Екатерингоф. От императорской резиденции до рабочей окраины

Владимир Ходанович

Екатерингоф. От императорской резиденции до рабочей окраины

Краткое предисловие

«При выезде из Екатерингофа на большую дорогу, первым предметом является глазам вашим триумфальная арка, воздвигнутая, по плану знаменитаго Гваренги, в 1814 году», – писал отправлявшийся путешествовать по Ревельском тракту четырнадцать лет спустя издатель «Отечественных записок»[1].

Эти ворота, до их слома, считались границей Екатерингофа. Поэтому с рассказа об их возведении и начинается книга.

Другая причина начать повествование именно с этих ворот в следующем.

Если взять из специально написанного о постройке и судьбе Триумфальных ворот на Петергофской дороге 1814 г.[2] «основные положения» статей авторов и свести воедино, то получится текст примерно следующего содержания.

Для возведения временных триумфальных ворот в столице привлекли архитекторов Стасова и Кваренги и из двух предложенных проектов выбрали более простой для реализации в короткие сроки – Кваренги, который впервые проектировал триумфальные арки. За один месяц в ста метрах от берега Таракановки возвели ворота, увенчанные колесницей Славы-Победы. Аттик ворот украшали 12 статуй Гениев славы, на высоких пьедесталах стояли 8 фигур воинов в плащах и шлемах. По обеим сторонам арки построили 4 просторные трибуны для зрителей и оркестров. Однако 7 июля Александр I, опасаясь народных манифестаций, прислал генералу Вязмитинову рескрипт, запрещавший устройство любых торжественных встреч и приемов. Гвардейские войска в 1814 г. торжественно проходили через ворота четыре раза. Через десять лет ворота обветшали и стали представлять угрозу для пешеходов и транспорта. Поэтому их должны были разобрать.

Как читатель увидит из предлагаемой книги, все, кроме последнего предложения, действительности не соответствует.

К концу первого десятилетия XIX в. территории ныне существующего парка «Екатерингоф» и вокруг него по правому берегу Таракановки входили в 3-й квартал Нарвской части, по левому берегу реки – в Софийский (позднее – Царскосельский) уезд Петербургской губернии.

После образования Нарвской части 8-й квартал 4-й Адмиралтейской части стал ее 3-м кварталом.

На 1807 г. площадь, занимаемая 3-м кварталом, составляла более 81 га, из них под каменными домами – 0,6 %, деревянными двухэтажными – 0,7 % и одноэтажными – около 3 %. Сады и огороды составляли 39,8 га, дворы – 15,8 га, места «в пустее лежащие» – 2,6 га. Мощеные улицы и площади занимали почти 2,5 га, немощеные – 14,2 га. Площадь рек и каналов равнялась 0,7 га.

Торговых пристаней и выгонной земли в квартале в выписке из описания «Атласа города С. Петербурга, 1807 года» не обозначено[3].

На 1814 г. новые деревянные триумфальные ворота стояли на Петергофской дороге между двух участков – купца П.М. Сутугина и Д. Орловской. Соответственно, рассказ будет и о них, и о потомках Сутугина, о судьбе строений на их участках, и о людях, ими владевшими вплоть до начала ХХ в.

Впервые подробно рассмотрена деятельность «Комитета об устроении Екатерингофа».

Разгадана «тайна» Молвинской колонны. Следующие главы книги связаны и с историей собственно нынешнего парка «Екатерингоф», и с территорией вокруг него – вокруг Екатерингофа.

Орфография, пунктуация и стилистические особенности цитируемых первоисточников конца XVIII – начала ХХ в. сохранены.

Триумфальные ворота

I

Во вторник 7 июля 1814 г. главнокомандующий в Санкт-Петербурге С.К. Вязмитинов получил собственноручно написанный императором рескрипт.

«Сергей Козмич! Дошло до моего сведения, что делаются разныя приуготовления к Моей встрече. Ненавидя оныя всегда, почитаю их еще менее приличными ныне. Един Всевышний причиною знаменитых произшествий, довершивших кровопролитную брань в Европе. Перед ним все должны мы смириться. Объявите повсюду мою не пременную волю, дабы ни каких встреч и приемов для меня не делать. Пошлите повеления губернаторам, дабы ни один не отлучался от своего места для сего предмета. Навашу ответственность возлагаю точное исполнение сего повеления. Пребываю навсегда вам благосклонным»[4]. Подписано: Александр.

Текст привожу по подлиннику, хранящемуся в архиве, а не по отпечатанным в типографии Сената копиям, рассылавшимся на места «для должнаго исполнения». В типографских копиях венценосная скоропись была преобразована в письмо красивое.

Тем же днем главнокомандующий отписал министру народного просвещения, графу А.К. Разумовскому: «Сего числа имел я счастие получить Высочайший Его Императорскаго Величества рескрипт, повелевающий, между прочим, объявить повсюду непременную Монаршую Его волю, дабы никаких встреч и приемов для Его Величества неделать.

Комитет Г.Г. Министров, повыслушанию сего Высочайшаго рескрипта между прочим положил: ежели где и в губерниях делались какие либо приготовления, то оные уничтожить <…>»[5].

Почти с уверенностью можно сказать, что рескрипт зачитывал сам Сергей Кузьмич (являясь и вторым человеком в Комитете министров, и адресатом). Как зачитывал, есть возможность представить. Ибо попал Сергей Кузьмич – с чтением рескрипта – даже на страницы романа «Война и мир».

Осенью 1805 г., в день именин Элен, за ужином маленького общества людей самых близких, князь Василий в лицах рассказывал о том, как военный министр С.К. Вязмитинов зачитывал присланный ему Александром I из армии рескрипт, который начинался примерно так же, как и спустя девять лет: «Сергей Кузьмич! Со всех сторон до меня доходят известия…».

«– Так-таки и не пошло дальше, чем „Сергей Кузьмич?“ – спрашивала одна дама.

– Да, да, ни на волос, – отвечал, смеясь, князь Василий. – „Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич“… Бедный Вязьмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только скажет Сергей… всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять „Сергей Кузьмич, со всех сторон", и слезы… так что уже попросили прочесть другого»[6].

И ведь это зачитывал человек с двадцатилетним сенаторским и почти таким же губернаторским стажем, генерал от инфантерии, первый в российской истории военный министр, человек, по оценке современников[7], умный, честный, трудолюбивый, деятельный и добрый, вельможа «не по рождению, а по сану», но робкий и «склонный к подозрениям». Самолюбие в Вязмитинове было «сильнее осторожности» его. Скромный. Одно время возглавлял «Комитет о городских строениях Санктпетербурга». Игравший на виолончели, театрал, автор текста поставленной в Москве в 1782 г. комической оперы «Новое семейство», имевшей, правда, «только случайный успех».

Днем седьмого июля стало пасмурно, и с вечера полил дождь.

О.А. Кипренский. Портрет С.К. Вязмитинова. Фрагмент

Было ли неожиданным для С.К. Вязмитинова то, что все «приуготовления» придется свернуть?

Вряд ли. Если только в апреле—июне того года не получать никакой корреспонденции, ни с кем по должностям не общаться и не читать столичных газет. Но этого не было (за исключением, может быть, газет).

В начале июля Сергей Кузьмич получил несколько собственноручно написанных писем («записочек») от императрицы Марии Федоровны. В одном из них она, ссылаясь на письмо от сына, информировала, что «у нас» он будет 22 июля (и приложила к своему письму перевод из голландской газеты). Седьмого июля сообщила, что получила поутру письмо от императора из Амстердама – 20 июля он «приедет в Павловск»[8].

Совпадение даты получения корреспонденции позволяет предположить, что рескрипт Вязмитинову «наш любезный император» написал также из Амстердама.

Что государь будет в Петербурге 22 июля, Сергею Кузьмичу сообщил великий князь Константин Павлович еще в середине июня[9].

Надо сказать, что круг «корреспондентов» Сергея Кузьмича был не просто широк (по занимаемым должностям и по положению), но и специфичен во всех гранях означенного слова (по еще одной одновременно и временно занимаемой им должности – управляющего Министерством полиции).

Так, в конце марта 1814 г. действительный статский советник Д. Елагин, по предписанию С.К. Вязмитинова направлявшийся в Саратов, «сделался» «вторительно болен» в Пензе, слег и 31 марта продиктовал канцелярскому служителю следующий рапорт в столицу: «Угодно было Вашему Высокопревосходительству приотправлении меня приказать доносить вам, что я только могу узнать по Губерниям о противно-закону дел: то я не быв [нрзб.] и не желая соделатся доносителем, дерзаю вам доложить как благодетелю моему и Милостивцу не в виде доноса а партикулярно и не смею сокрыть все что мне известно: в Пензенской Губернии ни в одном уезде в запасных магазейнах хлеба в наличности нет; Карточная запрещенная азартная игра производится открытым образом в самом сильном градусе». А есть еще то, «о котором на бумаге сказать не могу»[10].

Журналист и стихотворец А.Ф. Воейков называл свои доносы – «благонамеренные советы». Письменные и устные отчеты командированных по возвращении своем, письма просителей или «советы», подобные воейковским, составляли, понятно, для Сергея Кузьмича немаловажный канал поступлений вестей «с мест».

И еще нюанс. Министр просвещения в одном из своих писем в Академию художеств[11] подчеркивал, что «высочайший рескрипт» (от 7 июля) последовал не на имя присутствующего в Совете при Воспитательном обществе благородных девиц и училищ ордена Св. Екатерины (коим Сергей Кузьмич также являлся), но на имя министра полиции.

Что же до газет, то, может, – теоретически – Сергей Кузьмич оказался прав. Взял бы он рано утром 7-го числа, до получения рескрипта, «Санктпетербургские ведомости» за первую июльскую неделю – что прочел бы о текущих событиях?

Маршал Даву куда-то едет «и платит за все наличными деньгами», доктор Гуфланд знакомит с «Новым средством от угрызения бешеных собак», на Таможне можно купить кофе, «остановленный при провозе запрещенных товаров» две лошади с упряжью и конфискованный ром в бочонках, пройдут розыгрыши лотерей, какой-то купец обронил красный сафьяновый бумажник, «для Бонапарте привезено на остров Эльбу еще сто лошадей и 19 карет», Дума сдает в аренду лавки в своем здании, продаются «Анекдоты достопамятной войны Россиян с Французами» в трех книгах, «Всеобщий садовник», а также портрет Александра Павловича «с лаврами и венцем безсмертия» – 5 руб. Вексельные курсы, денежные курсы…

Вопрос в другом. Неужели С.К. Вязмитинов не мог иметь, в связи развернувшейся по стране и набиравшей размах кампании, ведомой высшими эшелонами власти, «для приуготовления высокоторжественной встречи и предполагаемых празднеств Его Императорскому Величеству» и, как говорят военные, «план прикрытия»? Что вдруг, в одночасье все «приуготовления» придется свернуть? Включая возведение (с первой половины июня) триумфальных ворот на Петергофской дороге.

Правомерность постановки последнего вопроса вытекает хотя бы из того, что, например, сообщал своим пронумерантам «Сын Отечества» летом 1814 г. о событиях международного масштаба.

Так, 18 июня петербуржцы узнали, что Александр I и прусский король Фридрих Вильгельм III приплыли в Дувр, приготовлениями к их встрече занимался сам принц-регент, на канале Сент-Джеймс строят храм «в восточном вкусе» высотой в 80 футов, который «будет вертеться на своей оси и иллюминован разноцветными огнями», а перед местом, назначенным для встречи Александра I, «построены будут торжественныя врата в Тосканском ордене. Из трубы Славы изходить будут огненныя слова: Твои лавры никогда не увянут!». Однако Александр I, вступив на землю Британии, сел в карету русского посла графа Ливена и прибыл «не узнан народом» во дворец Pulteney Hous великой княгини Екатерины Павловны – монархи «желали въехать» в Лондон «под чужим именем»[12].

В Англии, на дороге в Кент, местные жители вывесили, помимо флагов, венков и лент, «большой лист»: «Благодарим вам, Цари-Посетители [так в тексте. – В. Х.] за храбрую помощь в общем деле <…> Теперь мы можем спокойно жить в старой Англии, и в мире есть говяжье жаркое и пудинг с изюмом». «Сие простодушие весьма понравилось Монархам»[13]. Султан «твердого героя Германии» фельдмаршала Блюхера растащили «по перышку» на реликвии. К дому, где в Лондоне проживал Александр I, многие женщины специально приезжали издалека, дабы «иметь щастие коснуться Его Руки», «толпились к Нему и протягивали руки, друг чрез друга». Обратим внимание: «Сие добровольное изъявление непритворных чувствований должно быть приятно Великому Монарху, умеющему ценить уважение людей свободных и предпочитающему оное холодным обрядам бездушной учтивости»[14].

Правда, другая газета[15] напечатала о «совершенной перемене» в образе жизни английской аристократии в связи с визитом монархов. Один из британцев пожаловался было Александру I, что, мол, мы все привыкли здесь спать до двенадцати часов дня, а ныне должны вставать в шесть утра. На что получил ответ «Всеавгустейшаго» россиянина: «В Англию приехал я не для того, чтобы спать».

Нижняя палата английского парламента «назначила» 5 тыс. фунтов стерлингов на возведение Английской церкви в Санкт-Петербурге.

Возвращался Александр I из Англии через Европу. В Роттердам император «приехал в простой коляске и просил, чтобы Ему не оказывали никаких почестей». А «вшествие в Амстердам» 18 июня, верхом, вместе с наследным принцем Нассау-Оранским, «было весьма торжественно. На дороге построены были почетные врата; улицы украшены флагами и гирляндами». О появлении «Героя-Освободителя Европы» в Кельне в три часа утра возвестил 101 пушечный выстрел с крепости. 25 июня Александр I прибыл в Мангейм «просто одетый и не будучи никем сопровождаем», в полдень 5 июля в Лейпциг – «в четвероместной дорожной карете», совершенно неожиданно для горожан; вечером того же дня этот город «был освещен отличным образом, пред ратушею возвышались триумфальныя ворота с вензловым именем Великаго Государя и символами согласия и победы», а студенты университета «в торжественном ходе» «с факелами и музыкою, приносили Государю желание многолетия». Во Франкфурт-на-Одере «Повелитель Севера» прибыл до рассвета «под названием Генерала Романова и тотчас чрез Кистин [Кюстрин. – В. Х.] поехал далее, несмотря на приготовления, которые были здесь сделаны к его приему».

Г. Мейер. Портрет Александра I. 1814 г. Гравюра пунктиром. С оригинала Р.М. Волкова, 1811 г.

Все приводимые эпитеты Александра I ранее, здесь и далее – подлинные, образца 1814 г.

Основным источником для известий о передвижениях Александра I и русских войск по Европе в сторону России для столичных газет служила иностранная пресса, главным образом публикации в «Берлинском вестнике» и «Венском вестнике». И по версии последнего[16], только два обстоятельства повлияли на решение перенести конгресс стран-победительниц до октября 1814 г.: «важные дела» в английском парламенте и невозможность до окончания заседаний и дебатов в нем (по вопросу о мирном трактате с Францией) назначенному на конгресс «уполномоченному от Англии» лорду Каслри «отлучиться» из страны, и «желание Императора Всероссийского не отлагать долее возвращения Своего в Россию». Отмечалось также желание Александра I на короткий срок посетить Россию.

И характер, и обстоятельства «вшествий» Александра I в западноевропейские города, лежавшие на его пути в Отечество, подвигают к мысли, что свое возвращение в Россию император изначально рассматривал как короткую личную, семейную поездку. Государыня императрица Мария Федоровна пишет С.К. Вязмитинову, что император «приедет в Павловск, где он желает, чтоб я его ждала»[17]. Не в Санкт-Петербург, а в Павловск.

Коль так, то все более становятся понятными и первая реакция, и последующие действия царя в мае—июле 1814 г. на все предложения по поводу церемоний торжественных встреч его в пределах подвластной ему империи «под радостныя восклицания, раздающиеся от Кадикса до Камчатки».

По дороге в Санкт-Петербург, во время своего пребывания в немецком Брухзале, Александр I получил от Синода, Государственного совета и Сената прошение о принятии им титула Благословенного и высочайшем соизволении воздвигнуть в российской столице памятник с надписью: «Александру Благословенному, Императору Всероссийскому, Великодушному Держав Возстановителю от признательной России» и выбить медаль. Прошение передала специально посланная на то депутация в составе действительного тайного советника и сенатора А.Б. Куракина, генерала от кавалерии А.П. Тормасова и гофмейстера, сенатора и графа А.Н. Салтыкова. По воспоминаниям А.С. Шишкова[18], Александр I призвал его, государственного секретаря, к себе и «приказал» в ответ на прошение написать указ, в котором бы «изъявлено было», что «от воздвигнутия Ему памятника и принятия наименования Благословенный, отрицается и не соизволяет». На следующий день, 30 июня, Шишков принес написанный им указ (Благословенного в текст все же включили), и «Государь без всякой перемены утвердил бумагу сию своим подписанием».

Более полутора столетий назад «житель Тентелевой деревни» – псевдоним Николая Ивановича Греча – написал, что Александр I был «задачею» уже для современников, поэтому едва ли он будет разгадан последующими поколениями.

Возможно, что не будет разгадан до конца. Но это не значит, что, поверив в эту неизбежность, историки тут же оставили попытки выяснить мотивацию поступков Александра I после завершения заграничного похода.

Отмечу только двух авторов. (Книги и сочинения александроведов – вне рассмотрения.) Около ста лет назад в Берлине была издана книга историка С.П. Мельгунова «Дела и люди александровского времени» – плодотворнейшая попытка «разгадать» российского императора. Рассмотрены разные аспекты – от влияния воспитателей до превращения исповедника религии «естественного разума» в «пиэтиста и мистика».

«Пожар Москвы просветлил мою душу…» – признавался Александр I – и вызванный императором в столицу очередной «пророк», юродивый музыкант Никитушка Федоров, награждается чином XIV класса[19].

Одна из плодотворных попыток нынешнего времени «расшифровать» не только основы мотивации поступков, в частности Александра I, но и на конкретных примерах доказать правомерность своих выводов, содержится в двухтомном исследовании американского историка Ричарда С. Уортмана «Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии» (1995 г.)[20].

Выделю только основное, связанное с возвращением царя в Россию в 1814 г.

Автор пишет, что Александр I разделял позицию своего отца: законность императорской власти не требует подтверждения овациями. Летом 1801 г. Негласный комитет согласился с предложением Александра, чтобы его коронация в Москве не была отягощена «тягостными представлениями». Отсутствие коронационного альбома указывало, в том числе, и на нежелание Александра поощрять символику власти и напыщенную риторику. Коронация 1801 г. вводила сценарий доброго и кроткого государя. Во время посещения Риги в 1802 г. царь заявлял о своем намерении отвергать «все почести и торжества». Не должно было быть намека, что власть Александра может основываться на общественном одобрении.

Царь уклонялся от проявлений «народной любви» в духе XVIII столетия – как церемониального подтверждения благодетельного правления государя. Включение народа в императорский сценарий угрожало образу царя как высшей силы, дарованной ее носителю извне, и уже в первые месяцы после изгнания наполеоновской армии из пределов России победа «народа» переносится на «промысл Божий», превращая национальный триумф в религиозное чувство.

Литература ухватилась за тему императора-героя, лично добившегося победы. Но Александр не поощрял возрождения светского мессианизма XVIII столетия – император как избавитель от несчастий. Он отрицал свои заслуги в победе, призывая к подчинению божественной воле; истинная цель государства – «благоговейное перед Ним смирение», и образ ревностного смирения, без олимпийской символики предыдущего века, снова утвердил дистанцию между правящим и управляемыми. Библия сменила философию в качестве источника этических взглядов Александра, оправдывающих власть императора. С «падения Иерусалима» (Парижа) и «спасения Европы» во главе православной армии Александр I принял на себя роль главы всемирного христианства, миссионера, проповедующего абсолютные человеческие ценности. Россия, орудие Провидения, сравнялась с Наполеоном и превзошла его достижения. В своем январском 1816 г. манифесте Александр I изображал прошедшую войну уже как кару за грехи русского народа, призывая его к покаянию.

По поводу всех этих «промыслов» и «провидений» точно и ясно высказался С.П. Мельгунов: «Новое объяснение упрощенно разрешало целый ряд сложных обязательств, ложившихся на правительство»[21].

Чтобы представить, каково оказалось в июле 1814 г. подданным Российской империи официально узнать, что никаких «встреч и приемов» «светлого Царя Царей» не будет (соответственно, и триумфальные ворота могут не понадобиться), следует перенестись на три месяца назад, ко дню 11 апреля, когда петербуржцы узнали, что «Всеавгустейший Монарх наш, с храбрыми Своими и союзными войсками, вступил в Столицу Франции»[22]. И составить своего рода краткую хронику событий, предшествовавших дню получения С.К. Вязмитиновым рескрипта.

Одиннадцатое апреля была среда, а поутру в понедельник «гром пушек» с Петропавловской крепости известил о прибытии в столицу генерал-адъютанта и генерал-лейтенанта П.В. Голенищева-Кутузова (с осени 1812 г. командовал отрядом конных ямщиков, потом – кавалерийским отрядом). Довоенный обер-полицмейстер, он привез официальное известие о вступлении в Париж (и французские знамена, взятые в боях под Парижем, за что Павел Васильевич получил золотую шпагу «За храбрость»).

Через два дня, 15 апреля, праздновали вступление «безпримернаго во владыках Александра I» и союзных войск во французскую столицу. В десять часов утра трофейные знамена доставили в Казанский собор, где вскоре появились Мария Федоровна и великая княжна Анна Павловна с придворными, было совершено благодарственное богослужение, прочитана реляция «о Монмартрском деле» и о взятии Парижа. С крепости прозвучал 151 выстрел. Затем Мария Федоровна возвратилась в Зимний дворец. Видя по дороге «Августейших Особ», «многие проливали радостные слезы». Вечером в театре представили оперу «Водовоз» и военный балет «Праздник во стане союзных армий при Монмартре». Город «был иллюминован», у зданий министерств и ведомств, у Гостиного двора, «даже пред всеми магазинами, горели щиты и транспаранты с аллегорическими изображениями».

В тот вечер «лучшия картины» были перед Императорской Публичной библиотекой, Городской думой и домом главнокомандующего С.К. Вязмитинова (на Большой Морской улице)[23].

Окончание боевых действий во Франции и предвкушение встречи с «Примирителем Европы» нашло свое отражение в литературе.

Василий Капнист преподнес и прочел императрице Марии Федоровне «Оду на всерадостное известие о покорении Парижа». Г.Р. Державин опубликовал «На покорение Парижа», Федор Кокошкин – «Врата Щастия». Василий Львович Пушкин призывал: «Пойте, радуйтесь ребята! Александр нам верный щит!», «Многие лета» России пропел К.П. Вяземский. Некто Н. Тукмачев «На случай возвратнаго шествия Государя Императора в Россию 1814 года» составил «Российский Алфавит» из 27 эпитетов Александру Благословенному, которые начинались с 27 букв алфавита. В начале июля в «Сыне Отечества» Николай Остолопов по подобию сравнительных жизнеописаний опубликовал «Петр и Александр в Париже»; правда, сразу за творением поэта, переводчика и вологодского вице-губернатора, на этой же странице, поместили басню И.А. Крылова («Какой-то греховодник / Женился от живой жены еще на двух»). Но это, надо думать, случайное совпадение.

Тем петербуржцам, кто прочитывал объявления в «Северной почте» в самом начале мая, могло запомниться, что на Васильевском острове, в 7-й линии, в доме купца Шишкина продает свои эстампы, «с оттенками, и без оттенок», проживающий в этом доме «известный живописец Новоселов». Среди предлагавшихся были и эстампы, «представляющие триумфальные ворота, прожектированныя в честь Российскому оружию»[24]. В середине мая о Новоселове прочли москвичи.