Черника в масле

– О, чёрт, командир! – второй пилот Дейл дёрнулся в кресле в сторону МакКрейна, подхватил болтавшуюся перед ним кислородную маску. Прижал её к лицу капитана и неловко, левой рукой, стал натягивать ему на голову ремни, стараясь не зацепить при этом торчащий из черепа обломок. Кое-как зафиксировав маску, он подключил шнур от микрофона к переговорной сети.

– Командир! Ты меня слышишь? Беннет! Мне нужна твоя помощь! Чёрт побери, Беннет, не подыхай, я не справлюсь один!

Сквозь сипение и хрип спустя несколько секунд до него донеслось:

– Держ-и-и-сь…

Почти сразу после этого кто-то забарабанил в дверь. В наушники ворвался женский голос:

– Парни, парни, это Трентон, стюардесса Коби Трентон! Вы целы, что у вас происходит?

– Трентон, это второй пилот Дейл! У меня ранен командир экипажа и разгерметизация кабины. Мы выполняем экстренное снижение до 3-х тысяч метров. Повторяю. Экстренно снижаемся до 3-х тысяч. В салоне есть пострадавшие?

– Я… я не знаю! Мы не падаем? Это точно?

– Это точно, – честно говоря, Билл не был в этом уверен. – Немедленно иди в салон и займись пассажирами. Автоматика говорит мне, что там тоже есть точки разгерметизации. Проследи, чтобы все надели кислородные маски, проверь, есть ли пострадавшие. И посмотри, что у нас с левым двигателем. Быстро!

***

Клаус Майер не испытывал такого с Афганистана, когда первый раз угодил под обстрел. Встряска. Грохот. Треск. Крики. Свист воздуха.

«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится; говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»…

Прямо над его головой распахнулась панель, из неё вывалились ярко-оранжевые респираторы кислородных масок со смешным пластиковым мешком и резинкой для головы.

…«Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его»…

Клаус, не раздумывая, прижал к лицу маску, натянул резинку на голову, посмотрел на рисунок на мешке, что делать дальше – ага, нужно дёрнуть за шнурок, чтобы открыть клапан. Руки неприятно тряслись. Пытаясь унять дрожь, дёрнул за шнур. Осмотрелся по сторонам.

…«Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень»…

Салон наполнился дымкой. Это мощная встряска выбила из крохотных, обычно недоступных щелей мельчайшую пыль, плюс резкое падение давления привело к конденсации водяных паров в воздухе. В этом тумане пассажиры, которых мог видеть Клаус, неуклюже пытались надеть на себя кислородные маски, размахивали руками, плакали, кричали. Кто-то второпях слишком сильно потянул свою маску и с корнем вырвал прозрачный кислородный шланг.

…«Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым»…

Впереди в салоне сломались замки в нескольких багажных полках. Дверцы болтались и хлопали. Часть сумок и вещей вывалились, попадали на головы пассажирам. Соседа Клауса не было на месте. Самолёт ощутимо кренился на левое крыло и, наклонившись носом вниз, терял высоту.

…«Ибо ты сказал: „Господь – упование мое“. Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона»…

Через проход от него черноволосая женщина правой рукой обнимала девочку лет пятнадцати с желтовато-восковым лицом, прижимала к её лицу оранжевый раструб респиратора. Девочка была без сознания. Левой рукой брюнетка зажимала себе щёку и ухо. Сквозь пальцы сочилась кровь. Из внутренней обшивки над её головой внутрь салона торчали куски пластика, металла, какие-то обрывка и провода. Пузыри желтоватой пены выползали через дыры и застывали, принимаю форму причудливых наростов. Кислородная маска болталась перед лицом женщины, но она даже не обращала на неё внимания. Клаус потянулся было отстегнуть свои ремни и помочь, но тут из задней части самолёта по проходу подбежал молодой парень в форме стюарда. На нём была переносная кислородная маска с защитным стеклом во всё лицо, как у пожарного. Ловким движением он закрепил респиратор на лице девочки и тут же переключился на черноволосую женщину. Она смотрела на него расширенными глазами, не понимая, что он знаками просит её убрать руку, чтобы можно было накинуть ей на голову эластичный ремень от маски. Наконец стюард просто взял её за запястье, отнял ладонь от головы и просунул под неё ремешок. Потом обернулся к Клаусу. Тот махнул ему рукой – я в порядке, парень кивнул и метнулся к следующему ряду.

…«За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое»…

В дверном проёме, ведущем в отсек первого класса, появилась стюардесса в такой же маске, что и у парня. Замахала ему рукой, тот вскинул голову и побежал к ней. Вдвоём они скрылись за шторкой. Буквально две секунды спустя из хвостовой части самолёта появилась ещё одна стюардесса. Она шла вперёд, хватаясь за спинки кресел и даже сквозь шум, крики и защитную маску было слышно, что девушка рыдает в голос. Когда она почти поравнялась с Майером, из первого класса снова выскочила первая стюардесса. Лицо под маской было не разглядеть, но Клаус узнал пепельно-русую косу. Быстро, качаясь на ходу и задевая сидения, она подбежала к рыдающей коллеге и цепко схватила за плечи. Начала выспрашивать, пытаясь развернуть так, чтобы девушка подняла голову, но та вместо этого совсем обмякла у неё в руках, повторяя одно и то же слово. Кажется, имя – «Мэнди».

…«Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое».

Стюардесса с пепельно-русой косой схватила рыдающую коллегу за запястье и потащила в хвост самолёта, прочь из салона. Пастор Майер коротким движением осенил себя крестным знамением.

«Господь, пастырь мой, не оставь нас»…

Самолёт отчаянно вибрировал, кренился на левый борт и падал, падал…

Глава 7

«Внимание! Говорит борт NP412. Говорит борт NP412. Аварийная ситуация. Разгерметизация пассажирского салона и пилотской кабины. Экстренное снижение до высоты три тысячи метров. Отказ левого двигателя. Признаков возгорания нет. Повреждение систем управления. Повторяю. Аварийная ситуация. Разгерметизация…» – голосовой синтезатор бортового компьютера монотонен, бесстрастен и деловит.

В автоматику не заложена паника. Она просто спасала самолёт.

Хоть сам он был довольно давней постройки, за время жизни его несколько раз глубоко и тщательно модернизировали, так что старая алюминиево-композитная скорлупа планера была нашпигована самыми современными решениями. Взрыв левого двигателя не привёл к пожару, потому что прежние топливные баки в крыльях были заменены на ячеистую структуру из пожаростойкого и пуленепробиваемого материала. Благодаря этому разрушение отдельных её элементов не приводило к общей утечке или воспламенению. Более того, специальные присадки для горючего после нарушения целостности повреждённых ячеек немедленно активировались, превращая содержащееся в них топливо в желеобразное, негорючее состояние.

С разгерметизацией сражался состав, находящийся в тонкой прослойке между внешним корпусом и внутренней обшивкой. В местах пробоин он активно вспенивался и почти сразу начинал полимеризоваться, как смола на дереве, закрывая повреждённые места. Именно его желтоватые наросты увидел пастор Майер внутри пассажирского салона. Буквально за несколько секунд вспенившаяся и застывшая масса закрыла почти все повреждения корпуса, кроме дыры в туалете, где погиб сосед пастора, и пробоины в пилотской кабине. Другая часть автоматики – бортовой компьютер – продолжала выполнять экстренное снижение до безопасной высоты, стараясь при этом так управлять покалеченной машиной, чтобы снижение не превратилось в падение. А это было вполне возможно.

Самый тяжёлый ущерб взрыв двигателя и разрывных снарядов причинил системам управления в левом крыле. Были перебиты тросы, тяги, гидравлические магистрали, электрические кабели. Крыло оказалось парализованным. Словно самолёт поразил молниеносный инсульт в наихудшей форме. При этом управляющие элементы – элероны, закрылки – пришли в такое положение, что не только не помогали удержаться на лету, а наоборот, всячески провоцировали машину совершить кувырок влево, который закончился бы стремительным пике без малейшего шанса вывернуться. Бортовой компьютер сходил с ума, стараясь компенсировать эту угрозу всеми прочими работоспособными плоскостями. И выполнить при этом главную задачу – вниз на шесть тысяч метров, туда, где проблема разгерметизации не будет больше важна. После этого можно будет решать остальные проблемы.

***

Майор Хоменко никак не мог решить, что сказать в эфир. В его ушах до сих пор звучал срывающийся на крик голос лейтенанта Михалкова:

– Я сбил, его, сбил! Боже, я не хотел! Я… я не виноват!

Все в командном центре полка затаили дыхание и выжидающе смотрели на него. Майору не было нужды оборачиваться, он кожей чувствовал впившиеся взгляды.

«Ну, что ты сейчас скажешь?»

Хоменко с трудом удержался, чтобы не облизнуть сухим языком такие же пересохшие губы. Ненужным движением поправил на голове наушники. Зачем-то взялся за микрофон гарнитуры. Неважно. Ему нужно за что-то держаться.

– «Тридцать седьмой», это «Петрозаводск», – голос ровный, отрешённый. Обращение строго по позывным. Так, чтобы эмоции ушли в сторону, чтобы начали работать рефлексы. Они не подведут. – Повторяю. Это «Петрозаводск». Доложи ситуацию.

– Я… я…

– «Тридцать седьмой», это «Петрозаводск», плохо тебя слышу. Подтверди, что слышишь меня.

– «Петрозаводск», это… Это «тридцать седьмой». Вас слышу…

Отлично! Раз проклюнулся «тридцать седьмой», значит, есть с кем разговаривать.

– «Тридцать седьмой», это «Петрозаводск», доложи ситуацию.

– Я… я сбил его, сбил! Я… я не…

– Понял тебя, «тридцать седьмой», понял. Доложи, что сейчас происходит. – Неважно, как именно так получилось. С этим они будут разбираться потом. Сейчас важно выяснить максимально полную картину и понять, что делать дальше. – Что с нарушителем?

– Нарушитель… нарушитель падает.

– Как падает? Это отвесное пикирование? Штопор? Беспорядочное падение? – давай, давай, лейтенант, очухивайся, доставай голову из задницы! – «Тридцать седьмой», можешь описать характер падения?

– Н-нет, я бы не сказал, что это падение. Нарушитель снижается по крутой траектории с креном влево и поворотом по дуге. Если это и штопор, то очень широкий штопор.

Ага! Вот и способность к наблюдению и сопоставлению проснулась.

– «Тридцать седьмой», это «Петрозаводск». Нарушитель горит?

– Никак нет. В момент попадания была вспышка, кажется, был выброс пламени, но сейчас ничего нет. Есть шлейф, но огня я не видел. «Петрозаводск», цель снижается очень быстро, выходит из поля зрения. Я теряю его из виду!

– Спокойно, «тридцать седьмой»! Скажи мне последнее. Куда ты попал? Где была вспышка?

– Я… я не помню. Самолёт потерял управление. Я был слева от нарушителя и провалился вниз. Кажется…, кажется, это был левый двигатель!

Ну вот, пожалуй, этого достаточно.

– Молодец, «тридцать седьмой», твоё задание выполнено. Разворачивайся в сторону базы и сбрасывай ракеты с подвеса.

– «Петрозаводск», – в голосе лейтенанта сквозило недоверие. – А как же… нарушитель?

– «Тридцать седьмой», это «Петрозаводск», повторяю – твоё задание выполнено, нарушитель сбит, приказываю вернуться на базу.

Майор захватил микрофон гарнитуры в кулак, отвёл в сторону, чтобы пилот его не слышал. Жестом подозвал к себе того самого дежурного лейтенанта, из запасников.

– Вот что, лейтенант. Ты сейчас возьмёшь на себя связь с «тридцать седьмым». И не выпустишь его до самой посадки. Понял? Он постоянно должен слышать твой голос. Пусть докладывает тебе обо всём: как сбрасывает каждую ракету, каким курсом идёт, какого цвета небо и на кого похожи облака. Ясно? Он ни на минуту не должен остаться один. Давай ему поправки к курсу, рассказывай анекдоты, говори, что хочешь. Пока он не окажется на «бетонке», ты его лучший друг, мама, папа, Дед Мороз, Хрюша со Степашкой, кто угодно. Тебе всё понятно?

Лейтенант кивнул и без слов натянул наушники. Хоменко повернулся к диспетчеру:

– Дайте мне командира второго звена… «Тридцать четвёртый»? Это «Петрозаводск». Слушай приказ. Сбросить все ракеты с подвески. Следовать в район перехвата. Снизиться до 4-х тысяч метров. Искать нарушителя радарами, глазами, нюхом. Кровь из носу, но засечь место его посадки. Или падения. Выполняйте.

Майор Хоменко сдёрнул с головы гарнитуру и потянулся к телефону. Ну что ж. Кое-что прояснилось. Цель подбита, но не уничтожена. Один двигатель, скорее всего, цел. Быстрое снижение – стандартный маневр при разгерметизации. И нам по-прежнему неизвестно, кто это был, а также то, куда именно в тайге он свалится. Хреновые новости предстоит докладывать наверх. Но куда деваться. В конце концов, свою работу они сделали. Нарушитель сбит.

***

В шумном диспетчерском зале аэронавигационного узла Стокгольма глава смены Маркус Торсен исхитрялся одновременно говорить с военными по телефону, отдавать распоряжения подчинённым, слушать в одном наушнике аварийный сигнал, идущий с борта NP412, а также искать что-то на своём рабочем дисплее и делать быстрые пометки карандашом.

– Офицер, я не могу дать вам больше информации. Нет, мы не знаем причину аварии. Мы пытаемся связаться с экипажем, но ответа пока нет… Ян, Ингунн, вы передали своих подопечных? Отлично, подключайтесь к Андреасу. Ищите любой самолёт, поведение которого похоже на NP412. Нет, офицер, это я не вам. Мы предположили, что в «НАПС» ошибка и реальное местоположение рейса 412 прикреплено к другой метке в системе. Что говорят ваши радары? Какая-нибудь отметка изменяет своё положение таким же образом, как докладывает 412-й? Нет? А какой радиус вы охватываете? Так, понял. Да, хорошо. Через какое время истребители будут в воздухе? Ага, спасибо… Андреас, ты получил ответ от экипажа?

Андреас Сандстрём поднял на него глаза и коротко отрицательно качнул головой. При этом он непрерывно продолжал повторять в микрофон:

– Борт NP412, это Стокгольм. Повторяю. Борт NP412, это Стокгольм. Ответьте. Борт NP412, это Стокгольм…

Одновременно он искал глазами на дисплее любой самолёт, чьё поведение совпадало бы с сообщением, транслируемым бортовым компьютером аварийной машины. Его коллеги, Ян и Ингунн, делали то же самой. Увы, пока ничего не получалось. Единственная отметка в системе, которая отчитывалась через «НАПС» о резком снижении высоты, принадлежала значку с кодом NP412. Но по этим координатам в воздухе было пусто! Военные проверили это не раз и не два. Чертовщина какая-то!

– Коллеги! – Маркус повысил голос, привлекая всеобщее внимание. – Начинаем тотальный поиск. Передайте всем бортам в нашей зоне ответственности запрет на смену курса и эшелона. Все экипажи должны быть на связи. Ян, найди машины, ближайшие к координатам борта NP412, узнай, не видят ли они снижающийся самолёт, следы его двигателей, что угодно! Ингунн, я сейчас открою тебе канал связи с военными. Будешь сверять наши данные из «НАПС» с их реальными отметками на радаре. Чтобы через 15 минут мы имели по каждому самолёту подтверждение его положения в небе! ВВС обещает поднять истребители для поиска, но на счету каждая секунда. Да, вот ещё что. Андреас, попытайся пробиться к бортовому компьютеру 412-го, запроси «пинг».

«Чёрт, как же я сам не подумал!».

Андреас ощутил неприятный укол самолюбия. Это не было стандартной процедурой, но диспетчер с его опытом должен бы помнить об этой штуке. Такую функцию стали встраивать в программное обеспечение авиационных бортовых компьютеров после нескольких пропаж самолётов. Суть идеи проста: если авиалайнер захвачен или повреждён, так что невозможно напрямую получить от экипажа информацию об его местоположении, но сохранился канал связи с бортовой автоматикой, то можно отправить запрос компьютеру самолёта. В ответ он вышлет короткое сообщение с зашифрованным в нём временем отправки. С точностью до миллионной доли секунды. Сравнение этого времени с таким же точным временем получения сообщения позволяло вычислить хотя бы примерное расстояние до самолёта. Правда, почти одновременно с этим была запущена система «НАПС», за время эксплуатации которой не было ни одного инцидента с пропажей воздушного судна. Так что все привыкли полагаться на неё и о возможности «пинговать» самолёт почти забыли. Но сама эта функция всё ещё сохранялась. Точнее говоря, могла сохраниться, если её не удалили из новых версий программного обеспечения.

Андреас порылся в памяти, вспоминая, как же это делается. При этом он продолжал непрерывно повторять в микрофон свою мантру:

– Борт NP412, это Стокгольм. Повторяю. Борт NP412, это Стокгольм. Ответьте. Борт NP412, это Стокгольм…

Увы, в ответ он слышал только бесстрастный механический голос:

– Внимание! Говорит борт NP412. Говорит борт NP412. Аварийная ситуация. Разгерметизация пассажирского салона и пилотской кабины…

Андреас наконец-то вспомнил, как запускается «пинг». Нашёл нужную закладку в программе. Ввёл данные рейса NP412. Выбрал команду «Установить связь». Бесполезно. Индикатор в окне программы оставался неприветливого красного цвета. Андреас попробовал ещё раз. Ещё. Ещё раз. Бесполезно. Цвет индикатора – красный. Внезапно в наушниках захрипело и затрещало. Поверх бесчувственного синтезированного голоса ворвался прерывающийся, теряющийся в помехах, искажённый мужской голос:

– …оворит бо… т N… 412! …ряю, говорит …орт NP412! Всем, …то слышит! Выпол… ем экстренное сниж… е из-за разгерметизации! Множествен… е повреждения фюзеляжа! Отказ …вого двигателя! По …еждение систем управления! …омандир экипажа …жело ранен, есть пострадавшие среди …сажиров!

– Борт NP412, это Стокгольм! – немедленно подхватился Андреас, одновременно вскидывая вверх левую руку – «внимание!» – и врубая «громкую связь». – Где вы находитесь?

Все в зале затихли и замерли на местах. В динамиках скрипело, свистело и потрескивало.

– …ольм, это …P412! Мы над лесом, снизились поч… и до …рёх тысяч. …амолёт почти не управ..ем. Пытаюсь выйти из пикирования. …еру упра… ние на себя.

– Борт NP412, это Стокгольм! – Маркус Торсен взял переговоры в свои руки. – Вы видите какой-нибудь наземный ориентир? Берег моря, большое озеро, город?

– Стокгольм, мне …ейчас не до э… го! Мы почти …адаем! Здесь лес, …ин только лес и нич… …ольше! Я пы… юсь вывести …шину из пике… то не так …росто… Давай же! Ну…

Голос пилота потонул в помехах. Все слушали треск и свист, затаив дыхание. Пять, десять секунд, пятнадцать. Ничего. Даже синтезированный голос разбился на фрагменты, раскрошился и потерялся в волнах статических разрядов. Слушая эфир, Андреас Сандстрём механически продолжал кликать по кнопке «Установить связь», пытаясь вызвать бортовой компьютер рейса NP412. Раз за разом. Результат был один. Раз за разом. Красный, красный, красный… Зелёный! Андреас почти подпрыгнул на стуле и лихорадочно щёлкнул по соседней плашке программы – «Отправить запрос». Зелёный индикатор подмигнул один раз, потом ещё, а затем снова окрасился в безнадёжный красный цвет. Но за долю секунды до этого в окне программы появилась зелёная галочка с надписью: «Ответ получен». Андреас немедленно дал команду – «Определить расстояние». Секунду спустя на экране появились чёрные цифры результата. Увидев их, Андреас откинулся в кресле, ошарашено покачал головой и в полной растерянности повернулся в сторону Маркуса Торсена.

Такого просто не могла быть.

***

Связь с землёй появилась и исчезла. Мелькнул и растаял отблеск надежды на помощь и спасение. Как будто на глазах у очередного Робинзона за горизонтом скрылся белый парус корабля.

Билл Дейл остался один. Он сорвал себе горло, пытаясь докричаться до кого-нибудь в эфире. Стокгольм оказался единственным, кто отозвался. Похоже, что система связи всё-таки повреждена. Он принял это и смирился. Переживать или искать решение всё равно некогда. Помощь не придёт. За время экстренного снижения Билл пару раз бросал взгляды на командира. Похоже, для Беннета всё уже заканчивалось. Он обмяк в кресле, глаза закрылись, разбитая голова безвольно качается на плечах. Только слабые пульсирующие толчки крови, выходящие из раны под осколком, говорят о том, что сердце пилота МакКрейна ещё бьётся.

Стиснув зубы, Билл тянет штурвал, пытаясь удержать самолёт от сваливания. Парадоксальная ситуация: ему нужно максимально быстро снизиться, но не упасть. Между контролируемым спуском и неуправляемым падением очень тонкая грань. И только он да бортовая автоматика способны удержать самолёт и людей в нём от перехода между этими двумя состояниями. Человек и машина – единственные надежды для более чем сотни душ на борту. Компьютер непрерывно просчитывает текущие параметры, рекомендует пилоту дальнейшие действия, предупреждает о том, чего делать не стоит, преобразует и распределяет оптимальным образом сигналы штурвала, педалей и рукояток управления двигателем. Голосовой помощник нейтрален, собран и подчёркнуто спокоен:

– Пожалуйста, не превышайте допустимый угол снижения. Удерживайте крен влево в пределах двенадцати градусов. Снизьте тягу правого двигателя до семидесяти процентов.

Конечно, бортовой компьютер в курсе, что левого двигателя у них больше нет. Его датчики зафиксировали взрыв и разрушение, активировали аварийную систему пожаротушения и перекрыли топливные магистрали. Стюардесса по фамилии Трентон минуту назад доложила Биллу, что их левое крыло пробито в нескольких местах, из двигателя торчат обломки и за ним тянется шлейф. Но огня нет. Это хорошо. Плохо, что мощности левого двигателя не будет, когда придёт время выводить самолёт из этого полупике-полуштопора. А это время вот-вот…

– Высота три тысячи двести. Приступайте к выравниванию. Штурвал…

«Без тебя знаю!» Штурвал на себя и чуть вправо, чтобы компенсировать левое парализованное крыло. «Я сказал: на себя!» – и чуть вправо. На себя! Давай же, мать твою, поддавайся! На себя… и чуть вправо. Ну же, неповоротливое корыто, слушайся меня! На себя!

Самолёт отчаянно вибрирует. Крылья прогибаются, принимая на себя чудовищную нагрузку атакующего воздуха. Застрявшие в самом неудачном положении плоскости управления левого крыла направляют этот набегающий поток так, что самолёт постоянно качает влево, как раненного бегуна, припадающего на повреждённую ногу. Билл взмок, по спине бежит пот, стекло кислородной маски запотевает, а он даже не может снять её. Так страшно оторвать от штурвала хотя бы одну руку даже на долю секунды. Кажется, стоит просто ослабить хватку пальцев, как взбесившаяся рогатая рулевая колонка вырвется из рук и, повинуясь собственной злой воле, опрокинет машину в отвесное, безнадёжное, безвыходное пике. По кратчайшему маршруту навстречу утыканной острыми кронами деревьев земле. Впрочем, земля и деревья не входят сейчас в мир второго пилота Билла Дейла. Его вселенная сжалась, оставив за своими границами внешний космос, небо, землю, покрытую незнакомым, чужим лесом, больше сотни пассажиров за его спиной, испуганных, кричащих, плачущих, молящихся на разных языках всем возможным богам. Такие же напуганные, побитые и раненные, но всё же пытающиеся помочь остальным несколько молодых женщин и мужчин в форме стюардов авиакомпании тоже оказались за пределами его орбиты. Даже умирающий, истекающий кровью командир экипажа Беннет МакКрейн выпал за край мира. Пространство-время Билла Дейла уменьшилось до области между запотевшим стеклом его кислородной маски и дисплеями приборной панели. В него уместились только непослушный, вырывающийся из немеющих от напряжения пальцев штурвал, рукояти управления тягой, отчаянно трясущиеся под подошвами ног педали. И голос. Спокойный, чёткий, деловитый. Уверенный в себе и в том, к кому он обращается. Голос самолёта. Голос лучшего друга:

– Высота три тысячи. Угол атаки…

Ничего лишнего. Только то, что действительно важно, то, что может помочь им обоим. Биллу показалось, будто он чувствует, как от его напряжённых до предела мышц через побелевшие пальцы тянуться нити новых нервов. Они проходят через десятки метров управляющих цепей, гидроприводов, механических тяг и входят в его новые мускулы, приводящие в движение элероны, закрылки, рулевые плоскости. Теперь он не просто тянет штурвал – «на себя и чуть вправо!». Вместе с самолётом он взваливает на плечи набегающий воздушный поток, пытается вклиниться в него, оттолкнуться, выровняться, перейти от пугающего безнадёжного падения к своему нормальному, естественному состоянию – полёту. Им очень мешает покалеченная левая часть тела. Она всё время тянет их вниз, норовит опрокинуть, завертеть, обрушить на острые древесные пики. Вместе они стараются не допустить этого, напрягаются изо всех сил: «На себя и чуть вправо. На себя! Давай же, давай! Вместе! На себя… и чуть вправо…».