Дети Хроноса

– Эти с прошлого года. – Вермаст сунул ему стопку блеклых поляроидных фото.

Ван-Ин внимательно их рассматривал. То, что речь шла об одной и той же территории, можно было догадаться по изгороди из боярышника и голому вязу. Вермаст не преувеличивал. Первоначальная постройка была не чем иным, как хибарой.

– Невероятно, господин Вермаст. Вы здесь совершили почти чудо.

Вермаст улыбнулся, как велогонщик-любитель, который только что выиграл свой первый велопробег. Комплимент польстил его самолюбию. Он направился к старомодному буфету, где за стопкой старых газет он хранил бутылку коньяка.

– Зять Лен хорошо знаком с риелтором, который и рассказал нам об этом варианте. Он также похлопотал обо всех разрешениях.

Ван-Ин поднял брови.

– Дом станет в три раза больше, чем прежде. – Вермаст заговорщически засмеялся. – Это земельное угодье, понимаете?

Ван-Ин не понимал. Вермаст украдкой взглянул на кухонную дверь, тайком налил две рюмки и поспешил спрятать бутылку в буфет.

– Согласно букве закона, мы можем расширять площадь застройки не более чем на тридцать процентов, – алчно произнес Вермаст. Он осушил рюмку коньяка одним залпом. – Но в такой компании не надо объяснять, как работает закон. Не так ли, комиссар?

Ван-Ин осторожно отхлебнул коньяк и был вынужден признать, что вкус оказался отменным.

– С деньгами, которые мы сэкономили на покупке дома, мы можем нет-нет да и позволить себе лишнее. В прошлом месяце мне удалось раздобыть партию бургундской плитки. Недешево, но великолепно подходит для гостиной. Еще коньяка?

Ван-Ин допил рюмку. После жестокого трехмесячного воздержания от алкоголя ему не стоило этого делать. Крепкий спиртной напиток горел в его желудке, но он посчитал это недостаточной причиной, чтобы отказываться от предложения.

– Еще рюмочку. – Это было сильнее его.

Вермаст подкрался к буфету, как непослушный школьник, и снова наполнил рюмки.

– Пульт для ворот кажется мне тоже удобной штучкой, – вскользь отметил Ван-Ин.

На кухне шум кухонного комбайна внезапно прекратился. Лен, должно быть, отжала несколько литров морковного сока.

– О нет, комиссар. На гаджеты я свои деньги не трачу. Пульт установил предыдущий хозяин.

– Наверняка современный фермер?

Вермаст покачал головой. Он быстро допил коньяк и умоляюще посмотрел на Ван-Ина. Тот вынужденно последовал примеру хозяина дома. Вермаст мигом схватил рюмки и немытыми поставил их в буфет.

– Раньше дом был собственностью некоммерческой организации. – Теперь, когда рюмки опять спокойно стояли в буфете, Вермаст снова почувствовал себя в своей тарелке. – Лен знает лучше. Я знаю только то, что это было как-то связано с благотворительностью.

В этот момент в гостиную влетела Тине. В руке она держала большой стакан морковного сока.

– Смотрите, что мама мне сделала! – кричала она торжествующе.

Девочка с криками бросилась на диван и пролила треть своего сока на свежевыстиранные джинсы Ван-Ина.

– Тине! – Вермаст сделал легкий выговор. Он подпрыгнул и чисто символически шлепнул ее.

Пигалица сразу же принялась истерично рыдать. На этот звук немедленно примчалась Лен.

– Что здесь снова случилось?

Вермаст объяснил ей, что произошло. Он знал, как отреагирует жена. Она утешила Тине и только потом вышла и затем вернулась с полотенцем.

– Не переживайте, комиссар. Морковный сок почти не оставляет пятен.

Лен присела на колени и начала бесцеремонно оттирать ему джинсы. Неприятным это назвать было нельзя. Она сидела в таком положении, что он не мог не заметить: на ней нет бюстгальтера. К счастью, Ханнелоре не было рядом.

– Некоммерческая организация «Собственная помощь» заботится о судьбе нуждающихся людей. Я даже думаю, что Бенедикт является членом совета правления.

– Бенедикт?

– Бенедикт Верворт – риелтор, у которого мы купили дом.

Лен упорно продолжала оттирать сок с джинсов Ван-Ина. То, что ей пришлось тереть их и в области паха, ее, очевидно, не беспокоило.

– Я даже помню, что раньше здесь организовывали лагерь для молодежных движений.

Лен с таким усердием оттирала морковный сок, что Ван-Ину было все труднее сдерживать возбуждение.

– Вы знаете, почему НКО продала этот загородный дом?

– По словам Бенедикта, они купили здание побольше. За прошедшие годы организация порядочно увеличилась, и им срочно потребовалось больше места.

Увеличилась! Ван-Ин не мог об этом и думать.

– Я думаю, что сойдет и так, госпожа Вермаст. – Он изо всех сил старался не застонать.

– Вы уверены? – обеспокоенно спросила она.

Ван-Ин посмотрел на Вермаста и подумал, что бы произошло, если бы ее мужа здесь не было.

Глава 3

Бенедикт Верворт руководил скромным агентством недвижимости в центре Ваардама. Над дверью и витриной висела световая реклама шириной с фасад. Ван-Ин прочитал надпись: «Административный офис ВерВорт». Заглавная буква «в» в середине названия уже говорила кое-что о владельце филиала.

Несмотря на то что на улице совсем не было машин, Ван-Ин припарковал свой «фольксваген-гольф» на офисной парковке, которая, согласно надписи на табличке, была зарезервирована исключительно для клиентов.

Офис располагался в доме родителей Бенедикта Верворта. Гостиную переделали в приемную – слишком громкое название для обнесенной решеткой конуры, в которой никто не сидел. Но тем не менее это была многофункциональная компания. Недвижимость – это лишь часть пакета услуг. Сюда мог обратиться среднестатистический фермер с наличными и ценными бумагами. Эту информацию Ван-Ин получил в различных написанных от руки плакатах, которые украшали офис.

Его встретила пожилая женщина – младший сотрудник, вылитая Одри Хепберн, только без макияжа.

– Господин Бенедикт вас ожидает, – объявила она официально, когда Ван-Ин представился. – Присаживайтесь.

Вдали пел петух. Ван-Ину не пригрезилось. Это была сельская местность на территории Западной Фландрии, где в обычных домах зарабатывались целые состояния и где у дверей стояли забрызганные грязью «мерседесы», являющие собой единственный видимый признак роскоши. Бенедикт Верворт даже не посчитал нужным заменить выцветшие обои в цветочек. Там, где раньше стояла печь, работающая на угле, сейчас в каминной полке зияла закопченная дыра – безмолвный свидетель прошлых лишений. Самый стойкий налоговый инспектор гарантированно поддастся на такой спектакль.

– Доброе утро, комиссар. – Бенедикт Верворт подошел к Ван-Ину, гостеприимно расставив руки. На нем был броский костюм, светло-желтая рубашка и травянисто-зеленый галстук. Даже на Сицилии большинство мафиози носят менее кричащие наряды.

Ван-Ин пожал ему руку. Толстые, обвитые кольцами пальцы молодого бизнесмена были влажными. Лосьон после бритья, которым он щедро побрызгался, вонял как «туалетный утенок» – запах, который Ван-Ин с трудом выносил.

– Приятно познакомиться, комиссар, – сказал Бенедикт на культурном западнофламандском. – Чем могу вам помочь?

Бенедикт сел в кресло руководителя из искусственной кожи. Казалось, что его голова состояла только из розовых губ и рыхлых щек. Ван-Ину было сложно скрыть свое отвращение.

– Вы ведь господин Верворт? – спросил он снисходительно.

– Собственной персоной, – довольно засмеялся желто-зеленый арлекин.

– Не возражаете, если я закурю? – Ван-Ин выудил сигарету из нагрудного кармана.

Бенедикт отрицательно замахал рукой. «Черт возьми!» – возмутился про себя Ван-Ин.

– Разрешите мне предложить вам сигару, комиссар. – С этими словами Верворт достал из выдвижного ящика плоскую коробку гаванских сигар. – Это еще моего покойного отца.

Ван-Ин вынужден был принять предложение. Сигара шуршала, как только что развернутый лист папируса.

– Вы не родственник Алоиса Верворта?

Кажется, этот вопрос Бенедикту понравился.

– Алоис – мой отец, – произнес он с нескрываемой гордостью.

– Правда?

В пятидесятых годах велогонщик Алоис Верворт был кумиром Фландрии. Он дважды занимал третье место на велогонке «Париж-Рубэ», а в 1956 году энергичный житель Ваардама выиграл этап в «Тур де Франс».

– Горе было тому, кто смел шуметь в воскресенье днем, когда транслировали велогонку, – заметил Ван-Ин.

Бенедикт засмеялся, как американский кандидат на пост президента в напряженной предвыборной гонке.

– Смейтесь. Из-за вашего отца мне частенько влетало.

– Приятно, что вы это помните, комиссар. – Статус отца озарял его, как заходящее солнце гору Фудзи. В Верворте было также что-то восточное. Он удивительно походил на изображение Будды.

– На самом деле я пришел по поводу семьи Вермаст и их собственности на Бремвегеле.

Верворт разъединил руки и прижал их к лицу по обе стороны носа, словно глубоко задумался.

– Что-то не так?

То, как Верворт задал этот вопрос, выразило его беспокойство и любопытство одновременно.

– Вы же читаете газеты, я надеюсь?

– Вы же не имеете в виду…

– Как раз это я и имею в виду, господин Верворт.

– Я не имею к этому никакого отношения, – решительно заявил риелтор.

– К чему?

Резкий тон Ван-Ина вывел Верворта из оборонительной позиции.

– К убийству, разумеется.

– К убийству?

– Ну… Я имею в виду… Там же нашли труп.

– Скелет, – поправил Ван-Ин.

– Скелет. Конечно, комиссар. Так было написано в газете, верно?

Ван-Ин посмотрел Верворту прямо в глаза. Деревенский риелтор не дал себя ошарашить. Он закинул руки за голову и откинулся в своем помпезном кресле.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Теперь была очередь Ван-Ина смотреть удивленно. Верворт умело воспользовался этой возможностью, чтобы перехватить инициативу.

– Жизнь – это цепь непредвиденных событий, комиссар. Если бы вы обнаружили скелет перед продажей, я бы сейчас сидел с обесцененным товаром. Ведь никто не купит дом с могилой в саду.

Ван-Ин затянулся сухой сигарой, пытаясь сдержаться, чтобы не состроить брезгливую мину. Сигара пахла гнилым деревом и собачьим дерьмом.

– Господин Вермаст рассказал мне, что загородный дом принадлежал некоммерческой организации «Собственная помощь».

Ван-Ин положил сигару в пепельницу в надежде, что она выкурится самостоятельно.

– Это не совсем верно, комиссар. Загородный дом был собственностью наших благотворителей. Некоммерческая организация могла им свободно распоряжаться.

– Вы не могли бы рассказать мне об этом побольше?

– То есть упомянутую организацию вы не знаете?

Ван-Ин помотал головой:

– А должен?

Верворт взглянул на Ван-Ина с видом студента, который только что посетил свой первый урок психоанализа. Комиссар показался ему вполне безобидным.

– Некоммерческая организация была основана в 1986 году горсткой идеалистов с целью улучшить качество жизни менее обеспеченных сограждан.

Ван-Ин готов был голову дать на отсечение, что эту пустую фразу Верворт дословно процитировал из брошюры НКО.

– Если я правильно понимаю, организация занимается благотворительностью. Отсюда, вероятно, и ее название.

«Собственная помощь» звучала так же отвратительно, как выглядел дерьмовый «тормозной след» на трусах Девинтера[10].

Верворт не позволил умеренному сарказму Ван-Ина сбить себя с толку.

– С давних пор «Собственная помощь» собирает фонды для борьбы с бедностью в своей стране, – продолжал он невозмутимо. – Организация предлагает финансовую помощь людям, которые не могут выжить на те крохи, что им подсовывает общество всеобщего благосостояния.

Верворт начинал артикулировать все более выразительно. Его мясистый подбородок поднимался и опускался, как вибрирующий пудинг.

– Мы заботимся о стипендиях, предоставлении жилья, отпусках, дешевых займах, юридической помощи…

– Мы? – нагло прервал его Ван-Ин.

– Да, мы, – рьяно отреагировал Верворт. – Дело в том, что я казначей нашей организации. Вас это удивляет?

Что Ван-Ин должен был на это ответить? Что ему легче представить, как мать Тереза раздевается для «Плейбоя», чем как Верворт сует какому-нибудь бедняге двадцать франков?

– Вовсе нет, господин Верворт. Если я хорошо помню уроки религии, Иисус питал слабость к блудницам и фарисеям.

С одной стороны, Ван-Ин сам испугался своей импульсивной реакции. С другой – подобного рода высказывания иногда приносят удивительные результаты. Он моментально увидел, как глаза Верворта стали узкими, как щелочки.

– Христианская любовь к ближнему очень дорога нашей организации, комиссар. Возможно, это не кажется очевидным, в то время как процветают эгоизм и корыстолюбие. Но я приглашаю вас поближе познакомиться с нашей работой. Двери «Помощи» для вас всегда открыты.

Верворт сделал паузу с вдохновением африканского президента, который только что произнес речь на пленарном заседании Организации Объединенных Наций.

– «Помощь» – это наша самая престижная реализованная задумка, – продолжал он с новой энергией. – Загородный дом дает крышу над головой двадцати одиноким людям и десяти семьям. Весь проект на самофинансировании. Мы производим собственные продукты питания и за счет продажи овощей и фруктов удовлетворяем остальные потребности.

– То есть, чтобы финансировать этот проект, вы продали загородный дом, – констатировал Ван-Ин. Он погасил наполовину выкуренную сигару. Это была самая нелепая чушь, которую ему приходилось слышать. Казалось, что Бенедикт угадал его мысли.

– Если дорогие благотворительные организации хвастаются своими благотворительными достижениями, простой народ это принимает. Несколько раз в год они организуют безвкусный дорогой банкет, позволяют членам их организации платить за это бешеные деньги и потом отдают десять процентов прибыли на благое дело. Они таким способом привлекают внимание прессы. Наша НКО в гласности не нуждается. Все фонды используются напрямую, чтобы помочь неимущим обрести лучшее будущее.

– Это благородная цель, – вяло одобрил Ван-Ин.

Напыщенная речь западнофламандского самаритянина уже встала ему поперек горла.

– Когда закончится это расследование, я непременно посещу «Помощь». Но сейчас мне надо идти. Мне еще предстоит тяжелый день.

Верворт проводил Ван-Ина до входной двери. Они пожали друг другу руки.

– Кстати, господин Верворт. Загородный дом Вермастов оборудован решетчатыми воротами с пультом дистанционного управления. Это НКО тогда установила?

– Он уже там был, комиссар. Вероятно, предыдущий владелец знает об этом больше.

– Верно, – кивнул Ван-Ин. – А вы, случайно, не знаете имени того предыдущего владельца?

– Это важно?

– В расследовании убийства важно все, господин Верворт.

Возможно, в тот момент риелтор почувствовал себя припертым к стенке. В любом случае он этого не показал.

– Должен вам признаться, комиссар, что загородный дом был предоставлен нам в распоряжение благотворителем, который предпочитает оставаться анонимным.

В вежливой беседе подобный ответ чаще всего считается достаточным для того, чтобы спрашивающий не углублялся в тему. Ван-Ин меньше всего считал этот разговор вежливой беседой.

– Послушайте меня внимательно, господин Верворт. Вы как риелтор должны знать, что такого рода сделки всегда регистрируются. Я установлю личность вашего анонимного благотворителя, для меня это всего лишь вопрос времени. Выбор за вами.

Верворт проглотил свое раздражение и снова вернулся к приторной манере беседы. Он допустил ошибку, и ее необходимо было срочно исправить.

– Прошу прощения, комиссар. Я не осознал, что эта информация может быть важной для расследования. Я надеюсь, вы понимаете, что мы очень тактичны, если речь идет о наших спонсорах. Большинство из них предпочитают оставаться неизвестными. Поэтому…

– Имя, господин Верворт.

– Вы знаете Лодевейка Вандале?

Ван-Ин кивнул. Лодевейк Вандале был собственником крупнейших компаний-подрядчиков в Западной Фландрии.

– То есть Лодевейк Вандале.

– Да, комиссар. Но я умоляю вас использовать эту информацию только в том случае, если она необходима для расследования. Господин Вандале терпеть не может отрицательную гласность, а наша НКО ему очень многим обязана.

– Я постараюсь, – пообещал Ван-Ин. Он взглянул на свои часы. – Но сейчас я действительно должен идти. До свидания, господин Верворт.

Ван-Ин пошел на парковку. Не было ни единой машины, которая бы составила «фольксвагену-гольф» компанию. Только теперь Ван-Ин осознал, что за все прошедшее время Верворта не посетил ни один клиент.

* * *

Линда Артс лежала на узкой односпальной кровати и храпела. Рядом с ней стояла пустая бутылка «Эликсира д'Анвер». В пепельнице тлела сигарета «Мальборо». Длинный пятисантиметровый кусок пепла, как окаменевший, крепко держался за фильтр. В комнате воняло кислым потом, дешевым дезодорантом и нестираной одеждой. Царил такой беспорядок, которому позавидовал бы не один подросток. К счастью, шторы были задернуты. В сумерках горы грязного нижнего белья походили на пушистые клумбы, а тарелки с тухлой едой – на произведение искусства Йозефа Бойса[11].

На Линде была атласная ночная рубашка. Гладкая ткань беспощадно подчеркивала каждую жировую складку на ее талии, обвисшая грудь колыхалась в такт ее тяжелому дыханию.

Телефон звонил уже больше часа с промежутками в десять минут. Линде снилась похоронная процессия. Катафалк – черный «шевроле» с хромированными бамперами – двигался, разрезая кричащую толпу, как допотопный бэтмобиль. Линда ехала верхом на белом жеребце. Народ толпился за железными ограждениями. Каждый пытался ее увидеть, хотя бы мельком. Люди скандировали лозунги. Линда узнала десятки друзей юности. Она торжественно ехала с высоко поднятой головой вслед за «шевроле» и наслаждалась всей этой шумихой.

В катафалке стоял стеклянный гроб. Крышка утопала в корявых ветках сирени. Вилльям лежал на плюшевом матрасе. Его голова покоилась на расшитой подушке с кисточками по углам. Он дышал, но толпа не обращала на это внимания. Никто не видел серебряных наручников, которыми он был прикован к гробу. Кроме того, вокруг его шеи, груди, бедер и ног были еще холщовые ленты, которые намертво прижимали его к днищу гроба. Его глаза бегали. От смертельного страха у него на лбу выступили капли пота.

– Какая женщина! – услышала Линда восхищенный мужской голос.

– Приходи сегодня вечером ко мне! – сладострастно пропел другой поклонник.

Похоронная процессия приближалась к центру города. Площадь перед банком была забита людьми. Когда Линда отпустила вожжи, толпа уважительно расступилась. Она проехала мимо банка и посмотрела в сторону. В здании – клетке из стали и зеркального стекла – она увидела свое отражение. Оказывается, она была голая. Собравшиеся затянули непристойную песню. Внезапно перед лошадью выпрыгнул шут. Он уцепился за вожжи и стал жадно хватать Линду за бедра. Бубенчики на его шутовском колпаке заглушали шум. Линда пыталась отбиться от карлика. Она пришпорила лошадь. Белый жеребец задрожал и понесся. Линда упала на брусчатку. И тут увидела перед собой ухмыляющуюся рожу Вилльяма. Он хотел надеть на нее наручники. Линда закричала и проснулась на полу, рядом с кроватью. Телефон звонил не переставая.

– Алло. – Ее голос дрожал.

– Вилльям дома?

– Его нет. С кем я разговариваю? – спросила она сонно.

Провост невнятно выругался и разъединился.

Главный инспектор полиции Дирк Барт положил трубку.

– Есть успехи? – спросил он у Версавела.

Инспектор как раз закончил расспрашивать тридцать седьмого зубного врача.

– Мы им, очевидно, нужны как собаке пятая нога. Всегда одно и то же. Или же господа страдают потерей памяти и просят перезвонить завтра, или сообщают по автоответчику, что они в отпуске. Неудивительно, что ремонт коронки стоит половину недельной зарплаты. Раньше за эту цену тебе в пасть могли вставить слиток золота.

Версавел, должно быть, синел от злости, раз у него вырвалось слово «пасть», но причиной его плохого настроения были не только зубные врачи. Его выводило из себя нытье Барта.

– У меня на линии только что был стоматолог. Его зовут Жойе, – сообщил Барт. Он терпеливо ждал реакции. Версавел знал, что если он будет молчать, то Барт снова скажет: «Знаешь, у меня на линии только что был стоматолог. Его зовут Жойе»[12].

– И? – тускло спросил Версавел.

– Мужчина пришел в бешенство. В 1985 году он еще учился. Нам стоит такие моменты предварительно проверять.

Версавел взглянул на свои часы:

– Я предлагаю выпить по чашке кофе. Так мы далеко не уйдем.

Версавел включил кофеварку и сел за свой стол. Барт подвинул свой стул поближе. Работу в уголовном розыске он представлял себе несколько иначе.

– Интересно, есть ли у Ван-Ина какой-нибудь прогресс?

Первые горячие капли воды плюхнулись в фильтр.

– Он действительно так хорош?

Барт задал этот вопрос тоном, в котором звучало нечто среднее между сомнением и удивлением.

– Ван-Ин – лучший, – решительно ответил Версавел. У него не было никакого желания входить в клинч с главным инспектором полиции. Это объяснялось тем, что у Барта была дурная репутация. Везде, где бы он ни появлялся, пытался посеять раздор. Некоторые коллеги были даже уверены, что у него «не все дома». Тишину нарушал лишь звук капающего кофе.

– Тем не менее я слышал, – прошептал Барт с фальшивой улыбочкой, – что…

– Меня ни черта не интересует, что вы слышали.

Барт испугался реакции своего подчиненного. Его ноздри начали раздуваться. Ему стоило бы прочитать этому Версавелу нотацию.

– Легок на помине, – облегченно вздохнул Версавел, когда Ван-Ин вошел в кабинет 204. – Удачно съездил?

Ван-Ин тайком запихнул в рот конфетку «Шокотофф». Он почти умирал с голоду. Пока Версавел подавал кофе, Ван-Ин докладывал. Барт жадно слушал.

– Думаю, я допрошу этого Вандале. Это, конечно, может оказаться совпадением, но, по словам судмедэксперта, Герберт был убит между 1985 и 1986 годами.

– А Вандале подарил НКО загородный дом в 1986 году, – добавил Версавел на автомате. Преимущество долгих лет интенсивной работы с кем-либо заключается в том, что через некоторое время вы можете читать мысли друг Друга.

– Что-то в этом роде, Гвидо. И это не дает мне покоя.

Версавел осторожно помешивал кофе. Фамилия «Вандале» переносила его назад в тот период времени, о котором он сохранил невероятно добрые воспоминания.

– Может быть, Джонатан сможет нам помочь.

«Какой еще к черту Джонатан?» – хотел спросить Ван-Ин.

– Если я не ошибаюсь, Джонатан до 1989 года работал на Вандале. Он долгие годы занимался его бухгалтерией.

– Один из твоих дружков?

– Очень давний, – ответил Версавел, и его глаза хитро блеснули. – Я позвоню ему?

– Бедный Гвидо. Ты пойдешь на все ради службы королю и отечеству.

Барт дважды бросил взгляд на Ван-Ина, как пигмей, который видит Атомиум[13] в первый раз.

– Тогда договорились, – просиял Версавел. – Я ему сейчас же позвоню.

Каждый вторник Ван-Ин и Ханнелоре ходили вечером в ресторан «Хеер Халевэйн» на Валплейн-сквер. Диета диетой, а этот вечер оставался бастионом, который невозможно было сдать. Ханнелоре была помешана на жареных стейках, которые там подавали, а у Ван-Ина появлялся уважительный предлог, чтобы безнаказанно распить бутылку медока[14].

Маленькая идиллическая площадь – по словам знатоков, одно из самых романтичных мест в Брюгге – оживленно гудела. Официанты в длинных фартуках профессионально исполняли свои номера. Туристы одобрительно кивали. Ведь иностранцы чувствовали себя в Брюгге как дома. Здесь выполняются все их прихоти. Даже когда они привередничают, неутомимые официанты принимают заказы на языке их страны. И если уж когда-то у них вылетает ругательство на местном диалекте, посетители добродушно над ними посмеиваются. Это необходимо для местного колорита, чтобы можно было почувствовать себя путешественником по чужим краям.

Маленькая терраса ресторана «Хеер Халевэйн» была битком набита. В отличие от других баров и ресторанов на площади в этом месте говорили преимущественно на диалекте Брюгге. Здесь не было хлещущих пиво немцев, болтающих без умолку французов, бороздящих Евротоннель англичан, невоспитанных американцев или мчащихся на запах пищи голландцев.

Сюзанне вышла поприветствовать их лично. Ван-Ин знал хозяйку ресторана уже много лет. Она чмокнула его в щеку. Раньше их поцелуи были другими. На их с Ханнеллоре любимом столике красовалась табличка. На ней значилось: «Зарезервировано».

– Дополнительную порцию маринованных корнишонов, я полагаю, – сказала Сюзанне, подмигнув.

Ханнелоре удовлетворенно кивнула. Ван-Ин галантным жестом отодвинул для нее стул. Она села и расправила платье.

– Ты выглядишь как восемнадцатилетняя девочка, – заметила Сюзанне.

– Сью, не преувеличивай.

– Я не преувеличиваю. – Она говорила это всерьез. Ханнелоре действительно выглядела так, что дух захватывало. Платье скрывало тело, за которое Пифиада[15] пошла бы на убийство. Хотя казалось, что Ханнелоре искренне преуменьшила комплимент, но он точно не оставил ее равнодушной.