Жизнь Бальзака

Во враждебном отношении к Бернару Франсуа со стороны властей отчасти повинна его жена. Провинциальную жизнь во времена социальных потрясений можно уподобить военной кампании: «Если женщина хорошо одевается, она производит впечатление кокетки и даже легкомысленной, – поучает г-жа Бальзак свою дочь Лору, когда та выходит замуж. – Скоро пойдут слухи, что ее муж уж слишком успешен в делах… Если бы моя матушка в свое время предупредила меня об этом, жительницы Тура не относились бы ко мне так плохо. В силу возраста твоему батюшке хватило такта не перечить мне. Нам по карману были самые элегантные наряды»57.

Г-жа Бальзак измеряла успех в обществе по зависти, которую она возбуждала в других женщинах; очевидно, она служила мишенью для злобных сплетен. Она не утратила привлекательности даже в тридцать пять лет – в возрасте, который тогда считался преклонным; у нее был пожилой муж, который во имя семейного согласия сквозь пальцы смотрел на ее интрижки. Кстати, в романах Бальзака часто встречаются такие просвещенные мужья. Все стало только хуже после того, как Бальзаки все чаще стали добавлять к своей фамилии частицу «де». Многие полагали, хотя в случае с Бальзаками предположение остается недоказанным, что частица намекает на их родство со старинным и благородным родом Бальзак д’Антраг, давно пресекшимся.

Вот так Оноре познакомился с восхитительно мелким мирком провинциальных интриг. По мнению сестры Лоры, он учился выживать, наблюдая за непредсказуемыми сменами настроения у матери. Постепенно он стал настоящим мастером наблюдательности. С Лорой, чьим обществом он безмерно наслаждался, он практиковал свой навык на представителях турского общества, которые приезжали к ним в гости и которые появляются в первой части «Утраченных иллюзий» (Illusions Perdues)58, хотя там действие происходит не в Туре, а в Ангулеме: будущие парижане изо всех сил подражают парижским модам; они люди достойные, но случается, впадают в бешенство, когда проигрывают в карты. Матери подыскивают подходящих мужей для своих некрасивых дочерей; отцы заучивают наизусть отрывки из Цицерона или описания новейшей сельскохозяйственной техники, чтобы потом блеснуть в разговоре… Все персонажи более или менее осознанно подчиняются сложному своду общественных правил. Вскоре Бальзак узнает, что немцы придумали название для такой забавной деятельности. Он одним из первых из французских писателей употребил это слово – «антропология» – в современном смысле59.

В течение дня Оноре вынужден был развлекать младшего брата; впрочем, ему это очень нравилось. Лора вспоминала: если г-жа де Бальзак замечала, что Оноре мечтательно любуется красивым закатом и снова впадает в задумчивость, она посылала его помочь маленькому Анри запустить воздушного змея. Но Оноре всегда сопровождало грызущее предчувствие несчастья. Имена для него были наполнены мистическим смыслом. От его внимания не ускользнуло, что Анри (Henry), в чьем имени те же согласные, что и у него, Оноре (Honoré), а на конце «англизированная» -y вместо обычного -i, уготована роль нового, так сказать, улучшенного Оноре. Их мать почти не скрывала своих пристрастий, даже в завещании, которое она составила в 1832 г., во время эпидемии холеры: она оставляла «дорогому сыну Анри» почти все свои книги (судя по школьным отметкам Анри, она принимала желаемое за действительное), а также большой кофейник. В то же время книги по «метафизике» и маленький кофейник предназначались величайшему любителю кофе в литературе, которого она сухо именовала «Оноре Бальзак, мой старший сын»60.

В раннем рассказе «Перст божий» (Le Doigt de Dieu) (1831) «дитя любви» сталкивает с крутого склона «дитя супружеского долга». «Дитя любви» с криками тонет в мутной реке. Автор, от чьего имени ведется рассказ, наблюдает за происходящим из-за дерева. Эта необычайная, почти сказочная сцена наводит на мысли об участии бессознательного в создании персонажей и намекает на зловещие аналогии между писательством и культом вуду. Впрочем, в дальнейшем становится понятно, что булавками колдун собирался утыкать куклу, которая символизировала мать. Бальзак никогда не таил злобы по отношению к Анри, который, словно по велению Божьему, оказался вместилищем недостатков, в которых обвиняли его старшего брата: слабовольный, ленивый, незрелый по характеру, он в конце концов уехал на остров Маврикий, где служил таможенным инспектором, но никаких успехов не добился. Отношение Бальзака к Анри точнее выражено посвящением «Анри де Бальзаку» повести «Загородный бал» (Le Bal de Sceaux) – своего рода предостережения, в котором говорится о том, что избалованные младшие дети не оправдывают ожиданий любящих родителей и никогда в конце концов не получают того, чего им хочется.

В конце весны или в начале лета 1813 г. Оноре уехал в столицу. Должно быть, первое знакомство с городом, которому предстояло стать одним из главных героев «Человеческой комедии», было для него мучительным. Одновременно первая поездка была типичной для Бальзака, который любил знакомиться с чем-то вначале умозрительно. Его записали в частную школу Ганзера и Бёзлена, своего рода пансион для учеников расположенного неподалеку лицея Карла Великого в сердце парижского квартала Маре61.

Квартал Маре, сыгравший такую важную роль в юности Бальзака, оказался не совсем тем Парижем, который молодой человек мечтал завоевать. Это была обшарпанная разновидность провинции, где между булыжниками мостовой росла трава62. По улицам очень редко грохотали экипажи; в основном в Маре царила тишина. Квартал постепенно приходил в упадок с конца XVII в.; до того там селились разбогатевшие купцы, которые строили себе роскошные особняки. Тогда Маре считался местом аристократическим. Когда в Маре поселился Бальзак, квартал еще отличался некоторой буржуазной респектабельностью, но его население стало весьма пестрым. В Маре во времена Бальзака жили чиновники, лавочники, пенсионеры, последние аристократы, которые все не решались переехать. Как везде, в Маре много было вездесущих, всевидящих консьержей и других любопытных особей, например полицейских шпионов и гадалок, которых привлекали тишина на улицах и дешевые рестораны.

Школа соответствовала своему окружению. Она заполнила собой когда-то величественный особняк Сале (теперь в нем музей Пикассо), ограбленный в годы революции – до того его владельцем был архиепископ Парижский. С годами особняк постепенно разрушался, так как в нем два десятилетия жили ученики63. Школа была одной из многих живописных останков более спокойного века, сохранившихся в Маре до наших дней; эти останки полуразрушены, полны очарования и, что удивительно, часто обитаемы.

Когда вереница школьников, идущих парами, проходила по сырым улицам перед тем, как выйти, «как из погреба»64, на улицу Сен-Антуан напротив лицея Карла Великого, Бальзак разглядывал трещины на стенах и двери, разгадывал «иероглифы» архитектурных чудачеств, наделяя все, что он видел, «огромным смыслом, какой приобретают предметы в романах Фенимора Купера» – «ствол дерева, бобровая плотина, камень, неподвижное каноэ, ветка, которая клонится к воде»65.

О его восьмимесячном пребывании в Париже известно мало, но, вполне возможно, отрывочность воспоминаний соотносится с опытом самого Бальзака: он имел возможность хотя бы мельком видеть величие Наполеона, когда войска проходили торжественным маршем по Тюильри66; он наносил визиты родственнице, жившей в таком же, как Маре, старевшем квартале на острове Святого Людовика. Вот как он ее описывает: «Древняя, как собор, раскрашенная, как миниатюра, роскошно разодетая, она жила в своем отеле, как будто Людовик XV никогда не умирал»67. Другие кварталы города закрепляются в его личной мифологии: знаменитые театры и рестораны, которые он поклялся посещать, когда станет старше, и гибельное место, о котором часто рассказывали мальчики постарше (в рассказах они играли сомнительные роли) – Пале-Рояль, где в символической близости жили проститутки и издатели.

Бальзак на время был спасен от «гибели» благодаря огорчительной интенсивности подготовки в школе Ганзера и Бёзлена. Надзиратели провожали пансионеров в лицей и обратно и следили за тем, чтобы все делали уроки. Однако Бальзак украдкой совершает вылазки и бродит по зданию пансиона, в котором его тоже ждут открытия: «Помните долгие разговоры, разжигаемые дьяволом, – спрашивает он читателей в своей «Физиологии брака» (Physiologie de Mariage), – тайные познания о природе вещей, какими обмениваются мальчишки? Ни Лаперуз, ни Кук, ни капитан Парри так пылко не стремились к полюсам, как ученики пансионов, которые выходят в океан беззаконного наслаждения»68.

Те годы были временем заката империи. Иностранные армии наступали с востока. Весной 1814 г. Наполеон уехал на границу с небольшой, необученной армией. Париж вскоре капитулирует, и, к облегчению многих, восстановится монархия. Родители Бальзака решили, что школьникам, воспитанным в преклонении перед императором, угрожала опасность.

Г-жа Бальзак вызвалась спасти Оноре от воображаемых бедствий – но вначале договорилась о свидании в Париже с одним испанским графом, с которым была знакома в то время, когда тот, будучи беженцем, обосновался в Туре. Обладатель пышного имени Фердинанд де Эредиа, граф де Прадо Кастеллане был утонченным человечком; его двойник появляется в одном из рассказов Бальзака. У него, по словам Бальзака, «больше кистей для маникюра, чем у большинства женщин для их туалета»69. Граф произведет на Бальзака ужасное впечатление. О романе г-жи Бальзак можно узнать из писем, посланных ею Эредиа; теперь они хранятся в собрании Спульберга де Ловенжуля. В одном письме упоминается пантомима, которую любовники вместе посетили в Париже; она шла с 3 февраля до 13 марта 1814 г., что подтверждает версию событий, описанных в «Лилии долины»70. На следующий день г-жа Бальзак забрала своего старшего сына из пансиона. Неизвестно, знал ли Бальзак в то время о связи матери с графом, однако неприятные воспоминания и подозрения постоянно всплывают в его творчестве. Восемнадцать лет спустя г-жа Бальзак смогла прочесть ужасный рассказ сына, местом действия которого послужил Вандом: любовника-испанца молодой жены замуровали заживо в кирпичной стене спальни и бросили умирать. Фамилия несчастного, почти не замаскированная, была Фередиа71.

Долгая обратная дорога в Тур оказалась незабываемо печальной. Переночевали в Орлеане. Оноре, который сильно соскучился по матери, надеялся на ответную нежность. Г-жа Бальзак вначале обвинила сына в притворстве, а затем возмущалась его молчанием. На следующий день они добрались до Вандома. Лошадей меняли в Блуа, где тогда находилась императрица Мария-Луиза.

Наполеоновская империя пришла в смятение, как и жизнь Бальзака. Он побежал на мост через Луару, собираясь прыгнуть в воду. Ему не удалось осуществить свой замысел, так как парапет оказался слишком высок72.

То было первое из нескольких известных его покушений на самоубийство; похоже, что он вовсе не рассчитывал на успех. Видимо, поводом к той, первой попытке послужил роман матери или просто осознание того, что его она не любит. Как говорила ему позже сама г-жа Бальзак, она считала, что Оноре пошел в отца «характером и умом»73, а он считал, что она недодала своей любви и ему, и его отцу. В 1846 г., в письме к будущей жене, он расскажет, как сыновнее обожание постепенно сменялось страхом, а страх – равнодушием; но тон письма подразумевает и какой-то промежуточный этап: «Матери у меня никогда не было, а сегодня враг объявил о себе. Я никогда не показывал вам эту рану – она была слишком ужасна, но, чтобы поверить мне, ее необходимо увидеть»74.

Значение первого знакомства Бальзака с Парижем, которое проявилось много лет спустя, он начал понимать лишь после возвращения в долину Луары, в места, заменившие ему материнскую любовь. Он покинул мрачный Париж и уехал в Турень ранней весной. Поездка стала для него откровением. Те дни врезались в сознание Бальзака так глубоко, что в течение всей жизни повторяются в его романах. Прогулки по округе – фермы и замки, «похожие на многогранные бриллианты», виды, сменяющие друг друга, – ланды, склоны, поросшие виноградниками, Шер и Эндр, обсаженные тополями «под теплым, ленивым небом»75 – почти во всех блестящих турских пейзажах Бальзака соответствуют сексуальному пробуждению: «Природа принарядилась, как женщина, которая собирается на свидание с любовником; моя душа впервые услышала ее голос, мои глаза восхищались ею, такой же изобильной и великолепной, какой я представлял ее в своих школьных мечтах»76.

Сама Луара, как ее описывает Бальзак, напоминает его идеал женской красоты – полная, мощная, с широкими изгибами, щедрая, зрелая и, превыше всего, материнская: «У молодой женщины тысяча поводов для волнения; у зрелых женщин нет ни одного. Их любовь похожа на Луару в ее устье: необъятная, она полнится разочарованиями и притоками жизни»77.

Особенно красноречиво поведение будущей жены Бальзака. Просматривая его романы и ища в них доказательства его неверности, она вела себя довольно своеобразно: ревновала к его описаниям природы в «Крестьянах» (Les Paysans). После смерти мужа она вычеркнула оттуда самые эротичные сравнения: мягкая, теплая земля, окутанная утренней дымкой, пахнет «как женщина, которая встает с постели»; природа, «весной оживленная и соблазнительная, как брюнетка, осенью – сочная и меланхоличная, как блондинка»78.

Неясно, была ли у пятнадцатилетнего Оноре возможность излить свою любовь на женщину. Позже в письме к жене Виктора Гюго его сестра заметила, что ее брат созрел рано и принимал участие в любовных похождениях настолько интересных, что она предпочитает хранить о них молчание79 – возможно, в его похождениях принимала участие молодая англичанка, упомянутая в «Луи Ламбере»80 (в Туре жила большая колония англичан) или таинственная девушка в красном платье, которая не раз возникает на фоне приглушенных по сравнению с ней описаний долины Луары81. В некотором смысле объект любви почти не имеет значения. В силу своей любвеобильности Бальзак мог в равной степени восхищаться мужчиной, женщиной, а также животным, овощем или минералом.

Любопытно, что одним из любимых маршрутов, какой Бальзак выбирал для прогулок, была дорога в замок Саше, где он впоследствии напишет некоторые из лучших своих романов: Саше принадлежал семье друга, Жана де Маргонна. Бальзак всегда отзывался о нем с нежностью, даже после того, как узнал, что де Маргонн – отец Анри.

Если не считать нового знакомства с родными краями, короткий период, предшествовавший переезду семьи в Париж, был отмечен двумя довольно комическими происшествиями. Оба довольно любопытны, так как благодаря им Бальзак, хоть и не без двусмысленности, начал вписываться в общество Франции эпохи Реставрации.

Первым событием стал бал, который местные сановники давали по случаю проезда через Тур герцога Ангулемского, племянника Людовика XVIII82. После отречения Наполеона все принялись заверять друг друга, будто все это время поддерживали монархию. Оноре послали на бал как представителя семьи, так как отец его пойти не мог; он сидел один, любуясь великолепными нарядами и вдыхая аристократические ароматы. Точнее, он сидел один до тех пор, пока рядом с ним не села женщина, «как птичка, которая садится в гнездышко»: «Меня сразу поразили ее пухлые белые плечи… плечи, тронутые розовым, которые, казалось, вспыхивали, словно обнажились впервые… Я потянулся, дрожа, стараясь разглядеть вырез, и меня в высшей степени заворожила грудь, скромно прикрытая прозрачным газом, однако голубоватые, идеально округлые полушария отчетливо виднелись в кружевах».

Его реакция (по крайней мере, в романе) была немедленной: он бросился на обнаженную плоть, как романтический любовник худшего сорта. Вполне естественно, изумленная соседка пронзительно вскрикнула и бежала прочь. Только тогда понял он всю смехотворность своего положения, только тогда заметил, что одет «как шут».

Многозначительное происшествие описано в «Лилии долины» и, несомненно, сильно приукрашено. Бальзак имел обыкновение преувеличивать свою неловкость, и в его юношеских автопортретах почти нет следов той жизнерадостности и смешливости, которые запомнила его сестра. Однако сам бал имел место в действительности. Бал – одно из первых доказательств того, что Бальзака влекло в высшее общество; он пытался понять его, вписаться в него – как лично, так и косвенно, воссоздавая его в своем воображении83. Но тот случай, помимо всего прочего, мог бы стать предзнаменованием и того, что высшее общество будет упорно его отторгать. Несмотря на все свои генеалогические притязания, отец Бальзака родился в крестьянской семье, а его репутация чудака и вольнодумца не давала г-же Бальзак выглядеть респектабельно. С другой стороны, еще в пансионе Леге Оноре понял, что не принадлежит и к низшим классам. Социальная неопределенность, промежуточное положение, на которое часто указывают его современники, – один из тайных краеугольных камней, на основе которых Бальзак показал французское общество во всей его полноте. Его, если можно так выразиться, «социальная неуверенность» проявляется иногда самым неожиданным образом.

Еще одним соприкосновением с монархией, оказавшим влияние на Бальзака, стали награды, полученные им в Турском коллеже, который он посещал как приходящий ученик с июля по сентябрь 1814 г. В нелепом несоответствии с самим достижением (кроме того, он был второгодником) его наградили недавно созданным орденом Лилии84. Разумеется, в официальном сертификате фамилии Бальзак предшествует частица «де». В тексте благожелательно сообщается, что его величество Людовик XVIII «совершенно убедился в его верности и преданности своему королевскому величеству».

Орден Лилии стал нелепой (и, в случае с Бальзаком, напрасной) попыткой нового режима придать налет тщеславия остаточному наполеоновскому пылу. Вдобавок орден, полученный Оноре, возможно, послужил косвенной наградой Бернару Франсуа за его патриотические памфлеты, составленные в примирительном духе (что было преждевременно) и составленные в таких подходящих к случаю двусмысленных выражениях, что их можно было переиздавать при разных режимах. Самым примечательным среди них был трактат 1809 г., который доказывает, что Бернар Франсуа, не меньший провидец, чем его сын, первым предложил соорудить пирамиду перед Лувром85. Неявная аллюзия – впрочем, вполне очевидная в то время – указывала на египетские завоевания Наполеона, что объясняет, почему в более позднем сочинении, изданном в годы Реставрации, Бернар Франсуа предлагает воздвигнуть вместо пирамиды конную статую Генриха IV.

И все же ловкое лавирование Бернара Франсуа свидетельствует и о его шатком положении, и о том, что он понимал: государственным служащим необходимо придерживаться «правильных» взглядов. Сходные противоречия обнаруживаются и у самого Бальзака, когда он пробует определить свое место в обществе. Он очень гордился своей прославленной фамилией и все же в 1835 г. сказал знакомому: «В наши дни знатность – это доход в пятьсот тысяч франков или личная слава»86. Продолжая, вслед за отцом, подниматься по социальной лестнице, Бальзак послужил примером необычайной подвижности, которую он сам называет сутью неистового индивидуализма и новой «знати» – выскочек с большими деньгами.

Он пойдет по отцовским стопам еще в одном смысле: предложит ряд нововведений Парижу, который ему предстояло заново открыть для себя в конце 1814 г. Но его самое яркое предложение выдает не столь патриотическое желание сыграть одновременно и на блеске, и на нищете Парижа. Задуманный Бальзаком монумент должен был тянуться не вверх, а вниз. Он предложил вырыть винтовую лестницу в середине Люксембургского сада. Туристы спускались бы по ней в катакомбы, которые тянутся под благородным кварталом Фобур-Сен-Жермен и плебейским кварталом ФобурСен-Марсо87.

Глава 2

Парижская жизнь (1815—1819)

К тому времени, как Бальзаки зимой 1814 г. переехали в Париж, Оноре решил стать великим и знаменитым. «Он мечтал о том, что когда-нибудь люди заговорят о нем»88, и одного этого хватало, чтобы сделать его предметом пересудов. Родственники его высмеивали – в чем-то лицемерно, ведь сами они, судя по всему, считали себя людьми незаурядными. Поэтому Лору и Оноре прозвали «божественным семейством». Старший сын просто продолжал семейную традицию. По словам Лоры, он «не обижался на насмешки и сам смеялся громче других». В мире Бальзака смех – признак творческой натуры. Для родителей и даже для сестры смех служил признаком ребячества. Может быть, два этих мира не так уж несовместимы.

В тот период и следующие несколько лет «призвание» Бальзака было одним беспредметным желанием. Если бы его спросили, в чем источник его величия, он бы, наверное, не сумел ответить. Может быть, философия или поэзия и драма, а потом политическая карьера; но все это лишь средства, которые ведут к цели. В 1834 г. он утверждал, что до двадцати двух лет был «одурманен» жаждой славы: «Я хотел стать таким маяком, который способен привлечь и ангела. Во мне самом ничего привлекательного не было. Я считал себя случаем безнадежным»89.

В письмах Бальзака можно часто встретить возвышенные рассуждения о величии, которое рождается из какого-то неисцелимого недостатка. Они отражают его желание черпать поддержку в воспоминаниях о преодоленных трудностях. Даже в самых обычных случаях, которые сопровождают взросление, он склонен видеть нечто необычайное. Наверное, ему хотелось найти что-то положительное в годах, которые в противном случае кажутся растраченными впустую: «После такого детства, какое было у меня, – писал он в 1842 г., – следует либо поверить в славный вечер, либо броситься в реку»90. Однако, заявив о своем намерении прославиться в пятнадцать лет, он продемонстрировал свою типично неромантическую хватку. Вдохновленный картезианским подходом к жизни своего отца (когда телегу ставят впереди лошади), он определил для себя первую составляющую дороги к славе – гений. Самые ранние сохранившиеся заметки Бальзака, которые упоминаются в данной главе, содержат полезные наставления по этому вопросу. Пока же его метод больше походил на евангельское: «все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам»91, и этому методу суждено было оказаться на удивление действенным.

Париж оказался превосходным местом приложения сил. В Париже того времени выходцы из буржуазии получали возможность высоко взлететь. Видимость служила не антиподом действительности, но ее предтечей. Амбициозные молодые герои «Человеческой комедии», приехавшие в Париж, как правило, в начале Реставрации (после Ватерлоо), быстро понимают, что скорее всего достигнут своих целей, если создадут у окружающих впечатление, будто их цели уже достигнуты. Они понимают, что начищенные до блеска кожаные сапоги, модные жилеты, галстуки нужного цвета для определенного времени дня способны открыть любую дверь92. Оказавшись в отчаянном положении, человек утонченный прибегает к помощи зубочистки: голодный юноша, который не спеша фланирует по бульвару и ковыряет в зубах, скорее получит приглашение на обед, чем нищий, который просит подаяние. Позже Бальзак узнал, что на языке финансистов подобного рода видимость называется «созданием доверия»93.

Самонадеянность помогает самому Бальзаку пережить отрочество и раннюю юность. Некоторые писатели рассматривают годы своего «ученичества» в свете последующего апофеоза, и потому ученичество видится им романтическим обманом, данью легенде, в которой биограф берет на себя роль чревовещателя. Ретроспектива Бальзака показывает подростка таким, каким он себя предвидел – результат его личных подвигов Геракла. Он представляется юношей вызывающим, который предвидит свое величие и смеется над своими врагами.

Даже в ранние годы он держался как фигура выдающаяся. Он уже привык к критике, а может быть, и к зависти. «Оноре, ты, наверное, не понимаешь, что имеешь в виду, когда говоришь такое», – любила говаривать его мать, когда он делал какое-нибудь умное замечание94. Кроме того, он обладал таким достойным зависти талантом, который мог пригодиться в политике и определенно станет важным в литературе: способностью твердо верить в невероятное. Лору фантазии брата очень забавляли. Однажды она поручила ему заботиться, по ее словам, за драгоценным семенем кактуса из самой Святой земли. Оноре посадил семечко в горшок, поливал его и наблюдал за его ростом. Из семечка выросла тыква.

Некоторые из историй показывают, что родные пытались переделать Оноре, приручить его. Кстати, стоит отметить: до того как Лора создала биографию брата, она уже написала несколько детских рассказов. Красивые, но скучные картинки дают представление о другом Оноре, который как будто существовал параллельно с первым: он подавал матери серьезные поводы для беспокойства. Хотя г-жа Бальзак все больше увлекалась сочинениями мистиков вроде Сведенборга и Сен-Мартена, она вовсе не считала доверчивость достоинством. Муж ее не будет жить вечно (что бы ни думал по этому поводу он сам), и Оноре предстоит стать главой семьи. И тут одного тщеславия недостаточно. Если юноша с зубочисткой на самом деле верит, что он уже пообедал, его шансы на выживание ничтожны.