Капитаны в законе

– Считаешь, его кто-то подставляет? – прищурился Сангре. – А кто именно?

Улан беспомощно развел руками:

– Если бы я знал, – и он вяло отмахнулся, предложив: – Давай оставим этот пустопорожний разговор и потолкуем обо всем попозже, побеседовав с Черногузом, если… получится…

– Возможно, ты и прав, – откликнулся Сангре, припомнив их разговор и задумчиво вороша веточкой угольки костра. – Но если не он, то кто? Я, честно говоря, иных кандидатур на должность заказчика не вижу. А ты?

– Как обычно: ищи, кому выгодно, – напомнил Улан и пожаловался: – Брезжит что-то в голове, но сразу не ответишь, думать надо. А ты насчет другого голову поднапряги, – посоветовал он. – Нужно приличное оправдание для Михаила Ярославина подыскать. И займись этим заранее, прямо сейчас.

– Ну да, – недовольно кивнул Петр. – Готовь сани летом, а катафалк смолоду. Ты всегда любил возложить самое тяжелое на мои хрупкие плечи. Ладно, попытаюсь, но вначале займусь покойником, чтоб он выглядел слегка живым….

Приспособление, сооруженное Сангре для мертвого киллера, было нехитрым – несколько связанных палочек, подсунутых под одежду. Получилось не ахти, сказывалось трупное окоченение, но, с другой стороны, умирающий не обязан сучить руками и ногами. Для полупокойника куда приличнее выглядит легкое шевеление кистью, а с ним полный порядок – с помощью Петра, идущему рядом с носилками, шевелил. И создавалось полное впечатление, что убийца живой, но в беспамятстве. Улан и еще пяток воинов, создав плотное кольцо, строго контролировали, чтобы к телу никто не мог подойти.

Михаил Ярославич был в тот день за городом, но услыхал радостную весть о привезенном убийце Агафьи-Кончаки, во весь опор прискакал в Тверь. К тому времени покойник уже находился в маленькой избушке, расположенной позади терема, где жили друзья. Конечно, лучше всего было бы положить его на ледник, но ведь он вроде как живой – вот и пришлось на время (до ночи) разместить убитого в жилом помещении.

Где именно – вопросов тоже не возникало, поскольку выбирать было не из чего. Дело в том, что терем, купленный ими у старой боярыни, ушедшей в монастырь, строился по стандарту, как и подавляющее большинство других. Это означало, что внизу, в неотапливаемых подклетях, располагались исключительно подсобки для хранения всякой всячины, а наверх, в жилые помещения, вела высокая лестница, заканчивающаяся небольшим крылечком. Далее темный коридор, дверь из коего вела в просторную здоровенную комнату. Большая часть ее использовалась как совместная трапезная, а меньшая, отделенная огромной печью, как кухня или, как ее именовала Заряница, бабий кут.

Сбоку располагались еще две лестницы, ведущие на третий этаж. Первая выходила на женскую половину, состоящую из четырех комнат. Одну из средних – некогда бывшую молельную – отвели для брата Заряницы кузнеца Горыни, раненного в позвоночник во время битвы тверичей с московлянами и татарами. Там было удобнее всего – по соседству располагалась и сестра, и лечившая его испанка Изабелла вместе со служанкой Забавой.

Вторая лестница выходила на мужскую половину. Там было всего две комнаты и маленький чуланчик между ними. В нем побратимы хранили сундуки с серебром и свое оружие. Поначалу они решили затащить покойника именно туда, но мертвяк, пусть и еле ощутимо, но начал припахивать. Кроме того, желающим добить «раненого» забраться в терем тоже будет слишком затруднительно. И они распорядились занести его в один из трех крохотных флигельков-избушек, расположенных позади терема и предназначенных для проживания обслуги. Так как пока у них в услужении имелись лишь истопник, конюх, живший в клетушке на самой конюшне, и вратарь, третий временно пустовал.

– Авось всего до ночи, а там мы его переправим в ледник, – пояснил Сангре. – Главное, чтоб все видели, куда мы его затащили поначалу.

Разумеется, князь прибыл к ним не один, а со свитой. Хорошо, у входа во флигелек Петр предусмотрительно выставил стражу и не одного-двух, а сразу пятерых могучих литвинов. Выполняя четкую инструкцию, они молча пропустили вовнутрь Михаила Ярославича и мгновенно сомкнулись, не позволив войти остальным. Хоть и бранились сопровождавшие князя бояре, а кое-кто, по примеру Ивана Акинфича, и за саблю схватился, воины-часовые сохраняли хладнокровие и снисходительно поглядывали с крылечка на кипятившийся от негодования народец.

Сообщать Михаилу Ярославичу, что киллер давным-давно покойник, тоже не пришлось – тот и без пояснений все понял. Посуровев лицом и сразу как-то постарев, он примерно с минуту взирал на труп, после чего бросил потухшим голосом:

– Сюда-то зачем? На ледник надо, – но судя по равнодушной интонации было понятно – сказано просто так. На самом деле князю абсолютно наплевать, что будут делать с трупом.

Впрочем, чуть погодя он и сам подтвердил это. Грузно ступая и сутулясь, словно на его плечи неожиданно взвалили некий тяжкий груз, он подошел к столу и мрачно осведомился:

– А лучше всего там же и бросили бы, где прибили. Или вы помыслили, будто я эту падаль в Орду повезу?

Побратимы молчали, потупив головы. Еще на ладье, когда подплывали к Твери, Сангре, на вопрос друга «Удалось ли придумать какую-нибудь отмазку?» сказал Улану:

– В таких вещах важен конкретный окончательный итог и если он неутешителен, любые отговорки и пояснения бесполезны. Как говаривал мудрый старина Екклесиаст: «кротость покрывает и большие проступки». Посему оправдываться смысла не вижу. Ни к чему размазывать белую кашу по чистому столу. Будем стоять и молчать аки рыба об лед.

– А если князь сам спросит о подробностях?

– Тогда и ответим. Но о татарском сотнике Азамате, который свел Агафью с Черногузом, ни слова. Лежит себе загипсованный в нашей Липневке с якобы поломанными костями, и пускай лежит. И еще одно, – Сангре смущенно замялся.

– Ну-ну, – поторопил Улан.

– Если честно, я не готов пройти процедуру моральной кастрации, так что рассказывать надо тебе, – вздохнул Петр, – бо тут нужна краткость и спартанская лаконичность. А позже, когда речь дойдет до идей – я и приму у тебя эстафету.

Именно потому на вопрос князя «Как было дело?» стал отвечать Улан, причем именно так, как посоветовал Сангре.

Приплыли. Нашли лавку Черногуза. Застать не удалось. Его человек сказал, что тот укатил в Нарву, но вот-вот должен вернуться. Брать его на обратном пути во Псков посчитали рискованным – опасались разминуться в пути. Ждали два дня. На третий его человек сказал, что хозяин прибыл, но отправился посмотреть предложенный ему по дешевке товар на той стороне реки Великой, где располагались склады иноземных купцов. Метнулись туда, а там… Ну а дальше ринулись в погоню. Настичь удалось, но…

– По ногам следовало стрелять, – вяло посоветовал Михаил Ярославич.

– Так и целил, – вздохнул Улан. – А он как раз споткнулся и упал. Вот и… – он сокрушенно развел руками.

– Видно, так господу угодно, – поморщился князь, перекрестившись. – Успел сказать хоть что-то или враз помер?

Буланов повторил слова киллера.

– О чем это? – нахмурился князь.

Улан пожал плечами и ответил в точности, как ранее Петру.

– Думать надо.

– А сюда мы его занесли и твоих людей не пустили, – посчитал, что пора вмешаться, Сангре, – по той причине, что надеемся поймать тех, кто придет его добить.

– Мыслишь, придут? – и искорка надежды вспыхнула в глазах князя.

– Должны, – твердо ответил Петр.

– Зачем?

– Это купцу про отравленную мазь можно не сказывать, – пояснил Улан. – Да и передать ее через третьи руки. А поручить убрать Черногуза должен был сам заказчик убийства Агафьи, иначе этот, – он кивнул он в сторону покойника, – исполнять бы не пошел. Значит, килл… то есть убийца должен знать заказчика в лицо. И чтобы он не назвал имени, к нему должны прийти «гости».

Увы, операция «Тень отца Гамлета» завершилась, не начавшись. Михаил Ярославич напрочь забраковал идею ловли на живца. Причина была проста. В случае, если никто не придет добивать, ситуация, и без того аховая, станет еще хуже. Ведь тогда все тот же Юрий Данилович станет уверять Узбека, будто с убийцей, дабы не рассказал ничего лишнего, расправился сам тверской князь. Именно потому он и не повез раненого сразу в Орду, но якобы велел вначале его вылечить, а на самом деле добил.

Однако Сангре не унимался и выдал другую идею. Мол, тогда надо бы предоставить грамотку от этого убийцы московскому князю. Мол, на теле нашли. А в ней указать кое-что для внесения ясности. Дескать, извещаю, что все порученное тобой исполнил, как условились. Нет в живых ни купчишки бухарского, у которого ты ядовитый порошок прикупил, ни Черногуза, отравленную мазь твоей женке подсунувшего. Оба ныне на том свете – один с Аллахом разговаривает, другой с Саваофом. Хотел о них самолично сообщить, но опаска имеется, что ты и меня вдогон за бухарским купцом и Черногузом отправишь, Посему расчет окончательный произведи с моим верным человеком, грамотку тебе доставившим. Да не мешкай, ибо если он мне в течение месяца обещанное тобой не привезет, я молчать не стану. Сам к Узбеку не поеду, но сообщить, кто смертушку лютую для его сестрицы учинил – смогу. И доказательства предоставлю такие, что хан обязательно поверит.

Идею Петра князь выслушал с интересом, но… вновь отверг. Дескать, коль на то пошло, на каждую ложь ответную сыскать можно. К примеру возьмет Юрий и заявит, что убивца оного в глаза не видел, а чтоб себя обелить, тверской князь честного купца не погнушался умертвить. И вообще, для начала надо бы точно знать, что именно Данилыч замешан, а уж затем ковы на него клепать. А то выйдет, что напраслину на человека возвели, а он ни сном, ни духом. За такой смертный грех на том свете тяжкий ответ держать придется.

– Ну а кому еще быть, как не ему?! – возмутился эдаким чистоплюйством Петр.

Но Михаил Ярославич вместо ответа устремил взгляд на Улана.

– И ты мыслишь, что смерть Агафьи на совести Юрия Даниловича лежит?

Буланов тяжело вздохнул, виновато покосился на Сангре и негромко произнес:

– Нет.

– А на чьей? Уж не на моей ли? – Улан замялся. – Ну, ну, валяй как на духу, – ободрил его князь. – Слово даю – не трону.

– Если честно, поначалу имелись небольшие сомнения, – нехотя сознался Буланов. – Совсем маленькие, но… Римляне говорили: ищи, кому выгодно. Тебе князь, ее смерть тоже выгодна: твой лютый враг с ее гибелью из ханского зятя превращается в негодяя, не сумевшего уберечь его сестру.

Видя, как инстинктивно сжимаются-разжимаются княжеские кулаки, Сангре незаметно толкнул друга в бок, пытаясь его угомонить, но тот отмахнулся и, упрямо склонив голову, продолжил:

– Да и когда обратно из Пскова плыли – тоже шевелились подозрения. Ведь о том, что мы едем за Черногузом, знал лишь ты один.

– А теперь?

– Больно ты радостный сюда ворвался, а когда мертвого увидел – сильно опечалился. Значит, нет на тебе вины.

– За правду благодарствую. И хорошо, что я пообещался тебя не трогать, – хрипло выдохнул Михаил Ярославич и Петр, подметив, что его увесистые кулаки разжались, облегченно вздохнул. – А ежели искать, кому выгодно, – продолжил князь, – то ежели не я, и не Юрий, то боле и некому, – и он озадаченно уставился на Буланова. – А может, лекарка ваша промашку дала и Аксинья вовсе не от отравы померла?

– Она на мышах проверила, и они все сдохли, – напомнил Улан. – Нет, яд был, это точно, а вот кто его в притирание подмешал… Если искать, кому смерть Аксиньи выгодна, у нас появляются еще три человека.

– Так чего ж ты молчал?! – радостно оживился Михаил Ярославич и в азарте склонился вперед, словно собираясь сей же миг кинуться на поимку всей троицы. – Давай, сказывай, кто такие?! – нетерпеливо выдохнул он.

– Борис, Иван и Афанасий Даниловичи, – выдал три имени Буланов.

– Так это ж… – недоуменно нахмурился князь.

– Точно, – подтвердил Улан. – Все трое – родные младшие братья московского князя и всем им прямая выгода, если Юрия обвинят и казнят. Но больше всего Борису. Он после своего брата самый старший, значит, унаследует его власть. Кстати, он же пока правит в Нижнем Новгороде, а значит, имел больше возможностей заказать яд у восточных купцов – все они едут на Русь через его город. Следующий – Иван, сидящий в Москве. Да и самый младший – Афанасий – тоже на подозрении. Пока он – наместник Юрия Даниловича в Великом Новгороде. Случись беда с братом, и он останется там как полноправный князь. А кроме того у них получается беспроигрышная игра, ведь если настоящих убийц не найдут и братец останется цел, тогда виновным в смерти ханской сестры станет… – он осекся.

– Понятно кто, – отмахнулся Михаил Ярославич.

– Вот-вот, а значит, будет уничтожен самый опасный соперник, после чего над их княжениями, где бы они ни были, перестанет витать угроза со стороны Твери. А теперь поясню, почему я выдвинул такую версию…

– Что ты выдвинул?! – нахмурился князь.

Улан осекся и поправился:

– Догадку. Дело в том, что к ней очень хорошо подходят прощальные слова убийцы. «Коль один умный узел завяжет, так никакому дураку его в жизнь не развязать», – процитировал он. – Не годится сюда Юрий. Я это и Петру говорил. Подлый он – да, но, как мне кажется, не особо умный. Он и чужие узелки предпочитает разрубать, а уж о том, чтобы самому их сплести и говорить нечего. Получается, кто-то из его братьев узелок сей завязал. Вот только кто, мы пока…, – он виновато развел руками.

Пару минут Михаил Ярославич сидел молча, переваривая сказанное. Наконец лицо его поскучнело и он выдал:

– Не пойдет. Не на их стать такой узел завязать. Ни один из братьев на такое не годится.

– Почему?! – вырвалось одновременно у обоих побратимов.

– Бориса мои люди имали еще в Костроме, он тогда совсем юнота был. А чуть погодя он, озлившись на Юрия, вместе с братом Александром и вовсе ко мне в Тверь отъехал.

– Озлившись, – задумчиво повторил Улан и вопросительно посмотрел на князя, но тот сердито мотнул головой, пояснив:

– Дело прошлое. Давно оно случилось. Но о прошлую зиму под Бортеневым его нижегородская дружина бок о бок вместях с Юрьевой с моими людьми билась. Правда, в полон он ко мне вместе с Агафьей угодил и время, дабы отраву подсунуть, было.

– Все-таки было, – эхом откликнулся Улан.

– И сызнова не годится. Сам же мне поведал, что передано через купца. К чему окольными путями идти, когда напрямки куда лучше?

– Чтоб Юрия под удар подставить, – встрял Сангре. – Да и следы запутать.

– Опять же мотив: новая и притом свежая обида на брата. Дескать, сам убежал с поля битвы, а его бросил, – рассудительно заметил Буланов.

– Нет, – отрезал Михаил Ярославин. – Всё вы верно толкуете, но где бы он отраву прикупил?

– Ты говорил, будто он трусоват, – напомнил Улан. – Из опасения попасть в плен не мог он ее сам для себя загодя приготовить?

– Не мог. Сказываю же – богомольный, а себя жизни лишить – для христианина грех смертный. И вот еще что: за ним я особый пригляд учинил. Все ж таки брат врага лютого, коль и его не уберег бы, Юрий и вовсе пеной от крика изошел. Побожиться могу – пуст был Борис.

– Тогда… Иван, – предположил Сангре и, не удержавшись, обиженно покосился на Улана – почему не поделился своей версией насчет трех братьев сначала с ним. – Опять же Черногуз из Москвы.

Князь пренебрежительно отмахнулся.

– И он не гож. Умен, спору нет, но сидит в Москве тихо, никуда не суется, и весь ум его в хозяйстве. Торгаш, одним словом. Что и где купить подешевше да продать подороже, что придержать до нужного времени, – тут он всех нас за пояс заткнет, а касаемо прочего… Опять же и богомолен излиха, смертный грех на душу взять побоялся бы. Да и людишки, кои подле крутятся, ему под стать – купчишки да прочие.

– А Афанасий? – с надеждой осведомился Улан.

– И его я имал, когда он супротив меня с новгородской ратью вышел, было время потолковать о том, о сем. Афанасий, помимо того, что богомольный, вдобавок и трусоват, боится всего. Потому и не сыскать ему людишек, годных на таковское. Сильные духом к слабому князю служить не пойдут. Вот и выходит, – тяжело вздохнул Михаил Ярославич, – что целил ты, ведун, не туда и все твои стрелы мимо прошли. Али не согласен?

Буланов не ответил, но по тому, как он упрямо склонил голову, и без слов стало понятно, что князь прав с догадкой – не согласен. Но тот не оскорбился и пояснил почти ласково:

– А даже ежели и прав – проку с того? Афанасия допросить – он в Великом Новгороде. Бориса я тоже отпустил из полона, далече он ныне, в ином Новгороде, в Нижнем. Иван ближе всех, в Москве, ан и его оттель не выковырнуть. А и была бы возможность поспрошать – кто ж сам себя оговаривать бы стал, верно? Вот и выходит – коль кто из них оное учинил, лишь на том свете с него за злодеяние спросится, а на этом…

Не договорив, он обреченно вздохнул и тяжело поднялся с лавки.

– Княже, – взмолился Сангре. – Одну просьбу дозволь. У тебя ж в порубе уйма людей сидят, верно?

– И что с того? Чай, за дело, а не просто так.

– Ну да, ну да, – торопливо согласился Петр. – Речь не о том. Просто если их провести перед покойником, может, кто его и признает. А отталкиваясь от этого, попробуем прояснить – где жил, чем и как. Глядишь, и среди князей ясность появится.

– А вот оное ты неплохо измыслил.

– И еще одно, – замялся Сангре. – Объявить надо: того, кто признает, помилование ждет. – Подметив тень сомнения на лице Михаила Ярославича, он заторопился с пояснениями. – Ты не думай, мы ж его сами вначале расспросим, все проясним основательно, и, если он соврал, чтоб свободу получить, ему хуже, пропишем по самое не балуй.

– Ладно, – нехотя согласился князь. – Ради такого дела отпущу одного лиходея. Вот послезавтра и учнете свои смотрины.

– А пораньше?

– Ныне притомились поди с дороги – ни к чему. А к завтрему с утречка жду у себя в тереме. Там слово свое поведаю. И так мыслю, после него вам… недосуг станет людишек из порубов вытягивать.

И он вышел.

Глава 2

Почти хеппи-энд

Побратимы переглянулись, недоумевая. Чего им ждать от завтрашнего визита, гадали долго, но ни к какому конкретному выводу не пришли – слишком много вариантов. Особенно с учетом многозначительной паузы и последующего пояснения: «недосуг станет». С чего бы?

На всякий случай друзья приняли кое-какие меры по подготовке к срочной эвакуации, а проще говоря, побегу из города. Загодя предупрежденные литвины к вечеру вывезли в свой дом-казарму, стоящую в пригороде Твери, за городскими стенами, сундуки с одеждой и наличностью, оставив лишь шкатулку с серебром – на бытовые расходы. Дабы княжеские дружинники не застигли их врасплох, Сангре предусмотрительно распорядился удвоить сторожевые посты. Да и внутри самого терема, где он жил вместе с Уланом, тоже выставили ночную стражу.

Однако ночь прошла спокойно. Да и в городе царила тишина, о чем успела сообщить спозаранку пробежавшаяся по торжищу Заряница. У княжеского терема тоже было все как обычно, и Сангре порадовался, что они прихватили с собой в качестве сопровождения всего четверых: пару оруженосцев и телохранителей.

Тем не менее в приемный зал, как Петр про себя называл здоровенную комнату, где собирались княжеские советники, побратимы вошли слегка робея. Как ни крути, но дело, порученное им, они в конечном итоге завалили, а значит, какое-то наказание должно последовать. И насколько оно окажется суровым, поди пойми.

Завидя их, бояре, сидевшие по лавкам, расставленным у стен, принялись вполголоса переговариваться. Во взглядах, бросаемых на побратимов, читалось разное. У Кириллы Силыча и нескольких, сидевших поблизости от него – дружелюбие. Зато в глазах сидевших подле Ивана Акинфича рдела враждебность, а сам Акинфич и вовсе полыхал лютой ненавистью.

Слегка успокаивало, что первенец Михаила княжич Дмитрий, стоящий за отцовским стольцом, как здесь именовали специальное княжеское кресло с витиеватой резьбой, смотрел на них совершенно иначе – с легкой улыбкой, эдак ободряюще. Да и сам Михаил Ярославич вроде выглядел благодушным. А может, попросту скрывал свое истинное настроение, как знать.

Едва они вошли, как тверской князь поднялся со своего стольца и тяжелой поступью направился к ним. Но того, что произошло впоследствии, не ожидали ни Буланов, ни Сангре. Остановившись подле них Михаил Ярославич, возложив правую руку на плечо Улана, повернулся к сидящим.

– Еще раз сказываю – что было в их силах, то они и возмогли, – твердо заявил он, словно продолжая некий спор, шедший среди присутствующих до их прихода. – Да и ранее… Тебя, ведун, благодарствую за пророчество доброе, кое дух у моих воев подняло, а тебя, гусляр, – и его рука опустилась на плечо Петра, – за песню добрую. Ну и в Литве тож кое в чем подсобить моему боярину сумели, как он мне поведал.

Сидевший поодаль от Ивана Акинфича Кирилла Силыч при этих словах расплылся в довольной улыбке и, как бы подтверждая, утвердительно закивал, а князь, вновь повернувшись к друзьям, произнес:

– Потому жалую вас обоих шубами бобровыми.

Едва он это сказал, как стоящие у входной двери дружинники направились к побратимам. Оба держали по черной бобровой шубе.

– А чего говорить-то надо? – шепнул Петр Улану, пока дружинники, зайдя сзади, накидывали на каждого шубу.

Тот неуверенно пожал плечами. Как назло, тот, что суетился подле Сангре, оказался более расторопным и управился первым. Значит… Петр смущенно кашлянул в кулак и громко заверил Михаила Ярославина:

– Благодарствую за честь, княже.

Следом то же самое повторил Улан.

Судя по еле приметному разочарованию, князь хотел услышать нечто иное, но «Служу отечеству» не подходило, а «трудовому народу» вообще не лезло ни в какие ворота. Однако Михаил Ярославин продолжал медлить, явно ожидая продолжения, и Сангре нашелся, бодро заверив:

– Поверь, отслужим.

И вновь промах. Нет, судя по легкой улыбке князя, он от них ждал эдакого, но не только. Легкий поклон ситуации тоже не исправил – разочарование на лице Михаила Ярославина никуда не делось. Да и лицо стоящего подле столица княжича Дмитрия тоже вытянулось – что-то друзья упустили из обязательного, но неведомого им ритуала награждения.

– Ну а об остатнем позже договорим, ближе к вечеру, – кивнул им в ответ Михаил Ярославин, давая понять, что аудиенция закончена.

Слово свое он сдержал и засветло подкатил к их терему. Как раз вовремя – все четверо (друзья и Изабелла с Заряницей) едва уселись за пиршественный стол.

– Эва, как тут у вас чинно, – с порога прокомментировал Михаил Ярославин, очевидно имея ввиду в первую очередь столовые приборы: перед каждым отдельная тарелка, а подле, помимо ложки и ножа, лежала серебряная вилка.

Усевшись на стул и вольготно откинувшись на спинку, он не преминул похвалить хозяев еще раз.

– Ишь какие, заботливы об удобствах. Эвон, не лавки – стольцы понарасставили. И спинки разузореные, чтоб тулово опереть, и поручни, чтоб длани покоить. За таковский любого посадить, вмиг удоволишь, – хлопнул он по подлокотникам.

Сангре прикусил губу, с трудом сдерживая улыбку и давя в себе мальчишеское желание показать другу язык. Ведь именно Петру принадлежала идея заказать их мастеру Березняку, причем чуть ли не в самую первую очередь. И вот результат. Пускай тот не успел выполнить весь обширный заказ, но со стульями получилось как нельзя лучше.

Сервирован стол был на пять персон – хотя всерьез обещание князя побратимы не восприняли, но местечко для него приготовили, притом самое лучшее, во главе стола, под божницей. Однако вместе с Михаилом Ярославичем в терем заглянул княжич Дмитрий и боярин Кирилла Силыч. Пришлось подтаскивать к столу два последних резервных стула.

На широкой груди боярина красовалось нечто вроде золотой медали на золотой же цепи. Правда, выглядела медаль несколько непривычно, особенно ее форма – эдакий вытянутый овал. На нем был изображен князь, сидящий на своем стольце, а внизу полукругом краткая надпись: «Се дар княжев». Чей конкретно дар – не указывалось. Впрочем, ошибиться было нельзя. Неведомый гравер обладал достаточным талантом, чтобы отобразить почти все характерные черты Михаила Ярославича. Особенно мастеру удался высокий лоб с большими залысинами на висках.

– Что, гусляр, по нраву пришлась? – улыбнулся князь, заметив внимательный взгляд Петра, устремленный на боярскую «медаль». – Ништо, ежели ты мне столь же верно и усердно послужишь, глядишь, с летами тоже такую заполучишь.

Пировали гости недолго. Михаил Ярославич, провозгласил здравицу за хозяев, но отпил из кубка не больше трети, а затем внимательно посмотрел, как орудуют вилками остальные, и принялся повторять. Учитывая, что пользовался он ею впервые, выходило у него превосходно. Да и у Дмитрия тоже. А вот Кирилла Силыч не рискнул воспользоваться загадочным инструментом и накалывал мясо исключительно на нож, как привык.