Таинственное убийство Линды Валлин

– Подожди, Кнутссон. – Бекстрём замахал рукой. – Это же педик, неужели не понятно по описанию? Мариан. Кого еще так зовут? Библиотекарь, одинокий, без детей, – продолжил Бекстрём и оттопырил мизинец. – Достаточно поболтать с голубым, заявившим на него.

– Ты не поверишь, – сказал Кнутссон, – но заявительница – женщина, на пятнадцать лет моложе его, они работают вместе.

– Ничего себе! – удивился Бекстрём. – Другой библиотекарь. И что он сделал с ней тогда? Показал свою польскую колбасу на университетском рождественском празднике или?..

– Он отправил ей несколько анонимных писем по электронной почте, послания, которые лично я считаю достаточно непристойными. Обычная похабщина, но есть в них и что-то угрожающее.

Кнутссон покачал головой с неприязненной миной.

– Обычная похабщина? – Бекстрём с любопытством посмотрел на Кнутссона. – Ты не мог бы быть немного более… – Бекстрём многозначительно махнул правой рукой.

– Конечно. – Кнутссон глубоко вздохнул, словно собираясь с силами. – Вот несколько примеров. Во-первых, старый классический номер с резиновым членом, который прислали ей на работу. Самой большой модификации, черного цвета с приложенным анонимным письмом, в котором отправитель сообщает, что он точно повторяет его собственный.

– По-моему, ты говорил, что он поляк, – ухмыльнулся Бекстрём. – Наверное, парень просто дальтоник. Или член у него вот-вот отвалится.

Бекстрём расхохотался так, что его круглый живот запрыгал.

– Во-вторых, письма по электронке и обычной почте, где он рассказывает, что видел ее в городе и в библиотеке и выражает свое мнение по поводу ее нижнего белья. Этого хватит или продолжить? – Кнутссон вопросительно посмотрел на Бекстрёма.

– Судя по всему, самый обычный похабник, – сказал Бекстрём.

«И с чего вдруг малыш Кнолль внезапно продемонстрировал нежную сторону своей души, – подумал он. – Неужели тайком посетил нашего кризисного терапевта?»

– Но не из-за этого я, прежде всего, обратил на него внимание, – проворчал Кнутссон.

– И в чем же дело? – спросил Бекстрём. – Потому что он поляк?

– Он проживает в одном доме с жертвой, – сообщил Кнутссон. – В квартире прямо над ней, если я правильно понимаю.

– ДНК, – прорычал Бекстрём, выпрямился и нацелил пухлый указательный палец на Кнутссона. – Ты мог бы сказать об этом сразу. Отправь кого-нибудь, и возьмите у него пробу ДНК, а если не согласится добровольно, мы притащим его сюда.

«Наконец что-то начинает складываться», – подумал он.

Только в самом конце дня пришло обещанное предварительное заключение патологоанатома. Его прислали на факс технического отдела, а там оно легло на стол комиссара Энокссона из криминальной полиции Векшё, который в расследовании отвечал за работу экспертов. И, прочитав его, тот сразу же разыскал Бекстрёма, чтобы обсудить с ним содержание полученного документа.

– По мнению эскулапа, она умерла между тремя и семью утра. Задушена при помощи удавки, – сказал комиссар.

– Не надо носить белый халат, чтобы это понять, – усмехнулся Бекстрём. – Если ты спросишь меня, то скажу: она умерла между половиной пятого и самое позднее пятью, – добавил он. «Судебные медики в своем амплуа, чертовы трусы».

– Я солидарен с тобой относительно времени, – согласился Энокссон. – Что касается остального, то ее, похоже, изнасиловали два раза. Во-первых, генитально, а во-вторых, анально и, возможно, именно в таком порядке. Не исключено больше чем дважды. Во всех случаях преступник кончил, то есть получил удовлетворение.

– Патологоанатом сообщает что-нибудь такое, до чего мы не додумались сами? – спросил Бекстрём. – Следы от ударов ножом у нее… на спине снизу?..

«И не вздумай сказать «задницы», – подумал он. – Черт, куда я попал?»

– На порезы, пожалуй, не стоит обращать особого внимания, – возразил Энокссон. – Они скорее выглядят как следы уколов, даже пусть она и потеряла немного крови. Ну, он померил их для нас. Подобное ведь не наша епархия. Пересчитать их смогли и мы, тут я тоже с тобой согласен. Тринадцать уколов частично поднимаются по дуге к талии, а частично расположены на средней линии тела, и, вероятно, порядок их появления был слева направо.

– Я слушаю, – поторопил его Бекстрём.

– Нож с односторонней заточкой, наверняка тот, что мы нашли на месте преступления, глубина уколов между двумя и пятью миллиметрами, самый глубокий едва ли один сантиметр. Судя по ним, преступник, похоже, полностью контролировал свои действия, хотя жертва сопротивлялась, дергалась всем телом. Их глубина больше на правой стороне, чем на левой. Что же касается того, чем пострадавшую связали, кляпа у нее во рту и следов на теле, мы сможем вернуться ко всему этому, когда получим заключение из Государственной криминалистической лаборатории.

– У меня нет возражений, – кивнул Бекстрём. – А то, с чем нам помог дяденька доктор, мы ведь уже и так знали.

– Да, по большому счету. Но он с удовольствием придет сюда и поговорит с нами, если ты хочешь, – предложил эксперт. – Мне кажется, наверное, лучше всего, если он сделает это, когда я и коллеги тоже подготовимся и получим результаты всех проб. Возможно, у него есть что-то, о чем он захочет сообщить в устной беседе, когда мы увидимся. Чтобы у нас была полная картина. Как ты сам считаешь?

– Вполне разумно, – сказал Бекстрём. «И хорошо, если это произойдет до конца лета».

Затем Бекстрём отвел в сторону Анну Сандберг, чтобы узнать больше подробностей об убитой девушке, но главным образом с целью дать отдых своим уставшим глазам.

– Надеюсь, ты не считаешь меня занудой, Анна? – спросил Бекстрём и улыбнулся дружелюбно. – Но ты ведь наверняка столь же хорошо, как и я, понимаешь, что все касающееся личности жертвы стоит на первом месте при поиске преступника.

«Ой-ля-ля, – подумал он, – на какие только уловки не приходится пускаться, чтобы заглянуть в декольте».

– По мне, ты вовсе не зануда, – ответила Анна. – Более того, меня очень радует, когда я слышу, что ты говоришь. Слишком многие коллеги здесь у нас не принимают жертву всерьез.

Она внимательно посмотрела на него.

«Приятно слышать, что есть нормальные коллеги даже в Векшё», – подумал Бекстрём, но именно этого он говорить не собирался.

– Точно, – кивнул Бекстрём. – Насколько я понял, ты разговаривала с ее отцом? Отцом Линды?

– Мне, пожалуй, особо и не о чем рассказывать, – призналась она. – Я общалась с ним, когда мы приехали к нему домой, чтобы сообщить о случившемся. Разговор вел главным образом мой пожилой коллега. Он был священником, прежде чем пополнил наши ряды, и работает в отделении участковых полицейских здесь в городе уже много лет. Он незаменим как раз в таких случаях. Просто в дрожь бросает, когда думаешь об этом. Его чуть удар не хватил, отца то есть. Хорошо еще, мы предварительно вызвали туда врача.

– Ужасно, – вздохнул Бекстрём. «Опять у нее глаза на мокром месте, надо поторопить события, пока она не разрыдалась. Все бабы одинаковы. Бабы, священники, участковые полицейские… Только и умеют болтать языком». – Я знаю, что она прописана в доме отца, – сказал он. – Поэтому, полагаю, у нее имелась собственная комната.

– О да, – ответила Анна. – Там же огромный дом, целая усадьба. Просто фантастическое место.

– Осматривая ее комнату в дома отца, вы нашли что-нибудь интересное? Я имею в виду дневники, личные записи, календари и все такое прочее, старые письма, фотографии, видеофильмы с различных семейных мероприятий. Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду.

– У нас не хватило времени для этого. Мы вошли только в прихожую, а потом сразу уехали оттуда. На отца было страшно смотреть. Хотя ее еженедельник нам удалось добыть. Он лежал у нее в сумочке, в той, которая находилась при ней в пятницу.

– Вы обнаружили что-то интересное? – спросил Бекстрём.

– Нет, – ответила Анна и покачала головой. – Ничего выдающегося. Встречи, лекции в полицейской школе, друзья, с кем она встречалась. Все самое обычное. Если есть желание, ты можешь на него взглянуть.

– Мы вернемся к этому позднее, – сказал Бекстрём. – Но потом…. что случилось потом?

– Ничего особенного, – констатировала Анна. – Я обсудила данный вопрос уже в пятницу с Бенгтом, да, с комиссаром Олссоном, но отец Линды уже уехал оттуда с врачом и несколькими друзьями семьи, и Бенгт счел, что надо подождать с этим делом. Оставить его в покое с расспросами о случившемся. Потом, насколько я знаю, коллеги из технического отдела напоминали об этом.

– То есть вы все еще не осмотрели ее комнату в доме отца?

– Нет, насколько мне известно, – сказала Анна и покачала головой. – Экспертам хватало работы на месте преступления. Но я понимаю, о чем ты говоришь.

– Завтра же поговорю об этом с Олссоном, – сказал Бекстрём.

«Куда, черт побери, я попал. Не пройдет и суток, как Олссон получит свое».

Рогерссон сидел за закрытой дверью в наушниках перед магнитофоном, стоявшим перед ним на столе, когда Бекстрём вошел в его комнату.

– Чем могу помочь комиссару? – спросил Рогерссон. Он снял наушники и кивнул с грустной миной, выключая магнитофон.

– Поехали со мной в отель. Зависнем у меня в номере, перекусим и выпьем пивка, – предложил Бекстрём.

– По-моему, я занес себе какую заразу в ушные каналы, всю вторую половину дня и полвечера слушая бессмысленные допросы, – посетовал Рогерссон. – А потом пришел коллега Бекстрём, и его слова стали для меня прекрасной музыкой.

– Наплюй на это сейчас, поехали, – поторопил Бекстрём.

«Постепенно превращаешься в сентиментального идиота.

Без алкоголя не обойтись», – подумал он.

– А-ах. – Рогерссон глубоко вздохнул от удовольствия и вытер пену с уголков рта левой рукой. – Тот, кто придумал пиво, достоин всех Нобелевских премий, какие только существуют. Начиная с той, что дается за вклад в дело мира, и кончая вручаемой за достижения в литературе. Он должен получить все без исключения.

– Эта мысль не тебе одному приходила в голову, – сказал Бекстрём, – и лучше холодного легкого пива лишь оно само, только на халяву. Поэтому в финансовом плане он, наверное, все уже получил, если вспомнить все выпитое тобой, мой жадный друг.

Рогерссон пропустил упрек мимо ушей. Однако он внезапно поменял тему.

– Тот поляк, которого Кнутссон пытается подсунуть нам… – сказал он и покачал головой.

– Мы собираемся допросить его снова и взять у него образец ДНК завтра рано утром, – сообщил Бекстрём.

– Я на его стороне, – поведал Рогерссон. – Мне кажется, он не тот человек, которого мы ищем.

– Вот как, – сказал Бекстрём. – И почему же?

– Я прочитал протоколы допросов и почтальона, и поляка. А также поговорил с коллегой Саломонсоном, расследовавшим то дело о сексуальном преследовании. На мой взгляд, парень вполне нормальный, – сообщил Рогерссон. – Поляк, похоже, совсем не наш человек, – добавил он и в знак подтверждения своих слов сделал приличный глоток пива.

По мнению Рогерссона, существовали три серьезные причины, говорившие против версии, что сосед Линды Мариан Гросс убил ее. Во-первых, материалы допроса почтальона, который каждое утро в одно и то же время раскладывал утренние газеты в почтовые ящики всех, кто жил в доме и заплатил за их получение.

– Сосед ведь должен был понять, что принесли прессу, а не кто-либо пришел домой, – сказал Рогерссон. – У него даже та же самая подборка подписных изданий, как и у матери жертвы. «Смоландспостен» и «Свенска дагбладет».

– Пожалуй, он обычно спит, когда приносят газеты, – возразил Бекстрём.

Вторая причина обнаруживалась в материалах опроса, который полицейские провели с Гроссом, когда совершали поквартирный обход во вторую половину дня в пятницу, и тогда Гросс сообщил, что ранее на той же неделе он разговаривал с матерью Линды и она рассказала ему о своих планах пожить в деревне, в то время как дочь будет жить в ее квартире.

– Это говорит скорее против него, – заметил Бекстрём. – Он знал, что горизонт чист.

– Зачем ему понадобилось бы тогда уходить через окно, – пояснил Рогерссон. – Разве не проще было бы выйти традиционно, через дверь, и подняться в свою квартиру по лестнице или на лифте?

– Но с наружной стороны двери ведь кое-кто стоял, верно, – парировал Бекстрём.

– Почтальон, да, – сказал Рогерссон с нажимом. – Но требовалось ведь просто дождаться, когда он уйдет.

Бекстрём ограничился кивком.

Третья причина касалась физических кондиций Гросса в связи с выбором преступником пути для бегства. Согласно данным экспертов, подоконник находился над газоном на высоте почти четыре метра. Сам Гросс имел рост метр семьдесят при весе в целых девяносто килограммов. К тому же он не отличался гибкостью и хорошей физической подготовкой.

– Если верить Саломонсону, он нескладный толстяк-коротышка и чертовки неприятен. Вдобавок коллега утверждает, что у него нулевая выносливость. Пыхтит, как паровоз, преодолев пол-лестницы, – констатировал Рогерссон. – Поэтому он разбился бы, выбери данный путь. Сумей он даже забраться на подоконник.

«Маленький жирный черт», – подумал Бекстрём, который сам был немногим выше и худобой тоже не отличался. Преступника он представлял себе более спортивного телосложения.

«Здесь что-то есть», – подумал он и вслух добавил:

– Пожалуй, к твоим выводам стоит прислушаться. Но если у него взять анализ ДНК, хуже ведь не будет?

– Удачи вам, – сказал Рогерссон. – Насколько я понял, Гросс ужасно тяжелая личность.

14

Векшё, понедельник 7 июля

«Четвертый день, и еще ни одного кандидата в преступники, – думал Бекстрём, занимая свое место за столом в совещательной комнате. Вдобавок комиссар Олссон явно решил поиграть в руководителя расследования и принялся размахивать флагом. – Пока остается только констатировать, что на данный момент мы не продвинулись ни на шаг вперед. Олссон болтает без умолку, дело стоит на месте, а время уходит». Он попытался не обращать внимания на трескотню коллеги, сделав вид, будто читает свои бумаги.

Сначала было принято решение закончить поиски улик вокруг места преступления, вдоль маршрута следования жертвы домой и там, где проходил возможный путь бегства преступника. Работа в тех местах кипела уже три дня, и, если не удалось обнаружить ничего стоящего, вряд ли следовало ожидать каких-либо ценных находок в будущем.

– Тогда, я полагаю, нам лучше сконцентрировать наши ресурсы в другом направлении, – сказал Олссон и в качестве награды получил множество довольных кивков.

«Например, провести маленький обыск дома у ее папаши», – подумал Бекстрём, но этого не сказал, поскольку собирался обсудить это лично с Олссоном.

– Поэтому я хотел бы от всей души поблагодарить тех коллег, которые занимались этим делом, – продолжал Олссон. – Вы проделали просто фантастическую работу.

«А результат нулевой, – мысленно заключил Бекстрём. – Хотя сам я нашел камеру, которую другие слепцы пропустили».

Поквартирный обход тоже подошел к завершающей фазе. Тем, кого не удалось застать дома, повестки опустили в почтовые ящики, а наиболее перспективных для следствия соседей (хотя как таких отличишь) предстояло в случае необходимости отыскать в их летних домишках.

– И это тоже хорошо с той точки зрения, что мы высвобождаем еще нескольких коллег, которые больше пригодятся на другом направлении, – констатировал довольный комиссар Олссон.

«Например, для маленького обыска дома у ее папочки», – повторил про себя Бекстрём, по-прежнему не собираясь ничего говорить.

Потом пришло время обратиться к базовому капиталу расследования, состоявшему из находок на месте преступления и данных, полученных со станции судебной медицины в Лунде.

– Мы предпринимаем все возможное, – сказал Энокссон. – Но вы должны набраться терпения еще на пару дней. Мы ожидаем ответы на массу проб, но затем мы с коллегами, будьте уверены, вернем вам все с лихвой. Пока же вы можете довольствоваться тем, что напечатано в вечерних газетах, хотя я сам, конечно, поостерегся бы, – добавил он неожиданно.

«Ай-ай-ай, – подумал Бекстрём, – ничего себе. Энокссон немного не в духе».

Олссон, казалось, не заметил комментария эксперта и вопреки всему явно не собирался менять тему.

– Если я все правильно понял, – сказал он, – ее, значит, задушили, а ранее изнасиловали по крайней мере дважды, и она умерла примерно около пяти.

– Да, – подтвердил Энокссон. – Она умерла между половиной пятого и пятью.

«Хороший парень, стой на своем, – мысленно поддержал его Бекстрём. – Такому дай мизинец, так он оттяпает всю руку».

– А признаки ритуального характера преступления… раны, напоминающие следы пыток… точнее говоря, то, что он связал ее, вставил ей в рот кляп и нанес множество ударов ножом. Как далеко вы продвинулись здесь?

– Относительно ударов это сильно сказано, – возразил Энокссон. – Скорее он колол ее.

– Если я правильно понял, – повторился Олссон, – то речь идет о тринадцати ударах. Или уколах, если тебе так больше нравится.

– Да. Тринадцати, и, по-моему, мы вряд ли что-то упустили. Она потеряла немного крови, когда он колол ее, пусть раны и не особенно глубокие, а значит, тогда еще была жива и сопротивлялась, и в этом ведь, наверное, сама суть, – констатировал Энокссон неожиданно с несколько усталым видом.

– Тринадцать ударов, – произнес Олссон таким тоном, словно внезапно увидел свет в конце туннеля. – Это же, наверное, не случайно?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил Энокссон, хотя, судя по выражению его лица, он давно догадался, куда клонит руководитель расследования.

– Почему именно столько, – настаивал Олссон. – Тринадцать – символическое число. Если ты спросишь меня, то скажу: их не случайно именно столько. Я уверен, преступник хотел оставить нам какое-то послание.

– А я считаю, что их чисто случайно тринадцать, а не десять, или двенадцать, или двадцать, – отрезал Энокссон.

– Мы подумаем над этим, – сказал Олссон таким довольным тоном, каким обычно говорят люди, которые уже подумали обо всем и знают ответ.

Ну, хватит, решил Бекстрём. Он кивнул дружелюбно и хмыкнул довольно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание.

– Я согласен с тобой, Бенгт, – сказал он и сердечно улыбнулся Олссону. – Дата ее убийства также наверняка выбрана не случайно, но я дошел до этого, только когда вспомнил отлично сделанное Анной жизнеописание жертвы, где указано, что та, будучи ребенком, несколько лет прожила в США. Я имею в виду четвертое июля. Вряд ли ведь это случайно?

– Сейчас я не совсем понимаю, – растерянно произнес Олссон.

В отличие от остальных, если судить по тому, как все они навострили уши и вытянули шеи, подумал Бекстрём.

Пора, решил он.

– День независимости США, – сказал Бекстрём и кивнул рьяно. – А вы не думаете, что за всем этим стоит парень из Аль-Каиды?

«Конечно, не все улыбаются, и тех, кто смущенно опустил глаза, даже больше, но моя шутка все равно попала в цель», – подумал он.

– Я понял твой намек, Бекстрём, – сказал Олссон с натянутой улыбкой. – Но давайте пойдем дальше. Как я слышал, в наши сети попала одна крайне интересная личность, – продолжил он и повернулся к Кнутссону.

Крысы собираются поменять судно, усмехнулся про себя Бекстрём и посмотрел в том же направлении, но Кнутссону внезапно понадобилось что-то найти в бумагах.

– Да, – подтвердил он. – Это сосед жертвы, поляк Мариан Гросс, он ведь уже известен многим из вас.

«Точно, и почему тогда, интересно, вы не разобрались с ним еще в пятницу, ведь тогда он не свалился бы на мою шею, – подумал Бекстрём. – А все потому, что делавшие для вас поквартирный обход коллеги из службы правопорядка не знали, кто он такой. К тому же детективу, беседовавшему с ним совсем недавно зимой, и в голову не пришло, что он живет в одном доме с жертвой, пока не появился возмутитель спокойствия Кнолль из Стокгольма, из Государственной комиссии по расследованию убийств, и не принялся размахивать перед его носом материалами собственного мини-расследования».

Затем состоялся долгий разговор об уже известном сексуальном отклонении в поведении поляка, соседа жертвы, и о том, можно ли рассматривать его как подозреваемого, причем в качестве не просто возможной, а вполне реальной кандидатуры. Дискуссия продолжалась четверть часа и быстро надоела Бекстрёму, он попытался переключить мысли на что-то другое и, когда Олссон внезапно обратился непосредственно к нему, даже не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Или как ты считаешь? – спросил Олссон.

Наверняка дело касается поляка, подумал Бекстрём, не помедлив с ответом.

– Я полагаю, мы поступим следующим образом, – сказал он. – Поедем к нему домой и допросим этого идиота. А также постараемся взять у него пробу ДНК.

– Боюсь, с этим у нас могут возникнуть проблемы, – возразил сидевший недалеко от него Саломонсон. – Да, кстати, это я вел его дело о сексуальном преследовании, если кому-то из присутствующих интересно. Гросс исключительно тяжелый человек.

«В худшем случае мы можем забрать его к нам, – подумал Бекстрем. – Наденем на него наручники и проведем через главный вход, пусть журналисты немного пофотографируют».

И Олссон, казалось, прочитал его мысли.

– Как ответственный за данное расследование я в таком случае уже сейчас принимаю решение, что его надо доставить сюда на допрос, – сказал он и приосанился. – Без предварительного уведомления, согласно главе двадцать три семь процессуального кодекса, – уточнил он с довольной миной.

«Флаг тебе в руки, парень», – подумал Бекстрём и одновременно кивнул в знак согласия, подобно всем другим в комнате, за исключением Рогерссона, который не поддался общему порыву.

После встречи Бекстрём поймал Олссона, прежде чем тот успел смыться к себе в кабинет и закрыть за собой дверь.

– У тебя есть минута? – спросил он с дружелюбной улыбкой.

– Моя дверь всегда открыта для тебя, Бекстрём, – заверил его Олссон столь же дружелюбным тоном.

– Обыск в ее комнате дома у отца, – сказал Бекстрём. – Ведь именно там она главным образом жила. Самое время для этого.

Олссон сейчас выглядел крайне обеспокоенным и вовсе не таким целеустремленным, как к концу встречи. Отец жертвы очень плохо себя чувствовал. Несколько лет назад он перенес инфаркт и был близок к смерти. Его единственная дочь к тому же покинула его крайне трагическим образом, и, как только он включал телевизор, радиоприемник или брал в руки газету, ему сразу же в ужасно бесцеремонной манере напоминали об обрушившемся на него несчастье. Вдобавок представлялось просто невероятным, чтобы он мог иметь какое-то отношение к ее смерти. Он, например, добровольно оставил свои отпечатки пальцев для сравнения, когда пришел в полицию.

– Я также не верю, что он убил дочь, – согласился Бекстрём, чьи мысли уже устремились в другое русло.

Столь же маловероятно, как и версия с чертовым поляком, подумал он, но не об этом ведь сейчас шла речь.

– Тогда, я полагаю, мы все обсудили, – констатировал Олссон. – Я предлагаю подождать еще несколько дней, чтобы отец Линды смог прийти в норму. Я имею в виду, если нам повезло с поляком Гроссом, надо надеяться, все закончится, как только мы получим ответ на его пробу ДНК.

– Тебе решать, – сказал Бекстрём и ушел.

После обеда Бекстрём получил новый список нарушителей закона от Кнутссона, которого, судя по его виду, мучили угрызения совести.

– Насколько я понял из разговора с Рогерссоном, ты не веришь в версию с поляком, – промямлил он упавшим голосом.

– Что тебе тогда сказал Рогге? – спросил Бекстрём.

– Ну, ты же знаешь его, когда он в таком настроении.

– Что он сказал? – повторил свой вопрос Бекстрём и с любопытством посмотрел на Кнутссона. – Процитируй его слова напрямую.

– Предложил мне засунуть Гросса… да… себе в задницу, – сообщил Кнутссон, запинаясь.

– Резко сказано, – заметил Бекстрём.

Хотя подобное еще цветочки, когда дело касается Рогге, подумал он, вспомнив, какие перлы тот выдавал, находясь в дурном настроении.

– Если тебя это интересует, у меня готов список с нашим уловом из регистров, последняя версия, – промямлил Кнутссон, явно пытаясь поменять тему.

– Моя дверь всегда открыта, – сказал Бекстрём и откинулся на спинку стула.

По оценке Кнутссона, работа значительно продвинулась после их вчерашнего разговора на ту же тему. Ему и его коллегам, помимо всего прочего, удалось отсеять почти два десятка из наиболее вероятных и склонных к насилию нарушителей закона в Векшё и его окрестностях. Еще у десятка из них вдобавок уже брали образец ДНК в связи с другими ранее совершенными преступлениями, и, как только Государственная криминалистическая лаборатория даст о себе знать, можно будет приступить к сравнениям.

– Звучит обнадеживающе, – сказал Бекстрём. – Постарайтесь взять пробу ДНК у всех остальных как можно быстрее.