ПМЖ

ПМЖ

Стихотворения

Феликс Чечик

© Феликс Чечик, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«Поэзия – не что иное…»

Поэзия – не что иное,как мрачной бездны на краюбожественная паранойяи разговорчики в строю.

1

Детство

Язык воспоминаний сух —трепаться влом:там краской меченый петухглядит орлом,там клёв подлёдный на рекена мотыля,и все – дурак на дураке —учителя.Из самопалов, как в кинеподнять стрельбу.И ночь с отцом наедине,с отцом в гробу.«Всё отболело, утряслось,забудь, как сон!»Я в этой жизни только гостьиз тех времён.

Она беременна…

Плевать, что люди смотрят косона округлившийся живот,и рвота – признак токсикоза —её страданья выдаёт.Но по ночам, когда не слышнопустопорожних голосов,вдвоём с ребёнком – третий лишний —они беседуют без слов:о бесполезности искусства,о неуютности Земли,о Рерихе и Заратустре,о Баратынском и Дали.Он всё на свете понимает,не осуждает, не клянёти в знак согласия киваети быстрой ножкой ножку бьёт.

Морские и пресноводные

1.И, как ветер листву – вдруг сорвал, завертели унёс неизвестно куда,так носила меня моя жизнь, а затемпоглотила речная вода.И лежу я на дне и дышу через раз,косяком проплывают века;и спускается ночью ко мне водолазпотрепаться и выпить пивка.Обсудить то да сё, никуда не спеша,и о том поболтать и о сём,и забыть про печаль, даже если душапроплывёт над тобою, как сом.И не думать, что где-то рыдает женаи, что дети устроили пир;и дышать через раз, посылая всех натри весёлые буквы, как мир.2.Глубоководный водолаздавно не выходил на связь,дней пять, включая воскресенье.Пока на самом дне лежал,он вырастил подобье жабри хвостовое оперенье,решившись, раз и навсегдаостаться здесь в потустороннем:покой, зелёная водаи никого из посторонних.А безутешная вдовасперва поплачет месяц-два,но вскоре выйдет за другого.Плевать на всё и растереть.Пуская пузыри, балдеть,прощая всех со дна морского.Из амфоры тянуть вино,беседовать с самим собоюи думать, думать, думать овечности под шум прибоя.

«Дождю спасибо – усыпил…»

Дождю спасибо – усыпил.Спасибо птице – разбудила.Я на отечество забил,которое меня забыло.По вечерам смотрю в окнона сумрачную Палестину;и сказки русские давноя не рассказываю сыну.Он шпарит на иврите, какмне и не снилось – Аллилуйя!По телевизору «Спартак»продул «Баварии» вчистую.А мне и дела нет. Дебил!Ещё недавно лез без мыла!Дождю спасибо – усыпил.Спасибо птице – разбудила.

У моря

Распят на солнцепёкеи зноем пригвождён,невидимые токилетят со всех сторон.Как если бы к обеду, —скорей – на торжество,гурману-людоедуготовили его.

«Петушок на палочке…»

Петушок на палочкестоит 8 коп.Траурные саночкитащат в гору гроб.Бабка повивальнаяплачь за упокой.Счастье самопальноетает за щекой.

«Играет пианист в квартире…»

С. М.

Играет пианист в квартире,где останавливался Блок.Ещё по сто, чтоб воспарилии вознеслись под потолок.А там под потолком, где громконе распинается фонозагадочная Незнакомкапрогуливалась в домино.Одна! Без спутников, как раньше,чуть постаревшая, но ейк лицу сегодняшняя Russiaи тусклый отблеск фонарей.Она глядит из-под вуалиглазами полными любви.И отражается в бокалебезалкогольного аи.И в полночь возле ЦДЛа,как горностаевым мантоукутавшись метелью белой,умчит с клиентом на авто.А лабух не заметил дажееё присутствия, покапарил в очередном пассажена мнооооооого выше потолка.

Школьный вальс

1.Камень, ножницы, бумага,камень, ножницы, бумага,камень, ножницы, бумага —на кону стоит герла.Недотрога и кривлякастаршекласснику дала.Всё смешалось: боль и злоба,пидманула-пидвела,пьют, отвергнутые оба,бормотуху из горла.2.Неравная борьба.Ах, Дунька Кулакова!Выдавливать рабапо капле, чтобы снованад фоткою рыдатьколенопреклоненно,ни думать, ни гадать,как вырваться из плена.3.На пронзительной ноте прощальной,персонажем из чеховских пьесумереть – оттого, что прыщаминавсегда изуродован фэйс.Жизнь окончена – скоро пятнадцать,застрелиться и делу конец.Будет знать, как с другим целоватьсяодноклассница Н. Власовец.4.Да, мало ли, что остановит.Да, мало ли, что тормознёт.Портфель в сугроб.Смотреть, как ловитрыбак и видеть рыб сквозь лёд.Успеть к уроку, еле-еле,на парту грохнуться без сил,вытряхивая из портфеля,снег, посиневший от чернил.И сочинить отмазку – типа,что встретил инопланетян.И плавать у доски, как рыба,в правописании – ан– (-ян-).

Перелётная птица

А. А.

Лето красное пропела,за окном декабрь, блядь,в результате залетелак орнитологу в тетрадь,где застряла до весны —больно клеточки тесны.

«Меня будильник не вернул с того на этот свет…»

Меня будильник не вернул с того на этот свет,и звон, переходящий в гул, почти сошёл на нет– Поторопись, – сказал отец, – иначе навсегдаты здесь останешься, глупец, до Страшного суда.Ты задержался, и теперь – одна, всего одна,и та полузакрыта дверь, ведущая из сна.Я помогу тебе, но ты, имей в виду, сынок:вернувшийся из темноты смертельно одинок.И в этом нет ничьей вины. Ты сам того хотел…И ангел голосом жены «Шма Исраэль» пропел.

«Температура 38…»

дочери

Температура 38и 5 сегодня у меня,и участковый – «Нет, не косит» —освобождает на три дня.Ангина. Пушкинская прозазвенит бубенчиком во мгле.И граффити Деда Морозана зачарованном стекле.

«Исповедуясь перед…»

А. А.

Исповедуясь передтонкой книжкой стихов,мальчик искренне веритв отпущенье грехов.И тяжёлая лирасквозь забвенье и тьмуот больного кумирапереходит к нему.

«Прикинуться, присниться…»

Н. Б.

Прикинуться, присниться,гербарием, трухой,балдея на странице548-й.Сухой былинкой мака,как капелькой огня;и ни одна собакане вспомнит про меня.

Из жизни фауны и флоры

Собака, нюхая цветы,как все взыскует красоты.Не лезет в драку и не воет,пьяна от маков и левкоев.Бегонии и львиный зеврассматривает, обалдев.Пыльцой, как охрой, перепачкан,прохладно-мокрый нос собачий.И лает бабочке воследблагоухающий букет.

«Тучи по небу летали…»

А. Б.

Тучи по небу летали,взад-вперёд, туда-сюда,драматических баталийбыстроходные суда.И палили без разборапо чужим и по своим,чтобы выдохнуться скорои рассеяться как дым.Небо светло-голубое.Бесконечен окоём.Только птицы после боямародёрствуют на нём.

«Куда вы, муравьи…»

Куда вы, муравьи,умерьте вашу прыть,вам никогда, увы,плевка не переплыть.Но, как всегда, смельчакнайдётся хоть один:горит огонь в очах,бурлит адреналин.Уже маяк погаси смолк собачий лай.Контр-адмиральский брасссменяет баттерфляй.Плевать, что по домамдавно все разошлись.Пьёт за прекрасных дамЭгейское Улисс.

Королёв

Лети! Мой палец Байконур.Минутная готовность. Скорообъявят небу перекури брызнут слёзы у дублёра.Пусть ты обыкновенный жуккаких полным-полно в природе.Мотора пламенного звукна рык звериный переходит.– Поехали! Потом твоюрастиражируют улыбку.А я у бездны на краюстою без права на ошибку.

«А на просвет кленовый лист…»

А на просвет кленовый лист,как детская ладонь,дай пять – я тоже фаталисти светит мне огонь.Ну, а покуда дождь. Пока —мест дворник, матерясь,извёл почти полкоробка,не уничтожив нас,закружим в танце вопреки,а не благодаря,под аккомпанемент рекипри свете фонаря.

«Парк культуры и отдыха. Лето…»

Парк культуры и отдыха. Лето.Воскресенье. Салют над рекой.Я почти, что на небе, а где-тотам, внизу муравейник людской.Как гирлянды развешены звёзды,хочешь – выключи, если ни лень.И на «Шипре» настоеный воздухтолько портят цветы и сирень.И от запахов этих пьянея,я уже не боюсь ничего.Жизнь прекрасна у папы на шеелет за двадцать до смерти его.

«Мне ветер рот законопатил…»

Мне ветер рот законопатили выколол глаза песок.Но я от ужаса не спятил, —я просто говорить не мог.Лечу, не думая о стропахи не завидуя живым.Я сам хотел – я не прохлопалвоспользоваться запасным.Лечу, раскинув крылья-руки,как небо бледно-голубой.И не нарадуюсь разлукес самим собой, с самим собой.

«Что нам Рим если Рига под боком…»

А. Л.

Что нам Рим если Рига под боком.Поспешим – начинается раностарый спор человечества с Богомпри посредничестве Иоганна.Жизнь проходит от оха до аха.Бах умолк. Только спор не закончен.Не смиряет гордыню рубаха,плаха – лечит, но тоже не очень.Мой товарищ, до смертного мигабудем жить беспечально и бражно.Рим сегодня стал ближе, чем Ригаи дешевле, но это неважно.Важно то, что январскую вьюгуи разлуку, и радость, и горе,мы сыграем, как если бы фугуЕ. Лисицина в Домском соборе.

«Нас двое – третий лишний…»

Нас двое – третий лишний.Недавно ли? Давно?Пока я спал ты вышелв январское окно.Ты вышел и обратноне возвратился в дом,но погостил у братаи свиделся с отцом.Покуда вам крутилизабытое кино,шабашники забилиянварское окно.Потом они забилина всё и стали пить,и пили, пили, пили,не в силах прекратить.А протрезвев, молчалии пялились в окно;и по столу стучалибесшумным домино.Цвели и пахли розы.благоухал «Агдам»,в крещенские морозына речке Иордан.

«Точно по Соколову…»

Точно по СоколовуСоколову В. Н.птица певчая словуприлетела взамен.И уселась на веткуи поёт как в раю.А художника в клеткупосадила свою.

«Скользить на одной, про другую…»

Скользить на одной, про другуюзабыть насовсем, навсегда,вычерчивая и рисуяфигуры на ватмане льда.Чтоб взмыв в небеса в пируэте,со скоростью сверхзвуковойоткупорить пробку бессмертьясадовой своей головой.И там вдалеке распрекрасном«канадки» повесить на гвоздь,где знак бесконечности краснымтебе начертать удалось.

«Я в этой упряжке давно…»

Я в этой упряжке давно,где все норовят в коренные,и только не многим даноувидеть пределы иные.Не мчаться барьеров поверх,а скромно держаться в сторонке,обставив на финише всех,своим неучастием в гонке.

Сестра

Потеряться и плакать навзрыд,невпопад отвечать на вопросы,ощущая бессилье и стыд,за свои несуразные слёзы.Чтобы где-то минут через пятьотыскаться, ну прямо, как в сказке,и теперь ещё пуще рыдать,но уже от счастливой развязки.Папа молод. И мать молода.Ровно год до рождения брата.И мы едем, незнамо, когда, —знамо, что навсегда, без возврата.

«Лист сорвался, но кружит, как будто…»

Лист сорвался, но кружит, как будтоне мечтал отдохнуть.У бедняги в запасе минутаили больше чуть-чуть.В крайнем случае, три, если оченьподфартит, повезёт,продлевая конвульсии, осеньсвежий ветер нашлёт.А по мне – совершенно напрасноон боится конца.И ужасное будет прекрасно.Как ты думаешь, а?

«Лыжня теряется вдали – …»

Лыжня теряется вдали —за горизонтом, там,где нет желанья у землиперечить небесам,где сам Всевышний не поймёт,кто мёртвый, кто живой.И лыжник походя кивнётпилоту головой.

«Непредсказуемы вначале…»

Непредсказуемы вначале,амбициозны как помреж,летали ласточки, леталии залатали в небе брешь.Дождь прекратился. Только ниткиещё торчали кое-где,а солнца золотые слиткиуже растворены в воде.И стало ясно, стало ясно,как водится, чуть погодя,что жизнь по-своему прекраснана побегушках у дождя.

«Не будем всё-таки о грустном…»

Не будем всё-таки о грустном,а будем, глядя на огонь,пить чай, не торопясь, вприкуску, —глаза в глаза, ладонь в ладонь.Из алюминиевых кружеквылавливать чаинки ипечалится, не обнаружив,в сердцах ни капельки любви.А только странное желанье:друг в друге раствориться, каккусочек сахара в стаканеи самолётик в облаках.

«Я сяду на троллейбус «Бэшку…»

Я сяду на троллейбус «Бэшку»,и по Садовому кольцус чужим народом вперемешкупоеду к своему концу.На полусогнутых, на слабых,в последний путь, не в первый разподпрыгивая на ухабахи в душной тесноте трясясь.Свою отпраздновав победуне чокаясь, один в толпе,трамвайной вишенкой уедув троллейбусе маршрутом «Б».

«Я подарю тебе клетку…»

Ю. Н.

Я подарю тебе клетку,в клетке поёт тишина,на перекладину-веткус краю уселась она.Чтобы ты слушала трелии не печалилась зряот середины апреляи до конца декабря.

«Спи, пограничник вполглаза…»

Спи, пограничник вполглаза,ты во вселенной один,скоро из сектора Газазаголосит муэдзин.Доброе утро, Израиль!Доброе утро, страна!Поездом прямо из раяпо расписанию нанебо надежду посеяв,крестные муки суля.И машинист Моисеевв топку подбросил угля.

«Мимо Ваганьково на 23-ем…»

Мимо Ваганьково на 23-емжёлтом трамвае в Израиль уедем.И краснопресненские тополяобетованная сменит земля.А на подошвах другая, конечно,сколько не чисть – остаётся навечно,сколько не мой – остаётся навекгрязно-солёный кладбищенский снег.Юрий Давыдович, лет через восемьс сыном приедем, прощенье попросим,сами не зная за что и зачем,чтобы уехать уже насовсем.

«Я выйду из леса. Я стану как вы…»

Я выйду из леса. Я стану как вы,точнее прикинусь таким,лишь на ночь снимая парик с головы,с лица опротивевший грим.На двух, чтобы не отличаться от вася буду ходить, семеня,и только огонь непогашенных глазнет-нет, да и выдаст меня.Заплачет ребёнок в ночной тишинеи мать не поймёт от чего,бедняжка, она обратится ко мне,чтоб я успокоил его.И я колыбельную песню спою,и он, как убитый уснёт,обняв по-звериному морду моюи в тёплый уткнувшись, живот.

«Отдохнуть от всего. Но сначала…»

Отдохнуть от всего. Но сначалаот себя самого отдохнуть,чтоб полночная птица клеваламое сердце, усевшись на грудь.Птица, птица, мне больно и сладко,не смотря на скулеж и нытье,склюй, пожалуйста, все без остаткабестолковое сердце мое.Чтобы дул сквозь отверстие это,сквозь отверстие это в грудистрашный ветер со скоростью света,жизнь текла, и хлестали дожди.

«Что там колышется на ветру?»

Что там колышется на ветру?Облако ли? Тростник?К мысли, что я непременно умру,я, как ни странно, привык.Так себе мысль – пятачок на метро, —для нумизмата – пустяк.Но озверевшее сдуру зерошепчет: «Мы только в гостях».И не татарин, но избранный жид,из миллионов – один,видишь, как сперматозоид бежит,думает, что победил.Но наследит – это наверняка, —с вечностью накоротке.Клином гусиным летят облака.Ветер поёт в тростнике.

«Я выйду на Красную площадь…»

Я выйду на Красную площадьи стану её посреди,где радостью горло полощетбескрылая птица в груди.Я рёбра руками раздвину,и страха себе не прощу,но птицу бескрылую вынуи в небо её отпущу.Лети, уповая на встречныйи яростный ветер в лицо,а я человек бессердечный,конечно, отвечу за всё.За всё, в чём я был или не был,но всё-таки был виноват,мне пялиться вечно на небо,где птицы на север летят.

«С высоты, и не птичьего даже…»

С высоты, и не птичьего даже,а полёта простого шмеля,растворён в подмосковном пейзаже,как репейник какой-нибудь я.Зверобой, подорожник, крапива,хвощ, полынь, василёк, лебеда.Проплывают по небу ленивотуч недоеные стада.И, когда унесёт электричкав непролазные дебри Москвы,сохранится надолго привычкабыть на голову ниже травы.Пусть куражится спьяну Тверская;но от воздуха, как во хмелюя иду по Ордынке, киваяпролетающему шмелю.За душой тишина вместо денег,денег нет и не будет, дай бог.Я в 2005-м – репейник,а на будущий – чертополох.

«После ливня – голубое…»

После ливня – голубое,не бывает голубей,и на фоне неба – двое, —двоеточье голубей.Туч растрёпанные клочья,как потёки от чернил.Третьего для многоточьяне хватает – ливень смыл.

«Где я? Об этом едва ли кто знает, – …»

П. Б.

Где я? Об этом едва ли кто знает, —в первую очередь сам.Дворником ветер дворы подметает,прячется по чердакам.Не серединка и не половинка,в смысле: ни то и ни сё, —вместо закладки сухая былинкав томе «Худ. лита» Басё.

«Голубизна переходит…»

Голубизна переходитв светло-зелёное – цветморя на мысли наводит,смерти, как видимо, нет.От удивленья присвистни,смерти не будет? Да-да!Впрочем, как не было жизни,как таковой никогда.

«Когда сомневался Мефодий…»

Когда сомневался Мефодийи не сомневался Кирилл,язык, растворённый в природена птичьем со мной говорил.О чём-то пиликал кузнечикна тоненькой скрипке своей,и молча, в преддверии речи,былинку тащил муравей.

«Что касается грешного…»

Что касается грешногомоего языка —вырву с корнем, сердешного,и не дрогнет рука.Чтобы больше не связывал, —(нету связи прочней)с пожелтевшими вязамипо-над речкой моей.

«Три аккорда, и не больше…»

В. Г.

Три аккорда, и не большев лучшем случае – четыре,но без них сегодня – боже! —стало зябко в этом мире.Стало зыбко и безмолвно,стало пасмурно и сыро,растерялись сразу – словнопотеряли командира.Вдруг возникло ощущенье,что пришёл конец надежде,и прощанье и прощеньене рифмуются, как прежде.Три аккорда. Мало? Много?Разве в этом дело, еслибезотчётная тревогакрест поставила на песне.А на ясеневой веткеинтровертом безутешнымворобей, как кенарь в клетке,разорялся утром вешним.Чик-чирик Агнешка в Польше,чик-чирик Арбат и Мцхета.Три аккорда, и не больше.Много это? Мало это?В небеса по бездорожью,беззащитные, как в тире.Три аккорда, и не больше,в лучшем случае – четыре.

Дембельский альбом-1

1.Звёздное небо, как пристань…Пристально в небо вглядись:двадцатилетним танкистампо сердцу, по фигу жизнь.Из Забайкалья степногона небеса: – Шагом марш!На четвертинку ржаноговаксы погуще намажь.Встретились. Поговорили.Лайф обсудили и лав.Траками небо взрыхлили,ангелов перепугав.Встретимся снова? Вестимо.Выпьем по чарке? Авось.Сириус. Маршал Устинов.Цвет бронетанковых войск.2.В долг возьми щепотку солиу земли…Выйдет толк – не бойся боли —посолирану, память, время – зубысжав – терпи.Сопки – белые тулупыпо степи.На трансмиссии от вьюги, —чем не Крым! —обмороженные руки,едкий дым.Поражение? Победа?На века.И жарки – флажки на «деда»и зека.3.О чём?.. О чём угодно:о жизни, о судьбе…Дотошно и подробноя расскажу тебе:о доблестях степногои вшивого ЗаБВО,где замерзало слово,хоть ты руби его,о подвигах салаги,о славе дембелей,о жареной салаке,что твой вонючий клей.Сын слушает, не слышаи смотрит сквозь меня.А на экране мышьяот жизни беготня.4.проверяла на вшивость менязабайкальская вошь бельеваяни воды не боясь ни огняобло чудище только не лайяно стозевно как пьяный старлейне от водки от крови хмелеячудо-юдо своих пожалейнет ни эллина ни иудея

Пинску

Чужой – но только не деревьям,всё понимающим без слов,не пуху тополей, не перьямпорозовевших облаков,не бронекатеру у Пины,не танцплощадке на замке,не выпитой до половиныбутылке вермута в руке…Иду неузнанный, вдыхаянеповторимый ароматдавно потерянного рая,напоминающего ад.

«Не валерьянка, но валокордин…»

Не валерьянка, но валокордин.На треть стакана тридцать капель. Знаем.И то, что утряслось – разбередими то, что устаканилось – взболтаем.Поможет ли? Бог весть. Не навредит.Боль лижет руки и хвостом виляет.И бабушка моя с небес глядит.И бабушка твоя с небес кивает.

Сыну

Я тебе расскажу без утайкине весёлые байки своипро страну, где закручивать гайкиравносильно признанью в любви.Ты послушай… Послушай… Не хочет.Ты послушай… Послушай… Уснул.И во сне на иврите бормочет.И поёт за окном есаул.

«Не скакать перед ними на задних…»

Не скакать перед ними на заднихи не лезть целоваться взасос,но возделывать свой палисадник,колдовать над вареньем из роз,наблюдать за небесным светиломв телескоп, потихоньку стареть.И верёвку с хозяйственным мыломтак, на всякий пожарный, иметь.

«Лежать, по сторонам глазея…»

Лежать, по сторонам глазея,в коляске светло-голубой,затылком чувствуя, что феяпростёрла крылья над тобой.И делать ручкою прохожими улыбаться им в ответ.И днём весенним, днём погожимне лишним будет этот свет.А то, что набежали тучии дождь заморосил опять,так это даже лучше – лучшепод шум дождя младенцу спать.Чуть набок съехала панама.И слышится сквозь сон и гам,как выговаривает мамане в меру шумным воробьям.

Сельскохозяйственный романс

Когда проклюнется травасовсем чуть-чуть, едва-едва,как волосы у новобранца —кузнечики и муравьи,оставьте игрища свои,поосторожней будьте, братцы.Не вытопчите муравудикорастущую во рвуили на пастбищах колхозных.Вам развлеченье, а онапришла из тьмы путём зерна,дорогой горестной и слёзной.Из той неведомой страны,где перед смертью все равныи нету правых и неправых.Но в сентябре из-за рекитолпой нагрянут мужики;и зачарованные травыпойдут без жалости под нож.И я умру, и ты умрёшь.Какие могут быть вопросы?Кузнечики и мураши,повеселимся от душина светлой тризне сенокоса.

«Танцуют тени на стене…»

Танцуют тени на стенеиносказательней Эзопа,по гроб обязаны оневолшебной лампе фильмоскопа.Пока есть пауза. Покаочередную ставят плёнку,тень спрыгивает с потолкаи устремляется к ребёнку.Котёнком ластится к немуи засыпает на коленях.Непостижимое умуфеноменальное явленье.Психушка. Человек не спит.Опять замучили кошмары.Пьют, не закусывая, спирти матерятся санитары.

«Безгрешен, говоришь. Быть может…»

Безгрешен, говоришь. Быть может.Но только вряд ли. Так и знай.Почти что год на свете прожит.Не гложет совесть? А-я-яй!Покушай детка манной кашки.Купайся в неге и любви.А убиенные букашки?А плачущие муравьи?

«Полуобнажённую девицу…»

Полуобнажённую девицув шлемофоне – подпись ДМБ —82 – сержант Куницынна предплечье наколол себе.Имя дал красавице – Маруся,по ночам рассказывал про дом;чтобы год спустя на «Беларуси»без конца пахать не чернозём,пить, вздыхая о крестьянской доле,крыть колхоз «Заветы Ильича».По уши в грязи и солидоледевушка рыдает у плеча.

«У колорадского жука…»

У колорадского жукав коробке из-под спичек,жизнь беспросветна и горька,как у зека на киче.Волшебный аромат ботвы,сменив на запах серы,он стал игрушкою, увы,в руках у пионера.И одиноко и темно,и ничего не надо.Но очень жаль, что нет давновестей из Колорадо.

«Как бы очнувшись ото сна…»

Как бы очнувшись ото сна,раскачивается сосна,не корабельная – кривая,бесперспективная, и ейне светит акварель морей —зеленовато-голубая.Обыкновенный ширпотреб,полным-полно добра такого.Серебряные струны ЛЭПоплакивают лес сосновый.Пронзительное Dо, Re, Mi,Fa, Sol, La, Si звучит в миноре.Но каравелла, чёрт возьми,летит по небу, как по морю.Она нисколько не больна —изысканная кривизна,напротив, по сердцу борею,вот-вот порвётся парус, иотчаянные муравьитанцуют «Яблочко» на рее.

«И лампочка посередине…»

И лампочка посерединеоблупленного потолкаподмигивает и понынепритягивает мотылька,держа его за лоха – илион сам обманываться рад?И перламутровые крыльявесёлым пламенем горят.

«Как любил я стихи Соколова!»

Как любил я стихи Соколова!Так уже не любил никого.На Калининском – с палкой, хромого,я однажды увидел его.Подражая во всём, как ни странно,я хромал целых пол-января:– Марианна! – вздыхал, – Марианна! —Ира, Таня, Галина – всё зря,всё не то. Как издёвка, как вызов —разминулись, не встретились мы.В час, когда щебетали карнизыпосреди глубочайшей зимы.

«Гэдээровской кукле не спится-…»

Сестре

Гэдээровской кукле не спится —свет в глаза – неисправны ресницы,сколько лет, не припомнит сама,одиноко в чулане пылитсяи поплакаться некому: «ма».Дочка выросла. Внукам до фениполинявшее это старьё —всюду «Barbie», как бледные тени,на упитанном фоне её.Худосочные американки —«Made in China» – не знают забот.А в чулане стеклянные банки:огурцы, помидоры, компот.И бедняжка вздыхает печально,оказавшаяся не у дел.Хоть бы кто прикоснулся случайно.хоть бы кто ненароком задел —чтобы вдребезги. Это, по сути,даже лучше, чем жизнь взаперти.И предсмертное хриплое: «Mutti!Wo bist Du? Пожалей и прости».

«Не дышать – затаиться – …»

Не дышать – затаиться —не обидой в душе, —как подранок, как птицау реки в камыше.Из-под самого носа,не жалея ничуть,доведя до невроза,от судьбы улизнуть.Я здесь был или не был?Но была ни была…И оставить на небелёгкий росчерк крыла.

«Восемь строк – восьмистишье…»

Восемь строк – восьмистишье.Оболочка тесна:Перед бурей затишьенаподобие сна.Наподобие жизнитолько с виду большой;ровно восемь, но втиснивсё, что есть за душой.

«Однодневная щетина…»

Однодневная щетинавыросла у мертвеца,и в ответе сын за сыназа отсутствием отца.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».