Пожизненный срок

Он помолчал, явно почувствовав себя неловко.

– Черт возьми, – вздохнул он. – Трудно себе такое вообразить. Тебе нужен отпуск?

– Да, – ответила Анника. – Мне надо разобраться с кучей всяких проблем.

– Как ты думаешь, ты сможешь написать статью о Юлии Линдхольм? «Моя ночь с полицейским-убийцей». Это можно сделать дома.

– У меня нет компьютера.

У нее, кроме того, не было и дома, но об этом она умолчала.

– Можешь получить в редакции новый ноутбук. Я сейчас подпишу требование. Когда ты за ним зайдешь?

Анника посмотрела на часы.

– Сегодня во второй половине дня, – ответила она. – Если я соберусь писать о Юлии Линдхольм, то мне надо поговорить с другой полицейской дамой, которая в ту ночь была в машине, – с Ниной Хофман. Тогда я писала именно о ней.

– Хорошо, я на тебя рассчитываю.

* * *

Анника оставила играющих детей на попечение Берит и пошла к автобусной остановке. Вытащив из кармана мобильный телефон, прочитала список контактов. Сначала набрала «Нина», потом «Хофман» и, наконец, нашла «Полиция. Нина Х.».

Она нажала кнопку и принялась ждать соединения.

– Хофман.

Анника судорожно сглотнула.

– Нина Хофман? Меня зовут Анника Бенгтзон. Я журналистка из «Квельспрессен». Мы с тобой встречались пять лет назад. Я тогда провела ночь в машине с тобой и Юлией…

– Да, я помню.

– Я позвонила не вовремя?

– Что ты хочешь?

Анника окинула взглядом поля и луга, посмотрела на ползущие к горизонту облака, на красные деревянные дома с блестящими на солнце окнами.

– Наверное, ты догадываешься, – ответила Анника. – Мои шефы хотят освежить в памяти читателей, что мы делали тогда в патрульной машине, что говорила и делала Юлия и что я об этом тогда писала. Я обещала это сделать, но решила сначала поговорить с тобой.

– У нас есть офицер по связям с прессой, он общается с журналистами.

– Это я знаю, – сказала Анника, чувствуя, как в ней закипает раздражение. – Но я хотела поговорить именно с тобой, потому что у меня сложилось впечатление, что вы очень близкие подруги.

Нина Хофман несколько мгновений молчала.

– Что ты хочешь написать?

– Юлия очень много говорила о Давиде. Та наша милая болтовня может сегодня заинтересовать читателей. У тебя есть время встретиться со мной?

Анника увидела на гребне холма облако пыли, поднятой приближавшимся автобусом.

– Я не собираюсь никого поливать грязью, – пояснила она. – Я не для этого звоню, скорее наоборот.

– Я тебе верю, – сказала Нина Хофман.

Они договорились встретиться в пиццерии недалеко от дома Нины в Сёдермальме через полтора часа.

Подъехал и остановился автобус. Анника вошла в салон и протянула водителю последнюю пятисоткроновую банкноту Берит.

– У тебя нет денег помельче? – спросил водитель.

Анника покачала головой.

– Мне нечем разменять такую крупную купюру. Тебе придется поехать следующим автобусом.

– Тогда тебе придется силой вышвырнуть меня на улицу, – огрызнулась Анника, положила в карман деньги и прошла в салон.

Водитель несколько секунд смотрел ей вслед, потом закрыл двери и тронул автобус с места.

Анника села в самом последнем ряду и принялась смотреть в окно на проносившийся мимо пейзаж. Все вокруг было окрашено в разные оттенки зелени, скорость размывала края предметов и превращала мир в абстрактное живописное полотно.

Анника закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

Томас стремительной походкой, выпрямив спину, подошел к зданию правительства на Розенбаде. Не глядя по сторонам, прошел мимо людей, ожидавших очереди у поста охраны, моля Бога, чтобы сработал его пластиковый пропуск.

Официально срок его контракта истек в понедельник, и пропуск ему не возобновили, что Томас воспринял как неожиданный и неприятный сюрприз. До сих пор он переходил с одной работы на другую без представления развернутых резюме или утомительных собеседований. Если отныне все изменится, то это будет большим ударом, особенно теперь, когда он привык работать консультантом в правительстве.

Вчера глава отдела министерства юстиции Пер Крамне позвонил ему и попросил зайти, и Томасу стоило большого труда скрыть тревогу и заинтересованность. Он сказал Крамне, что завтра утром у него важная встреча, и это было правдой, хотя встречался он с Софией.

Если повезет, то старый пропуск сработает и он избежит унизительного ожидания в очереди рядовых посетителей. Он затаил дыхание и набрал номер. Раздалось жужжание, и на замке зажегся зеленый индикатор.

Томас не спеша открыл белую стальную дверь и вошел в коридоры власти. Он спиной чувствовал завистливые взгляды простых смертных: «Кто это? Что он здесь делает? Наверное, это какая-то важная шишка!»

Естественно, он направился к правому лифту. Слева был грузовой лифт, останавливавшийся на каждом этаже. Ехать левым лифтом было большой ошибкой.

Выйдя из лифта на четвертом этаже, он направился прямо в кабинет начальника отдела.

– Очень рад тебя видеть, – сказал Крамне, с таким чувством пожав Томасу руку, словно они не виделись несколько месяцев. На самом деле они ужинали в Юрсхольме не далее как в понедельник. – Ужасная история с твоим домом, – сказал босс, жестом указывая на стул. – Что ты собираешься делать – будешь восстанавливать?

Как мило и спокойно, подумал Томас. Теперь выдохни и жди, что он тебе скажет.

– Да, наверное, – сказал он, сел и откинулся на спинку, слегка расставив колени. Это успокаивало.

– Ну, наше предложение о прослушивании идет как горячий нож сквозь масло, – сказал Пер Крамне. – Все очень довольны твоим анализом, и я хочу, чтобы ты это знал.

Томас сглотнул и протестующе вскинул руку.

– Это было всего лишь продолжением моей работы с земельными советами…

Крамне порылся в папках, стоявших в шкафу справа от стола.

– Теперь нам надо заняться текущей работой, – сказал он. – Проследить за исполнением проекта. Правительство назначит парламентскую комиссию, которая проверит все статьи и предложит изменения.

– Комиссию для изучения? – поинтересовался Томас. – Или для попытки утопить проект?

Проблема заключалась в том, что такие комиссии назначали в двух случаях: когда надо было что-то сделать или когда власть не хотела что-то делать. Одним и тем же методом можно было либо протолкнуть, либо похоронить какой-либо проект.

Помощник статс-секретаря выдвинул какой-то ящик и продолжал рыться там.

– Ты читал служебную записку? Мне кажется, ее разослали, когда ты еще был здесь.

Томас с трудом подавил желание скрестить руки на груди и закинуть ногу на ногу – занять оборонительную позицию.

– Нет, – ответил он, не меняя позы. – Что там за условия?

Крамне с грохотом задвинул ящик и поднял голову.

– Директивы дьявольски просты, – сказал он. – Любая предложенная реформа не должна удорожать содержание преступников под стражей. Нам нужен экономист в группу анализа последствий законодательных предложений, а эта должность требует некоторых навыков в политике. Наша цель – отменить пожизненное заключение, и некоторые из наших противников уже кричат, что это новшество обойдется казне очень дорого. Я абсолютно убежден, что они не правы.

Он улыбнулся и с такой силой откинулся на спинку стула, что она с треском ударилась о стену.

– Вот здесь-то мы и найдем тебе место, – сказал он.

– Место экономиста? – спросил Томас с упавшим сердцем.

Не на это он рассчитывал. Он надеялся на нечто большее, на высокое положение в самом отделе. Быть экономистом в министерстве юстиции – это не звучит, это все равно что быть сторожем или швейцаром.

– Нам нужен эксперт для комитета, – кивнув, ответил Крамне.

– Для проведения экономического анализа?

– Именно так. Мы продлим твой контракт до окончания работы комиссии, то есть года на два.

Томас почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Два года! Его первая реакция была ошибочной. Ему же предлагают блестящую карьеру! Это означает, что на два года ему гарантирована престижная работа и шанс сделать ее постоянной. В любом случае он остается в департаменте. Он – правительственный чиновник! Настоящий.

Надо с самого начала показать себя с лучшей стороны.

– Отмена пожизненного заключения… – сказал он. – Почему это дорого? Разве это не уменьшит расходы?

На лице Крамне отразилось легкое раздражение.

– Любое изменение стоит денег. Сегодня осужденный на пожизненное заключение проводит в тюрьме в среднем тринадцать-четырнадцать лет. Ты знаешь, что людей обычно освобождают после отбытия двух третей срока? Если избавиться от пожизненного заключения, то новый максимум составит около двадцати пяти лет.

– В самом деле? – спросил Томас.

– Это, конечно, предъявит довольно жесткие требования к тюремным службам. Но этим мы сможем заняться позже. Для начала надо оценить непосредственные, сиюминутные последствия, потом посмотреть, как они будут видоизменяться и как окончательно определить допустимые сроки заключения.

Крамне подался вперед, наклонился к Томасу и понизил голос:

– До настоящего момента правительство не увеличивало сроки тюремного заключения за самые разные преступления, за исключением сексуальных домогательств, так что я считаю, что наше время пришло.

Он откинулся на спинку стула, которая снова с грохотом ударилась о стену. Томас положил ногу на колено и принялся оттирать с туфли несуществующее пятнышко – чтобы Крамне не увидел, как он покраснел.

– Значит, моя задача – проанализировать возможные расходы, связанные с новой законодательной инициативой? – спросил он. – А потом все как прежде?

– Да, ты сохранишь за собой кабинет и будешь работать как обычно. Я уже обсудил этот вопрос с Халениусом, статс-секретарем, и он одобрил. Добро пожаловать на борт!

Пер Крамне протянул руку, и Томас с улыбкой ее пожал.

– Спасибо, шеф, – сказал он.

– Заниматься всей этой статистикой, – произнес Крамне, снова подавшись вперед и понизив голос, – все равно что пасти кошек.

Помощник статс-секретаря встал со стула и указал рукой на дверь. Томас неуклюже поднялся на ставшие ватными ноги.

– Когда мне приступить к работе? – спросил он.

Крамне удивленно вскинул брови.

– Не понял вопроса, – сказал он. – Мне кажется, что медлить нет никакого смысла. Свяжись с кем-нибудь из национального совета по профилактике преступлений и проведи с ним анализ текущих приговоров, чтобы нам было с чего начать.

Томас летел в свой старый кабинет, не чуя под собой ног. Пусть его кабинет расположен на четвертом этаже – далеко от кабинетов подлинной власти на шестом и седьмом этажах, пусть он тесный и темный, пусть он выходит на Фредсгатан – пусть, все равно он, Томас, работает в Розенбаде!

Остановившись на пороге, он окинул взглядом убранство кабинета и закрыл глаза.

От секса у него ломит в мошонке, он живет в шикарной квартире в Эстермальме, и он работает в правительстве!

«Что может быть лучше?» – подумал он, вошел в кабинет и повесил пиджак на спинку стула.

Автобус резко затормозил, Аннику швырнуло вперед, и она ударилась переносицей о спинку переднего сиденья. Она растерянно потерла ушибленное место и посмотрела в окно. Автобус остановился на красный свет у станции метро восточной ветки.

Она вышла, вошла в метро на станции «Технический институт» и посмотрела на часы.

Если все пойдет по плану, то она – до встречи с Ниной Хофман – успеет заскочить в банк.

Она вышла на «Слуссене» и по Ётгатан дошла до отделения своего банка.

Ей пришлось прождать двадцать минут в очереди, прежде чем она подошла к окошку.

– У меня возникли неожиданные проблемы, – сказала Анника, протягивая оператору заполненные бланки. – Мой дом сгорел. Я не успела вынести личные документы, банковские карты – вообще ничего. Поэтому мне приходится вот так снимать деньги. Надеюсь, это можно?

Оператор бесстрастно посмотрела на Аннику сквозь толстые стекла очков.

– Совершенно очевидно, что я не могу отдать деньги человеку, чья личность не подтверждается никакими документами.

Анника понимающе кивнула.

– Да, – сказала она. – Это я понимаю. Но у меня нет никаких документов, так как они сгорели. У меня нет денег, поэтому мне срочно нужны наличные.

Женщина в окне поморщилась так, как будто от Анники дурно пахло.

– Это даже не обсуждается, – сказала она.

Анника судорожно сглотнула.

– Я помню наизусть номер своего счета, – торопливо сказала она. – Я точно знаю, сколько денег на моем счете. У меня есть телефонный доступ, я помню все коды…

Она подняла мобильный телефон и показала его кассиру, дружелюбно при этом улыбаясь.

– Мне очень жаль, – сухо произнесла женщина, – но я вынуждена попросить вас отойти от окна.

Аннику захлестнула волна добела раскаленной ярости.

– Послушай, – прошипела она, – чьи это деньги – мои или твои?

Оператор вскинула брови и нажала кнопку вызова следующего клиента. Какой-то мужчина поднялся с дивана, подошел к окну и демонстративно встал рядом с Анникой.

– У меня почти три миллиона крон на разных счетах вашего поганого банка, – пожалуй, чересчур громко сказала Анника. – Я хочу забрать все, до последнего эре и закрыть счет.

Женщина в окне посмотрела на Аннику с нескрываемым презрением.

– Вы должны подтвердить свою личность, прежде чем закрывать счет, – сказала она и повернулась к мужчине, который раздраженно протиснулся к окошку.

– Но это же мои деньги! – закричала Анника.

Она повернулась и быстро пошла к двери, отметив боковым зрением, что посетители банка смотрят на нее со страхом и отвращением.

Едва не разрыдавшись, она распахнула дверь и, выскочив на улицу, побежала по Фолькунгагатан к Данвикстуллю.

«Надо успокоиться, иначе люди могут подумать, что я ограбила банк».

Анника замедлила шаг и взяла себя в руки.

Через пять минут она вошла в пиццерию.

Аннике понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать Нину Хофман. Женщина сидела в дальнем углу ресторана и внимательно изучала меню. Без формы она была неотличима от множества других молодых стокгольмских женщин – джинсы, водолазка, распущенные по плечам светло-каштановые волосы.

– Привет, – запыхавшись, произнесла Анника и протянула руку. – Прошу прощения, я немного опоздала. Хотела снять немного денег со счета, но у меня нет никаких документов…

Она вдруг почувствовала, что сейчас разрыдается, умолкла и несколько раз глубоко вдохнула.

– Прости. Я очень благодарна тебе за то, что ты согласилась со мной встретиться, – сказала Анника, садясь за стол. – У меня сгорел дом, и я не успела ничего оттуда вынести, даже документы.

В глазах Нины вспыхнул интерес.

– В Юрсхольме? Так это был твой дом?

Анника кивнула.

Нина Хофман несколько секунд внимательно смотрела на нее, потом снова взялась за меню.

– Ты ешь пиццу?

– Да.

Они заказали минеральную воду и по порции хрустящей «Кальцоне».

– Давненько мы виделись последний раз, – сказала Анника, когда официантка отошла от стола и направилась на кухню за заказом.

Нина Хофман кивнула.

– Это было в отделе полиции, – сказала она, – накануне выхода газеты. Ты принесла мне распечатку статьи, чтобы я ее посмотрела.

– Да, в тот день, когда арестовали этого финансиста, – напомнила Анника, – Филиппа Андерссона. Какое же облегчение все испытали, узнав, что так быстро нашли этого убийцу с топором.

– За все время службы мне редко приходилось испытывать такое отвращение к преступнику, – призналась Нина.

– Богатый и трусливый садист, – согласилась Анника. – Такое сочетание качеств не способствует всеобщей любви. Он в Кюмле, если я не ошибаюсь?

Нина Хофман вздернула подбородок.

– Что ты хочешь от меня узнать?

Анника согнала с лица улыбку.

– Не знаю, помнишь ли ты, но в ту ночь Юлия много говорила о Давиде. Давид не хотел, чтобы она во время беременности работала в полиции. Ему не нравилась ее короткая стрижка. Давиду не нравился обозначившийся животик. Давид надеялся, что родится мальчик. За время дежурства он звонил трижды, чтобы узнать, где мы находимся. Мне показалось, что он старался контролировать каждый ее шаг.

Нина холодно посмотрела на Аннику.

– Как ты ухитрилась все это запомнить?

– Давид уже тогда был телевизионной знаменитостью. Кроме того, у меня самой аллергия на контроль. Каким на самом деле был их брак?

Нина скрестила руки на груди.

– Тебе не кажется, что это сугубо личный вопрос?

– Мужей не убивают без веских на то причин.

Принесли пиццу, и они молча принялись за еду.

Съев половину пиццы, Анника отложила нож и вилку.

– Съесть целую «Кальцоне» – все равно что положить камень в желудок.

Нина продолжала есть, не подняв головы.

«Кажется, разговора не получится».

– Что у тебя нового? – спросила Анника. – Ты работаешь все там же, в отделе «Катарина»?

Нина покачала головой и вытерла губы салфеткой.

– Нет, – ответила она, бросив на Аннику быстрый взгляд. – Я получила повышение, теперь работаю инспектором.

Анника принялась изучать Нину Хофман. Та была умна и играла по правилам.

«Придется призвать на помощь все мои педагогические способности».

– Писать о таких личных трагедиях – очень щекотливая задача, – сказала Анника. – Публичный интерес к ним огромен, но нам, газетчикам, приходится считаться со всеми заинтересованными сторонами. Давид был одним из самых известных в Швеции полицейских офицеров. Не знаю, видела ли ты вчерашнюю пресс-конференцию, на которой было объявлено об исчезновении Александра, но руководитель Национального управления криминальной полиции сказал, что убийство Давида – это покушение на общество в целом, на наши демократические принципы.

Выражение лица Нины изменилось.

– Это преступление задело комиссара лично. Раньше я никогда не видела его таким взволнованным. Если я правильно поняла, его реакцию разделяет большинство шведских полицейских. Вся шведская полиция близко к сердцу приняла убийство Давида Линдхольма. Это еще больше осложняет нашу работу.

Нина отложила нож и вилку и подалась вперед.

– Что ты имеешь в виду?

Отвечая, Анника старалась тщательно подбирать слова.

– Мы всегда балансируем на тонком канате над пропастью, когда пишем о текущих расследованиях, – медленно проговорила она. – Мы хотим опубликовать как можно больше информации для наших читателей, но в то же время должны учитывать особенности работы полиции. У полиции тот же конфликт интересов, но противоположный. Вы хотите эффективно работать, причем так, чтобы вам никто не мешал, но в то же время понимаете, что немногого достигнете, если не будете общаться с публикой, а делать это можно только через средства массовой информации. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Нина Хофман смотрела на Аннику тяжелым взглядом.

– Если честно, то нет, не понимаю.

Анника отставила в сторону тарелку.

– Нам нужно знать, что это за убийство, и поэтому требуется открытый диалог о том, что мы можем и должны публиковать. Это требует честности и доверия от обеих сторон. Если мы сумеем это сделать, то добьемся успеха – и вы, и мы.

Нина несколько раз моргнула.

– Мы всегда знаем больше, чем публикуем, – продолжала Анника. – Тебе это прекрасно известно. Я была с вами, когда ты и Юлия пошли в квартиру, где мог орудовать убийца с топором, но я не написала об этом ни строчки в следующем выпуске газеты. Также я показала тебе статью, в которой речь шла только и исключительно о тебе. Так я работаю, и именно это я имею в виду, когда говорю о нашей обоюдной ответственности…

Анника в тот раз действительно не написала ни слова об убийстве, так как обещала Нине этого не делать. Правда, она передала все детали Шёландеру, который живописал преступление на первой полосе.

– Так что ты хочешь знать о Юлии? – спросила Нина.

– Это сделала она?

– Расследование только началось, – уклончиво ответила Нина.

– Есть другие подозреваемые?

Нина молчала.

– Ты, должно быть, попала в странную ситуацию, – предположила Анника. – В странную с профессиональной точки зрения. Я понимаю, что ты не можешь участвовать в расследовании, но в то же время…

– Я вынуждена участвовать в нем, хочу этого или нет, – перебила Аннику Нина Хофман. – Я приняла этот вызов, мой коллега и я были первыми полицейскими, прибывшими на место преступления.

Анника вздрогнула.

– Наверное, тебе было очень тяжело, – предположила она, – сохранить объективность.

За соседним столиком вдруг расхохоталась какая-то парочка. Другая встала из-за стола, гремя стульями. Анника передвинула по столу нож.

– Объективность?

Анника дождалась, когда веселая парочка вышла из пиццерии.

– Не поддаться собственному мнению о виновности и невиновности.

– Давида убили во сне, – сказала Нина. – Мы нашли в кровати пистолет. Уже есть доказательства, что он и стал орудием убийства.

– На нем были отпечатки пальцев? Вы быстро сработали.

– Все еще проще. Это был табельный пистолет Юлии.

Анника едва удержала возглас изумления.

– Откуда это известно? Ведь все эти пистолеты похожи как две капли воды.

– У большинства полицейских пистолеты «Зауэр-225». Но у каждого пистолета есть номер, который записан за определенным полицейским.

– Я могу это опубликовать?

– Естественно, нет.

За столом повисло неловкое молчание. Вокруг вставали и уходили люди.

– Что думает полиция об Александре? Жив ли он? – спросила Анника, когда затянувшееся молчание стало действовать ей на нервы. – Не пора ли обратиться к людям, чтобы они помогли в поисках мальчика?

Нина Хофман несколько долгих секунд мрачно смотрела на Аннику.

– Мы не знаем, жив ли Александр, – ответила она наконец. – Пока мы считаем, что жив. Но очень важно, чтобы публика не теряла бдительности.

– Если он мертв, то что, по-вашему, могло с ним случиться?

– Он целую неделю не был в детском саду. Юлия позвонила туда и сказала, что мальчик болен. Последним, кто видел мальчика, был сосед Линдхольмов снизу, Эрландссон. Он видел в глазок, как Юлия спускалась по лестнице с Александром. Это было утром во вторник. У них была с собой цветастая матерчатая сумка.

– Но об этом я тоже не могу писать?

Некоторое время обе женщины сидели молча. Официантка унесла тарелки. Они не стали пить кофе и попросили счет.

– Кстати, – сказала Анника, расплатившись деньгами Берит, уже собравшейся уходить Нине. – Почему этим не занимается национальная криминальная полиция? Разве не она расследует все преступления, совершенные сотрудниками полиции?

– Юлия уволилась из полиции две недели назад, – ответила Нина, вставая.

Она была на голову выше Анники.

– Уволилась? – переспросила Анника. – Почему?

Нина молча посмотрела на Аннику.

– Если хочешь, я могу зайти с тобой в банк. Надо, чтобы кто-нибудь подтвердил твою личность.

Анника от неожиданности остановилась, изумленно приоткрыв рот.

– Ты это сделаешь? Это было бы просто здорово.

Они вышли из пиццерии и молча направились к банку по Ётгатан.

Очередь между тем рассосалась – закончился обеденный перерыв. Анника заполнила новые бланки и подошла к той же очкастой кассирше.

– Привет, это снова я, – сказала Анника. – И я опять хочу снять деньги.

Нина Хофман протянула кассирше водительские права и полицейское удостоверение.

– Я могу удостоверить, что эта женщина та, за кого себя выдает, – твердо произнесла она.

Кассирша скорчила недовольную гримасу и коротко кивнула.

Она отсчитала двадцать пять тысяч крон тысячными купюрами и легким движением кисти бросила их Аннике.

– Не будете ли вы так любезны положить их в конверт? – едко поинтересовалась та.

Кассирша едва не поперхнулась от злости.

– Как только я открою счет в другом банке, вернусь и закрою здесь все свои счета, – пообещала Анника и, круто повернувшись, пошла к выходу.

Оказавшись на улице, Анника медленно выпустила из груди воздух.

– Спасибо, – сказала она и протянула Нине руку. – Не могла даже вообразить, что все окажется так просто…

– Полицейское удостоверение обычно хорошо помогает, – ответила Нина и, впервые за их встречу, скупо улыбнулась.

– У тебя не сохранился номер моего мобильного? – спросила Анника.

Они разошлись в разные стороны – женщина, офицер полиции, пошла к Данвикстуллю, а Анника спустилась в метро на станции «Слуссен».

Шюман сидел за столом и беспомощно смотрел на полученную накануне директиву руководства. Шестьдесят сотрудников.

«Он должен уволить шестьдесят сотрудников».

Главный редактор встал и принялся расхаживать по своей крохотной каморке – шаг в одну сторону, шаг – в другую.

Он снова сел и нервно провел ладонью по волосам.

Если он станет протестовать, то результат будет один – ему придется собрать вещички и уйти. Шюман хорошо это знал, проведя много лет в теплых объятиях семьи. Руководить газетой сможет кто угодно, у Шюмана не было иллюзий относительно собственной незаменимости. Вопрос заключался лишь в профессиональных амбициях нового руководства. Превратит ли оно «Квельспрессен» в грязную половую тряпку с голыми девками на третьей странице? Выбросит всю политику, аналитику и расследования, чтобы оставить только сплетни о знаменитостях?