Лунная река

Джон и сам не раз становился объектом каких-то псевдосоциологических потуг. Дважды ему звонил приятный женский голос и спрашивал, какой телеканал он смотрит. В первый раз Джон ответил, что смотрит канал «Культура», чтобы хоть так поддержать его утопическое существование (а телевизор был выключен). Во второй раз Джон ответил, что смотрит выключенный телевизор (а работал музыкальный канал).

Литературофил, наделенный минимальным здравым смыслом, может произвести фурор в любой конторе, делающей слова на бумаге.

Джон был востребован и работал, как бессмертный пони из народной песенки. Он регулярно повышался, топча конкурентов как подорожник.

Джон выпускал тематические сборники, писал статьи на любую тему, кандидатские диссертации по социологии, политологии, культурологии и прочая (целиком или частями), а также отзывы на них, авторефераты, предисловия, послесловия и все, что пожелаете, редактировал, аннотировал, рецензировал, анкетировал и интервьюировал все, что движется, вел переписку с другими форпостами гуманитарной науки и их кураторами-бюрократорами, анализировал не поддающиеся анализу результаты соцопросов, взаимодействовал со СМИ и экспертным сообществом.

К работе Джон относился прагматично: любой каприз за ваши деньги.

Таким он стал в начале офисного пути, когда сдуру написал оригинальную статью для международного журнала, да еще и перевел ее на английский. Начальник, бегло пролиставший английский текст («О!» – подумал Джон), а затем, шевеля губами, медленно прочитавший русский оригинал («Мда» – подумал Джон), сказал, что обнаружил ряд грамматических ошибок, причем в одном слове. Сильнее уязвить профессионального историка и полупрофессионального филолога было невозможно. Джон превратился в каменный холодец.

Начальник взял ручку, лично что-то изобразил, и утвердил статью в печать. Джон посмотрел в исправленный вариант. Фамилия автора была зачеркнута, а сверху написана фамилия начальника. Джон поднял взгляд на начальника. Начальник смотрел с умилением. Когда Джон опустил взгляд, он был уже прагматиком.

Работа была посильной, даже наиболее сложная ее часть – написание диссертаций для баранов, желающих стать остепененными. Главное – изображать, что пишешь не ты, а заинтересованное лицо, а ты просто подхватываешь его мысли и кладешь их на бумагу. Ну, как авторучка, только говорящая. Нельзя выглядеть умнее, чем заинтересованное лицо. Закончил писать? Поставь чужую фамилию и отдай. Это счастье – быть сосудом ваших мыслей.

Срочно нужна статья на злобу дня? Нет проблем. Десяток статей на смежную тему переплавляются в одну так, что ни один автор не узнает своего текста. И умственных иностранных слов побольше. Это просто симулякр, батенька.

Псевдонаучные и квазианалитические труды должны были отвечать трем основным требованиям: солидности, бессмысленности и политической целесообразности. Руководители Социологического центра обладали носами муравьедов и чутко улавливали малейшие желания вышестоящих – не только высказанные, но даже и неосознанные.

Труднее всего было заставлять себя забывать о бумажной возне за порогом офиса. Информационный шум – не вода, из ушей не вытрясешь.

…В то утро Джон немного заигрался в игру-пятиминутку. «Пи-пи-пи!» – пищал будильник и Джон, бормоча «Тикающая скотина!», протягивал сонную руку и передвигал время подъема на пять минут. В конце концов Джон соскребся с кровати, как оладья со сковородки, и посмотрел на часы двумя глазами. В голове мелькнул матерный перевод фразы «Опаздываю на полчаса!» и Джон торпедировал в офис.

Час пик. Люди хмуро смотрят перед собой. Скорлупа, которую люди наращивают, защищаясь от друг друга, становится все толще.

Остается ли что-нибудь, кроме скорлупы? – подумал Джон.

Опоздал. Охранник на входе смотрит не в пропуск, а на часы.

Джон взлетел к себе на второй этаж, поприветствовал сокамерников и развернул бурную деятельность. Пальцы летали над клавиатурой.

Третий выпуск сборника отредактировать и отдать в верстку.

Так, диссертация уважаемого лица подгорает. «Морфологические аспекты культурософской парадигматики в творчестве Луки Мудищева».

Еще результаты соцопроса обработать. Имеете ли вы дом или сад? Что такое? Семь процентов респондентов затруднились ответить. Это как? Ладно, засуну в статпогрешность или приплюсую к имеющим.

Еще две бумаги состряпать.

День набирал обороты, Джон занимался всем одновременно.

Заказан отзыв на монографию профессора из Академии. Положительный, с парой неразрушительных замечаний. Наугад открываем… Поехали! «Вместе с тем исследователю, безусловно, по объективным причинам, не удалось уделить внимания системному рассмотрению проблемы, связанной с…»

– Джон!

– Чего?

– Тебя новый шеф вызывает.

– Блин, я забыл совсем. Какой он из себя?

– Говнюк.

– Зачем так грубо? Просто руководитель фекального типа.

Уже третий начальник за семь лет, – подумал Джон. Что на этот раз? Пополнится ли моя коллекция кадавров? Перед глазами прошли два предыдущих. Первый был рафинированным тормозом, засиженным мухами. Энергии, как у мешка с опилками. Иногда Джон в запарке забывал об этом и становился участником диалогов, подобных следующему:

«– Добрый день, Владимир Иванович, по поводу вчерашнего вопроса. Есть три идеи. Первая… Вторая… Ну и еще можем вот так… Если не годится, есть запасной вариант, я только что договорился с…

– Добрый день. Чем могу быть полезен?»

И вдобавок педантичен настолько, что даже в словарях искал бы оглавление. Но в целом бесхребетный меланхолик был безвреден и вызывал ностальгию.

Преемник был хуже. Бывший кадровик из военных кругов. Кирзовый сапог внутри деревянного сапога. Пуленепробиваемый москит размером со шкаф. С врожденной привычкой слышать только свой командный голос и любоваться им. Каждое совещание сопровождалось колоссальными морально-психологическими потерями. Как сказал бы военный, «массовой гибелью человеческих жертв». Подобно обкуренному бегемоту, он ломился во все двери, обрывая ручки и требуя приветствовать его вставанием. Впрочем, сей сын Ареса обогатил внутренний мир Джона девизом: «Прикажут – шинель в брюки заправлю».

Джон затянул галстук-удавку, поднялся на этаж и предстал перед очами.

Новый начальник читал газету и дал себя рассмотреть.

Голова, похожая на луковицу. Затылочные доли мозга не развиты до отсутствия. Скверный признак. Ассоциация с луковицей подкреплялась аккуратно подстриженной ботвой на макушке, бросавшей тень на лысые окрестности. Читает, не шевеля губами. Интеллектуал!

Дочитав колонку светских новостей, начальник мрачно поглядел на Джона, проигнорировав его приветствие, и сухо обозначил фронт задач, неосознанным жестом нарисовав в воздухе символ доллара.

Джон вернулся к себе. Имя-отчество начальника вылетело из головы. Только что же видел табличку на двери. Какое-то мудреное у него имя, как у древнего печенега. Вурдалак? Василиск? А фамилия… Модернистская такая, в родительном падеже. Козлов.

– Джон, возьми трубку!

– Кто там? Женщина?

– Женщина. Мужского пола.

– Добрый день, Ирина Анатольевна. Да, все в силе. Материал будет готов к пяти. Не за что.

– Джонни, к тебе практикант приходил. И еще придет.

– Что я с ним должен делать?

– Пусть степлер охраняет.

– Это опасная штука, все время выстрелить норовит по пользователю. Не транспортир какой-нибудь. Хотя в умелых руках и он – оружие.

Вместо обеда Джон вынужден был обороняться от мутных существ, пришедших неизвестно зачем. Такие часто ходят по околонаучным учреждениям. Какие-то поучения, приглашения, пожелания, размазывание по тарелке несуществующей каши.

Некоторых пришлось ломать вопросами в упор. Один диалектик, похожий на престарелого осла, долго спорил с Джоном о различиях между методологией, методикой и технологией познания социальной действительности. Пришлось задать ему вопрос: «если свинья забегает в кабинет и мешает работать, то чем будет швыряние швабры в эту свинью – методом, методикой или технологией ее изгнания?» Диалектик поспешно удалился, скорбно тряся головой.

После обеда Джон вынужденно почтил вниманием представительную конференцию, организованную им лично. Все выступления были в пределах нормы и не требовали оперативного вмешательства, но под занавес на трибуну вылез давний неприятель Джона, профессор Бабуин. И стал гундосить ересь, шедшую вразрез с вектором Социологического центра.

Джон стал буравить докладчика взглядом прапорщика монгольской армии. Язвительные реплики с места не помогали. Пришлось задавать наводящие вопросы, профессор поплыл. По кивку начальника Джон встал и уничтожил соперника речью в китайском стиле: «Не умея ходить, нельзя бегать. Не зная понятий, нельзя строить умозаключения. Пренебрегая практикой, не создашь теории…». Участники проснулись, началось сведение старых счетов, председательствующий замучился призывать к порядку. Конференция удалась.

Получилось и поддержать полезное знакомство. На конференции присутствовал вероятный оппонент Джона по докторской диссертации. С ним нужно осторожнее, он и Гегеля бы зарубил за несистемность взглядов.

Джон выстроил беседу, старательно изображая чувства в нужной последовательности. Играемая роль: молодой автор, продирающийся сквозь дебри своего ничтожества к источнику мудрости. Испытываемые чувства: благоговение, неверие в происходящее, священный трепет, интеллектуальный катарсис. Оппонент ушел удовлетворенным. Отыграв сцену, Джон поклонился сам себе и поднялся в гримерку.

В конце дня Джон остался один в камере. Но перед этим сделал доброе дело: прикрыл сокамерника. Тот хотел уйти на три минуты раньше, но единственный выход на улицу пролегал мимо кабинета начальника. Джон позвонил начальнику и развлекал его разговором, пока страждущий не пробежал рысью по коридору.

Так, осталось еще написать статью о результатах выборов. Тон – холодно-торжествующий. Смысл: случилось то, что в точности предсказывали только мы. Внимайте словам пророка. Сейчас что-нибудь придумаем.

Насколько проще было бы сделать по-восточному пышную стилизацию. Нельзя, за сатиру примут. А я ведь от чистого сердца.

«Отступаю в изумлении перед величием твоим, ибо как не может муравей постичь смысл строительства электростанции, так не может смертный постичь дела твои, приведшие к невиданному доселе могуществу. И как не может жук-водомерка проникнуть в пучину океана, так не может смертный сложить поэму, не умаляющую премногих заслуг твоих…

И видел я давку великую на избирательных участках, и возрадовалось сердце мое, ибо то было знамение очередной победы твоей над изменчивым электоратом, не ведающем пользы своей.

И видел я, как заполнялись бюллетени, и как падали они в урны, подобно листьям под натиском осеннего ветра, прилетевшего с вершин Центризбиркома.

И видел я, как иссякают запасы чернил, ибо каждый хотел кроме галочки в бюллетене написать тебе приветствие свое.

И видел я, как сложили бюллетени в кучи и вознеслись эти кучи поверх облаков и поверх орлов быстрокрылых, разносящих весть о победе твоей до самых дальних провинций…

И видел я процесс инаугурации, когда два солнца взошли на небосводе и меньшее из них было солнцем, согревающим планету, удостоенную благосклонных взоров твоих…»

Нельзя так – напишем по-другому. Джон застучал по клавишам со скоростью пулеметчика. Годится.

Джон оторвался от компьютера и посмотрел на часы. Полдевятого. То-то, думаю, тихо стало в нашей богадельне. Ни мышь не пролетит, ни проползет журавль, как поется в песне.

Поздно вечером Джон с облегчением закрыл дверь конторы и взъерошил уцелевший скальп.

Вот так целыми днями вкалываешь, не покладая головы, – подумал он.

Покладаешь, не вкладывая головы. Что на выходе?

Больше всего раздражает, что ничего нельзя сказать прямо. Вместо «пошел отсюда, козлиный баран!» говоришь «давайте обсудим Вашу концепцию».

Мелкие ежедневные дела обладают сильнейшим притяжением. Со временем круг дел становится кругом мыслей и человек-планктон попадает в ловушку. Помыслить о чем-то, выходящем за круг дел, стоит большого усилия. Настолько большого, что вся мыслительная энергия поглощается этим усилием. Человек-планктон успевает осознать, что он не думает о хлебе насущном, но о чем он думает? Уже ни о чем. Ловушка же в том, что ни о чем не думающий человек не воспринимает мысли других. Кто-то говорит о смысле, красоте, волшебстве, предназначении? Да ему просто нечем заняться! Время – деньги. Деньги – время.

Ладно. Слава Богу, завтра – в школу. Настоящее дело. Премьера сезона. Скорее бы завтра.

Глава 3. Прошлое как настоящее

Далеко за полночь. Под крышей темной многоэтажки горит одно окно.

Джон всегда готовился к занятиям по ночам. Эта привычка возникла в студенчестве и неизменно приносила результаты. Тишина в спящем доме, ясность и беглость мыслей. Каждая буква в теплом свете настольной лампы утром остается перед глазами. Конечно, к вечеру следующего дня Джон становился овощем, голова гудела и отказывалась работать, но все это было уже после занятий и не имело значения.

В многочасовой подготовке к каждому занятию, казалось, не было смысла – Джон давно знал наизусть каждую строчку в своих базовых курсах лекций – две тысячи страниц по истории, три тысячи – по литературе, мог кусками цитировать десятки учебников, мемуаров, хрестоматий, монографий и прочих изданий, накопленных за годы библиофильства. Но смысл был – если не повторять все снова и снова, можно потерять жизненно важное умение – моментально переключаться с одной темы на любую другую, не теряя имен, дат и контекста событий.

Этот навык дался непросто, но был необходим: во время урока по Ивану Грозному можно было получить неожиданный вопрос об Иване III, а на перемене – о Меншикове, Боброке-Волынском или Крупской – о ком или чем угодно. Причем вопросы могли далеко выходить за рамки учебника. Школьники могли зацепить любую деталь, сплетню, версию из Интернета, исторического романа, телепередачи или разговора за ужином, и потребовать от Джона комментариев. И на вопросы нужно было отвечать без промедления, легко и обстоятельно. И поощрять к новым вопросам. Если вошел в класс – будь готов ответить на любой вопрос по предмету. Любой.

Сложнее всего было с одаренными ребятами. Вундеркинды редко, но встречались.

После первого занятия в прошлом сезоне к Джону подошло маленькое создание с пирсингом и синими волосами и неожиданно стало задавать глубокие и беспощадно точные вопросы по трем работам Троцкого, из которых Джон читал только одну, лет десять назад. Джон с усилием прогнал из головы норманнскую теорию и Рюрика с братьями, переключился на двадцатый век, физически ощутив скрип насилуемых извилин, и стал бороться за свой авторитет.

Если бы разговор происходил один на один, Джон честно бы сказал, что не читал две работы и высказал бы ряд мыслей общего плана. Но школьники столпились вокруг, наблюдая за поединком Джона с Марией Солнцевой, звездой школы, победительницей олимпиад, неизбежной золотой медалисткой, кошмаром и гордостью педагогического коллектива, обладательницей IQ нечеловеческих значений, начитанной как хранитель Александрийской библиотеки, рокершей, анархисткой, хакершей и хулиганкой.

Джон не мог сказать: «Давайте обсудим это, когда будем проходить Октябрьскую революцию», «Я точно не помню», «Никто не может знать все». Авторитет учителя приобретается трудно и долго, но теряется мгновенно. Джон боролся изо всех сил.

Мария смотрела оценивающим взглядом, каким рыбак смотрит на червяка, наполовину объеденного рыбами, прикидывая, поменять его или нет, и беспрерывно атаковала, мгновенно обнаруживая неточности, логические уловки и пробелы в ответах Джона, отметая лишнее, пробрасывая мосты рассуждений вглубь и вбок, заходя с неожиданных сторон, сводя к абсурду и парадоксам реплики оппонента, перебирая имена-события-цитаты как безделушки в своей косметичке. Джон чувствовал себя шахматным королем, который оказался среди фигур противника и теперь бежит по доске к своим, спасаясь от шахов, каждый из которых может стать последним.

Прозвенел звонок. Джон с сожалением развел руками и выразил восхищение уровнем дискуссии. Взгляд Маши смягчился, она поблагодарила Джона за подробные ответы и ушла. «До свиданья, Иван Александрович!» – растеклись по коридору школьники. Джон рухнул на стул, оценивая свои ответы. Обряд инициации был пройден успешно, Солнцева не пропускала занятий, своим присутствием держа Джона в олимпийской форме до выпускных экзаменов.

Так, осталось еще просмотреть два летописных фрагмента из хрестоматии. Джон скользил взглядом по своим пометкам.

Ни к одному рабочему дню в офисе он не готовился так, как к урокам. Офис не имеет значения. Горы исписанных бумаг, звонков и мероприятий – ничто. Сам Гегель не смог бы проследить связь между работой в этой скотобойне-богадельне и жизнью страны. А в преподавании смысл есть. Знания – самое ценное, что может дать один человек другому. Будущее принадлежит ребятам, с которыми я познакомлюсь завтра. Пес со мной, я отработанный материал, но им я отдам все, что могу.

Тут Джона кольнула мысль, что преподаватель тоже не увидит результатов своего труда. Наступит прекрасный май и принесет горечь. Три выпускных класса разойдутся навсегда. Ребят унесет жизненным ветром и они исчезнут. Хоть бы один позвонил и сказал: «Спасибо, я поступил в престижный вуз». Ведь почти все хорошо сдают историю и многие поступают. Из грамот и благодарностей от руководства школ можно шалаш построить. Но ни один не звонит. Никогда. Может, они и правы, нужно просто идти дальше.

Завтра будет сложный день. Уже сегодня. Еще двадцать лет у школьников не мог возникнуть вопрос – зачем учить историю? Зачем учиться вообще? Ну как-то не возникал, и все. Среда была другой. А сейчас вопрос стоит. Перед их глазами сотни примеров, когда клинические бараны получают от жизни все мыслимые материальные блага и не вылезают из телевизора. Зачем учиться, если деньги, дома, машины, подружки-фотомодели не находятся в видимой связи с объемом знаний? Пусть я пишу слово «география» с тремя ошибками, зато у меня самый крутой мобильник в классе. Вот вопрос. С ответа я начну завтра.

…Три часа до подъема. Джон закрыл глаза…

…и сразу услышал нарастающий писк будильника. Подъем! Резче.

Холодный душ. Сорок отжиманий. Еще сорок. Два кофе. И еще ложку съесть. Дрянь какая! Но остатки сна исчезли.

На балкон, пару сигарет за минуту. Привет йогам, кардиологам, фанатам здоровья, Порфирию Иванову и Полю Брэггу – персонально! Плевать. Никто не живет вечно.

Редкие огоньки мигали в домах напротив. Едва родившийся месяц трепетал в прозрачной высоте. Над далекой Москвой неподвижно висели тучи.

Джон выкатился из дома, проложил лыжню по мусору около станции и возглавил толпу, идущую на приступ электрички. На штурм, на штурм! Поднять знамена и регалии. Господи, куда они все едут? Суббота, семь утра. Вопрос не по адресу. О, зловещие жернова капитализма и магнит-мегаполис!

Преподавание – коварная штука, – думал Джон. – Поставишь барьер между собой и классом – потеряешь контакт. Наденешь маску – потеряешь контакт. Ты должен быть естественным. И беззащитным. Таким, как есть.

Поезд въехал в Москву. Прожекторы над рельсами – как горящие глаза огромного хищного зверя. Беспросветные тучи. Третий Рим во мгле. Молчаливая толпа ниспадает в провалы переходов.

Джон спустился в душное метро и встал на любимое место сбоку. Нужно настроиться, ближе к событиям. История – повсюду. Казалось, что поезд уносит Джона на десятилетия назад. Мысли мелькали как трубы и провода на расстоянии руки. Метрополитен имени Лазаря Кагановича… Старейшая красная ветка…

История… Интересна российская история. И народ интересный. Забавно, когда частица народа рассуждает о нем самом.

Взять хоть сказки. Испеки мне, старая, колобок! Из чего колобка-то сделать? Муки-то нет (почему?!) Ну, поскреби по сусекам. Поскребла, а оно укатилось. Быстротечны мирские блага. И жизнь коротка. И не стоит песенки петь, стоя на морде хищника.

Или вот эта – дивный сюжет! Петушок, видите ли, подавился бобовым зернышком, хотя его предупреждали. И вот его супруга курица бежит к речке за водой, но речка просит в обмен листочек, курица бежит к березке, но березка-скотина листочка не дает, а предлагает поменять на нитку, курица бежит за ниткой, но девушка не дает, а хочет в обмен гребень, у гребенщика свои потребности и т. д. Наконец, через пять страниц сказки кто-то отгрузил товар бесплатно, цепочка размоталась обратно и петушка реанимировали. А иначе – курица до сих пор бегала бы над трупом петушка. Но и в этой запутанной истории есть что-то философское. Пока не найдешь добрую душу и бессеребреника – ничего не сдвинется.

Интересный народ. Враскоряку стоящий между Европой и Азией. Примеряющий модели развития, которые слишком малы. Но примеряющий снова и снова. Неудержимый в достижении цели. Не способный сформулировать цель. Богоносец, летящий по небу. Ползущий под железным панцирем государства. Талантливый во всем, кроме политического строительства. Построивший прекрасные храмы искусства и науки на брюхе безмозглого Левиафана, который может перевернуться во сне. Смотрящий вдаль, но живущий сегодняшним днем. Жестокий и беззащитный. Способный делать лучшие ракеты, но не способный наладить раздельный сбор мусора. Бутылки – сюда, все остальное – туда. Невыполнимая задача.

Сочетание несочетаемого. Могут ли существовать такие парадоксы? А существует ли народ? Вообще – какой-нибудь? Может, это слово – абстракция? Ведь реально то, что имеет разум или волю, или цель, или предназначение. Народ не имеет разума: какой замысел был создан и реализован народом? Народ не имеет воли: какое историческое действие есть результат его свободного и согласного, без принуждения и расколов, волеизъявления? И, следовательно, народ не имеет цели, судя по первым двум основаниям. И предназначения – судя по первым трем основаниям. И культуры не имеет: культура – движение духа, а дух невозможен без воли. Да, озвучить эти мысли можно только из желтого дома на Шаболовке.

До начала занятий оставалось полчаса.

Волнение охватило Джона. Тяжесть предстоящих сотен часов нависла над ним, заставив усомниться в своих способностях. Как будто в первый раз.

Огромна ответственность. Прошлое живет в сознании. Рассказывать о прошлом – значит управлять сознанием.

Колеса стучали как мысли. История… Загадочная ткань прошлого.

Два основных вопроса: как было? Почему было так? С ответами сложнее.

Представления об истории не могут стать знанием. Эпохи, даже богато представленные в библиотеках и архивах, непознаваемы. Документальные свидетельства не говорят почти ничего, за каждым из них – отдельный человек, неразличимый в потоке судеб и событий.

Можно ли достоверно описать хотя бы один день из жизни человека? Ну, возьмите его паспорт, проездной билет, автограф записки на холодильнике и содержимое карманов. Всмотритесь в фотографию, наклон почерка, цвет чернил и пачку жвачки. Сделайте выводы. Много выводов. Они будут, без сомнения, достоверны, так как основываются на материальных источниках. Достоверны как результаты любого исторического исследования, способного лишь случайно найти крупицу истины и тут же ее потерять.

Это один день жизни одного человека. Пусть он не стоит ничего и не интересен, если это не день отречения царя.

Историк, видите ли, занимается народами, процессами и закономерностями. Не можем внятно описать прошлую неделю, но даем характеристики векам. Не можем рассказать о соседе по офисной клетке, с которым проводим больше времени, чем с женой, но уверенно говорим о народах. И, конечно, легко познаем исторические закономерности. Вот переломный момент, вот рывок, прыжок через пропасть в два скачка, вот здесь массы не смогли, а верхи не захотели, здесь наоборот, а вот и конец истории. Стойте, это был не конец, он – вот.

Ярлыки, без которых нельзя. Смотрите, какой великий реформатор. Правда, пока он правил, население страны сократилось. Оставшиеся называли его антихристом. Но на его величии как реформатора это не сказалось. А вот освободитель, до конца жизни подавлявший бунты освобожденных и убитый ими же. А вот духовный лидер. Он, правда, соперничал с другим духовным лидером. Видимо, за лидерство в сфере духа. А вот мелкий композитор эпохи великого тирана. Симфонии не в счет, ведь музыкант не убил даже воробья. Ярлыки приклеиваются при жизни и после смерти. Они полезны – как дорожные знаки в сухом русле ушедшей реки.

Историк не может не быть агностиком. Он рассматривает какой-то искусственно выделенный другими историками период (в действительности не имеющий ни начала, ни конца), обрубив его связи с предшествующим и будущим. Изучает материальные отпечатки эпохи (осколками кривого зеркала отражающие реальность), тысячу раз ограниченный временем, социальным заказом, ресурсами архивов, знанием иностранных языков (могу ли я свободно читать и понимать по-французски – хотя бы?), амбициями, предрассудками, догмами, суждениями авторитетов, общественным мнением, околонаучными дрязгами и карьерными соображениями. Плывет сквозь потоки лжи, клеветы, лести, болота схоластического словоблудия, проваливается в неизвестные пустоты смежных наук – от психологии до юриспруденции. Непрерывно спотыкается и машет рукой на все, что не укладывается в схему. Ой, вышел за рамки исследования. Тогда здесь подрежем, а вот этот параграф засунем сюда, чтобы логику выдержать. Каков результат? Что угодно, только не знание. И тем более не истина.