Полная версия
Вокруг Кремля и Китай-Города
Виктор Сутормин
Вокруг Кремля и Китай-Города
© Сутормин В.Н., 2015
© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015
© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015
1. Точка отсчёта
Москву с приходом весны всегда приводят в порядок: подметают и отмывают, белят и красят. Делалось это и в 1957 году, причём с невиданным старанием – ведь приближался Международный фестиваль молодёжи и студентов…
Ожидалось прибытие такого количества иностранцев, сколько их, быть может, за всю советскую историю в Москве не побывало. Образ страны победившего социализма обязан был произвести на зарубежных гостей неизгладимое впечатление.
Театральная площадь. Фото 1955–1960 годов из собрания Владимира Сергеева
По заведённой ради матушки Екатерины ещё князем Потёмкиным старинной традиции всё непотребное приказано было убрать с глаз долой, а всё неказистое так или иначе задекорировать.
Большой театр сочли за благо закрыть на реставрацию, а всё, что вокруг, – либо отремонтировать, либо разобрать. В список разбираемого попал и небольшой сарай, пристроенный к задней стене Большого театра.
Прислали солдатиков, начали вытаскивать из сарая всякий забытый театральный хлам и в процессе разгребания завалов обнаружили у дальней стены огромный рулон какой-то холстины, длиной больше семи метров и толщиной почти как театральная колонна.
Выволокли наружу, отвернули край. Холст грязный, мятый, в некоторых местах крысами погрызенный – что нарисовано, не понять. Зато видны в углу какие-то буквы, не то цена, не то фамилия. Позвали замкомвзвода. Тот хотя и сомневался, что бывает такая фамилия – Врубель, но резонно рассудил, что не солдатское это дело – разбираться с подобными вопросами.
В общем, пока приехали специалисты из Третьяковки, взвод (сопя и матерясь, но очень осторожно, чтобы пропахший плесенью холст не лопнул) перетащил громоздкий свёрток со двора, заваленного хламом, на площадку перед колоннадой театра. Уж очень любопытно было взводному узнать, что за Врубель такой.
Развернули прямо на асфальте. Вроде как лодка, люди какие-то под парусом. И с ними женщина в чём-то светлом, как будто бы в воздухе висит. То есть не понятно ничего, но чувство такое, словно вот совсем недавно мы это видели где-то.
– Так вот же оно, товарищ старшина! – воскликнул кто-то из солдат, тыкая пальцем в сторону гостиницы «Метрополь».
Все обернулись.
Да. Точно. Оно самое!
Пожалуй, вот отсюда мы и начнём наше странствие по Москве.
«Метрополь». Фото 2013 года
Что мы знаем о «Метрополе»?
Одна из самых престижных гостиниц в Москве. В её номерах останавливались короли и президенты, лауреаты Нобелевской премии, прославленные писатели и самые яркие личности из мира искусства, моды и шоу-бизнеса: Джорджо Армани и Пьер Карден, Монтсеррат Кабалье и Пласидо Доминго, Элтон Джон и Майкл Джексон, Хулио Иглесиас и сын его Энрике, Фрэнсис Форд Коппола и Люк Бессон, а также Марлен Дитрих, Катрин Денёв, Анни Жирардо, Пьер Ришар, Харрисон Форд, Марчелло Мастроянни, Арнольд Шварценеггер, Мила Йовович, Шэрон Стоун и другие.
То, что все они выбрали «Метрополь», вполне естественно. В Москве есть и другие хорошие отели, но «Метрополь» является уникальным произведением искусства. Звёздам для соблюдения статуса вполне достаточно ощущения этой уникальности – нам же, как людям здешним и земным, подробности не покажутся лишними.
Театральная площадь и «Метрополь». Открытка начала ХХ века из коллекции Алексея Рябова
Например, такая деталь: не три, а четыре театра могли бы стоять на Театральной площади при ином стечении обстоятельств. На излёте XIX века здесь начали строить шестиярусный оперный театр, не уступающий Венской опере ни размерами, ни декоративным убранством. Причём задумывался не просто театр, а культурно-развлекательный комплекс, как сказали бы в XXI веке, – с зимним садом, катком, библиотекой, множеством залов для танцев, маскарадов и выставок, с ресторанами, магазинами и гостиницей.
Построенное в самом начале XX века, здание «Метрополя» так естественно вписалось в архитектурный ансамбль площади, словно стояло здесь всегда. Приглядитесь к аркам окон первого этажа – они созвучны аркам Малого театра. А башенки-пинакли словно отражают собой декор Третьяковского проезда.
Сейчас трудно в это поверить, но всего лет за шестьдесят до постройки «Метрополя» на этом месте был пустырь – точнее, меж топких берегов речка Неглинная катила свои воды, мутные от стоков Пушечного двора, Сандуновских бань и прочих почтенных заведений, экологией не озабоченных.
Строиться здесь никто не хотел, поскольку неглубокая, но коварная Неглинка выходила из берегов после каждого ливня, а весной и вовсе разливалась половодьем. Руководивший восстановлением центра Москвы после пожара 1812 года архитектор Осип Бове до конца жизни не мог найти застройщика для этого участка между Китайгородской стеной и Малым театром. Только в 1838 году генерал-губернатор Москвы князь Д. В. Голицын сосватал этот участок купцу Павлу Челышеву, причём ушлый купец согласился не раньше, чем получил 200 тысяч рублей в виде беспроцентной ссуды. Через несколько лет тут уже стояла гостиница с трактиром, «полпивная» (лавка, где продавалось полпиво – дешёвый сорт лёгкого пива) и бани; и вся эта благодать в московском обиходе получила прозвание Челыши.
Вид на Челышевскую гостиницу с Театрального проезда. Фото 1880-х годов
Неглинку, упрятанную под мостовую, смекалистый владелец бани использовал как канализацию, а откуда он брал чистейшую воду для бассейна, никто и не догадывался, пока однажды бассейн вдруг не пересох, а на другой день таинственным образом не наполнился вновь как ни в чём не бывало. Оказалось, люди Челышева втихаря договорились со сторожем при фонтане, чтобы он перекрывал на ночь водопроводный вентиль лишь после того, как заполнится бассейн, за что ему причиталась пара целковых. Но однажды этому чёрту водяному забыли заплатить, и глубоко возмущённый страж источника позволил себе «асимметричный ответ». Собственно, вода-то была не его, а городская, поскольку водопровод был построен за счёт казны. Но вы же понимаете, господа… это – Россия.
Театральная площадь. Литография Л. Ж. Жакотте и Ш. К. Башелье с оригинала Бронина, фигуры Ж. А. Дюруи
Кстати, фонтан с чугунными фигурами работы скульптора Ивана Витали стоит на Театральной площади до сих пор, но о фонтанах и водопроводе мы поговорим позже.
Каждое лето челышевскую гостиницу заполняли провинциальные актёры и актрисы, покинувшие свои труппы и приехавшие в Москву в поисках ангажемента. Можете себе представить, как гудела и эта и другие гостиницы в центре Москвы, заполненные неспокойной актёрской братией. В конце лета благородные отцы и комические старухи, резонёры и простаки, инженю и субретки разъезжались, и жизнь возвращалась в своё обычное русло.
Подобно саунам наших дней, Челышевские бани предоставляли клиентам полный спектр услуг, и потому дамы определённого сорта фланировали в окрестностях бань и гостиницы в таком количестве, что обер-полицмейстер был вынужден приказать: «Ввиду соблюдения благоустройства строжайше запретить шляться проституткам Челышевских и Китайских бань по тротуарам и разрешить им хождение только по наружной стороне площади на три шага от каната и только с одной стороны, к Китайской стене выходящей».
Театральный проезд в сторону Лубянской площади. Открытка конца XIX века из коллекции Алексея Рябова. Гостиница «Метрополь» до перестройки. Впереди видна часть Китайгородской стены, а за ней – купол Пантелеймоновской часовни и шатёр Владимирской башни
В 1896 году гостиница и прочие челышевские постройки на Театральной площади стали собственностью Санкт-Петербургского общества страхований, которое объявило о своих планах превращения комплекса в отель, отвечающий самым высоким мировым стандартам. Интерес петербургских страховщиков к московской недвижимости и гостиничному бизнесу объяснялся просто. В условиях экономического подъёма, весьма заметного в российской экономике последнего десятилетия XIX века, страховые компании работали очень успешно и располагали значительными финансовыми ресурсами. Вкладывать свои деньги в рискованные банковские операции они не имели права, а вклады с высокой надёжностью обладали малой доходностью. Зато можно было получать стабильный и высокий доход, сдавая в аренду недвижимость высокого качества. Поэтому на рубеже XIX–XX веков страховые компании строили гостиницы и доходные дома в большом количестве и в разных городах.
Почти все эти объекты интересны в архитектурном отношении, но ни один из них не сравнится с «Метрополем» по богатству внешнего декора: скульптуры, керамических украшений, ажурных металлических решёток.
Удивительнее всего то, что на момент строительства почти никто из тех, чьим талантом рождён этот шедевр, ещё не получил известности – ни 27-летний Николай Андреев, автор скульптурного фриза «Времена года», ни студент Императорской Академии художеств Марьян Перетяткович, нарисовавший эскиз чудесной балконной решётки, ни 26-летний архитектор Вильям Валькот, чей вариант решения фасада потеснил даже занявшего первое место Льва Кекушева.
Известны в профессиональных кругах были только Кекушев, создавший проект перестройки «Челышей» в «Метрополь», и Врубель, автор панно «Принцесса Грёза», – но слава его была весьма неоднозначного свойства.
Кому же удалось собрать такое созвездие талантов, а главное – разглядеть их?
Между двух стульев
Взгляните на этот портрет.
Богатый человек, успешный предприниматель, меценат, создатель первой частной оперы в Москве?.. Но где же вальяжность и пафос, почему он выглядит загнанным в угол? В те дни, когда создавался портрет, ничто не предвещало неприятностей Савве Мамонтову – напротив, он был полон очень масштабных планов.
Но уж таким даром природа наградила художника – Врубель умел видеть суть.
Ожидал ли Мамонтов такого финала, какой был угадан его другом и портретистом?..
Вряд ли. Но, увы, направление его жизни было таким же предначертанным, как линии мамонтовских железных дорог.
Наверное, не существует человека, который хоть раз в жизни не разрывался бы между желанием и долгом. Одни плюют на долг и с лёгкостью идут навстречу своим желаниям, другие, стиснув зубы, тянут лямку – но каждый имеет шанс пожалеть в итоге о своём выборе. Люди, склонные к философии, говорят: «Если тебе не досталось то, что понравилось, – пусть понравится то, что достаётся».
Рождённому под знаком Весов Савве Мамонтову было на роду написано всю жизнь «колебаться между», тем более что его угораздило родиться с душой артиста в семье дельца. Ему, как самому толковому из четверых сыновей, предстояло продолжить отцовский бизнес, хотя лет с семнадцати Савва навсегда влюбился в театр и даже успел попробовать свои силы, сыграв Кудряша в «Грозе». Правда, это был всего лишь драмкружок, но какой!.. Роль Дикого в той постановке исполнял сам автор пьесы…
Михаил Врубель. Портрет С. И. Мамонтова, 1897
На спектакль пришел отец, и Савва видел, как Иван Фёдорович «вытирал слезу в последнем акте». Однако ж Москва слезам не верит, да к тому же Мамонтов-старший вообще от сына ждал не сценических успехов, а помощи в семейном деле. Как раз в те годы Иван Фёдорович погрузился в новый для себя бизнес. Он получил концессию на строительство железной дороги до Сергиева Посада. Многие полагали, что в этом предприятии проще попасть в долговую яму, чем стать железнодорожным магнатом, – ну что такое Сергиев Посад, кто туда станет ездить? Это ведь не Петербург и не Нижний… Однако Иван Фёдорович знал, что делает. Прежде чем ввязаться в проект, он провёл своеобразное маркетинговое исследование: отправлял на тракт сыновей, чтобы подсчитывали количество проезжающих телег и прочих экипажей, а также пеших богомольцев в ту и в другую сторону. «Замеряли трафик», – как сказали бы в наши дни. Дорога очень скоро стала прибыльной, и акционеры решили продлить путь до Ярославля.
Однако увлечённость театром Савву не покидала, и Мамонтов-старший решил вопрос кардинально: отправил его в Италию изучать основы шелководства, практическую коммерцию и европейские методы торговли. Даже не стал дожидаться, пока сын закончит обучение в Московском университете, тем более что академическими успехами Савва не блистал.
Сын выполнил всё, что было велено, и даже сверх того. Влюблённый в итальянскую оперу и обладавший очень неплохим баритоном, Мамонтов начал брать уроки вокала. Успехи были столь заметны, что в письме брату Савва не удержался – сообщил, что в одном из миланских театров ему предлагают дебютировать в операх «Лукреция Борджиа» Доницетти и «Норма» Беллини. Такие перспективы совершенно не входили в планы Мамонтова-старшего, и он телеграммой предложил младшему немедленно вернуться в Москву.
Савва безропотно возвратился, потому что имелась у него для отца и ещё одна новость: в Италии он случайно познакомился с 17-летней соотечественницей и влюбился в неё. Лиза Сапожникова была весьма музыкальна, любила читать и, хотя красотой не ослепляла, обаянием своим настолько привязала к себе Мамонтова, что о какой-либо другой партии он даже думать не хотел. К счастью, кроме качеств, очаровавших Савву, Лиза обладала и достоинствами, очевидными для его отца: она принадлежала к богатому и уважаемому купеческому семейству, даже к двум – по матери была Алексеевой. Свадьбу сыграли через год, и в подарок от Ивана Фёдоровича молодожёны получили особняк на Садовой-Спасской улице, где и родился их первый сын.
Константин Коровин. Савва Мамонтов во Флоренции, 1890-е годы
Савва вместе с братом Анатолием участвовал в отцовском железнодорожном бизнесе, а кроме того, открыл в Москве собственную торговлю итальянскими изделиями из шёлка и старательно занимался коммерцией… а по вечерам – музицировал.
Иван Фёдорович хотя и ворчал, что у Саввы «пустота в голове, слабость в теле и мучительный упадок в характере», но понимал, что, когда его не станет, именно Савве предстоит продолжить семейное дело: старший из сыновей, Фёдор, склонности к бизнесу не имел, что же до Анатолия и Николая, то их больше манила книжная торговля, чем паровозы с вагонами. Поэтому отец завещал семейную усадьбу Киреево старшему сыну, а младшим оставил акции. Всё так и сбылось, как он предполагал, – через несколько лет после его кончины Савва Иванович занимался делами железной дороги уже без помощи братьев.
Покинув Киреево, Савва Иванович захотел купить для своей семьи другую усадьбу. Загородный дом был необходим. Жена уже подарила Савве второго сына и снова была в положении. Первенца назвали Сергеем, второму дали имя Андрей. Имена для будущих детей уже были придуманы. Так их и назовут, каждого в свой срок: Всеволод, Вера и Александра. Чтобы из инициалов сложилось имя отца – САВВА.
Новым домом семейства Мамонтовых стало Абрамцево, бывшее имение Аксакова. За десять лет после кончины писателя имение пришло в упадок, но зато располагалось оно в исключительно живописных местах, к тому же недалеко от Москвы.
Абрамцево не только изменило жизнь Саввы и его молодой семьи – оно стало центром художественной жизни России на целых двадцать лет. Мамонтов никогда не был коллекционером такого масштаба, как Третьяковы или Морозовы, Рябушинские или Щукины. Его увлекал не процесс собирательства, а процесс творчества. Дом Мамонтовых был всегда открыт для художников. Там бывали Репин, Поленов и Антокольский, а Валентин Серов впервые там появился, когда был ещё не художником, а просто мальчишкой. Его мать, первая русская женщина-композитор и личность очень прогрессивная, старалась «сеять разумное, доброе, вечное» – и времени на сына у неё просто не оставалось. Десятилетнего Валентина приняли в семью Мамонтовых, и он вырос вместе с сыновьями Саввы, а с главой семейства по окончании Академии художеств ездил в Италию, где остался продолжать учёбу.
Первой же картиной, написанной по возвращении, Серов поразил всех. Это был портрет 12-летней Веруши Мамонтовой, которую Валентин знал с рождения и неожиданно увидел уже почти взрослой барышней. Помимо очарования юности и теплоты осеннего утра портрет наполняла какая-то удивительная солнечность самого этого дома. Дома, в котором – хорошо.
В. И. Суриков, И. Е. Репин, К. А. Коровин, В. А. Серов, М. М. Антокольский в гостях у С. И. Мамонтова. Фото 1890-х годов из журнала «Искры», 1914
В Абрамцеве любили бывать художник Поленов, скульптор Антокольский, искусствовед Прахов. Стали появляться и вскоре уже месяцами гостили Васнецов, Репин и Левитан, – и тогда Мамонтов перестроил усадьбу, добавив помещения, в которых живописцы могли бы не только жить, но и заниматься творчеством. Ведь многие из гостивших у Мамонтова художников были в ту пору молоды, никому не известны и в материальном смысле никак не обеспечены. Мамонтов предоставил им возможность творить, не задумываясь о хлебе насущном.
Но не только хлебосольство хозяина привлекало гостей. Гораздо ценнее была сама атмосфера, возникшая в Абрамцеве вокруг собравшихся вместе творческих людей, не скованных рамками академического искусства, не конкурирующих между собой за выгодный заказ. Вдобавок ко всему Савва Иванович, обладавший очень неплохими способностями скульптора, построил в имении небольшую мастерскую с печью для обжига керамики. Некоторые гости любили там экспериментировать, многие рисовали эскизы для всякого рода декоративных изделий; и, начав с украшения собственного дома, Мамонтов вскоре получил предприятие, способное работать и на заказ, причём на самом высоком уровне. Изделия Абрамцевской мастерской неоднократно получали призы на международных художественных выставках. И вообще, тенденцию к созданию целостной художественной среды – подход, очень характерный для модерна, – мамонтовский кружок уловил ещё до того, как модерн в России оформился как стиль.
Михаил Врубель. Голова Демона. Майолика, 1890
Вообще кружок жил особой, полной вдохновения жизнью, втягивая в свою орбиту всё новых и новых звёзд. Неподражаемый рассказчик и первостатейный выдумщик, Константин Коровин прижился очень быстро и однажды привёз нового гостя. Тощий молодой человек с глубокими глазами и высокомерным выражением лица поначалу держался очень скованно, стесняясь своего потёртого костюма, однако царившая в доме лёгкая и дружеская атмосфера позволила расслабиться и ему.
Илья Репин. Эскиз к портрету Саввы Мамонтова, 1879
Ближе к вечеру, когда художники принялись что-то рисовать для собственного развлечения (как это частенько случалось), новичок скользнул взглядом по наброску Репина и обронил во всеуслышание:
– Илья Ефимович, а ведь вы рисовать не умеете.
Сконфуженный хозяин дома отвёл Коровина в сторонку и осведомился, кто такой этот Врубель и не слишком ли много он себе позволяет. Коровин рассмеялся:
– Он гений, Савва Иванович. Вы уж простите его!
Мамонтов хорошо знал шутника Коровина и на слово ему не поверил, однако присматриваться к новому гостю стал всё более внимательно, и вскоре они подружились. Врубель гостил у Мамонтова и в московском доме, где Савва Иванович даже уступил художнику свой кабинет – быть может, для того, чтобы поближе посмотреть, как работает новоявленный гений. И, наверное, поначалу Мамонтова обескураживало увиденное.
Михаил Врубель. Демон сидящий, 1890
Художник покрывал холст крупными мазками, и мозаика цветовых пятен складывалась в нечто, напоминавшее не то фантастические цветы, не то громадные кристаллы… Потом в центре картины стала проявляться фигура смуглого юноши, сидевшего в печальной задумчивости, как-то странно сцепив руки. Юноша был загадочен и прекрасен, и хотелось всмотреться в его лицо, но оно оставалось в тени.
Мамонтов с нетерпением ждал, когда же лик Демона будет дописан – однако Врубеля уже волновало только розоватое марево на заднем плане. И вдруг художник отступил от холста и сказал: «Ну вот и всё…»
Мамонтов смотрел на полотно и понимал, что хотя работа и кажется ему неоконченной, – но при этом Демон прекрасен именно такой, как есть; что так никто не рисует, – однако же от картины взгляд оторвать невозможно…
Михаил Врубель прожил большую часть жизни в обстановке непонимания и неприятия его творчества. Даже отец называл его иронически «художником по печной части» – потому что зарабатывать Михаилу Александровичу удавалось в основном эскизами для керамической мастерской Мамонтова да ещё редкими заказами на декоративные панно для украшения особняков, которые строил или декорировал архитектор Шехтель – один из немногих людей, сразу оценивших по достоинству талант Врубеля.
Михаил Врубель. Автопортрет
Это панно, выполненное для дома А. В. Морозова в Подсосенском переулке, сегодняшнему зрителю наверняка понравится; а вот современники Врубеля воспринимали его работы враждебно. Критик Стасов называл их «ужасными», Репину Врубель «стал неприятен». Горький в своих репортажах с Нижегородской выставки материал о Врубеле закончил так: «В конце концов – что всё это уродство обозначает? Нищету духа и бедность воображения? Оскудение реализма и упадок вкуса? Или простое оригинальничание человека, знающего, что для того, чтоб быть известным, у него не хватит таланта, и вот ради приобретения известности творящего скандалы в живописи?»
Михаил Врубель. Полёт Фауста и Мефистофеля, 1902
Нужно признать: если бы не поддержка Саввы Мамонтова, мы не то что не знали бы Михаила Врубеля – он просто не состоялся бы как художник.
Что же до Мамонтова, то его самой большой любовью всегда оставалась опера. Правда, обычно оперные постановки в России выглядели, по выражению Саввы Ивановича, как «концерты в костюмах на фоне декораций». Да и сами исполнители были озабочены лишь чистотой звука, забывая о том, что опера – это не просто ряд вокальных номеров, но ещё и драматическая история; если же кто и вспоминал об этом, то не пытался выражать чувства движением или мимикой, а принимался «играть голосом» – отчего аудитории только сложнее становилось расслышать слова арии.
Михаил Александрович Врубель. Фото 1900-х годов
Но вот удивительная штука: если уж человек полюбил оперу, то это навсегда. А Савва с первых дней, проведённых в Италии, старался не пропускать ни одного интересного представления. Не пропустил он и премьеры «Евгения Онегина», поскольку её просто невозможно было пропустить: интерес публики был так велик, что сцены ещё не до конца написанной Чайковским оперы Николай Рубинштейн и студенты Московской консерватории репетировали, как гласит легенда, по «ещё непросохшей партитуре».
Премьера состоялась в марте 1879 года и имела большой успех. Среди молодых артистов трудно было не заметить Татьяну Любатович. Введённая в состав в последний момент вместо заболевшей певицы, она с таким блеском исполнила партию Ольги, что покорила всех, в том числе и Мамонтова. Впоследствии театральная Москва муссировала слух о том, что Мамонтов создал Частную русскую оперу именно ради Татьяны. На мой взгляд, это слишком сильно напоминает одну из сюжетных линий фильма «Гражданин Кейн», а также историю, случившуюся с другим Саввой – Морозовым… хотя некоторые совпадения имеются. Действительно, в Частной русской опере с момента её создания в 1885 году Татьяна Спиридоновна Любатович выступала почти каждый сезон. И действительно, между оперной дивой и меценатом возник роман. Однако если уж верить, что ради любимой женщины Савва создал театр, то почему бы заодно не предположить, что отмена императорской монополии на столичные театры в 1882 году тоже произошла в результате его усилий?
