Год лягушки

Из одежды на гении имелись черные семейные трусы до колен, драные кеды без шнурков и грязный медицинский халат. Еще в коридоре он начал орать во все горло требуя показать ему «ту гангрену», которая продалась масонам и сионистам. К счастью, услышав вопли психа, Гремина тут же узнала до боли знакомый голос и успела своевременно спрятаться в женском туалете. Вопящего и извивающегося психа вывела подоспевшая вовремя милиция, а главные редакционные кобры подобрали оброненные в пылу битвы бумажки и взглянули повнимательней на подпись Греминой.

Подпись начиналась с инициала Г, за которым следовал первый слог отчества – «Ан», а за ним – первый слог фамилии: «Гре». Заканчивалась подпись росчерком с петелькой, словно нарочно принявший форму слога «на». По редакции прокатились смешки.

Гремина поняла свою ошибку и сменила подпись, но было поздно. Прозвище приклеилось намертво. Сдается мне, что, потерпев неудачу в попытках избавиться от него, она решила действовать по-другому и приложила все усилия, чтобы как можно полнее ему соответствовать. В чем и преуспела.

В ожидании пиццы Аглая укрепляла здоровье свежевыжатым апельсиновым соком, а я, наоборот, портила: легкие – сигаретой, желудок – ядовитой американской газировкой. Вообще-то, я с куда большим удовольствием выпила бы горячего чая, но почему-то не решилась сделать такой заказ перед едой. Как уже было упомянуто, я боюсь официантов.

– Жаль, что Гангрена не устроила праздник в своем новом коттедже на Алтынном шоссе! – мечтательно помешивая трубочкой в стакане, говорила Аглая. – Представляешь, сидеть в огромном зале, где в камине, потрескивая, горит целое дубовое бревно… В окна стучат заснеженные еловые лапы, с ветки на ветку перепрыгивают белки и клесты… Радушная хозяйка сама разливает по глиняным кружкам глинтвейн из огромной медной кастрюли… На стол ставят молочного поросенка… А потом нас оставляют ночевать в комнатах для гостей, где стоят антикварные кровати с никелированными шарами на спинках и бабушкины сундуки, застеленные шалями!

Аглая мечтательно вздохнула, а я посмотрела на нее подозрительно:

– Что это на тебя за фантазии такие напали? Гангрена в образе какой-то лесной феи! Ты, часом, не заболела?

– Поздоровей тебя буду! Я, в отличие от некоторых, держу руку на пульсе событий. У меня муж выписывает все журналы по дизайну, какие только существуют в природе, и поэтому наша спальня скоро превратится в склад, а спать мы будем в коридоре под вешалкой. И вот в новом номере «Домашнего уюта» напечатали огромный репортаж о Гангрене, который я тебе и пересказала. Там еще рассказывалось об архитекторе, который этот дом построил, такой весь из себя, чуть не единственный из наших, который котируется и заграницей, он в Монте-Карло построил особняк какому-то теннисисту, то ли первой, то ли второй ракетке мира, а еще он строит театральный центр где-то в Германии, только я не помню – где… У мужа моего этот архитектор прямо идеал всей жизни, прямо так и говорит, если бы у меня был выбор, познакомиться с Дженифер Лопес или с… этим… как его… Короче, он плюнул бы на Лопес, а выбрал этого своего… ну, не важно! Я бы честное слово, решила бы, что мой муж гей, если бы он каждую ночь по нескольку раз не доказывал мне обратное… – Аглая кокетливо закатила глаза. – Но на этого архитектора он прямо готов молиться… Черт, как же его фамилия… Какая-то очень простая, и я ее все время забываю поэтому.

– Наплевать мне, как его фамилия. Я на особняк себе пока не заработала, даже на Алтынном шоссе, а не то что в Монте-Карло… Черт! Ты мне весь аппетит испортила своей лесной былью. И эта выдра еще вычла с нас по пятьдесят долларов на свой распроклятый день рождения!

– Нельзя быть такой мелочной, когда тебя грабят, моя дорогая. Надо говорить себе: а могли бы и ножичком пырнуть!

– Угу, прям не знаю, кому сказать спасибо, что жива! А что, мы приносим Гангрене такую прибыль?

– Честное слово, мне иногда кажется, что ты откуда-то свалилась – не с луны, так с пятого своего этажа. У Гангрены, кроме нас и нашего журнала, есть еще маленькая, но славная риэлтерская компания. Ну очень маленькая! Но очень элитная! И приносит ну очень большие деньги. Понимаешь?

Вместо ответа я затушила сигарету и, тяжело вздохнув, посмотрела в окно. Шел густой снег. Автомобили на Садовом кольце стояли в глухой пробке, и я не без злорадства думала о том, что и сама Гангрена, и ее именитые гости не смогут вовремя попасть на праздничную вечеринку.

К счастью, раздумья мои прервал официант, принесший нам пиццу. Одну на двоих, но очень большую! Разрезанную на шесть частей, с двойной порцией сыра, с беконом, с кусочками салями, перца, томатами… пышущую жаром… О-о-о!

Каждая из нас перетащила по сегменту пиццы на свою тарелку и проглотила первую порцию довольно быстро, в молчании, прерываемом лишь похожими на урчание междометиями, выражающими беспредельное наслаждение.

– Все из-за тебя, – томно сказала Аглая, втыкая вилку во второй кусок. – Я обожрусь и вдобавок разжирею!

– Ничего, не разжиреешь, – глухо и нечленораздельно отозвалась я. Разговаривать по-человечески мешал рот, плотно забитый пиццей.

– Не суди о других по себе! Ты лопаешь сколько влезет и никогда не потолстеешь – ну хоть чуть-чуть, чтобы меня порадовать! Я мечтаю разрезать тебя и посмотреть, что у тебя такое внутри, как тебе удается так много есть и оставаться тощей!

– Ну вот, я раскрыла секрет Джека-Потрошителя. На самом деле это была тетка, помешанная на похудании.

Аглая захихикала и взялась за баночку с сыром. Наблюдая за тем, как она щедро посыпает пиццу мелкой пармезановой стружкой, я размышляла. А что если, скажем, перемешать пармезан с ядом? У кого имеется возможность подбросить яд жертве? Конечно, у официанта, подкупленного, разумеется. Но зачем кому-то понадобилось убивать Аглаю? А может, жертвой должна быть совсем не она, а кто-то, кто должен был сидеть за этим столиком? Например, невзрачный человек со значком в виде звезды и меча на фоне щита, бывший сотрудник органов госбезопасности, слишком много знавший? Но кому была выгодна смерть отставного гебиста? Гангрене? Или ниточки тянутся в высшие сферы, где зреет заговор с целью смены существующего строя?

Политический детектив на глазах превращался в мрачную антиутопию, когда я отбросила сюжет о ядовитом пармезане, как совершенно ни на что не годный, разжилась третьей порцией пиццы и перед тем, как приняться за дело, сделала большой глоток ледяной газировки.

Внезапно в одном из зубов нижней челюсти, справа, где-то в самой глубине рта что-то то ли щелкнуло, то ли треснуло, и в глазах у меня вспыхнуло ослепительное пламя. Это была боль, такая острая, что все вокруг меня разом провалилось в густой туман…

С душераздирающим стоном я схватилась за щеку…

Перепуганный голос Аглаи, спрашивающий, что со мной, глухо донесся откуда-то из-за тридевяти земель…

– Жжуууп! – корчась, промычала я.

Волны боли расходились от зуба во все стороны. Казалось, голова сейчас разлетится на части…

– Откройте рот! – скомандовал незнакомый мужской голос.

Я изумленно уставилась на говорившего, но разглядеть его все равно толком не могла – боль, словно кривое зеркало, искажало все вокруг до неузнаваемости. Бедный мозг, охваченный смертельной тоской, отказывался реагировать на что-либо, кроме разрывающей боли в зубе… До моего сознания дошли только самые яркие пятна – светлые волосы незнакомца и красный шарф у него на шее.

– Да не глаза, а рот, рот откройте!

Незнакомец, довольно бесцеремонно оттянув вниз мой подбородок, полез пальцами мне в рот.

– А-а-а!

Никогда бы не подумала, что могу орать таким противным голосом.

– Ну, все ясно. Где ваша шуба или что у вас там? Одевайтесь и пошли со мной!

– Куда? – хором спросили мы с Аглаей.

– Голову ампутировать! – рявкнул блондин в красном шарфе и полез в карман.

Пока я надевала дубленку, до меня донеслись какие-то препирательства Аглаи с блондином, но вникать в их смысл у меня не было ни сил, ни желания.

Блондин взял меня под руку и ободряюще сказал:

– Не бойтесь, у меня еще не было смертельных случаев. Если что, вы будете первой.

Когда мы перешли через дорогу и направились к входу в здание, где находилась наша редакция, я вдруг сообразила, почему лицо блондина показалось мне таким знакомым.

Новый красавец-доктор из «Мультидента»! Пару раз я видела его, когда выходила курить на специально отведенную для этого непохвального занятия площадку под лестницей возле сортиров. Я его, конечно, особо не разглядывала – я стараюсь поменьше смотреть на красивых мужчин, чтобы не давать лишнюю пищу и без того не в меру пылкому воображению.

Сейчас, правда, меня занимала мысль не о красоте доктора, а о самой клинике «Мультидент». Я была там всего один раз и не ради лечения, а чтобы забрать какой-то цветочный отросток для Гангрены – известной любительницы всего живого (кроме людей, разумеется). Почему эту почетную обязанность возложили на меня – убейте, не помню. Да это и не важно. Важно то, что на стенах коридора в «Мультиденте» висели фотографии счастливых пациентов, и были это не доярки и не монтажники с высотниками, не ветераны войны и труда, а разные певцы, актеры, политики да бизнесмены, и даже губернатор Таймыра, невесть какой зубной хворью занесенный в наши края.

А поскольку доходы мои ни в какое сравнение с доходами губернатора Таймыра идти не могли, к зубной боли добавился тихий, но мучительный ужас. Конечно, я сегодня получила зарплату, но мне хотелось бы жить на нее долго и счастливо – целый месяц, и я просто не готова была лишиться ее вот так, в одночасье. К тому же меня стало мучить подозрение, что моей зарплаты, пожалуй, может ведь и не хватить, и что я буду делать тогда?

На этой жизнеутверждающей ноте мои тягостные раздумья о собственной судьбе были прерваны – меня ввели в кабинет. Аглая потерялась где-то по дороге, наверное, эвакуировалась в редакцию, вместо того, чтобы оказывать подруге столь необходимую ей (то есть мне!) в этот трудный час моральную поддержку. Меня внезапно осенило: в случае необходимости, я могу занять денег у нее. Не может же лечение стоить больше, чем две редакторских оклада? О том, как я буду жить два месяца, я на всякий случай запретила себе думать. А заодно старалась не думать о том, как Аглая отнесется к перспективе отдать мне в долг всю свою получку.

Кабинет оказался рентгеновским. Перекидываясь шутками да прибаутками с блондином, толстая рыжая тетка проделала необходимые манипуляции, обращаясь со мной ласково, но бесцеремонно, словно какой-нибудь голливудский гример с Николь Кидман.

Когда черно-белый портрет моих челюстей вместе со всех их содержимым оказался в руках у блондина, меня подняли с кресла, в котором я обреченно дожидалась конца жизни и повели дальше по коридору.

Вскоре я уже сидела в стоматологическом кресле, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать тихонько поскуливать, а прекрасный стоматолог пришпилил пленку на светящийся экран, вгляделся в нее и с какой-то даже радостью объявил:

– Пульпит!

С перепугу меня бросило в холодный пот. Стоматолог бросил на меня быстрый взгляд, пошуровал в шкафчике, и через мгновение я вздрогнула от резкого запаха нашатыря.

Блондин сунул мне нестерпимо воняющий кусок ваты в руку:

– Постарайтесь все-таки не умереть.

Кресло с тихим жужжанием поехало вверх, а мое сердце беззвучно покатилось вниз.

Подголовник поправлен, вокруг моей шеи повязана салфетка, справа от меня поставлен одноразовый стаканчик с голубоватой жидкостью… Блондин – уже в халате, и даже в медицинской маске – уселся на высокий табурет и подкатил поближе столик с инструментами. Щелкнул выключатель и в лицо мне ударил яркий свет.

– Шире рот! – зеркальце на хромированной ручке негромко стукнулось о зубы. – Ну, поехали!

Я приоткрыла один глаз, увидела блеснувшую на свету тоненькую, словно комариный хоботок, иглу шприца и зажмурилась еще крепче…

А потом боль прекратилась, и я от этого почувствовала себя такой счастливой, что даже необходимость сидеть с разинутым ртом, в котором, к тому же оживленно ковырялись, не портила мне настроения.

– Так, ну вот, можете закрыть рот, – наконец, сказал прекрасный стоматолог, и я открыла глаза. – Нерв я вам удалил, канал закрыл, зуб запломбировал. У вас еще парочка небольших дырок, но ими мы займемся в другой раз.

В жизни своей ни у кого не видела таких синих глаз.

– И что, болеть не будет? – демонстрируя чудеса интеллекта, спросила я.

Синие глаза прищурились:

– Что-нибудь, наверное, будет. Но не этот зуб. Нерва нет – болеть нечему.

– А… э-э… мышьяк? Вы положили туда мышьяк?

По лицу блондина было видно, что разговор со мной доставляет ему живейшее наслаждение:

– Куда «туда»?

– Э-э… – членораздельная речь давалась мне с большим трудом, и я искренне надеялась, что это из-за заморозки, а не из-за цвета его глаз. – Ну… В зуб!

– Нет. Хотел сначала, но потом раздумал.

– А вот скажите, – оживилась я и поспешно слезла с кресла, – а вот может такое быть: врач решил убить пациента, положил под пломбу мышьяк, пломба растворилась в слюне, а мышьяк попал в желудок и пациент помер?

– Что-то я не понял, объяснитесь. Вы хотите, чтобы я кого-нибудь отравил? Или боитесь, что я собираюсь отравить вас?

Господи, вот дура! Опозорилась, опозорилась на всю оставшуюся жизнь!

– Э… Нет…

– Слава Богу! Конечно, ради ваших прекрасных глаз я готов на многое, но убийство…

Мне и так было жарко от стыда, а от такой галантности я и подавно вся вспотела.

– Кхм… Вы не поняли – я… пишу детективы…

– А, ну это же совсем меняет дело! Обещаю вам сегодня же подумать над составом убийственной пломбы. И с ядом что-нибудь придумаем. Ну, мышьяк, правда, сейчас уже не применяют, но мы, медики, знаете ли, такие злодеи, такие отравители, всегда найдем, как отправить больного на тот свет. Но с вас причитается!

Спохватившись, я кинулась к своей сумочке, расстегнула молнию и, прежде чем приняться за поиски кошелька, который почему-то в ответственные моменты всегда ухитрялся забиться куда-то на самое дно, спросила:

– Э… Ы… Сколько я вам должна?

Блондин, не отвечая, улыбнулся, неторопливо подошел ко мне, вынул у меня из рук сумку и поставил ее обратно на стул.

– Я злодея погубил, я тебя освободил, и теперь, душа девица, на тебе хочу жениться.

Видимо, в моих глазах явственно отразилась готовность немедленно ответить согласием, потому что, не успела я и рта раскрыть, как он со смешком добавил:

– В свободное от писания детективов время, вы, наверное, подрабатываете на стройке.

– Почему вы так решили? – пролепетала я.

– Иначе не понятно, зачем вы таскаете в сумке кирпичи.

– Это книги, – объяснила я пристыженно, словно призналась в чем-то предосудительном.

– Ваши детективы?

Я покачала головой.

– Жаль, а то я хотел попросить у вас экземплярчик…

– Если хотите, – поспешно сказала я, – я принесу…

– Не хочу… Требую! Я же сказал – с вас причитается! Будем считать это первой частью моего… гонорара.

– Ну, конечно… А вторая часть? – опасливо спросила я.

Вместо того, чтобы ответить сразу, он пристально посмотрел на мои губы. Поцелуй казался совершенно неизбежным…

– Номер вашего телефона. Кстати, меня зовут Богдан. А вас?

– Ва… варя… – прошелестела я.

И вдруг надпись крупными буквами встала у меня перед глазами.

НИКОГДА! НЕ ЖДАТЬ! ТЕЛЕФОННЫХ! ЗВОНКОВ!

– Знаете что, – мой голос неожиданно окреп: – Лучше вы дайте мне свой номер. Я позвоню вам сама.

Вот и посмотрим. Спорим на шоколадку, что сейчас он спросит что-нибудь про ревнивого мужа, потом начнет уговаривать меня продиктовать ему мой номер, а когда я не соглашусь, прикинется, что никакого разговора о телефонных номерах вообще не было.

Но он не стал ни спрашивать, ни уговаривать, ни прикидываться. Повернулся к столу, взял из деревянной подставки для ручек и бумаг визитную карточку и протянул мне.

– Только учтите, я нетерпелив, ждать звонка больше суток абсолютно не способен. Так что не вздумайте меня обмануть, тем более, что я знаю, где вы работаете в свободное от писания детективов время.

– Разумеется, – со смешком ответила я. – На стройке.

– Ну, насчет стройки я уже не так уверен, скорее это какая-то секретная служба, но главное, что располагается она как раз по соседству, в редакции журнала… как его там… «Событие!», да?

Я наградила его обворожительной улыбкой и, произнеся какие-то прощально-обещающие слова, направилась к выходу.

Когда я взялась за ручку двери, он окликнул меня:

– Ты забыла дубленку.

Я обернулась. Он приблизился, накинул дубленку мне на плечи, притянул меня за полы дубленки к себе…

И застегнул верхнюю пуговицу.

На подгибающихся ногах я вышла из кабинета, изо всех сил пытаясь прогнать с лица идиотскую кривую улыбку – заморозка еще не прошла, и правый угол рта не двигался.

Может, он не поцеловал меня из гигиенических соображений?

5

Чувства кипели, бурлили и переливались через край. Поэтому, вместо того, чтобы отправиться прямиком в редакцию, я выскочила на улицу, отбежала подальше от входной двери, набрала Катькин номер и, едва услышав ее голос, взвизгнула:

– Сработало! Сработало!!!

– Что сработало? – не сразу поняла Катька.

– Фэн-шуй! Он подействовал!

– Ты с кем-то познакомилась? – Катьке явно хотелось взвизгнуть погромче моего, но приходилось сдерживаться.

– Да! Он врач! Стоматолог! Его зовут Богдан! Богдан… – я поднесла к глазам визитную карточку. – Ой, у него такая фамилия! Смешная!

– Богдан Пекло? – спросила Катька странным голосом.

– Да, – растерянно ответила я. – А что, ты его знаешь?

– Не по телефону! Надо срочно увидеться.

– Но ты ведь не расскажешь мне о нем ничего плохого? – встревожилась я.

– Ну, я расскажу, а плохое или хорошее – это ты сама решишь, – уклончиво ответила Катька.

Нельзя сказать, что тревога моя от этих слов стала меньше. Я попыталась вытащить из Катьки хоть что-то успокаивающее, но толку не добилась.

– Через час приеду! – пообещала я. Любопытство разрывало меня на части.

Зубная боль, конечно, прошла, но повод не ходить на Гангренину пирушку остался – и самый законный. И потом, все равно – дожидаться вечера, чтобы узнать Катькину секретную информацию о моем докторе было выше человеческих сил.

– Как твой зуб? – прокричала сердобольная Манечка Сергевна, когда я проносилась мимо ее комнатки по коридору.

– Все в порядке, залечили, – отозвалась я, не замедляя шага. – Спасибо!

Не успела я войти в наш кабинет, как Аглая, торопливо выключив радио, певшее голосом Паваротти, возбужденно воскликнула:

– Ничего себе! Он за нас заплатил, ты представляешь?

– Ну, тогда мне с ним вовек не расплатиться.

– Что? – Аглаиному потрясению (и, кажется, возмущению) не было предела. – Он что, ничего не взял с тебя за лечение?!

Я медленно кивнула, прикрыв для большей выразительности глаза, села в свое кресло, не снимая дубленки, и принялась левой рукой шарить по сумке в поисках губной помады. Правой рукой я в то же время заносила в память мобильника телефон Богдана, сверяясь с визитной карточкой, которую положила перед собой на стол.

Заново нарисовав губы (господи, сколько ж раз на дню надо проводить эту процедуру? это же никакой помады не хватит!), я сказала Аглае:

– Скажи Гангрене, что я перенесла невыносимые страдания, и после перенесенного наркоза у меня наступила слабость, дурнота, рвота, понос, головокружение, метеоризм и предсмертная икота. Так что я уползла домой, чтобы умереть вдали от нескромных взоров.

– Он что, назначил тебе свидание? – в глазах Аглаи горело жадное любопытство.

– Пока нет, – ответила новая, неотразимая и таинственная я. Прощально взмахнула крылом и упорхнула, оставив после себя легкое облачко специфической зубоврачебной вони…

Снег не прекращался, только хлопья стали меньше и полетели совсем уж параллельно тротуару.

Я сидела в «Кофейном Экспрессе» у самого окна, пила второй капуччино с черничным маффином, курила пятую сигарету и смотрела на улицу. Тверская, как и Садовое, стояла в обе стороны.

Можно было бы немного почитать учебник по криминалистике, книжку о ядах и противоядиях или недавно переведенный роман Элизабет Джордж (вот вам неполный список кирпичей, лежащих в моей сумке). Но читать не хотелось. Вместо этого я глазела в окно, и, кутаясь в шарф, размышляла об убийстве в пробке. Скажем, машины начинают движение, но одна из них – пусть, в насмешку над моей дурацкой мечтой, это будет красный «Мерседес» – почему-то не двигается с места. Ему сигналят, тщетно пытаются объехать, возникает новый затор. Особо нервные участники автомобильного движения выпрыгивают из своих машин и несутся к «Мерседесу», чтобы вправить мозги его водителю.

Но вправить ему мозги уже невозможно, потому что большая их часть разбрызгана по роскошному салону, отделанному черной кожей.

Я поморщилась. Ну, нет, это не годится. Читать про разбрызганные мозги я еще могу, но писать про это совершенно не желаю. Мой принцип – как можно меньше натуралистических подробностей. Я для этого придумала даже специальный прием – главная героиня моих романов падает в обморок, как только видит очередной труп, не успев его даже толком рассмотреть, и поскольку рассказ ведется от первого лица, описание трупа я могу с чистой совестью опустить. Конечно, героиня при этом выглядит полной дурой, зато мои детективы могут читать даже дети младшего школьного возраста и беременные женщины.

Ладно, водитель мертв, и совершенно непонятно, почему. Ну, и кому это тогда интересно? Нужна необычная деталь, например… Он мертв, а на лице у него сидит огромный… паук! Нет… Скорпион? Нет… Таракан? Бр-р… Нет уж, извините.

– У тебя такое лицо, как будто ты только что проглотила муху… Очередной сюжет обдумываешь? – раздался у меня над ухом голос Катьки.

Муха! Какая-нибудь редкая, экзотическая муха! Надо будет порыться в книжках…

Вытащив из сумки блокнот, я торопливо накарябала в нем пару строчек на память, попутно бросив быстрый взгляд на часы. Катька, зараза, опоздала на сорок минут. И не потрудилась изобразить хотя бы легкое раскаяние. Вот если опаздываю я, она устраивает маленький конец света на двоих. А ведь мне почти никогда не удается опоздать сильнее, чем она.

– Ну, давай, рассказывай! – прошипела я, когда Катька, наконец, повесила шубу на спинку стула и уселась напротив меня.

– Да подожди ты! – отмахнулась она, дуя в ладони и потирая их друг о друга. Схватила принесенное официанткой меню и зашлепала листами в полиэтиленовых кармашках: – Холодно как, а…

– Без шапки ходишь и норка твоя щипанная едва задницу прикрывает, вот и холодно. Выпендриваться меньше надо!

– Красота требует жертв. А шапка мне не нужна. Мозга в голове все равно нет, вымерзать нечему… Давай глинтвейну выпьем, а?

– Пьянству – бой!

– Пьянству – гёрл! Два глинтвейна, пожалуйста! И салат «Цезарь»! Ой, слушай, у нас сегодня на работе какой-то дурдом, иностранцы с переломами косяками валят, я не понимаю, чего их сюда понаехало столько, Рождество что ли хотят на Красной площади встретить, и еще Марат звонит через каждые пять минут, а я с гипсом ношусь, как подстреленная – хотя на самом деле это не гипс, а пластик такой, застывающий от тепла. А доктор Леже смотрел-смотрел, как я леплю, да и говорит: «Катья, ви есть Роден natulel!». Я на него взглянула строго так и отвечаю: «Сами вы Роден! А я – Вера Мухина, автор „Рабочего и колхозницы“, символа единения тружеников города и села!» Он где стоял, там и сел.

– Дождусь я сегодня обещанного рассказа, или нет? – зарычала я, раздирая на две части бумажную салфетку.

– Сначала ты мне расскажи. Что ты так на меня смотришь? Кому ты обязана этим знакомством, а?

И Катька торжествующе ткнула себя большим пальцем в грудь:

– Мне! Лучшей подруге всех времен и народов! Если бы не я, ты бы сначала умерла с голоду, а потом никогда не получила бы приносящих счастье и любовь волшебных сердечек. Так что я тебя внимательно слушаю.

Принесли глинтвейн. Обжигая язык, я сделала несколько маленьких торопливых глотков и поведала Катьке историю об острой зубной боли и о принце в белом халате, отважном победителе пульпитов.

– Ну, все, – сказала Катька. – Диагноз ясен. Фэн-шуй подкрался незаметно, хоть виден был издалека. Вообще, я должна тебя предупредить, что это, может быть, и не в фэн-шуе дело. Потому что Пекло, это такой экземпляр… От его взгляда чугун плавится, не то что такие чувствительные барышни, как ты…

– Ты меня уже извела. Будешь мне рассказывать, что ты знаешь, или нет?

– Боюсь, каков бы ни был мой рассказ, на тебя он уже не подействует. Тут чары посильней моих.

– Сидорова, сейчас я отлуплю тебя как одноименную козу! – и для начала я пнула Катьку ногой под столом.