Царство. 1951–1954

«Потравит нас этот хитрый мингрел!» – думал Сталин. С некоторых пор он не доверял Лаврентию. Может, поэтому Берия лишился всемогущего министерства и сосредоточился на главных военных проектах. Карательное министерство Сталин поделил; из одного ведомства получилось два: Министерство государственной безопасности во главе с молодым, во весь опор рвущимся на Олимп военным разведчиком Абакумовым и Министерство внутренних дел, где принял командование гулаговец Круглов. Круглов был старательный, немного самонадеянный, однако место свое знал и Хозяину в рот смотрел. И Абакумов перед Сталиным стелился, но мелкобуржуазные нотки лезли наружу. Расселив восьмиквартирный особняк, сделав грандиозный ремонт, Виктор Семенович переехал туда на постоянное жительство. Жена его распоряжалась пятью машинами, обзавелась многочисленной прислугой. Распустились при нем и приближенные генералы, появилась в поступках эмгэбэшников княжеская важность, вседозволенность, а они ведь – слуги народа, подчиненные рабочего класса!

Однажды Сталин прознал, что перед тем, как ехать на «ближнюю», Абакумов заезжает в Кремль и получает инструкции от Берии: что говорить, как говорить, на чем сосредоточить внимание, о чем – умолчать. И после доклада в Волынском хваленый министр прямиком мчит к Лаврентию. А еще Сталину донесли, что абакумовские замы, прежде чем представить донесения пред высочайшие очи, предъявляют их для прочтения, и многое потом переписывается. Утверждали, что именно по этой причине Сталин в гневе заменил Абакумова, бросив генерала на тюремные нары. На Абакумове владыка не успокоился: отстранил от работы личного секретаря Поскребышева, арестовал Власика, бессменного начальника собственной охраны, и задумал поменять персонал на «ближней». Но Берия вывернулся, доказал, что Абакумов – искусный интриган, специально так устроил: невзирая на запрет, припирался на доклад, целенаправленно стремился всех запутать, поссорить. Словом, убедил в своей непричастности к козням министра, а, наоборот, в том, что он только и старается для дела. Работал Берия, не филоня, его стараниями появилась в Советском Союзе атомная бомба, полетела ракета. Он часто наведывался в Тбилиси, навещая престарелую сталинскую мать, а после, со слезами умиления, рассказывал про мамулю вождю. Любую дыру мог заткнуть этот принципиальный руководитель, но уж слишком много в его руках сосредоточилось власти! Хоть дядя Лаврик и считался своим в доску, но и в здоровом теле заводятся глисты – всегда надо быть настороже!

В Министерстве государственной безопасности шло реформирование, шерстили руководящий состав. Хрущев привел в органы свежих людей, но методы организации не изменились – товарищ Сталин не поменял правил. Нет-нет, он возвращался к раздумьям о Лаврентии: то бесконечно его проверял, то превозносил. С большой помпой Берии первому присвоили звание «Почетный гражданин Советского Союза», а на следующий день еще не оправившего от празднования кавалера распекал недовольный Сталин:

«Почему у меня в обслуге одни грузины?!»

«Это преданные вам люди, они вас очень любят!»

«А русские что – не любят?!»

По дому и в хозслужбах у Сталина работали исключительно грузины, только с русскими именами. Тамаз был Толя, Резо – Роман, Гиви – Гриша и тому подобное. Каждого из них примечали, отмечали наградами, званиями. Дошло до того, что шашлычник был произведен в генералы. Другой генерал, духанщик, обеспечивал Сталина продуктами.

«Друг Иосифа, они вместе росли», – разъяснил Хрущеву Маленков.

Этот долговязый, с выпученными глазами снабженец часто пировал за столом вместе с членами Президиума Центрального Комитета и слышал все, о чем говорилось. Он никого не стеснялся – ни Маленкова, ни Булганина, ни Хрущева. Чокался, как равный, кивал головой, пел. Сталин любил послушать песни, да и сам был не прочь подтянуть знакомый мотив. Любимый шашлычник в конце войны вышагивал у мангала в погонах генерал-лейтенанта, да и наград у него на груди заметно прибавилось. А где он воевал, нанизывал на шампуры мясо и помидоры?! Стоит в мундире с лампасами, как елка, увешанный орденами, орлиноносый Вано-Ванечка и люляшки жарит.

Когда Сталин усомнился в абсолютной преданности Лаврентия, тогда-то и заменили обслугу на даче, и не только людей грузинской национальности, но и отдаленно напоминающих нацменов. Всех сомнительных сменили чистокровные курносые русаки. Не коснулись перемены лишь сердобольной Валечки, которую чья-то торопливая рука по ошибке занесла в список увольняемых, да вовремя спохватились.

«Так-то лучше! – бурчал Сталин, когда уволили грузин. – А то развели панибратство!»

Правда, опасность диверсий при этом меньше не стала. Ведь тот же Берия имел непосредственное отношение к подбору кадров, только действовал он теперь через Маленкова и через нового министра госбезопасности Игнатьева, который заменил Абакумова и так же, как все вокруг, заискивал перед непотопляемым лубянским маршалом.

Многолетняя усталость, преклонный возраст, пошатнувшееся здоровье – поговаривали, что Сталин перенес два тяжелых инфаркта, тормозили ход его размышлений. Спецпочта, те самые кричащие красные конверты, которые при получении следовало читать незамедлительно, грудами валялись на письменном столе совершенно нетронутые. Иногда для отвода глаз их подбирали, раскрывали и возвращали адресату, вроде содержимое просмотрено. Старческая прострация делала вождя не таким быстрым, не таким зорким, но злопамятным и немилосердным он оставался всегда.

– Ты бы не траву жрал, как кролик, а судачка попробовал, – обратился правитель к Берии и тыкнул вилкой в тарелку с судаком под маринадом. – Судак – это для любого желудка праздник!

– Рыбу врачи запретили.

– Врачи! Мало мы сажаем этих проклятых врачей! Сколько честных людей в могилу свели. Не боишься, что и тебя залечат?

В начале 1953 года разразилось громкое дело врачей-убийц. Доктор кремлевской больницы Лидия Тимощук написала в Центральный Комитет письмо, где сообщила, что ее коллеги, врачи правительственной больницы, специально неправильно лечат пациентов, точнее, залечивают до смерти. В своем письме она приводила убедительные доводы. По ее словам, не своей смертью умерли секретари Центрального Комитета Жданов и Щербаков, нарком здравоохранения Семашко. Сталин отреагировал резко, и в «кремлевке» пошли аресты. Генералиссимуса не смутило, что в числе виновных оказались доктора, много лет наблюдавшие его самого. На врачей началась повсеместная травля, газеты пестрели обличающими статьями, в поликлиниках люди грозили им кулаками, даже детвора во дворе выкрикивала нехорошие стишки в адрес людей в белых халатах, поголовно играя во врачей-вредителей, которых прямо тут, у песочницы, задерживала бдительная милиция. Только никто из детей не желал оказаться в команде злых докторов. Из-за этого разгорались горячие споры, часто даже взрослые вмешивались: «Никакой мой Ванечка не врач, он милиционером будет, когда вырастет!»

От народа досталось и медсестрам, и нянечкам, и фармацевтам. Студенты физкультурного факультета побили водителя машины скорой помощи, который на грубость ответил грубостью. Всех медработников мели под одну гребенку. Еще бы – врачи-убийцы! Во многих районах и городах вскрывались случаи медицинского вредительства. От таких вопиющих преступлений страна возмутилась. Поликлиники опустели, доктора увольнялись с работы. «Бегут! – визжали газеты. – Бей их!». Центральный Комитет забрасывали негодующими письмами трудящихся, которые требовали для врагов незамедлительной казни.

– Негодяев арестовали, поэтому лечиться стало не опасно, – спокойно отозвался Берия.

– А про письмо маршала Конева забыл? Его врач до последнего на свободе разгуливал! – оскалился Сталин.

На прошлой неделе Иосиф Виссарионович вслух зачитал коневское письмо. В письме Конев полностью поддерживал аресты среди кремлевских врачей. Врачи, по его мнению, на сто процентов были связаны с американской разведкой. Маршал утверждал, что его лечащий доктор специально назначал противопоказанные для здоровья медикаменты, и что вот-вот он бы, Конев, отправился на тот свет! Военачальник предположил, что не только кремлевские врачи состоят во вражеском заговоре, а среди врачей, работающих в Советском Союзе, существует разветвленная диверсионная сеть. «Молодец Конев, самую суть углядел!» – потрясал письмом Сталин.

– Мерзавцы твои врачи, твари! А находятся такие, кто пытается их защищать! Если уж священники, вроде бы божьи люди, народ обманывают, у нищих бабок последние крохи забирают, то чем доктора лучше? Ничем не лучше, даже хуже! Три шкуры с них содрать, три шкуры!

Берия перестал жевать свою траву.

– Я до такой низости додуматься не мог, как это врачи – враги? – заговорил Хрущев. – В голове не укладывалось, что врач, который приходит тебя лечить – убийца! Я был потрясен, когда узнал.

– Потрясен! – скривился вождь. – Хорошо, что их раскусили. Теперь они сознались, что заговорщики и убийцы. Конев, тот сразу понял, куда его лекари тащат – на тот свет! Говорит им: «Живот болит», а они – «Срочно на операцию!» – Это зарезать, что ли?! – поддел указательным пальцем генералиссимус. – Ему никакая операция была ни нужна, до сих пор как козлик прыгает. Э-э-э! – отмахнулся Иосиф Виссарионович.

Никто за столом уже не ел, все слушали Хозяина.

– Вот ты, Лаврентий, почему к врачам не бежишь, а свою травку, как корова, шамкаешь? Страх потому что, потому что в могилу не хочется! А ведь кто-то их надоумил?

– С Запада щупальца тянутся, – предположил Маленков.

– Слишком быстро мы успокаиваемся, слишком быстро! – тряс головой Сталин. – Наивные люди! Даже англичане с американцами друг друга боятся, даже они друг другу шпионов и убийц подсылают, так почему к нам засылать не будут? Будут и еще как! Ну, ничего, мы всех на чистую воду выведем, всех паскуд передушим, не только врачей, всех без исключения!

Вождь поднялся и стал расхаживать вдоль стола.

– Поймали их, посадили под замок, а дальше что? Месяц с ними валандались, тоже, как Хрущев, благородным названием «врач» загипнотизированные. «Будете честно отвечать?» – спрашивают, а они отпираются. Тогда я посоветовал Игнатьеву: «Спроси их как следует, построже спроси, поднажми!»

Сталин хмуро оглядел гостей.

– И поднажали, и сознались. Все тридцать семь человек бумаги подписали, – усаживаясь на место, продолжал он. – А по доброй воле кто признается, что главу Советского государства хотел умертвить?! – прихлопнул по столу генералиссимус. – Правда, был старик, который ничего не сказал. А потому не сказал, что помер. Ну, так на том свете чертям скажет! – обнажая желтые зубы, засмеялся Хозяин. – Неправильно про Лобное место забыли, – вдруг проговорил он. – Кто про Лобное место знает?

– Это на Красной площади. В старину там преступникам головы рубили, – отозвался Маленков.

– И мы врачам-извергам там головы отрубим! – выдал вождь.

– Хочу предложить тост за вождя всех времен и народов, за нашего учителя, товарища Сталина! – отставив тарелку, провозгласил Берия.

Присутствующие как по команде повскакивали с мест. Булганин высоко поднял бокал и во все горло прокричал:

– За здоровье нашего родного товарища Сталина, непобедимого генералиссимуса, троекратное, два раза коротко, последний – протяжно – ура! Ура!

– Ура-а-а!!! – что есть мочи взревели голоса.

Выпили до дна. Николай Александрович с силой грохнул о пол хрустальный бокал.

– На счастье, товарищ Сталин! Долгих вам лет! А врагов, врачей поганых и прочих нелюдей, уничтожим, не беспокойтесь. Это мы вам ответственно обещаем! – Булганин рухнул на стул, любовно взирая на отца народов.

Валечка стала заметать осколки разбитого стекла. Военный министр с аппетитом принялся за лобио.

– Ай, молодец! Подчистую съел, тарелку мыть не надо! – глядя на Хрущева, хвалил Иосиф Виссарионович. – Тебе что дать? Холодец пробовал? Нет? – Сталин подтянул ближе неподъемное блюдо. – А ты, Георгий, чего отстаешь? Смотри, как все наворачивают!

– Мне, если возможно, тоже холодного, – кивнул Георгий Максимович.

– Наливай, тамада, не отлынивай!

Лаврентий Павлович зазвенел бутылками.

– Лаврентий у нас хитрец, ничего не пробует! – погрозил пальцем Хозяин. – А про вино врачи тебе ничего не говорили? Не сообщали, что оно больным противопоказано?

– Ты сам сказал – вино, по существу, сок виноградный. Что тут вредного?

В помещении было душно, форточек в доме не открывали, чтобы не просквозило Хозяина. Лишь когда Иосиф Виссарионович удалялся отдыхать, прислуга поочередно проветривала помещения.

– Пропадете вы без меня, передушат вас, как котят! – Со второй попытки Сталин расстегнул верхнюю пуговицу на френче. – Старый я стал, тут болит, здесь болит, лечить меня некому, надо выбирать преемника, – медленно говорил он. – Плесните немного!

Булганин схватил бутылку «Оджалеши» и принялся наливать.

– Хватит, хватит, а то сопьюсь! – остановил Хозяин.

Приблизив бокал к свету, он любовался гранатовым оттенком вина.

– Так о чем я?

– О преемнике сказали.

– Ну да. Берия вроде подходит, и голова на месте, и хватка есть, и в политике разбирается, и крепкий хозяйственник, но он грузин. Еще одного грузина во главе ставить нельзя, это не Грузия! Отпадает поэтому наш любимый Лаврентий. Вот Никита сидит, московский секретарь. Из рабочих, молодой, толковый, старательный, и он не годится – образования нет.

Никита Сергеевич бесхитростно хлопал глазами.

– Справа от меня, – Сталин развернулся к Георгию Максимовичу, – сам товарищ Маленков, светлейшая голова. Он и доклад на Съезде сделал, и кадрами управляет, а кадры, сами знаете – решают все! Маленков у нас фигура значительная, и не в смысле, что толстяк, в брюки не влазит, – пошутил Генеральный Секретарь, – а в том смысле, что человек думающий, только и он не подходит. Георгия нашего золотого под белы руки вести надо! – потрепал за ухо кадровика Сталин. – Тебе стричься пора, оброс, как пес! Следовательно, остается Булганин, Маршал Советского Союза!

Глаза присутствующих уставились на сияющего Николая Александровича.

– Валя, неси второе! Прокурор, разливай! – скомандовал Иосиф Виссарионович.

На стол подали жаркое из оленятины и бараньи люляшки, завернутые в лаваш. В довершение Валя выставила щучьи котлеты с воздушным картофельным пюре.

– Как олень? – спросил Сталин Хрущева.

– Замечательный олень.

– Дикий зверь, гордый, а и он под пулю попал, значит, судьба! Я раньше любил охоту, сейчас какой из меня охотник! А раньше, в молодости, без охоты не обходилось. Помню, в ссылке, в Туруханском крае, частенько с Яшкой Свердловым на охоту ходили. Мы тогда с ним в одном доме у бабки горбатой жили. Смотреть на нее было жутко, на эту бабку-горбунью, как ведьма была страшная, вот и ходили на охоту, чтоб ее меньше видеть. И бабка радовалась – мясо приносили. Пса с собой брали, приблудился к нашему домику щенок, пожалели, оставили жить. Назвал я его Яшка, в честь Яшки Свердлова, – хохотнул Сталин, – так что я с двумя Яшками жил, позовешь: «Яша, Яша!» – так оба на зов идут, умора! Даже бабка беззубая смеялась. А Яшка, мудак, обижался. Я ему объясняю: «Глупый ты, Яша, хоть какое-то у нас есть развлечение, а ты дуешься!» Пошел я однажды на лыжах, долго шел, километров десять отмахал, а может и пятнадцать. Холодно, а я разогрелся, качусь себе по сугробам и качусь. Выхожу на опушку, глядь – на дереве куропатки сидят. Двадцать четыре штуки на ветке примостились, а ружья у меня нет, дома забыл. Я мигом назад, хвать ружье, и по своему следу обратно прибежал. Сидят, родненькие, никуда не улетели! Я прицелился и – ба-бах! – Сталин изобразил, как стреляет из ружья.

– И что? – просюсюкал Маленков.

– Что, что? Убил всех, потом долго куропаток ели.

Вождь налегал на вино, и, глядя на Берию, приговаривал:

– Притворщик, ох, притворщик!

Генералиссимус наколол на вилку щучью котлету и сунул Лаврентию Павловичу:

– Съешь, замечательная вещь!

– Не могу! Ей-богу, не могу! – упирался тот.

– Мы тебя просим, Лаврентий, попробуй! – не отставал Хозяин.

– Нельзя мне, желудок сорвется.

– Один кусочек, за меня! – В глазах правителя появилось неприятное выражение.

Берия одними губами взял котлету и проглотил.

– Молодец! – похвалил Сталин. – Я смотрю, Маленков не пьет, отлынивает.

– Я пью, пью! – приподнял наполовину пустой стакан Георгий Максимович.

– А почему глаза прячешь?! Что, секреты от меня, кадровик?!

Маленков глупо улыбался.

Иосиф Виссарионович и повернулся к Хрущеву:

– Что на тридцатом авиазаводе за история? Опять жидята голову подняли? Фамилия там промелькнула еврейская?

– Да, там волнения. Молодежь, комсомольцы, – уточнил Хрущев, – с профсоюзной организацией повздорили, а дирекция завода в стороне, там как раз директор еврей. Разбираемся.

– Надо подобрать десяток крепких парней и отправить туда, да снабдить их дубинами. Пусть порядок наведут. – Лицо правителя сделалось мрачным. – Моя Светланка, удумала, выскочила замуж за еврея! Что ей, русских мало или другой национальности мужика не нашла? Так нет, еврей! Я ей сказал: на глаза мне не показывайся, пока с жиденком живешь! Через год развелась, услышала отца. Сегодня в гости пожаловала, – улыбнулся отец. – Может, придет поздороваться, а может, уже спит.

– Она у вас умненькая, Светланка! – пьяно просюсюкал Булганин.

– Дура! – огрызнулся Сталин. – Умные за евреев не выходят! Сталинская дочь, подумать только! Она такая же дура, как дочь сидящего здесь Маленкова! – он ткнул Георгия Максимовича локтем. – Та тоже еврея подобрала.

– Я свою Волю развел, вернее, она сама ушла, – оправдывался Георгий Максимович. – У нее другой муж, архитектор.

– Не жид? – строго спросил генералиссимус.

– Что вы, какой жид!

– Как их, дур, угораздило, ума не приложу! А Молотов от своей Жемчужиной ни на шаг! Это хорошо, что мы ее в тюрьму упрятали, а то расхаживала по Центральному Комитету, как хозяйка, у меня муж, говорит, Молотов! А тот, старый дурак, почти в министры ее произвел, Комитет по рыбному хозяйству дал. Вся добыча рыбы в еврейских руках оказалась, весь рыболовецкий флот! Это для того Молотов сделал, чтобы больше денег жидам передать. Представляете количество пойманной рыбы? Рыбу можно сбывать, минуя советские порты. Рыба – это чистые деньги. Гитлера за евреев клянут, а ведь он в корень смотрел. Где еврей побывал, там делать нечего!

– Но ведь среди евреев есть и хорошие люди! – наивно проговорил Хрущев.

– Хорошие – это мы с тобой! – отмахнулся вождь. – Ну как такого простака на главный государственный пост ставить? Элементарных вещей не понимает! Каждый день с нами сидит, а ума не набрался, евреи – хорошие люди! – всплеснул руками Иосиф Виссарионович. – Ну-ка, пей! – И придвинул Хрущеву бокал.

– Что меня в Никите подкупает – посмотришь и сразу поймешь: не еврей! – подмигнул курносому московскому секретарю генералиссимус.

Иосиф Виссарионович поднялся с места и потопал к радиоле.

– Какую пластинку поставить?

– «Очи черные», – попросил Хрущев.

– Сейчас отыщем! Вот она!

Сталин вынул нужную пластинку, и комнату наполнила музыка.

Очи черные,Очи страстные,Очи жгучие и прекрасные,Как люблю я вас,Как боюсь я вас,Знать увидел васЯ не в добрый час!

– Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные! – подхватила компания.

Сталин был на подъеме, он выпил больше обычного. Ждали, что вождь заставит присутствующих плясать, песни и танцы стали излюбленным занятием на обедах-ужинах. Хозяин обычно наблюдал за плясунами и лишь изредка вставал и делал па, растопыривая руки. Молотов, тот здорово танцевал, видно учился в молодости танцам, а может – талант, но молотовская песня была спета, его больше не приглашали на «ближнюю», он уже не был министром иностранных дел, молотовский заместитель Лозовский был арестован и расстрелян, как основной фигурант по делу о сионистском заговоре в Еврейском антифашистском комитете. Супругу Вячеслава Михайловича, Полину Семеновну Жемчужину, исключили из партии, освободили от всех постов, она проходила по этому же делу, ожидая своей страшной участи.

В самом начале войны, для борьбы с гитлеровской Германией, не без участия Молотова и Жемчужиной, в Москве создали Еврейский антифашистский комитет. В 1949 году выяснилось, что это логово завербованных шпионов, которые через плотные связи с заграницей пытались во всем вредить советскому государству. А ведь создали его под благовидным предлогом, что, мол, евреи-иностранцы дадут деньги, которые хлынут в советскую страну рекой, что безвозмездно отправят в СССР лекарства, одежду, обувь, технику – как красиво звучит! А сами что удумали? Удумали в Крыму создать Еврейскую автономную республику. Так прямо и написали товарищу Сталину, и зачастили в Кремль, доказывая, что еврейское лобби управляет Америкой, и с его помощью можно поставить Соединенные Штаты на колени. Сталин поверил. Евреи задумали не только заполучить Крымский полуостров, но и убедили вождя поддержать идею создания государства Израиль. Не один год Сталин слушал их пространные речи. Во время войны с Гитлером помощь от Еврейского антифашистского комитета поступала ощутимая. По инициативе СССР, который вынес обсуждение в Организацию Объединенных Наций, на карте мира появилось еврейское государство. Но тотчас после образования Израиль от Москвы отвернулся, переметнулся к Америке. Сталин был потрясен: «Кто им деньги давал? Кто вытребовал земли на Ближнем Востоке? Кто в ООН голос сорвал? Пре-да-ли!»

Отношения с США портились, Соединенные Штаты захлестнула истерия коммунистической угрозы. Глядя на Америку, и Европа стала сторониться России.

«Где обещанные тобой американские богачи-евреи?!» – злился на Молотова вождь.

Сталин разобрался в жидовской лживости, открылись глаза! В очередной раз, услыхав предложение о создании в Крыму еврейской автономии, он взорвался:

«Они не автономную республику в составе России хотят, им отдельное еврейское государство подавай, хотят из СССР выделиться и к Израилю примкнуть! А эта шлюшка Жемчужина там на первых ролях!»

«Читай!» – кричал генералиссимус, швыряя перед Молотовым оперативные документы, свидетельствующие о ее супружеской неверности. «Крым – эта протяженная морская граница, доступная иностранным судам. Евреи нашпигуют территорию диверсантами! В Крыму отдыхают советские руководители, неслучайно их выбор пал на Крым!» – мерил шагами кабинет Иосиф Виссарионович.

Массовые аресты среди евреев набирали обороты, люди сознавались: «Да, хотели отделиться, хотели в Крыму подкараулить членов правительства и в первую очередь товарища Сталина».

Скоро встал вопрос о еврейской национальности и ее месте в советском государстве. Уже никто не вспоминал о той громадной помощи, которая шла по линии Еврейского антифашистского комитета. На евреев начались массовые гонения. Однажды в канаве обнаружили труп режиссера еврейского театра Михоэлса. Газеты писали, что его по неосторожности сшиб в Минске грузовик. Похороны Михоэлсу устроили пышные, говорили трогательные слова, на могилу водрузили венок от Центрального Комитета и Министерства культуры, а потом всех, или почти всех, кто был на похоронах, закрыли на Лубянке.

«Надо укреплять оборону, а не ослаблять ее! – кричал Сталин. – Неужели Молотов не понимает?! Может, и он враг?»

Кто-то сказал Сталину, что Молотов, будучи с визитом в Америке, ездил по Соединенным Штатам в индивидуальном железнодорожном вагоне, а это означало, что уже тогда, перед войной с Германией, он был завербован американцами. На первом после XIX Съезда Партии Пленуме Центрального Комитета Сталин обрушился на соратника с претензиями, что тот отходит от генеральной линии партии! Вячеслав Михайлович стал оправдываться.

«Выворачивается, лис! Слышали, как он ловко ответил: “Мой учитель товарищ Сталин! Я ученик товарища Сталина!” – негодовал Иосиф Виссарионович. – У нас только один учитель – Ленин, отец Русской революции! У Сталина учеников нет!»

Вспомнив про ненавистного хамелеона Молотова, правитель разволновался.

– Это не вино, а дрянь! – отхлебнув «Киндзмараули», выкрикнул он. – Сказать не мог, что вино прокисло, ведь пробовал?! – уничтожая взглядом Маленкова, негодовал Хозяин. – Давился кислятиной и молчал!

Резким движением он выплеснул вино в побледневшее лицо Георгия Максимовича. Маленков не посмел утереться, и вино потекло бы ему за шиворот, если бы не плотная салфетка, заткнутая за ворот рубашки. Он лишь беспомощно, точно вытащенная из глубины рыба, открывал рот, не отводя от властелина испуганных глаз. Берия налил Генеральному Секретарю из другой бутылки:

– Это я пил. Вроде ничего.

– Выходит, ты напутал?! – сощурился Сталин и протянул Маленкову чистую салфетку. – Дурит нас кто-то с вином, ох, дурит! – погрозил пальцем вождь.

Маленков со страха никак не мог донести фужер до рта, руки предательски дергались.