Хм, странные какие-то отношения», – подумала Алёна. Твой мужчина попадает в тюрьму, а ты идешь на милонгу… С другой стороны, может быть, он не ее мужчина, учитывая, что она явно пыталась дозвониться еще кому-то другому. Не ее мужчина, а просто партнер по танго в желтом костюме.

Ну и прикид… вызывающий, мягко говоря. В таком виде идти что-то грабить, тем паче музей – это просто глупо. Незамеченным трудно остаться!

Но было еще что-то, связанное с этим желтым костюмом. Только Алёна не могла вспомнить, что.

Ну и ладно. Если важно, вспомнится само собой в нужное время. А если не вспомнится – значит, неважно. И вообще, какое значение может иметь цвет чьего-то там костюма?

О! Вспомнила! Когда она сегодня впервые увидела на Привозе Жору, рядом с ним был какой-то высокий мужчина в светло-желтом костюме. Правда, его звали не Кирилл, а Алик, и ему почему-то очень не нравилось, что его так называют. Значит, не он. Однако не странно ли, что у Жоры двое знакомых в желтых костюмах?

Наверное, нет. Желтый цвет летом всегда моден, особенно в Одессе.

К тому же, с Аликом Жора только сегодня встретился после долгой разлуки, а с этим Кириллом, видимо, отношения теплые и доверительные. Жора пришел на Лонжероновскую посмотреть, размажет Кирилл по стенке докучливого частного детектива или нет. А вечером, зная, что приятель в милиции, вывел на милонгу даму его сердца. Какой преданный кавалер-сервент, ну прямо Венеция восемнадцатого века!

А впрочем, – Алёна ехидно усмехнулась, – не исключено, что Жора не столь уж верный сервент. Может, он просто воспользовался отлучкой приятеля и начал клеиться к его даме? И теперь, когда танда прекрасного Ди Сарли закончилась, на танцполе происходит сцена, воспетая в известной песенке «На Дерибасовской открылася пивная»…

А вот, кстати, о Дерибасовской!

Они уже приближались к этой улице, и мысли Алёны перешли от досужих домыслов на более волнующую стезю. Проще говоря, она задумалась о том, куда они с Арнольдом, собственно, направляются. После таких-то поцелуев… после того, как он искал ее в гостинице, а потом увел с милонги… после всего такого девушка (ну, не слишком-то девушка, но не в том суть!) вправе ожидать если не предложения руки и сердца, то, во всяком случае, приглашения отправиться в постель с этим мужчиной. Алёна против этого ничего не имела, потому что находила известную романтику в случайных связях, но две вещи, бесспорно, охлаждали ее пыл. Во-первых, предложения предаться страсти, переспать или хотя бы потрахаться сделано не было. Конечно, оно могло последовать с минуты на минуту, однако где этому чаемому мероприятию предстояло произойти? Путь-то их лежит прямиком к отелю «Дерибас»… Неужели Арнольд рассчитывает на то, что Алёна позовет его к себе в номер? О нет… Никакой плотский голод не заставит ее рискнуть попасться на глаза Оксане с мужчиной, который явно идет к ней ночевать! Такой компромат!

– Слушай, – вдруг проговорил Арнольд, – Алёна, я хотел сказать, что… может быть… как ты думаешь…

Алёна встрепенулась было, но напрасно: в кармане джинсов Арнольда зазвенел мобильник.

– А, застрелитесь вы все! – смешно разозлился Арнольд, доставая телефон. – Ну кому я нужен?! Ночь на дворе! Может, я сплю! И, может, я сплю не один!

Алёна невольно прыснула. Ага, кажется, намерения этого мужчины все же вырисовываются…

– Алло, – сказал он раздраженно, – кто это? Жена?

Алёна вскинула брови. Очень интересно…

– Чья жена?! – удивленно спросил Арнольд. – Ах, Боры Мазура… Ну конечно, я отлично помню, что Бора Мазур – племянник Юлия Матвеевича, но только я не понимаю, почему вам в одиннадцатом часу ночи захотелось мне сообщить, что у него есть-таки племянник Бора Мазур?

Поскольку имя Боря, Бори Арнольд произносил совершенно по-одесски: Бора и Боры, – Алёна откровенно хихикнула, но тут же осеклась, потому что Арнольд встревоженно воскликнул:

– Где Юлий Матвеевич? В больнице? С сердечным приступом?! Состояние тяжелое? Где? В частной клинике Борисоглебского? Да, я буду.

Он выключил телефон и порывисто обнял Алёну:

– Ты слышала?

Алёна кивнула, уткнувшись ему в плечо и удивляясь своему острому разочарованию. Вот никогда не надо ни о чем мечтать! А она, как всегда, себе уже намечтала всякого-разного! Ну и зря!

– Юлий Матвеевич – это Батман. Тот самый владелец украденного перстня. Я не могу не пойти к нему, потому что отчасти я виноват во всей этой истории. Ведь это я убедил его выставить коллекцию! Ох, как все нелепо… Пока шли, я все время мечтал… – Он не договорил и только провел губами по Алёниному виску. – Понимаешь?

– Я тоже мечтала, – тихо призналась она. – Слушай, а эта клиника Борисоглебского далеко отсюда?

– Не очень, на улице Пастера, возле Украинского драматического театра, а что?

– Да мне спать еще не очень хочется. Может быть, я тебя туда пока провожу? И ты мне расскажешь, что там случилось вообще, в музее. Хорошо?

Арнольд посмотрел задумчиво, потом улыбнулся:

– Хорошо. Мне так не хочется с тобой расставаться, если бы ты знала! И если там с Батманом не столь уж все страшно, может быть… может быть еще… – Он не договорил, улыбнулся и снова быстро поцеловал Алёну: – Пошли скорей. Ну, слушай.

* * *

Очень не хотелось Марии Васильевне возвращаться в Петербург, однако пришлось. Семен Михайлович был произведён в генерал-майоры свиты Его Величества. Впрочем, вскоре Мари смогла убедиться, что ее высокое положение и титул заставили самых ярых сплетников прикусить языки. Пожалуй, только ее воображение было повинно в том, что иногда ей слышался насмешливый шепоток или чудилось, будто поспешно поднятый веер прикрывает коварную ухмылку. И она изо всех сил старалась держаться так, чтобы ни у кого не возникало желания попрекнуть ее прошлым даже за глаза. А о том, чтобы пуститься во все тяжкие, даже и речи быть не могло! Более того – она даже стыдила себя за то, что совершала рискованные вылазки в палатку Барятинского! Это безумие – так рисковать! Просто безумие! Не иначе, в этом виноват перстень, который неведомым образом внушил ей уверенность в безнаказанности и вседозволенности, а также успехе любых ее проказ, даже самых опасных.

Мария Васильевна перешагнула за тридцать, но продолжала поражать окружающих своей несколько тяжеловесной, чрезмерно яркой, но все же безусловной красотой. Вокруг нее вечно увивались какие-нибудь влюбленные мужчины, но если в прежние времена она вовсю кокетничала и откровенно давала понять кавалерам, что эта крепость отнюдь не окружена неприступными оборонительными сооружениями, то теперь нетрудно было угадать, что даже и приступать к штурму не стоит. И хоть каждый кавалер, если он не был слепым, глухим или вовсе уж глупым, понимал, что напрасно потратит силы и надсадит чувства, желающих делать это не убавлялось. Непрекращающиеся ухаживания мужчин весьма улучшали настроение Марии Васильевны! Ну, а у какой женщины, скажите, настроение не улучшится, когда она непрестанно чувствует себя королевой балов?

Прошло три года, грянула Крымская война. Множество блестящих офицеров, составляющих украшение балов и светских гостиных, отбыло в действующую армию. Самые очаровательные девицы, дебютантки сезонов, проливали ночами слезы в свои подушки, оплакивая грядущую долю старых дев, которая, как им чудилось, им неминуемо грозила. Что и говорить, количество соискателей вокруг каждой поуменьшилось, и их carnetes de bal[19] все чаще оставались заполненными лишь наполовину, а то и на четверть. Тем более изумляло всех то, что светлейшая княгиня Воронцова исписывала свой карне от корки до корки!

Тем временем Семен Михайлович Воронцов тоже находился в войсках, более того – принимал участие в боях и даже был ранен под Севастополем. Государь удостоил его орденов и назначил генерал-адъютантом.

Даже в Крым доносились слухи о том, что жена Воронцова была в те годы истинной царицей светского общества, однако все соискатели ее милостей, как сговорившись, превозносили ее красоту, обаяние, ум, очарование, но и пеняли на ее неприступность. Словом, Семен Михайлович уверился, что он был женат на новой Пенелопе!

Счастливый и довольный семейной жизнью, он, впрочем, вскоре заскучал в Петербурге. Этот отважный человек, проведший почти всю жизнь в боях, жаждал если не войны, то бурной деятельности… однако после поражения в Крымской войне, после смерти императора Николая Павловича ввязываться в очередную военную кампанию новый император полагал бессмысленным, безрассудным и опасным.

Но как-то раз Александр Николаевич запросто спросил одного из самых заметных своих служак, отчего тот вечно уныл и молчалив. Пораженный тем, что сам государь столь сердечно и душевно говорит с ним, Воронцов выложил императору все как на духу, поведал о своей тоске по большому, настоящему делу, а заодно обмолвился, что здоровье его в северном дождливом, ветреном Петербурге сильно пошатнулось, одолели и ревматизм, и радикулит, и подагра: ведь он вырос на юге, в Новороссии, и молодость свою провел там и на Кавказе.

Александр Николаевич поглядел на светлейшего князя задумчиво и сказал:

– Ведь вы, если я не ошибаюсь, родом из Одессы, там и лицей заканчивали?

– Так точно, Ваше Величество, – с той улыбкой, с которой люди обычно вспоминают самые золотые, чудесные, но невозвратные годы, ответил Воронцов. – Из Одесского Ришельевского лицея в 1842 году был выпущен с правом на чин двенадцатого класса. Батюшка в ту пору был губернатором Новороссии.

– А не хотели бы вы воротиться в те места? – спросил Александр Николаевич.

Лицо Воронцова просияло такой радостью, что император невольно заулыбался.

– Это моя заветная мечта, – сказал Семен Михайлович. – Верите ли, Ваше Величество, готов был иной раз в отставку проситься, настолько здоровьем стал плох… уехал бы на юг, да знаю, что Машенька воспротивится. Ей Петербург – дом родной.

Император нахмурился. «Машеньке» этой сорокапятилетней лишь бы на балах танцевать, а не об очаге думать и здоровье мужа лелеять. Ведь и правда – реши Семен Михайлович уйти в отставку и уехать в Новороссию, она его с дорогой душой оставит одного!

Император отлично знал цену своей бывшей «королеве с левой руки», как называют фавориток французы.

Вот что такое есть в этой женщине? Все давно прошло, быльем поросло, с тех пор у него были другие любовницы, но жена, которая обо всех его грехах осведомлена и снисходительно прощает их, отчего-то никак не может простить эту первую ошибку его молодости… Да и самому не слишком-то приятно видеть Марию Васильевну в ее неувядающей, словно бы вечно юной красоте.

Как бы это все уладить? Чтобы и Воронцову дело дать достойное, и «Машеньку»… того, с глаз подальше…

И он всерьез задумался об Одессе.

* * *

– Я уже говорил тебе, что Юлий Матвеевич – не из тех людей, кто хвастается своими сокровищами, – начал рассказывать Арнольд, ведя Алёну по ярко освещенной, звенящей музыкой Дерибасовской. – Наоборот – Батман их не слишком-то считает за сокровища. Слов нет, для него они представляют огромную ценность, но – для души, так сказать. Он не мыслит жизни без них. Многие частные коллекционеры даже каталоги своих собраний выпускают, а он сидит в своей захламленной квартирке и любуется ими потихоньку. Я с ним знаком довольно давно, однако вник в его дела примерно полгода назад. Его конек в основном – миниатюрные скульптуры. Украшений мало: кроме пресловутого перстня в коллекции еще несколько вещей с амазонитом или собственно хиастолитом, но они или в серебре, или в металле, Юлий Матвеевич покупал их просто, что называется, «в компанию» к перстню. Каждого коллекционера всегда волнует история, стоящая за вещью, которую он купил. Юлий Матвеевич знает об экспонатах своего собрания все, абсолютно все. И только этот перстень был для него загадкой.

– А тот человек, у которого он его купил, ничего не рассказал? – спросила Алёна.

– Да он не купил этот перстень, а просто-напросто получил в подарок. А тому человеку он тоже достался случайно. Он его нашел, вернее, это была она. Так что спрашивать было не у кого. Но перстень – вещь и в самом деле оригинальная. Жил некогда в Одессе такой человек – Гришин-Алмазов. Слышала когда-нибудь такую фамилию?..

– Ну, – сказала Алёна, – я ведь читала Тэффи. И смотрела такой старый-престарый советский фильм «Эскадра уходит на запад». Про то, как пришли в Одессу войска Антанты – да и ушли оттуда, потому что всех их распропагандировали большевики, несмотря на то, что красавец и тонняга[20] белогвардейский генерал Гришин-Алмазов, губернатор Одессы, всех ведущих большевиков к стенке поставил или в море утопил.

– Ну, тогда ты представляешь, что это была за персона, – согласился Арнольд. – Он держал Одессу железной рукой, но сам по себе мало что мог сделать. Большевики и бандиты его ненавидели, но при этом ему страшно завидовали свои. Против него слишком многие интриговали при штабе Деникина, были провокаторы и в его ближайшем окружении. В конце концов Деникин отправил его с поручением в Сибирь из Екатеринодара, но по пути он погиб. Рядом с его трупом нашли важные штабные бумаги, которые он пытался сжечь, но не успел, а с пальца сняли перстень. Потом он пропал, но был случайно найден на каком-то заброшенном чердаке и оказался в коллекции Батмана. Ходили слухи, что этот перстень в 18-м году Гришину-Алмазову подарила вдова Георгия Маразли – бывшего городского головы Одессы.

– Погоди… Маразлиевская улица – в честь него названа? – вспомнила Алёна.

– Совершенно верно. Необыкновенный был человек этот Григорий Григорьевич… отбил жену у одного своего чиновника, немыслимую красавицу Марию Кич… Среди ее многочисленных драгоценностей был перстень, который она никогда не снимала. Проследить первоначальную историю перстня совершенно невозможно. Точно так же невозможно узнать, как этот перстень оказался на чердаке старого дома на Французском бульваре, где и был найден. Но все равно: перстень диктатора, подарок вдовы Маразли – для одесситов это красивая история, это будоражит воображение, верно?

– Конечно, – от души согласилась Алёна.

– Кирюха за этим перстнем давно гонялся, – продолжал Арнольд. – Не ради себя – ради своей женщины, ради Лоры. Ее прабабка была племянницей господина Кича, у которого увел жену Маразли, и эта Лора вбила себе в голову, что перстень Гришина-Алмазова – это ее фамильное сокровище. И сказала, что выйдет замуж за Кирюху, только если он добудет ей этот перстень.

– Достань, кузнец, царицыны черевички – выйду за тебя замуж? – хихикнула Алёна.

– Типа того.

– А Кирюха прямо сильно хочет на этой Лоре жениться? Прямо такая любовь?

– Может, и любовь, – задумчиво ответил Арнольд. – Это ведь штука весьма… непредсказуемая. Но, ты понимаешь, дело тут не в одной любви. У Лоры богатая родня. Очень богатая, нам и не снилось. Американские греки. Они хотят свои дела делать в Одессе, деньги сюда вкладывать. Им тут нужен свой человек, и если бы Кирюха стал таким человеком, он бы как сыр в масле катался, получая деньги на разных тендерах, которые проводил бы от их имени. У Лоры жилки деловой нет, она сама это не потянет, ей нужен крепкий мужчина, не только с большим, извини, антоном, но и с большой головой. Кирюха пожелание достать перстень диктатора воспринял очень серьезно. А перстень-то был у Батмана!

– А как Кирюха узнал, что перстень у него? – спросила Алёна.

– Я не знаю, – с досадой сказал Арнольд. – Я многого в этой истории не знаю. Но кое-что мне все же известно. У Батмана есть племянники…

– И среди них Бора? – не сдержала усмешки Алёна.

– Бора и разные прочие, – кивнул Арнольд. – И все они алчно ждут дядюшкиного наследства. А Юлий Матвеевич славится своим здоровьем, хотя ему уже очень далеко за восемьдесят и он войну прошел. Я даже удивился, когда узнал про его сердечный приступ. Конечно, он был в шоке после звонка из музея насчет подмены, но чтобы приступ… Люди того поколения, несмотря на все лишения, которые им довелось перенести, необычайно крепки. Наверное, потому, что они умели верить и ждать, жизнь научила их терпению. А их наследники хотят получить все сразу и много. Кстати, между нами, размеры будущего наследства они явно преувеличивают. Еще кто-то один там мог бы обогатиться, а трое… Это вряд ли. Но они уже начали заранее прикидывать, что кому после дядюшки останется. Кинулись шнырять по скупщикам антиквариата. Я почти уверен, что именно так до Кирюхи дошел слух о том, что у Батмана тот самый перстень, который нужен ему, чтобы заполучить Лорочку. Он явился к старику с просьбой продать эту цацку. Но не тут-то было! И каких только денег он не предлагал! Однако Батман так и не согласился продать перстень. Кирюха был настойчив, как незалеченный сифилис… извини за мой французский.

– Извиняю, – кивнула Алёна, – тем паче, что это латинский и греческий.

– Что? – изумленно повернулся к ней Арнольд.

– Считается, что это название болезнь, которая раньше называлась просто люэс, то есть зараза в переводе с латинского, получила после того, как профессор Падуанского университета Джироламо Фракасторо написал мифологическую поэму «Сифилис, или о Галльской болезни». Имя главного героя – Сифил. Сис – по-латыни свинья, филос – по-древнегречески любитель…

– Ух ты! – восхитился Арнольд. – Ты какая-то очень уж образованная, даже страшно рядом с тобой.

– Неужели прямо так уж страшно? – обиделась Алёна.

– Не так уж… – обнял ее Арнольд. – Это шутка. Ты что, шуток не понимаешь?

– Начинаю понимать.

Они на минуточку остановились, чтобы поцеловаться, а потом пошли еще быстрее.

– Почти добрались, – сказал Арнольд. – Больница вон там. Ну, о дальнейшем в двух словах… Батман привез коллекцию в музей. Это звучит громко, а на самом деле там было несколько небольших коробок, которые уместились в обычной сумке-тележке, с которой Юлий Матвеевич иногда хаживал на Привоз. Эти скульптуры и в самом деле миниатюрны, а футляры с перстнем и еще несколькими подобными украшениями вообще можно в кармане унести. И тут началась сущая глупость. Привезший свое имущество коллекционер входил в кабинет директрисы, и она производила опись. То, что уже было принято, стояло на одном конце стола, то, до чего еще дело не дошло, – на другом. Потом все это предполагалось отправить в сейф, где вещи должны были храниться до открытия экспозиции. Никакой охраны. Никакого независимого эксперта, ну хоть кого-то еще, кроме директрисы и коллекционера! Я бы не поверил, если бы мне кто-то другой рассказал, но Батману я верю! И вот в то время, когда директриса забивала в компьютер опись коллекции Батмана, которая была разложена на столе, в музей явился Кирюха. Он вошел в кабинет, извинился, начал что-то говорить – и тут произошел взрыв. Потом оказалось, что в открытое окно (в кабинете директрисы уже который день не работал кондиционер, поэтому решили устроить приятный сквознячок) влетела шутиха. Она дымилась и рассыпала вокруг искры. Немедленно сработало противопожарное устройство, а заодно – противоворовское, так сказать. На самом деле оборонные сооружения в музее на высоте. Окно автоматически захлопнулось. Кабинет наполнился слезоточивым газом. Все кинулись вон, в том числе и Кирюха. Причем он кинулся бежать не просто из кабинета, но и из музея. А тем временем директриса дико кричала, чтобы отключили газ. К счастью, это удалось сделать быстро. Но пришлось подождать, пока он выветрился. Наконец вошли… Все экспонаты лежали на столе. Футляры с украшениями, коробочки со статуэтками… Глотнув корвалола, прием коллекции Батмана завершили. А утром выяснилось, что перстень подменен.

– А как это выяснилось? – спросила Алёна, но Арнольд приостановился:

– Потом расскажу. Смотри, мы уже пришли.

* * *

Галочка спустилась в вестибюль и упала в кресло, едва не плача от досады. Эмиль велел ей дождаться его здесь, но больше всего на свете ей хотелось убежать домой. Однако… однако она опасалась ссориться с женихом. Энно – ее единственная надежда не просто уехать из взбесившейся России, но устроить там, в далекой и чужой Франции, жизнь, достойную красавицы Галочки Погребинской. Да, у нее нет ни денег, ни образования – только красота, которая очаровала Энно. Он уверял, что не видел в жизни более красивой женщины, чем Галочка… а впрочем, кажется, сегодня он встретил такую женщину, черт ее подери!

Это Вера Холодная… бр-р-р, какая ужасная фамилия! Как раз под стать жуткой стуже, которая царила в «Бристоле». Поскольку даже в номерах температура не поднималась выше нуля, дамы не снимали мехов. Впрочем, это на Вере Холодной были меха в полном смысле этого слова. Она была укутана в палантин из чернобурок, из которого то и дело выскальзывало обнаженное плечико, на которое, как идиоты, немедленно начинали пялиться мужчины. Галочка чувствовала себя какой-то горничной рядом с ней. А ведь она так нравилась себе, казалась себе такой элегантной, когда собиралась на вечеринку! Она была одета в модную серую юбочку, непомерно зауженную ниже колена, и премилую беличью шубку, потертую всего лишь самую малость. На воротничке шубки был приколот букетик оранжерейных гиацинтов – совершенно такого цвета, как хорошенькие голубенькие глазки Галочки.

Актриса протянула Энно руку для поцелуя – и тут же, к неудовольствию Галочки, выяснилось, что они с Эмилем уже знакомы и даже танцевали танго на каком-то приеме в консульстве. Галочка знала, что танцевал ее жених божественно, и не стоило сомневаться, что он был несусветно-галантен и наболтал во время танца великое множество приятнейшей чепухи. Очень может быть, что Вера восприняла это всерьез и имела на него какие-то виды, так что появление Энно с невестой стало для нее пренеприятнейшим сюрпризом. Иначе почему бы она не подала Галочке руку, а лишь коротко кивнула – и отошла от нее подальше с каким-то брезгливым видом? Энно в это время раскланивался с Чардыниным и ничего не заметил, но Галочка на миг надула свои свеженькие губки.