Низина

Она пожала плечами.

Взгляд его упал на книгу, и он сказал:

– А что говорит нам об устройстве мира господин Декарт?

Она рассказала ему, что знала. О границах восприятия и об опыте с кусочком воска. Нагретый над огнем воск оставался как вещество, хотя физическая его форма менялась. Но воспринять это люди способны только разумом, а не чувствами.

– То есть мысль первична, чувства вторичны?

– Для Декарта да.

– А Маркса ты читала?

– Немного.

– А почему ты решила изучать именно философию?

– Философия помогает мне понимать многие вещи.

– Ну а на практике как ее применить?

– Платон утверждал, что цель философии – это научить нас умирать.

– Живому незачем учить такие вещи. А в смерти мы все равны. В этом заключается преимущество смерти перед жизнью. – Он отдал ей закрытую книгу, не задумываясь о закладке. – А сейчас и вообще высшее образование теряет свою значимость в нашей стране.

– Но ты же изучаешь физику в аспирантуре, – возразила она.

– Потому что это радует моих родителей. А для меня эта учеба мало что значит.

– А что для тебя много значит?

Он повел рукой, указал вниз на улицу:

– Вот этот наш невозможный город.

На этом он сменил тему, стал расспрашивать о ее родственниках, которые, кроме нее и Манаша, жили в этой квартире. Два ее дяди с женами и детьми. Ее бабушки и дедушки по материнской линии, которым в свое время принадлежала эта квартира, теперь уже не было в живых. Как и ее родителей. Старшие сестры вышли замуж и разъехались кто куда.

– Вы все росли здесь?

Она покачала головой. Оказалось, раньше они жили в разных местах – в Восточной Бенгалии, в Кхулне, в Фаридпуре. Отец ее был окружным судьей, и семья каждый год переезжала на новое место, в красивые загородные дома, которые предоставлялись за казенный счет и в которых имелась прислуга – повара и привратники.

В одном из таких домов родился Манаш. Сам он почти ничего не помнил, а вот ее сестры то и дело предавались воспоминаниям о тех временах. Об учителях, которые приходили в дом давать им уроки пения и танцев, о мраморных столах, за которыми они обедали, о просторных верандах, где они резвились, об отдельной игровой комнате с самыми разными куклами и игрушками.

В 1946 году эти судейские назначения закончились, и семья вернулась в Калькутту. Но уже через несколько месяцев отец заявил, что не хочет доживать свой век в городе, ведь всю жизнь провел вдали от городской суматохи. Да и теперь люди здесь режут и истребляют друг друга, а целые кварталы полыхают пожарами.

Однажды утром во время массовых бунтов, вот с этого самого балкона, где сейчас стояли Удаян и Гори, ее родители видели страшную сцену. Толпа окружила мусульманина, везшего на велосипеде молоко в их дом. Разъяренные люди жаждали расправы после того, как стало известно, что двоюродный брат этого молочника участвовал в нападении на индуса где-то в другой части города. Родители Гори видели, как один из индусов вонзил нож молочнику под ребра. Недоставленное молоко разлилось по мостовой, порозовев от перемешавшейся с ним крови.

Поэтому семья переехала жить в деревню на западе от Калькутты, в нескольких часах езды от города. Там, на природе, в тишине и спокойствии, они решили остаться навсегда. Недалеко от деревни был пруд, где ловили рыбу, в их дворе бегали куры, которые несли яйца, а за их огородом любил ухаживать отец. Ничего, кроме полей, грязных дорог, неба и деревьев. Ближайший кинотеатр находился за двадцать миль от их дома. Раз в год приезжала ярмарка, где можно было купить книги. А по ночам там стояла кромешная темень.

Когда в 1948 году родилась Гори, ее мать уже занималась свадебными приготовлениями для старших дочерей. Ее сестры были старше Гори почти на поколение – когда она была крохотной, они стали уже девушками, а когда она чуть подросла, они были уже молодыми женщинами. Она потом оказалась теткой их детям, хотя была одного с ними возраста.

– И долго вы жили в деревне?

– До тех пор, пока мне не исполнилось пять лет.

К тому времени болезнь уже приковала ее мать к постели – туберкулез позвоночника. Сестры Гори, конечно, управлялись по хозяйству самостоятельно, но Гори с Манашем были им в тягость. Поэтому их отправили в город, к бабушке с дедушкой, к дядям и тетям.

Даже когда мать потом поднялась с постели, они все равно остались жить в городе. Манаш пошел в школу, а Гори ни за что не хотела с ним разлучаться. Тем более что вскоре она и сама стала школьницей.

Она в любой момент могла вернуться в деревню к родителям, но, навещая их по праздникам, все больше и больше понимала – сельская жизнь не привлекает ее. Она совсем не обижалась на родителей, что они не растят ее – ведь такое часто случалось в больших семьях при определенных обстоятельствах. Наоборот, она даже была им благодарна, что они позволили ей пойти по самостоятельному пути.

– Это был их дар тебе, – сказал Удаян. – Автономия.

Ее родители погибли в мотоциклетной аварии на горной дороге. В плохую погоду они поехали на горную турбазу немного развеяться. Гори тогда было шестнадцать. Родительский дом был продан. Их внезапная гибель явилась для нее большим ударом, но смерть бабушки с дедушкой впоследствии опечалила ее еще больше. Ведь она выросла в их доме, видела их каждый день, на ее глазах они старели, становились немощными, но и научили почти всему. И именно дедушка, преподававший в Санскрит-колледже и умерший с раскрытой книгой на груди, вдохновил ее на изучение философии.

Она видела, что это путешествие по воспоминаниям о ее жизни интересно Удаяну – ее рождение в деревне, ее желание жить отдельно от родителей, ее несколько отчужденное положение среди родни, которое можно было воспринимать как своего рода независимость.

Он закурил новую сигарету и рассказал ей про свое детство, совсем не похожее на ее ранние годы. Про то, что они с братом были единственными детьми у своих родителей и что они все вчетвером живут в домике в Толлиганге.

– А чем занимается твой брат?

– Вот, стал поговаривать о поездке в Америку.

– А ты поедешь с ним?

– Нет. – Он повернулся к ней. – А ты? Ты будешь скучать об этом доме, когда выйдешь замуж?

Она обратила внимание на то, что губы у него не смыкаются полностью, что посерединке всегда остается ромбовидная дырочка.

– Я не собираюсь замуж.

– А родственники тебя не заставляют?

– Они не могут мной распоряжаться. У них есть свои дети.

– Тогда что ты хочешь делать, если не собираешься замуж?

– Я могла бы преподавать философию в колледже или в школе.

– И жить здесь?

– Да. А что?

– А вообще ты молодец. Почему ты должна уезжать из любимого дома и бросать любимое занятие ради мужчины?

Он явно заигрывал с ней – она не могла этого не заметить. Заигрывал в течение всего разговора, пока выпытывал подробности ее жизни, которых она не поведала бы ни одному мужчине.

Он помолчал и вдруг указал рукой на перекресток:

– А если бы ты, выйдя замуж, стала бы жить на балконе одного из этих вот соседних домов напротив, то тогда как?…

Она не смогла сдержать улыбки – сначала прикрыла рот ладошкой, а потом отвернулась и рассмеялась.

Сначала они встречались в его студенческом городке и в ее колледже. Но теперь они, даже если не назначали свидания, все равно бежали друг к другу. Он поджидал ее после занятий на ступеньках Президенси, и потом вместе сидели во дворе учебного корпуса, увешанного флагами и лозунгами студенческого профсоюза. Там они слушали речи на стихийных митингах: о неумеренном росте цен на продовольствие, о росте народонаселения, о сокращении рабочих мест. Когда эти митинги перерастали в марши и выдвигались по Колледж-стрит в город, он тоже шел с остальными и приглашал ее.

Он стал знакомить ее с определенной литературой – купил специально для нее «Манифест» Маркса, «Признания» Руссо и книгу Феликса Грина о Вьетнаме.

Она видела, что производит на него впечатление – не только тем, что читает эти книги, но и тем, что может их обсуждать. Они обменивались мнениями о границах политической свободы и рассуждали, можно ли считать свободу и власть одной и той же вещью. Об индивидуализме, ведущем к иерархичности. О том, каким является их общество сейчас, каким оно могло бы стать впоследствии.

Она чувствовала, как много новых мыслей появляется у нее, как сама учится сосредотачиваться, как ее убеждения меняются – теперь видит устройство железобетонных конструкций мира вместо того, чтобы просто подвергнуть сомнению их существование. В те дни, когда они не виделись с Удаяном, она ощущала даже еще большую близость с ним и постоянно думала о темах, которые были для него важны.

Поначалу они пытались держать свои отношения в тайне от Манаша, но обнаружили, что тот и сам лелеял такую надежду, сам был уверен, что эти двое должны образовать пару. Он даже старался облегчить Гори жизнь – «отмазывал» ее перед домашними, когда она бегала на свидания с Удаяном.

Расставались они всегда коротко и неожиданно, потому что Удаяну всегда нужно было попасть то на митинг, то на занятия – впрочем, он никогда толком не объяснял куда. Уходя, он никогда не оглядывался, но замедлял шаг, знал: она смотрит ему вслед, и закуривал на ходу сигарету, а потом его длинные ноги уже несли его куда-то.

Иногда он заводил разговор о переезде в какую-нибудь деревню, вроде той, где могла вырасти она, если бы не уехала в город. В деревнях после событий в Наксалбари жизнь наверняка уже не была такой спокойной, как прежде.

Ему хотелось увидеть Индию, поездить по стране, как это делал Че в Южной Америке. Он намеревался собственными глазами увидеть и собственным умом охватить те обстоятельства, в каких жили люди. И еще у него было большое желание когда-нибудь все-таки побывать в Китае.

Он рассказывал ей про своих друзей, которые уже уехали из Калькутты, чтобы жить в деревне среди крестьян.

– А ты поняла бы меня, если я почувствовал бы необходимость так поступить? – спросил ее как-то Удаян.

Гори сразу сообразила: он проверяет ее, и она потеряет его уважение, если предастся чувствам и не захочет рискнуть. И поэтому, совсем не желая с ним разлучаться и боясь за него, она ответила, что поняла бы такое стремление.

Наедине с собой она размышляла о себе, о своем характере. О такой свободной девушке, погруженной в книги и просиживающей свои дни в прохладных чертогах библиотеки Президенси-колледжа. Но эту девушку, эту личность она уже начала подвергать критике после знакомства с Удаяном. Такую личность Удаян, с его нервными пальцами, уверенно отстранил бы от себя. И Гори начала мысленно очищать себя от всякой наносной шелухи, как очищают стекло от налета пыли.

В детстве, помня о своем неожиданном приходе в дом дедушки и бабушки, она так и не знала, кто она такая и кому принадлежит. Если не считать Манаша, ее отношения с другими детьми в семье не очень-то складывались. Она не помнила хотя бы одного момента, когда она могла остаться с мамой и папой наедине. Всегда только в хвосте очереди, в тени других. Это вечное чувство собственной незначительности, неспособности отбросить собственную тень.

В обществе мужчин она тоже чувствовала себя невидимкой. Она знала, что не относится к тем женщинам, на кого заглядываются на улице или на родственном свадебном торжестве. Никто не начинал ухаживать за ней, никто не звал замуж, как ее сестер. В этом смысле она сама себя разочаровывала.

На самом деле в ее внешности не было ничего отталкивающего или спорного, если не считать слишком уж яркого цвета лица, который можно было принять за румянец. И все же, задумываясь над своей внешностью, она всякий раз неизменно приходила к выводу: лицо у нее слишком вытянутое, а черты излишне четкие. Ей казалось – такое лицо не может понравиться, и ей хотелось как-то изменить свою внешность.

Но Удаян смотрел на нее так, словно других женщин в городе не было. Когда они встречались, Гори чувствовала: он ею восхищается. Ему очень приятно стоять с ней рядом, смотреть на нее, любоваться ею. Он заметил, когда она в один прекрасный день сменила в волосах прямой пробор на косой, и сказал, что так ей больше идет.

Однажды в книге, которую он ей дал, она нашла записку с приглашением в кино. На дневной сеанс, в кинотеатр неподалеку от Парк-стрит.

Она боялась пойти, но боялась и не пойти. Одно дело сидеть с ним «на сачке» в колледже, или в студенческой столовке, или на трибунах бассейна – там, где и полагается быть студентам, – и совсем другое дело – отправиться куда-то далеко, пусть даже и на дневной сеанс.

В тот день она долго собиралась с мыслями и в итоге опоздала – успела только к перерыву, и очень боялась его уже не застать. Но он не ушел.

Он ждал ее на улице, покуривал сигарету среди других зрителей, уже обсуждавших первую часть фильма. Солнце палило нещадно, он подошел к ней, соединил ладони и таким самодельным зонтиком прикрыл ее голову. Этот жест подарил ей ощущение защищенности. Какой-то их уединенности в этом многолюдном городе.

Лицо его не выражало ни малейшей раздражительности или нетерпения, когда он увидел ее. Только радость. Как будто он точно знал: она придет, хотя и так сильно опоздает. Когда она спросила о содержании фильма, он покачал головой.

– Не знаю, – ответил Удаян и протянул ее билет.

Он стоял, оказывается, все это время на тротуаре и ждал ее. И ждал, когда они окажутся в темноте кинотеатра, чтобы взять ее за руку.

Глава 2

На второй год обучения на степень Субхаш стал жить в доме один. Ричард нашел себе преподавательскую работу в Чикаго и уехал.

В весеннем семестре вместе с другими студентами и преподавателями Субхаш ходил в трехнедельное плавание на исследовательском судне. Корабль рассекал волну и оставлял за собой пенный след, который быстро разглаживался и исчезал. Берег отдалялся довольно быстро и становился тоненькой коричневой змейкой, растянувшейся вдоль водной кромки. Земля вдалеке как будто скукоживалась и бледнела.

Под ярким солнцем судно набирало скорость, Субхаш с радостью ловил лицом встречный ветерок и даже малейшее шевеление воздуха. Сначала они ходили в водах Баззардс-Бэй. Два года назад одна баржа туманной ночью напоролась на береговые камни близ Фальмута, и двести тысяч галлонов горючего топлива вылились в воду. Течение разнесло топливо до самого Уайлд-Харбора. Разлившиеся углеводороды убили в море всю растительность, и редкие виды крабов просто погибли.

Студенты и ученые вылавливали сетью рыбу и туристический мусор ради образцов для исследования придонных отложений. Изучив полученные образцы, они пришли к выводу: степень загрязнения морской воды неуклонно растет.

Они продолжили свои исследования вдоль побережья Джорджес-Бэнк и в воде обнаружили большие скопления фитопланктона. Там популяция диатом выкрасила поверхность моря в переливчатые павлиньи цвета. Но в пасмурные дни море выглядело унылым и сумрачно-серым.

Субхаш наблюдал за светлоголовыми бакланами с черно-белыми крыльями, за резвящимися парочками дельфинов. За горбатыми китами с их высокими фонтанчиками воды, которые игриво рассекали морскую гладь, подныривали под их корабль, а потом выныривали у другого борта.

Когда судно брало даже слабый курс к востоку, Субхаш вдруг остро осознавал, как далеко он находится от своей семьи. Он пытался посчитать, какое время потребуется, чтобы пересечь такое громадное расстояние.

На корабле, в окружении студентов, ученых и судовой команды, он чувствовал себя почему-то вдвойне одиноким. Он не мог представить свое будущее, измерить лотом глубину пропасти между прошлым и будущим.

Он не видел родных полтора года. Уже полтора года не сидел с ними за одним столом. Дома в Толлиганге не было телефона, о благополучном прибытии в Америку он сообщил телеграммой, а теперь вот учился жить без родителей, получал новости от них только из писем.

В письмах Удаяна больше не было упоминаний о Наксалбари и пламенных революционных призывов. В них вообще больше не упоминалось о политике. Вместо этого Удаян писал о счете в футбольных матчах, о последнем фильме Мринала Сена и о всяких переменах, происходивших по соседству, – как закрылся какой-то магазин, или как кто-то из соседей переехал жить в другое место.

Удаян интересовался у Субхаша, как идут дела в учебе и чем помимо учебы он занимается в Род-Айленде. Интересовался, когда Субхаш собирается вернуться в Калькутту, а в одном из писем спросил, собирается ли он жениться.

Субхаш оставлял некоторые письма на память, поскольку избавляться от них уже больше не было нужды. Но их вялый тон озадачивал его, наводил на размышления. Хотя почерк был тот же, складывалось впечатление, будто их написал совсем другой человек. Субхаш мог только гадать, что происходит сейчас в Калькутте, о чем умалчивает брат, что маскирует этими малозначительными новостями. И Субхашу было интересно, как Удаян ладит с родителями.

Родители в своих письмах только вскользь упоминали о Гори, да и то лишь только в качестве примера того, как не нужно поступать.

Мы надеемся, когда придет время, ты доверишь нам уладить твое будущее, выбрать тебе жену и присутствовать на твоей свадьбе. Мы надеемся, что ты не проигнорируешь наши пожелания, как это сделал твой брат.

В ответных письмах он успокаивал мать с отцом, уверял, что его женитьбой будут заниматься они. Субхаш посылал им часть своей стипендии для оплаты ремонтных работ в доме и писал, что очень соскучился и хотел бы поскорее с ними увидеться. Но дни шли, а разлука по-прежнему продолжалась.

Он чувствовал себя очень одиноким, в отличие от Удаяна, который хоть и рассердил родителей, но все же жил дома, привычным укладом, под их теплым крылышком. Различало братьев то, что Удаян уже был женат, а Субхаш жил вдали от дома. И Субхаш все гадал, заняла ли безраздельно девушка Гори его место в душе Удаяна.

* * *

Однажды пасмурным летним днем он пошел прогуляться по пляжу. Сначала ему не встретился там никто, кроме одинокого рыбака. Только волны набегали на желто-серый каменистый берег. Потом появилась женщина с ребенком и собакой.

Женщина подбирала с земли палки и кидала их собаке. Она была в кроссовках на босу ногу, в ветровке и хлопчатобумажной юбочке выше колен.

Субхаш видел, как женщина и мальчик с пластмассовым ведерком в руках расшнуровали кроссовки и сняли их, а затем стали бродить в воде у самого берега. Они искали морских звезд. Расстроенный мальчик жаловался, что не смог найти ни одной.

Субхаш закатал штанины, снял ботинки и тоже вошел в воду. Он хорошо знал, где прячутся морские звезды. Субхаш оторвал одну от подводного камня, затвердевшую, но еще живую, и положил на ладонь. Потом показал мальчику красные точки у себя на руке, оставшиеся после морской звезды, и сказал:

– А знаешь, что будет, если я приложу ее к твоей руке?

Мальчик покачал головой.

– Она выщиплет у тебя на руке волоски.

– А это больно?

– Да не особенно. Хочешь, покажу?

– А вы откуда приехали? – спросила женщина.

Она была не красивая, но симпатичная, светло-голубые миндалевидные глаза очертаниями напоминали створки мидии. Она выглядела чуточку старше Субхаша. В ее длинных русых волосах запутались морские водоросли.

– Из Индии, из Калькутты.

– Ой, там, наверное, совсем другая жизнь.

– Да.

– А здесь вам нравится?

Никто до сих пор ни разу не задал ему этого вопроса. Субхаш отвернулся, посмотрел на залив, на Ньюпортский мост, соединявший его берега, – недавно достроенный и уже обтянутый нитями зажигавшихся по вечерам электрических лампочек.

Один преподаватель рассказывал ему про мост и про его, как оказалось, знаменитую электропроводку, – если ее вытянуть в одну линию, то она протянулась бы на восемь с лишним тысяч миль. Это было расстояние между Америкой и Индией, расстояние, отделявшее его сейчас от родителей и брата.

Он смотрел на приземистый, словно принявший боевую стойку маяк с тремя окошками, похожими на три пуговицы на планке рубашки, построенный на мысе Датч-Айленд. Рядом вдоль деревянного пирса, в конце которого чернел лодочный сарай, болталось на приколе несколько лодок. А многие лодки ушли в море и белели оттуда крапинками парусов.

– Иногда мне кажется: я открыл самое прекрасное место на земле, – сказал он.

И ему еще хотелось сказать ей, что он всю свою жизнь искал такой вот Род-Айленд, такой сказочный уголок на земле, где ему будет дышаться легко.

Ее звали Холли, а мальчика – Джошуа. У Джошуа только что начались каникулы. Пса звали Честером. Они жили в Матунаке, неподалеку от одного из соленых лиманов, часто приходили на пляж студенческого городка погулять с собакой. Про пляж они узнали от женщины, которая жила почти рядом и которая приходила присмотреть за Джошуа в те дни, когда Холли – медсестра в больнице в Ист-Гринвич – уходила на дежурство.

Холли не сказала, чем занимается ее муж, но Джошуа как-то спросил у Холли, возьмет ли его папа с собой на рыбалку в эти выходные. Субхаш предположил, что муж Холли находится сейчас на работе.

Через несколько дней Субхаш заметил на стоянке машину Холли и захотел подойти поздороваться. Она увидела его и издалека помахала рукой, похоже, обрадовалась. Честер бежал впереди нее, Джошуа плелся сзади.

Они начали вместе прогуливаться по пляжу, беседовали о том о сем, ступая по путам выброшенной на берег морской капусты, всяких других водорослей и старательно обходя медуз на твердом песке, похожих на огромные цветки хризантем.

Она рассказала ему о себе, о том, что родилась в Массачусетсе, в семье канадцев французского происхождения, что почти всю свою жизнь прожила в Род-Айленде, здесь выучилась на медсестру. Она спросила про его учебу, и он объяснил, что ему еще предстоит учебный курс, а потом надо написать и защитить диссертацию.

– И сколько времени это займет?

– Еще три года. Может быть, больше.

Холли хорошо разбиралась в морских птицах, знала о них почти все. Она объяснила Субхашу, как отличать разные виды чаек. Когда он рассказал ей про цаплю, которую видел в свою первую осень в Род-Айленде, она объяснила – это был еще не до конца оперившийся подросток большой серой цапли.

Женщина сбегала к машине на стоянке, принесла бинокль и показала ему стаю крохалей, летящую вдалеке над заливом.

– Субхаш, а ты знаешь, как ведут себя птенцы ржанки?

– Нет.

– Во время перелета они сбиваются в отдельную стаю и не смешиваются со взрослыми особями. И за весь этот огромный перелет из Новой Шотландии до Бразилии они только иногда опускаются на воду отдохнуть.

– Спят прямо на воде?

– Они ориентируются в этом мире гораздо лучше нас. Как будто у них в мозгу встроен компас.

Она стала расспрашивать его о птицах Индии, и он рассказал ей о тех птицах, каких она никогда не видела. О майнах, гнездящихся на карнизах домов, о кокилах, устраивающих в городе жуткий галдеж в начале весны, о пятнистых совушках, ухающих по ночам в Толлиганге и терзающих своими крючковатыми клювами пойманных гекконов и мышей.

– А ты, когда закончишь учебу, вернешься в Калькутту? – спросила она.

– Да. Если смогу найти там работу.

Своим вопросом она попала в точку – в семье пребывание его в Америке действительно до сих пор считалось явлением временным.

– А ты скучаешь по родным местам?

– Да. Ведь там я родился и вырос.

Он рассказал ей, что у него есть родители и младший брат. И что теперь у того есть жена, с которой ему еще только предстоит познакомиться.

– А где живет твой брат со своей женой?

– У наших родителей.

Он объяснил: в Индии принято дочерям после свадьбы уезжать к родственникам мужа, а сыновьям оставаться в родительском доме. И разные поколения одной семьи живут там вместе под одной крышей, а не раздельно, как принято здесь.

Он подозревал, что Холли, как и любой другой американке, трудно было бы представить себе такую жизнь. Но Холли отнеслась к его рассказу с уважением.

– А знаешь, в некоторых случаях это даже лучше.

Однажды Холли расстелила на пляже покрывало, выложила на него бутерброды с сыром, нарезанные кружочками огурцы и морковку, миндальные орешки и дольки фруктов. Она предложила Субхашу угоститься этой скромной пищей, и поскольку уже стемнело, то у них получился такой своеобразный ужин. За разговором, пока Джошуа играл в сторонке, выяснилось – Холли и отец Джошуа живут раздельно. Уже почти год.

Тут она отвернулась и, обхватив руками согнутые колени, долго смотрела на воду. Волосы у нее были, как у школьницы, заплетены в две косы.

Субхаш не хотел проявлять лишнее любопытство, но Холли объяснила сама:

– У него сейчас другая женщина.

Субхаш понял: она хотела прояснить положение вещей, поэтому сообщила ему, что она мать-одиночка.

Постоянное присутствие рядом Джошуа позволяло их отношениям оставаться всегда в дружеских рамках. Встречаясь с ней на песчаном пляже, под широким небом, он освобождался от любых тяжелых мыслей. А раньше он все вечера и все выходные напролет посвящал занятиям, словно находился под неусыпным надзором родителей и хотел доказать им, что не тратит время попусту.