Хочу – Могу – Должен. Опыт общественной автобиографии личности

Валентин Толстых

Хочу – Могу – Должен. Опыт общественной автобиографии личности

Собственному 85-летию посвящаю

Лишь бы память не подвела…

Вместо предисловия

Если человек не становится лучше,

он перестает быть хорошим.

Кромвель

Признаюсь, писать эти автобиографические заметки в мои творческие планы не входило. Не возникало даже мысли и желания копаться в своей биографии, вспоминать и воспроизводить былое и прожитое. И таким способом войти в число авторов ныне модной мемуарной литературы, где известные и не очень известные люди охотно описывают свою частную и гражданскую жизнь, не думая о том, интересно ли будет это кому-либо читать. Мотивы, по которым создаются подобные сочинения, конечно, разные, порой причудливые. К сожалению, редко встречаются произведения «исповедального» характера, написанные с душевной болью, пусть субъективные, но честные и чистые в авторских целях и намерениях. Гораздо больше и чаще появляются творения, продиктованные тщеславием, желанием человека обратить на себя внимание, либо защитить пошатнувшуюся «репутацию», поднять «рейтинг» своего жизненного пути, поведения. Впрочем, в советские времена мемуарные тексты появлялись редко и воспринимались по-разному, иногда незаслуженно строго, с упреком в «личной нескромности» и бичуемого тогда «индивидуализма».

Учитывая это обстоятельство, в своей книге «Мы были. Советский человек как он есть» (2008) я в первом же абзаце предисловия предупредил читателя, что далек от мысли писать автобиографию. Ибо не считаю себя личностью исторической в любом значении и смысле: не занимал высоких «постов», не был «деятелем», не прославился какими-либо заметными или скандальными поступками, способными оправдать повышенное внимание к моей скромной персоне. Просто появилось желание мысленно и обязательно письменно, значит – ответственно, воспроизвести общественно-историческую ситуацию и идейную атмосферу, в которой складывались мои жизненные представления и взгляды. Тогда оправданным будет и появление автобиографических мотивов и моментов в тексте. Издатели этой весьма объемистой книги подтвердят, что при подготовке рукописи к печати я безжалостно, собственной рукой, заметно сократил текст как раз за счет сугубо «биографических» описаний и страниц. Что книге пошло на пользу: она стала более емкой в изложении и весомее в аргументации.

Однако без жизнеописаний эпох, обществ, роли и историй жизни отдельных личностей никак не обойтись, и всегда находились любители – ценители литературы подобного рода. Согласитесь, факт присутствия автора воспоминаний в историческом процессе придает их описанию признак достоверности и подлинности. Не случайно такой тонкий знаток реальной жизни и искусства, как Лев Толстой, настаивал на том, что истина таится в подробностях. Они-то и преобладают в биографических произведениях. В том числе и в научных трудах, например по истории, где сам по себе процесс объективный представлен автором в индивидуальном исполнении и самовыражении. Что в биографических жизнеописаниях предписано и обусловлено самим жанром.

Думаю, не я один и далеко не сразу, лишь со временем, узнал и осознал, что появление на свет любого человека само по себе есть событие случайное. Стало быть, глупо и бессмысленно жаловаться на судьбу, что ты появился «здесь и тогда-то», а не «где-то и в другое время». Но в год Победы мне исполнилось 16 лет, и этому абсолютно случайному факту или обстоятельству я обязан тем, что тем самым меня обошла чаша фронтового испытания «жизнью и смертью». Ёмко, мудро и просто эту жизненную ситуацию выразил и оправдал Александр Кушнер своей поэтической формулой: времена не выбирают, в них живут и умирают. Текучее Время и быстротечная Жизнь, именно эти главные константы человеческого бытия наполняют и определяют смысл любого жизнеописания. Выходит, биографический факт совпадения совершеннолетия с концом войны сам по себе ничего исторического не содержал и не означал, а для меня стал поистине судьбоносным. Понял я это не сразу, с течением времени: чем дальше отдалялся, становился этот победный День историческим, тем больше воспринимался он мною и как личное везение. С момента, когда узнал, что лишь трое из ста призывников 1921–1924 годов вернулись с войны живыми. Думаю об этом и сегодня, потому что многими до сих пор не понято, над кем и над чем была одержана победа в 1945 году, и чем все обязаны ей и её творцам. Тут дело уже не в памяти, а в отсутствии совести и просто ума у тех господ и товарищей, кто позволяет себе сегодня принижать и унижать участие в войне и победу тем, кто сам не испытал ужаса и голода войны. Как человек, хорошо помнящий то время и пережитые тогда ощущения и переживания, могу подтвердить и заявить, что война всерьез и надолго вошла в сознание и душу моего поколения, и все её напасти и раны еще долго давали о себе знать в мирные послевоенные годы. И если ты сам внутренне готов был измениться и стать другим, память о ней долго еще не давала жить беспечно и бездумно, что я заметил и увидел на примере многих моих товарищей и друзей сначала в школе, а потом и в университете.

Впрочем, сложность любого жизнеописания состоит уже в самой невозможности просто вспомнить и описать прожитую и пережитую тобой жизнь, день за днем и год за годом, со всеми её событиями и испытаниями, радостями и горестями, отпущенными тебе судьбой, временем и обстоятельствами. Сделать это немыслимо, да и не имеет смысла. Тут, помимо памяти, совестливости и честности, понадобится воспроизвести буквально всё, что с тобой происходило и произошло, как говорится, пропустить через себя, осмыслить и оценить в общем контексте прожитого и пережитого. И, конечно, обязательно выяснится, что много времени и сил было затрачено на всякого рода чепуху, бессмысленную возню человека с самим собой, своими дурными привычками или затеями, мало кому интересными. Хотя можно и без спора вполне ординарную жизнь описать, воспроизвести в мелочах и деталях так, что она возьмет тебя за душу и покажется интереснее любых «крутых» историй и драм. Тут существует своя классика, тот же Гоголь, потрясший всех своей «Шинелью», муками и страстями некоего Башмачникова. Тут же ничем подобным не пахнет, придется перебрать, переварить огромную массу фактов, событий и подробностей, вспомнить и оживить в памяти всё прожитое за восемьдесят с лишним лет, чтобы в толще конкретики найти, вышелушить хотя бы одну толстовскую «истину». Задача почти немыслимая: дневников я не вёл, пометок и заметок «на всякий случай» не делал, хотя наиболее важные, значимые моменты и события, конечно, запомнились, и воспроизвести их я, конечно, смогу, попытаюсь.

Выручит меня особенность моего теперешнего внутреннего состояния: странно, но, пытаясь осмыслить и понять нынешнюю российскую реальность, то и дело вспоминаю как раз прожитые годы, пережитые события. Сопоставляю и сравниваю схожие факты, моменты и потрясения, как бы прокручивая собственную жизнь в контексте и духе былое и думы. Занятие совсем не простое: ведь живу я не прошлым, далек от мысли его прославлять или воссоздавать даже мысленно, но всё чаще испытываю трудности (думаю, не только я), пытаясь соединить жесткую реальность переживаемых сегодня процессов и событий с правдой запомнившихся ощущений и впечатлений прошлого. Более всего коробит и поташнивает от жизнеописаний и оценок бывшей советской действительности, вдруг, именно сегодня прозревшими, оказывается, её «до поры-до времени» скрытыми критиками-ненавистниками. Особенно теми, кто, за редким исключением, терпел и бесстыдно прилаживался к ненавистной действительности, проникая в ответственные органы и занимая ответственные посты. Застыв в ожидании удобного момента и появления тех смельчаков, кто однажды отважатся и начнут расшатывать, ниспровергать плохую реальность, в угоду таким же, как они сами, терпеливо ждущим своего часа оппозиционерам. Все последние двадцать лет меня удивляет настырность и наглость, с какою эти проснувшиеся и осмелевшие, недавно вполне лояльные и готовые «годить» граждане СССР, принялись клеймить «проклятое прошлое» – свергнутый советский социализм. Вместо того чтобы заняться переустройством общественного порядка и власти, они занялись устройством своих собственных дел, присвоением даровой собственности и освоением «теплых местечек». Даже не замечая, как нелепо они выглядят в запоздалом гражданском гневе и обличении уже свергнутого «советизма» на фоне более чем омерзительных пороков и безобразий постсоветского «рыночного капитализма».

Мне возразят, скажут, что и советская реальность по-разному воспринималась и оценивалась общественностью: массовый восторг и энтузиазм обездоленных пролетариев и крестьян перемежался в ней с не менее массовым недовольством переменами, которое выражали не только сторонники прежней, «старой», власти и порядков, но и все те, кто не принял или скептически воспринимал саму идею социализма. Что выразилось в таких масштабных событиях и катаклизмах, как мятеж моряков Кронштадта (1921), крах политики «военного коммунизма», поиски властью после победы в гражданской войне новой формулы социализма, стихийное противостояние политике коллективизации в годы так называемого «великого перелома» и т. д. Это исторический факт: социализм строился и внедрялся в обстановке революционных потрясений, столкновений интересов самых разных слоёв, классов и социальных групп, и внедрение социалистических идей и советских порядков происходило в непрерывной борьбе, в условиях острой идеологической борьбы и политического противостояния внутри и вне партии. Одним новые идеи и порядки не понравились сразу же, другим позже, в период «сталинизма». После испытаний, выпавших на долю «реального социализма» (разрушительная война с фашизмом и послевоенное строительство), общество и страна вошли в стадию первого системного кризиса, не совсем точно названного «застоем», которым все недовольные и прямые противники Советской власти охотно воспользовались, совершив контрреволюционный переворот по отношению к Октябрю 17 года. Победив грозного внешнего врага, Советский Союз был разрушен и низвергнут изнутри.

Краткий пассаж в историю понадобился мне для того, чтобы определить, назвать главную причину моего обращения к жанру воспоминаний. Прежде чем её назвать, выражу и выскажу решительное несогласие как с антисоветчиками, так и с апологетами советского прошлого. Многие люди, пожившие в советские времена и хорошо их знающие, сравнивая с ними нынешние порядки и условия жизни, не случайно отдают предпочтение прошлому и возмущены откровенно недобросовестной, предвзятой оценкой советского уклада и образа жизни. Подобно тому, как большевики столь же негативно и бескомпромиссно критиковали и обличали царскую, дооктябрьскую Россию. Ныне немало доброхотов ушатами грязи обливают с экрана телеканалов и газетных полос советский социализм, вызывая у меня лишь брезгливое чувство. Многие из них (я знаю их лично) просто обязаны советской власти и бесплатным образованием, и своим нынешним статусом, социальным и профессиональным. Безусловно, можно и нужно понять тех, кто был задет сталинскими репрессиями, у кого пострадали близкие им люди. Я имею в виду и тех, кто пострадал за неприятие самой идеи социалистического «переворота», но было немало тех, кто пострадал вообще безвинно. И все же полагаю, нельзя безоговорочно принять вердикты тех, кто превращает всю советскую историю в адскую бессмыслицу, в сплошной «Гулаг». Хотя бы на том очевидном основании, что тогда вне внимания остается жизнь, труд, быт, самочувствие десятков и сотен миллионов людей, подобных нашей семье и мне лично, проживших не простую, но очень интересную жизнь, искренне веря в идею социализма, в идеалы социального равенства и справедливости. Как быть и жить тем, кто и поныне не согласен с упрямо навязываемой уже двадцать лет «однозначной» оценкой советского социализма, навязываемой обществу и всем гражданам Российской Федерации?!

Претензия моя вполне конкретна, напрямую касается родителей, двух братьев и сестры. Так получилось, что отец мой, плотник, после окончания рабфака (неотрывно от производства) стал инженером, строителем, вместе с мамой, домохозяйкой, дали нам всем среднее, а троим и высшее образование. Надо ли доказывать, что это произошло не само собой и не «по щучьему велению», а благодаря обществу, тому самому «социализму», который подвергается безоговорочному осуждению. Каждый из нас, как говорили тогда, «из простой семьи», получил возможность заниматься созидательным трудом согласно своим склонностям, желаниям и способностям. Судьба семьи сложилась непросто, но в её драмах и трагических ситуациях меньше всего был повинен «социализм» как таковой. Таких семей и людей в СССР, я убежден, было великое множество. Не случайно, несмотря на все старания антисоветчиков, в памяти большинства сограждан, поживших в условиях социализма, образ Страны Советов остается светлым, и её трагическая судьба отзывается в их сердцах и памяти с болью и решительным несогласием с её трактовкой и оценкой поклонниками нынешнего капитализма.

Но СССР погубили не одни лишь «враги социализма», а прежде всего бездарные и безответственные действия самой правящей партии коммунистов, в коей состоял и автор этих строк, хорошо знающий, как и почему произошла эта трагедия. Если удастся, я расскажу о моих запомнившихся встречах с теми потерпевшими «от Советской власти», кого абсолютно незаслуженно обидели и унизили, кто был вправе требовать отмщения за поруганную честь и исковерканные годы жизни. Но именно они, эти странные люди, почему-то вспоминали горькое прошлое сдержанно, деликатно, говорили взвешенно, что меня тогда очень удивило. С одним из них, известным деятелем кинематографии К., однажды мы разговорились вечером в номере гостиницы Киева, куда были командированы, и он рассказал, как его арестовали, и он «ни за что, ни про что» просидел несколько лет в тюрьме. Скупыми словами, без эмоций он объяснял мне, как и почему, по его мнению, это произошло, поминая и обвиняя при этом не только власть. Я был потрясен самим рассказом, трезвостью и стоицизмом мышления и поведения этого человека, которого среди кинематографистов я выделял и очень уважал. Недавно вспомнил этот случай и разговор, читая статью сына покойного в газете, где о той же стране были сказаны одни лишь гадости. И это далеко не единичный случай, когда именно «потерпевшие» более строго и сдержанно судят о прошлом и нанесенных им обидах. Это какое-то иное, не подменяющее критику руганью – взвешенное и взыскательное отношение к реальной действительности и истории.

О том, что меня живо задевает и возмущает явно одностороннее, несправедливое и плоское отношение к советскому прошлому, я поделился однажды с Сашей Зиновьевым вскоре по его возвращении в Россию. И помню, он сказал мне: «Слушай, брось ты всё, и свой Клуб («Свободное слово». – В.Т.), и затеи с коллективными трудами, сядь и опиши всё, что накопил, запомнил, хочешь сказать от себя и о себе, кого узнал, с кем встретился, дружил, разговаривал и спорил, и пока память жива, зафиксируй то, что пережил и осознал, чего никто другой за тебя не выскажет так, как ты…». Совет этот я запомнил, но, увлеченный и занятый другими делами, саму мысль оставил на «потом». Теперь, когда пошел-поехал уже девятый десяток жизни, переживая всё происходящее «здесь и сейчас», пробую дружеский совет Зиновьева исполнить. Пока былое еще помнится, не пропало желание-искушение поделиться уроками прошлого с молодым поколением, и тешу себя иллюзией, что эти «уроки» им нужны. Как минимум, не будут (потом!) упрекать нас, стариков, в беспамятстве и несамокритичности.

Впрочем, я не настолько самонадеян в надежде, что мои признания и откровения будут полезны молодым людям, знающим советский социализм, в основном, понаслышке, от родителей, «предков». Не потому, что они глупее нас, просто это люди уже другой формации и истории, со своими взглядами и представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Вкусившим соблазны «пищеварительной философии», как именовал её Фёдор Михайлович Достоевский, им нелегко будет объяснить и осознать, почему, например, мой с детства усвоенный коллективизм лучше, человечнее любого индивидуализма, а поощряемые «рыночным обществом» страсти вроде властолюбия и страсти обогащения, обрекают многих на духовную нищету и утрату смысла человеческого существования.

Как ни смешно звучит, но сакраментальная фраза мои года – моё богатство, если в них вдуматься, ближе к истине, чем любые приманки завороженного (а то и чем-то зараженного!) сознания. Хочу на примере собственной жизни показать (всего лишь показать), что прожить жизнь так, чтобы при всех её поворотах и испытаниях она получилась не стыдной, пристойной, интересной – вполне возможная вещь. Разумеется, я не считаю, что моя «карта прошлого» лучше других историй жизни, и согласен с тем мнением, что любые показания и свидетельства, пусть самые искренние и убедительные, всегда вариативны и потому могут быть поставлены под сомнение, оспорены. Тем более, когда касаешься прошлого, где всегда таится нечто скрытое, не ясное или еще не оглашенное, не прошедшее испытания «детектором лжи». Надо только не забывать, что помимо так называемых «упрямых фактов» есть еще и не менее упрямые чувства и мысли их творцов и авторов, которые, хочешь – не хочешь, тоже приходится учитывать в анализе и оценке намерений, решений и событий.

Наверное, у каждого человека есть свой «автобиографический шифр», зная или разгадав который, можно понять или хотя бы догадаться, какими мыслями и чувствами, намерениями и интересами были продиктованы совершенные им действия и поступки. Я имею в виду людей близкой, понятной мне сферы общественной, культурной и научной деятельности, отражающей и выражающей глубинные запросы и интересы многих людей. По моим наблюдениям, большинство ученых, публицистов, деятелей культуры не скрывают своих симпатий и антипатий, а трезвомыслящие среди них не настаивают ни на приоритете своих, ни несостоятельности чужих взглядов и позиций. Хочу сказать, что сам с уважением отношусь к не разделяемым мною воззрениям, кроме откровенно античеловечных по своей сути, вроде нацистских. И все двадцать лет существования клуба «Свободное слово» стремился и старался приглашать по обсуждаемым острым темам и проблемам людей инакомыслящих, поскольку единомыслящих в клубе и без того было много. С теми, кто честен и бескорыстен в отстаивании не разделяемых лично мною мыслей и идей, можно и поспорить, доказывая свою правоту, но нет желания общаться с теми, кто запросто меняет свои воззрения и выдает их за убеждения, меняя их как постельное или нательное белье в зависимости от ситуации. Знаю этих людей в лицо, и в большинстве своем они знают, как я к ним отношусь.

В далекой юности мне понравилась сильная, красивая своей откровенностью фраза любимого тогда Белинского: только дурак не меняет своих убеждений. Годы и опыт показали, что этим занятием увлекаются не только «дураки». Поняв это, в начале 90-х – в период безвременья и идейного шабаша – я открыто, демонстративно объявил себя «консерватором». Моя замешанная на брезгливости идейная осторожность (для кого-то, наверное, замшелость) была воспринята достаточно спокойно, так как в советские времена никто меня в рядах «официозных» марксистов и коммунистов не числил. Наверное, потому, что, будучи человеком эмоциональным, тем не менее я в главном и существенном своих убеждений никогда не менял, свою верность идеалу социализма не скрывал. В чем легко убедиться, познакомившись с материалами заседаний клуба «Свободное слово» (изданных в 1995–2008 годах в одиннадцати клубных книгах), а также с моими публикациями последнего времени: «Мы были. Советский человек как он есть» (2008), «Российский выбор. В контексте реальной истории» (2009), «Настоящее будущее: без утопии и возврата в прошлое» (2009), «Сейчас так не пишут» (2010), «Россия эпохи перемен» (2012). Предисловие первой из них я так и озаглавил – «Никому не отдам свою биографию». Мог бы и сегодня повторить, слово в слово, высказанное в ней мнение и убеждение, что любая прожитая человеком жизнь вполне исторична и достойна внимания, если она осмыслена и достаточно толково и, простите, достаточно честно описана. Биографии поколений и отдельных людей помогают понять, проникнуть в потаенные, скрытые от общественного взора мотивы и пружины человеческого поведения, позволяя исследователям точнее определить объективный ход и смысл «текущей» всеобщей истории. Что в полной мере относится и к той конкретной исторической реальности, которую еще недавно именовали советской цивилизацией и эпохой.

Говоря проще, исходить надо из понятного здравомыслящему человеку посыла: прошлое тоже было реальной действительностью, каковой её и следует представить, желательно честно и искренне, не поддаваясь искусу конъюнктурных «подсказок» со стороны или угождая собственным излюбленным идеям. Доверившись давно известному принципу – не врать, не перелопачивать факты и не искажать истину, а лишь фиксировать, что и как было на самом деле, не «улучшая» прошлое. Соблюсти меру, вкус и быть совестливым в описании своих впечатлений, ощущений и переживаний, которые людям на склоне лет представляются, по понятным причинам, самыми интересными, важными, «счастливыми» в их жизни. Но, может статься, их оттеснят и на первый план выйдут другие события, обстоятельства и персонажи, не оставившие в прожитой тобой жизни заметного следа, и тогда придется считаться с «итогами» и «извивами» круговорота твоей жизни и опыта, которые могут тебя раздражать и не устраивать. По-разному складывается быстротекущая человеческая жизнь, и потому трезвомыслящие люди исходят из того, что истина и правда мало кому «по зубам», что искренность сама бывает «глуповата, прости Господи», и даже умные люди, как ни странно, тоже «обманываться рады». Короче, пришлось немало посомневаться и подумать, прежде чем уговорил себя взяться за описание собственной биографии. В стадии раздумий помогли известные биографические примеры, «образцы» жизнеописаний, среди которых выделю три примера, на мой вкус и взгляд, умного и честного (разумеется – для меня) использования стилистических средств и приемов биографического письма. Они помогли мне обдумать и реализовать свой замысел, никому при этом не подражая.

В каждом из этих случаев автор добивался некоей своей цели, и описание фактов и событий помогли её реализовать, как мне кажется, удачно. Они очень разные, но, несмотря на спорные моменты, все три вполне выдержали основное требование к произведениям биографического жанра – честного представления времени и своей личностной причастности.

Начну с монографии известного исследователя литературы и главного редактора журнала «Континент» Игоря Виноградова. Его «Духовные искания русской литературы» (2005) – это 40-летний плод изучения нравственных, философских и эстетических проблем русской и советской литературной классики. Фактически итог всей сознательной жизни ученого. В трёх разделах – «Бытие», «Социум», «Искусство», автор, с позиции открытого сознания, используя личные жизненные наблюдения, представляет читателю, особенно молодому, возможность самому по достоинству оценить величие и смысл исторического вклада русской духовной культуры и искусства в мировую цивилизацию. Меня, приступающего к своему жизнеописанию, привлекла небольшая по объему главка, где обсуждается тема и проблема создания книги жизни, которую, считает Виноградов, обязан создать и оставить после себя каждый человек. Раскрывает он эту мысль на примере жизненной и творческой судьбы известного поэта-барда Юлия Кима, с ним он давно знаком и дружит. Представлен цельный образ судьбы человека, перенесшего на своем веку множество испытаний и потрясений, сохранив при этом преданность своему призванию и дару, которым наделили его природа и родители. Нужна, оказывается, немалая степень стойкости и храбрости, чтобы человек вынес все муки и препятствия ради торжества истины и правды. Мне близок образ честного и совестливого Юлия Кима, и особенно то, как он разрешал возникавшие у него конфликты гражданской совести с требованиями и зовом дара художника слова и барда. Ведь далеко не всякому творческому человеку удается себя «сохранить» в условиях часто возникающих несовпадений и конфликтных ситуаций между склонностями таланта и гражданскими чувствами, желаниями.

Насквозь автобиографична и вторая книга, которая мне понравилась – «Наше» и «моё» Льва Науменко, человека и философа, исповедующего идеи гуманистического материализма, знатока проблем диалектической логики, истории и теории социализма. Автор давно и хорошо мне известен и мною уважаем. Книга выстроена как биография эволюции больших идей, творцами которых являются дорогие, духовно близкие ему (и мне!) люди – это Ленин, Ильенков, Лифшиц. И тут, как в случае с Виноградовым, на первый план выходят взаимоотношения миров: мира вне меня с миром во мне, или, как представляет сам автор в социально-политическом контексте – сравнение феноменов пещерного социализма и пещерного капитализма, заявленные без прикрытия в наши дни. Автор предлагает читателю заглянуть внутрь себя, в глубину своей памяти, своей истории, своего прошлого. Потом – и вне себя. Ведь для того, чтобы выплыть в Будущее, надо иметь Прошлое. А оно в нашей памяти и есть Вера, Надежда, Любовь. В книге немало мест для дискуссионных суждений и оценок, в том числе и с философами, уже ушедшими из жизни (В. Келле, М. Мамардашвили и др.). Но привлекает и покоряет она своим пафосом и интонацией: философское мышление не книжное, без занудства, по-человечески душевное (не только духовное). Мы с автором единомышленники в восприятии и оценке главных героев книги, названных выше, и о них я выскажусь не раз в этой книге. Для меня они не просто персонажи, встретившиеся случайно на дорогах жизни, – это люди, во многом определившие смысл и тонус всей моей жизни. И, конечно, отдельное спасибо Льву Константиновичу за рассказ о встречах-спорах в доме-квартире Эвальда Ильенкова в Камергерском переулке, где наши частые встречи и разговоры происходили под чай и котлеты исключительно-замечательной жены Ильенкова – Ольги Исмаиловны, встречавшей нас вместе с дочкой Леной.