Храмы ночью закрыты. Книга 1. И весь мир тебе должен

– Самед, иди в архив, вот тебе ключи, а мы тебя догоним, – скомандовала Магомаева.

– Вот тебе и простачок Самед! – заметил Арутюнов, глядя в спину уходящему парню.

– Парень точно не глуп и сможет тебе помочь не хуже меня. Он служил в армии, потом у себя в селе работал именно на хлопковых полях, поступил заочно в технологический, а пока что почему-то застрял у нас. Я вас оставлю в архиве, там тихо, никто не помешает и весь материал будет под рукой. Вот только захвачу с собой журналы входящей корреспонденции, чтобы вам было удобнее.

– Это для тебя уже большая тяжесть, – перехватил у неё из рук Арутюнов толстые рукописные журналы. – Пойдём, доведёшь меня до вашего архива, а я тебе пока свежий анекдот расскажу.

– Политический?

– В ЦК и Совмине они самые распространённые. Кстати, про хлопкоробов. Ну, так вот, слушай. В одном их наших сёл собрались работники райкома партии…, – прислушавшиеся работники отдела, к их глубокому сожалению, расслышали только это начало крамольной истории – Магомаева и Арутюнов скрылись за дверью в коридоре.

Они спустились в цокольный этаж здания редакции, где и находилась дверь с надписью «Архив» на русском и азербайджанском языках.

– Фух, мне уже и спускаться по лестнице стало тяжело, Лёвчик, а теперь обратно подняться надо, – тяжело дыша, опустилась на первый попавшийся стул Алла. – Я отдышусь, а ты пока дорасскажешь мне анекдот.

– Может мне проводить тебя обратно? – спросил Лёва.

– Нет, мне это даже полезно. Давай, трави дальше. Самед, а ты пока закрой ушки! – пошутила Магомаева.

– Ну так вот, а хлопкороб и отвечает секретарю: «Так ведь корову где-то пасти надо, а как это сделать, если у нас в совхозе хлопок чуть ли не до ворот дома сажают? Корова – это вам не ГАИ-шник, чтобы её у асфальтовой дороги привязать, а она при этом и толстеть будет, да ещё и молоко давать».

Алла от души рассмеялась, придерживая свой животик, махнула на Лёву рукой:

– Ну тебя, шкодник!

– А неполитический анекдот послушаешь?

– Нет, – вскочила на ноги Магомаева. – Иначе я и до туалета не добегу! Вот тебе архив, вот тебе Самед – их и мучай дальше. Всё, я наверху.

– Сколько я тебя знаю, ты всегда мне отказываешь, и во всём! – засмеялся и крикнул Лёва ей уже вдогонку.

– Нахал! – раздался Аллин голос уже за дверью.

В архиве было темновато, хотя и горел свет. Экономили на электричестве – здесь всё равно никто не задерживается надолго. Воздух спёртый, сухой из-за того, что проветривали помещение не часто. Человеку с улицы сразу ударял в нос тяжёлый запах хранимых бумаг. Сейчас в архиве, кроме них двоих, никого не было.

– Самед, – обратился Арутюнов к парню, пока не очень понимающему, чего от него может хотеть этот бакинский партработник. – Меня интересуют обращения граждан примерно за последние пять лет, которые напрямую или косвенно связаны с нашим хлопководством и теми предприятиями, которые потом этот собранный хлопок используют. Но хлопок – это вещь, продукт, а меня интересуют люди, которые с ним связаны. Понимаешь примерно, какой материал в письмах в вашу редакцию меня может заинтересовать?

– Судя по тому, как я это понял – проблемы в этой отрасли и с работающими там людьми, которые не получили должной реакции ни в нашей газете, ни в партийных или государственных органах.

– Я бы и не смог точнее сформулировать, – удивился Арутюнов. – Тебя комитетчики к себе на работу ещё не приглашали? И такой кадр работает в отделе писем третьестепенной газеты! Шучу, шучу. У вас здесь все такие… сообразительные?

– Спасибо, – с улыбкой ответил парень.

– Тогда дай-ка мне подшивку вашей газеты за осень прошлого года, а сам попробуй мне подготовить подборку материалов, которые меня могут заинтересовать. Алла мне сказала, ты и сам работал на хлопковых полях? – спросил Арутюнов, устраиваясь с плотными пачками газет, прошитых и закреплённых вместе с одной стороны деревянными планками.

– Да, – отозвался Самед, – хлопок – это моя любимая сельхоз культура.

– Странная любовь! А почему, скажем не пшеница? Или гранат?

– А это с тех пор, как родители мне купили первые джинсы за 200 рублей при общей их зарплате в 310 рублей. Какие джинсы могут обойтись без хлопка? Это родилось из чисто потребительского любопытства. Я даже кучу книг прочёл – сначала о том, как появились эта «капиталистическая зараза» в Америке, а потом – по технологии изготовления. От посадки зерна хлопчатника до пошива. А я знаю, как всех желающих одеть в такую одежду по цене в тридцать рублей – и молодёжь будет довольна, и страна получит с каждой пары брюк доход в пять рублей. Вот ваши дети просят у вас купить им джинсы?

«Хлопкоробы крупнейшего в Азербайджанской ССР Бардинского хлопкосеющего района и наши местные колхозы и совхозы первыми в республике рапортовали о досрочном выполнении плана продажи государству хлопка-сырца. Большой вклад в общий успех района и республики внесли механики-водители хлопкоуборочных машин. Как и в предыдущие годы, соревнование механизаторов возглавила депутат Верховного Совета СССР, лауреат премии Ленинского комсомола, механик-водитель из колхоза „Коммунист“ Тарлан Мусаева. Она выдала из бункера хлопкоуборочной машины почти 500 тонн хлопка, перекрыв свой же рекорд. С большой радостью Тарлан читала телеграмму от нашей всесоюзной „Чайки“, лётчика-космонавта СССР, Героя Советского Союза, председателя Комитета советских женщин Валентины Николаевой-Терешковой, которая поздравила знатного хлопкороба с трудовой победой», – читал на первой полосе одного из номеров прошлогоднего «Кировабадского коммуниста» Арутюнов.

– Пока не просят, но, наверное, потому, что ещё в школе учатся.

– Лет через пять попросят обязательно. Но сегодня хлопок и так очень выгоден для страны. Я даже посчитал, сколько пододеяльников надо на то, чтобы укрыть каждого гражданина республики.

– Это и я могу посчитать – сколько народу, столько и пододеяльников. Почти пять с половиной миллионов?

– Уже ошибка, Левон Сергеевич, – крикнул из-за стеллажей и ящиков архива парень. – Хотя бы ещё один пододеяльник надо иметь про запас, на время стирки первого.

– Согласен. И что из этого следует?

– Нашей республике для этого требуется 16 тысяч тонн белой хлопчатобумажной ткани – а это 50 тысяч тонн хлопка.

– Значит, если учесть ещё простыни и наволочки – ещё столько же?

– А ещё надо каждого одеть в пальто, костюмы, рубашки, платья…

– … и трусики Никиты Сергеевича19. Послушай, если в этом году Азербайджан соберёт один миллион тонн хлопка, как обещал наш ЦК, то мы еле себя оденем! А ты почему сейчас не в джинсах? – посмотрел Лёва на его брюки.

– Алла-ханым ко мне слишком хорошо относится, чтобы её подводить. Ей же наш редактор из-за моих джинс первый выговор влепит вместе с парткомом, профкомом. Когда я не иду на работу – тогда одеваю. Шуму меньше.

– Значит, твои штаны пока не влазят в идеологию советского государства. А не влазят – значит и шить государство их пока не будет. Так что – извини. Вот я же не одеваюсь в джинсы – мне и в советских брюках неплохо. Ладно, знаток ковбойской одежды, лучше просвети меня самыми общими знаниями о «белом золоте».

– Если откинуть в сторону древние Персию и Индию, то у нас в республике ещё до революции был свой сорт хлопка – «кара гоза». Но не очень удачный – волокна у него короткие, шершавые и грубые, а цвет темнее узбекского. Поэтому стали засевать при советской власти узбекским и египетским сортами.

– Значит в хлопке самое главное: длина волокна, мягкость и цвет? Кстати, хлопок-сырец – это что называют?

– Не только. Сырец – это семена с волокнами. Самая большая ценность – эти волокна. Чем они длиннее и тоньше – тем ценнее. Хлопок длинноволокнистый хорош для текстиля высокого качества, он нежнее.

– Ещё Никита Сергеевич говорил: «Если не будет хлопка, то придётся в трусиках ходить!», – вспомнил выступление прежнего вождя Арутюнов.

– Прав был товарищ Хрущёв. Есть коротковолокнистый – долговечнее, он погрубее, пожёстче, хорош для ниток и канатов. А так идёт и в бумагу, даже деньги печатают, и в лаки, и в картон. Во всякую химию. Порох, мыло, маргарин, майонез – даже туда добавляют. Качество у хлопка самое высокое в момент открытия коробочки, но все коробочки в поле даже на одном растении не раскрываются по команде. Значит, и собирать его можно не сразу. Можно дать дозреть оставшимся коробочкам и собирать и их, а можно собрать за один прогон. Хлопку нужны жаркое солнце и много воды – поэтому у нас и каналов больше стало. Но из-за того, что солнца и воды меньше чем положено, у нас и хлопок похуже, и обходится дороже. Да, он и воду впитывает лучше, чем другие волокна, а этим пользуются при сдаче волокна – вес можно хоть удвоить, человек без опыта и не заметит.

– Вот это уже деловой разговор пошёл, ценное для меня замечание. Но нормы же есть при приёмке?

– Нормы у нас как в продуктовых магазинах: усушка, утруска. Палку колбасы можно взвесить с верёвочкой, на которой она висит в холодильной камере – или верёвку можно отрезать до взвешивания. Вы не обращали внимания на то, какой толщины и какого качества бумага20, в которую вам заворачивают эту колбасу? Это почти картон. В неё можно гвозди завернуть – выдержит. Наши нормы одинаково подходят и для мыши, и для слона. Если вы сдаёте товар – вы сдаёте слона; если принимаете – то мышь. Вот, скажем, есть такой показатель у хлопка-сырца, как засорённость. Разница при ручном и машинном сборе урожая – в один процент.

– Это 10 тысяч тонн на всю республику.

– И это только по этому показателю. Председатель может сослаться на то, что хлопкоуборочные машины не могут выйти в поле и послать всех на ручную сборку хлопка. Даже детей из школ могут отправить. А ещё студентов из ближних городов. И бензин списан, и деньги – а техника не потребует лишних затрат на ремонт, и урожай будет выше. А пересортица, когда ткани делают из хлопка, годного только для канатов, и это я ещё не вспоминал про влажность…

– У тебя ещё много работы здесь? Из того, что я просил для меня найти?

– Дня на два точно.

– Есть уже что-то отобранное?

– Десяток писем отобрал.

– Бери их с собой, пойдем, пообедаем где-нибудь. Уже время обеда.

– Напротив редакции есть кафе, все наши сотрудники обычно туда ходят.

– Значит, именно туда мы и не пойдём. Хочу посидеть с тобой, но без лишних глаз и ушей.

– На следующем квартале есть ресторан, но там будет дорого. Я рассчитывал только на наше кафе, на большее мне может не хватить…

– Сожалею, но под этим предлогом я тебе не дам возможности от меня избавиться. Так что веди в ресторан.

Этот город щедро одаривает своих гостей своим гостеприимством, а вместе с ними и своих жителей обласкивает палящим южным солнцем, обдувает непрекращающимися горячими жгучими летом и осенью, и холодными зимой ветрами. Поэтому Лёва и его молодой собеседник с радостью оказались в пустующем ресторане, где, оказывается, уже сидели два школьных товарища Самеда и пили кофе. С ним они расцеловались:

– Салам, брат!

С Арутюновым почтительно поздоровались, обменявшись рукопожатиями.

Заказали лёгкий овдух21, плов с бараниной и курабье22 к чаю. Лёва стал дальше постигать азы учения о «белом золоте»:

– Расскажи-ка мне, Самед, что дальше делают с собранным хлопком?

– Хлопок отвозят на завод, там его очищают, сушат, сжимают и отделают волокно уже в машинах. Волокно распушивают, направляют в волокноотделитель: отделяют его от семян. Потом прессуют в кипы, каждую маркируют: указывают длину волокон, прочность, толщину, цвет. С завода хлопок уже отвозят на фабрики: волокно разбивают, расчёсывают, вытягивают, скручивают, плетут с него нити – там тоже разные машины. Получают два вида нитей. Кардная – пушистая, для вязки. И гребенная – плотная, для тканей. Когда ткут ткань, там тоже теряется до 10 процентов сырья. Но и их используют. Семена отправляют на масложиркомбинаты. Но это не всё, на что годен хлопок.

– Ты, ешь, не стесняйся. Так сколько идёт хлопка на одну пару твоих штанов, ты уже считал? – улыбнулся Лёва.

– Чуть больше килограмма. Это меньше рубля стоит.

– Не смотри на меня умоляющим взглядом, я всего лишь проверяющий, а не министр лёгкой промышленности СССР! Лучше скажи, что тебе попало под твой зоркий глаз как работника отдела писем «Кировабадского коммуниста».

– Да там люди делятся такими же идеями, куда уходит хлопок с полей и как ужесточить контроль за этим. Как сохранить урожай, а не давать его растаскивать, как уберечь государство от приписок. Вот может одно из писем вас заинтересует больше остальных, но оно касается больше нашего хлопкоочистительного завода, – протянул Гасаноглы конверт с приколотыми к нему тетрадными листами.

«Редактору газета „кировабад коммунист“ пишет камсомолец Ага-Муса Абидович Джафаров. Я живу в село 10 км от нашего Кировабада на улица Ленина 22. Наш председатель колхоза недавно сказал, что месяц назад был пожар в городе хлопкочистельный завода. А у меня есть родственник Гаджи Исмаилов-дайыоглы23, он был очень хороший человек, только пропал. Ему 21 года был. Гаджи в армия служил, тоже был камсомолиц. Из армия вернулся, учится хотел и работать. У него и девушка была, очень красивый и хороший, в городе живёт – Гюмрал Караева. Гаджи хотел на заводе работать, ночью склад готовый продукция охранять. А потом потерялся. Он не маленький чтобы потеряться но потерялся. Когда председатель сказал что был пожар я тогда вспомнил что Гаджи у нас был днем. У нашего дедушка Сабир-баба был 80 лет день рождение. Гаджи конечна пришел, поздравил Сабир-баба. А потом ушёл – сказал пойду на завод. И потерялся. Если он пошёл на завод, то там никто не умер. Я спрашивал несколко человек оттуда и его никто не видел. И домой не пришёл. И отец его тоже ходил на завод. Там ничего не знают. Мы милицию ходили, там сказали может он из дома сбежал. Насчёт того, что он ходил работать на завод они сказали если его там не видели значит не пришел. И не искали там Гаджи больше. Вы газета, вас послушают, пускай поищут на завод найдут Гаджи».

– Этот Гаджи так и не нашёлся? – спросил Арутюнов.

– Нет.

– А письму так и не дали ход?

– Письмом занимался сначала я. Зарегистрировал его в журнале, потом показал Магомаевой. Мы ещё немного посмеялись по поводу грамматики, но не это же было самым главным. Алла-ханым пошла с письмом к редактору. Но письмо так и вернулось к нам в отдел. Начальник милиции сказал им, что следователь всех опрашивал, может быть и автора письма, значит – никакой новой информации это письмо не содержит. Тогда ещё главный редактор вызвал меня к себе с журналом регистрации, вернул это письмо. Посмотрел, как я его записал, а потом в графе «Примечание» сказал дописать – «прислано анонимно, не рассмотрено».

– А почему так? – удивился Лёва.

– Вот и я точно так же у него спросил. Он мне и говорит: «Видишь, в конце письма нет росписи, даже название села у нас нет, а то, что на конверте стоит печать сельской почты – может человек специально туда заехал опустить письмо». Так оно и стало анонимным.

– А что с пожаром, что горело на заводе?

– Склад с кипами хлопка. Обошлось вроде без жертв и оргвыводов, кроме уволенного инженера по технике безопасности. Как всегда – не хватало огнетушителей, инструментов, забитые гидранты.

– Много хлопка сгорело?

– Я точно не знаю, люди говорят чуть ли не половина всех запасов.

У Арутюнова сложилось своё определённое мнение об этом письме, но он уже понял, что больше информации от своего смышлёного молодого собеседника получить уже невозможно. Просто потому, что он был ограничен стенами своего отдела и редакции. Время терять Лёва не любил, а потому стал искать предлог, как бы правдоподобно и ненавязчиво отвязаться от Самеда, не обидев того.

– Скажи, Самед, а чем живёт молодёжь в вашем городе? Вот эти твои друзья, что сидят в углу, кто они?

– Ну, все по-разному, Леван Сергеевич. Вот один из них, который в кожаной куртке…

– Интересно, ему не жарко в ней? – усмехнулся Арутюнов.

– Конечно жарко, – рассмеялся Самед, – но пофорсить же надо! Хороший парень, мы учились в одном классе. Он в первых классах вообще был отличником, но потом стал ходить на бокс. Занимался серьёзно, стал получать призы, спортивная карьера стала ему важнее. Он даже после школы стал чемпионом Азербайджана! Хорошие оценки в школе ему и так учителя ставили, он и в институт физкультуры поступил. А потом травмировался. Вроде бы ничего серьёзного, но на ринге уже чувствовал себя неуверенно. Его дядя – директор нашего центрального универмага. Здание большое, пятиэтажное, лет десять как построили.

– Да, я видел, солидное здание.

– Теперь чемпион работает там снабженцем. Республиканской славы уже нет, но теперь он может целыми днями сидеть в ресторанах, курить анашу. А второй – тоже наш одноклассник. Вроде его помощника во всех вопросах. Я где-то в журнале видел фотографию большой акулы, а снизу и сбоку её туловища прикрепились рыбины поменьше – называются рыбы-прилипалы. Вот он точно такая рыба, прикрепился к карману товарища. На днях предлагал мне импортные шмотки, хотя знает, что я могу попросить об этом и бывшего боксёра без дополнительных «наценок». Чемпион мне всегда говорит: если понадобятся деньги – мой бумажник в твоём распоряжении. Вообще у него доброе сердце. Мне пока удавалось отказываться, не хочу быть такой же прилипалой. Но благодарен ему и за предложение. Все мы не безгрешны.

– Правильно. Знаешь, Самед, ты взялся мне помогать, хотя и по распоряжению Аллы. И не сомневаюсь, что ещё поможешь. От друзей не стоит отдаляться. Я сейчас уйду, а ты иди к одноклассникам, они и так на нас посматривают. Вам же будет о чём поболтать, чтобы не затрагивать тему нашего с тобой разговора? Посиди с ними, Аллу я предупрежу, скажу, что ты занят по моей просьбе. Работу в архиве продолжи пока сам, позже посмотрю на результаты. Я расплачусь за всё, это не твоя забота, – вытянул Лёва ладонь в сторону Гасаноглы.

Пока Самед направился к своим знакомым, Арутюнов позвал официанта, попросил посчитать съеденное и выпитое им и одноклассниками Гасаноглы, включив туда и бутылку холодного шампанского, которую надо будет отнести молодым людям после его ухода. От коньяка они в такую жару быстро осовеют.

Аллу он нашёл в её отделе. Марина наливала ей чай и предложила и ему.

– Спасибо, не откажусь. Как раз и с начальницей вашей побеседую!

– А где мой Самед? Кстати, как он тебе? – спросила Алла.

– Он занимается моими вопросами. Занимательный парень. Далеко пойдёт, если попадёт в хорошие руки. Можно и в женские.

– Тебе что, не нравятся мои руки, даааа? – наигранно возмущённая Магомаева даже вытянула их и покачала пальчиками.

– Что ты, Аллочка, – Лёва взял её ладони в свои и усыпал их поцелуями. – Как ты можешь так говорить? Я, конечно не Муслим24, но точно воспроизведу: «…и сама не знаешь ты, что красотой затмишь любую королеву красоты…»25.

– Я на тебя мужу пожалуюсь, что ты издеваешься над беременной женщиной! Нет, лучше в твой Совет Министров! И не смотри на меня так, я же не каменная!

– Это как тебе угодно. А теперь, красавица, поделись со мной историей вот этого конверта, – и Арутюнов показал ей письмо комсомольца Ага-Мусы Абидовича Джафарова.

– А, это, – сразу вспомнила Алла. – Мы его честно пытались вручить по назначению, но – увы. После него редактор строго-настрого велел мне показывать подобные письма ему лично, а только потом регистрировать в журнале. Поэтому теперь журнал всегда лежит в моём сейфе.

– Не знаешь, а в каком состоянии теперь это дело о пропаже парня?

– Имей совесть, Лёвочка. Я не начальник уголовного розыска!

– Но узнать-то можешь?

– Сейчас попробую, – Магомаева взяла в руку телефонную трубку, набрала номер, отвернулась ото всех и прикрыла микрофон ладошкой, чтобы сотрудники её не услышали случайно.

– У капитана Мамедова, – сказала Алла, положив трубку. – Больше ничего не знаю. Хотя нет, погоди! Вспомнила: как-то на собрании партактива города директор завода Аббасов интересовался, не соглашусь ли я потерять это письмо и журнал? Я его отослала с этим вопросом…

– Далеко?

– … к редактору. Это для него было так же приятно, как и то место, о котором ты подумал. Вот теперь всё.

– Спасибо, Аллочка. Ты где собралась рожать, здесь?

– Да, а где ещё? Не могу же я бросить дочку и мужа. Да и до Баку могу не доехать в таком интересном положении.

– А теперь скажи мне, кто у вас самый лучший акушер-гинеколог? Напиши мне его фамилию. Вот так, ещё раз спасибо. Роды он будет принимать у тебя лично.

– Лёвчик, я тебе так благодарна! А вдруг он в отпуск уедет, не сможет?

– Поверь мне, сможет, отложит. Да, на Самеда сегодня-завтра не рассчитывай, он мне будет нужен. Это письмо пока оставлю у себя.

Начальнику милиции поступил звонок из Баку. С ним разговаривал весьма ответственный товарищ из ЦК республики, который предупредил, что к товарищу Мамедову из уголовного розыска зайдёт товарищ Арутюнов, работающий в органе партийно-государственного контроля. Он задаст капитану ряд вопросов, на которую должен получить исчерпывающую информацию. Лишних вопросов товарищу Арутюнову задавать не надо. Мамедова, работавшего в этот момент в городе, руководство милиции быстро разыскало, и он ждал гостя в своём кабинете уже через четверть часа.

Арутюнов, уставший от многочасовой поездки за рулём, чтобы избежать излишней суетливости людей в форме, и расположить инспектора к доверительной беседе, пригласил его прогуляться по находящемуся неподалёку скверу города неподалёку от площади Ленина, напротив административного здания Городского Комитета партии и Горисполкома26.

– Мне нужно ваше личное мнение и ваша убеждённость при расследовании дела пропавшего Исмаилова, на которую бы не повлияли высказывания вашего руководства или партийного руководства города.

Капитан был несколько удивлён: какое может иметь отношение дело о пропавшем юноше к работе контролирующего органа республики? Но это не его дело, сверху обстановка просматривается лучше: жираф длинней – ему видней. Про жирафа он решил не высказываться, а потому в беседе употребил иное сравнение.

– На этот счёт я могу вас сразу успокоить. Дело Исмаилова я сам реанимировал, а это никак не укладывается в позицию страуса, который стремится зарыть голову в песок.

– Вас не просили «замять» дело, заволокитить?

– Нет, таких просьб я ни от кого не слышал, хотя руководство мне явно намекало на его бесперспективность. Говорили, что парень очень молодой, нагуляется – сам появится дома. Не иголка – найдётся когда-нибудь. Может, появилась у него невеста новая: русская или еврейка, которую бы родители не приняли. Вы же знаете обычаи в нашей республике, хотя об этом и не говорят открыто. Может другая причина – труп же не найден. Но я увидел в этом деле связь с тем пожаром, который произошёл в своё время на нашем хлопкоочистительном заводе. Расследование продвигается очень медленно, но определённые выводы у меня уже есть, и я на днях собираюсь задержать подозреваемое мною лицо.

– Он работник завода, этот подозреваемый?

– Вы знаете, Левон Сергеевич, нет. Связи этого лица ни с предприятием, ни с кем-либо из работников я не обнаружил. Хотя считаю, что такая связь должна быть. Пока в моём подозрении не хватает тех деталей, которые бы прояснили мотив преступления. Я говорю о преступлении, потому что уверен – юноша мёртв. Для меня очевидно, что труп скрыли настолько тщательно, что найти его своими силами нам не удастся. Только если исполнитель сам укажет, где искать труп.

– У вас получается тяжёлая ситуация: вы уверены, что знаете исполнителя убийства – но отсутствует труп; а чтобы найти труп – надо задержать преступника и заставить его заговорить.

– Поэтому я и медлю. Я могу его задержать хоть сегодня. Но чем я его заставлю разговориться, а прокурору убедить дать санкцию на его арест? Тем более что мой подозреваемый имеет за своими плечами солидный перечень статей уголовного кодекса и пару раз уже отбывал наказание. Две ходки для него стали хорошим приобретённым жизненным опытом. Он будет отпираться до последнего.

– Вы можете назвать его фамилию?

– У меня нет права вам отказать в информации, – развёл руками капитан. – Так что всё, о чём я могу вас просить – чтобы этот разговор остался между нами. По крайней мере, до задержания подозреваемого.

– Это само собой разумеется, – кивнул Лёва.

– Ибрагим Курбаноглы, 52-го года рождения. Прописан в одном из сёл неподалёку, но чаще всего его можно встретить у нас в городе. Нигде не трудоустроен.

– Почему именно он?

– Когда я взял на себя расследование дела, то принялся по новой допрашивать всех, кто знал Гаджи Исмаилова. Нашёл и тех, кого раньше не свидетельствовал. Родители, родственники, друзья, девушка. И работники хлопкоочистительного завода.