Уинстон Черчилль: Власть воображения

Жизнь кавалерийского офицера должна была бы прийтись по вкусу Уинстону Черчиллю, но он скоро понял, что у него другие устремления. С одной стороны, жалованье корнета в сто двадцать фунтов в год являлось мизерным для потомка герцогов Мальборо, у которых расточительство передавалось по наследству. С другой стороны, он осознал, что какой бы приятной и интересной ни была военная жизнь, она совершенно не оставляла ему времени на чтение и самообразование, обрекая на «состояние умственного застоя». Наконец, стоит вспомнить о его детских мечтах, когда отец спросил, не желает ли он служить в армии: «Я подумал, что было бы чудесно командовать армией, поэтому тотчас согласился». Корнет Черчилль подсчитал, сколько времени пройдет, прежде чем младший офицер Ее Величества сможет оказаться во главе армии (а мы помним, что он верил, что жить ему оставалось всего ничего). «Чем больше я узнаю жизнь военного, – писал он матери, – тем больше она мне нравится, но и тем больше я убеждаюсь, что мое призвание не в ней». Дело в том, что в Уинстоне Черчилле, достойном сыне своего отца, продолжала жить сильнейшая тяга к политике…

Летом 1895 г. либеральное правительство лорда Розбери оказалось в меньшинстве, и на последующих выборах к власти пришли консерваторы. Никто не был этим удовлетворен более Уинстона, и на большой торжественный банкет в честь нового правительства, устроенный в Девоншир-Хаусе, было просто невозможно не пригласить сына лорда Рэндолфа, уже знакомого с большинством присутствовавших министров. Он подолгу беседовал с ними, любовался их мундирами и завидовал их полномочиям: министр или государственный секретарь мог действовать, отдавать распоряжения, оказывать прямое влияние на ход событий, отстаивать интересы королевства в Европе и во всем мире. Что мог бы противопоставить этому величию младший гусарский офицер? Путь к власти лежал через палату общин, а чтобы занять депутатское кресло, требовалось иметь определенное состояние, каковое имелось у кузена Санни, 9-го герцога Мальборо, за первыми выступлениями которого в парламенте Уинстон следил с завистью и восхищением. «Такая прекрасная игра, как политика, – писал он матери, – стоит того, чтобы потерпеть, пока на руках не окажется хорошая карта и можно будет рвануться вперед». В ожидании козырей оставалось достойно принять временное невезение, тем более что для отважного молодого человека, жаждущего приключений и сражений, служба в кавалерии имела свои плюсы, а 4-й гусарский полк в следующем году должен был отправиться в Индию. Там-то он уж сумеет отличиться, и кто знает, не откроет ли ему военная слава двери в парламент или даже в правительство? Всю жизнь Уинстон Черчилль принимал свои желания за действительность… И редко ошибался.

Для двадцатилетнего Уинстона 1895 г. стал годом траура. Вслед за кончиной отца и бабки по материнской линии Клары Джером тяжело заболевает верная нянюшка Вум. Оставшись без места, она уехала к сестре в Айслингтон, куда Уинстон – долг платежом красен – присылал ей временами немного денег. Узнав о ее болезни, он примчался к ней и срочно вызвал доктора, но было уже слишком поздно: Вум умерла от перитонита на следующий день. Уинстон, организовавший достойные похороны, был сражен и подавлен, ведь для него и брата Джека миссис Эверест была второй матерью, да и первой тоже.

В конце лета офицеры 4-го гусарского получили отпуск на два с половиной месяца. Всякий уважающий себя человек должен был провести их охотясь на лис, но Уинстон, как всегда, оказался на мели и не мог себе этого позволить. Впрочем, у него и так имелись другие планы: во всем полку ни один младший офицер еще ни разу не был в бою, благо со времен Крымской войны прошло уже сорок лет, а с экспедиций в Египет и Афганистан набежало почти десять[25]. Можно представить себе, каким уважением у товарищей и каким успехом у женщин должны были пользоваться ветераны военных походов. И вот Уинстон, уже лет пятнадцать мечтавший о подвиге, сгорал от нетерпения принять боевое крещение. Не это ли основа самой профессии? Увы! Как назло, девятнадцатое столетие завершалось в удручающем спокойствии и мире; во всей бескрайней империи великой королевы Виктории не было ни малейшей подходящей войнишки… По счастью, оставались еще заграничные войны, одна такая как раз разворачивалась в испанской колонии на Кубе[26]. Прославленный маршал Мартинес Кампос во главе семитысячного корпуса только что отправился на этот остров усмирять повстанцев, которые уже несколько лет вели кровавую партизанскую войну против испанских захватчиков[27]. Для Черчилля это была отличнейшая возможность отличиться: пока его сослуживцы зря теряют время, гоняясь за млекопитающими из семейства собачьих, он, достойный потомок великого герцога Мальборо, познает искусство войны на поле брани.

Уинстон готовился к своей кампании с образцовой обстоятельностью. Он уже подбил отправиться вместе с ним в это опасное приключение одного из сослуживцев, корнета Реджиналда Барнса; уговорить мать оплатить дорогу до Кубы было лишь чуточку труднее. Предстояло еще убедить испанцев разрешить им въезд, а британские власти – выезд. Вот тут-то и пригодились отцовские связи, благо послом Великобритании в Мадриде был не кто иной, как сэр Генри Драммонд Вольф, видный член «четвертой партии» и старый товарищ лорда Рэндолфа; естественно, что сэр Генри ни в чем не может отказать сыну покойного друга и без промедления отправляется к испанскому министру иностранных дел поговорить об Уинстоне. Вот она, магия отношений на высоком уровне: герцог Тетуанский тут же обещает добыть рекомендательное письмо от военного министра и пишет еще одно от себя лично маршалу Мартинесу Кампосу, который очень кстати оказывается его близким другом. С такими покровителями оба искателя приключений могли рассчитывать на самый радушный прием, тем более что испанские власти были обрадованы интересом к их операциям со стороны британских военных, один из которых был не кем-то там, а потомком того самого Мальборо. Кто знает, не последует ли за этим дипломатический (читай: военный) союз с Лондоном? Именно по этой причине британское начальство двух корнетов проявило гораздо меньше энтузиазма; полковник Брэйбазон посоветовал им обратиться к главнокомандующему лорду Уолсли, который принял их довольно сдержанно: с одной стороны, если пресса преподнесет поездку двух офицеров как официальную миссию, то в парламенте разразится нешуточный скандал; с другой – отказать сыну лорда Рэндолфа было неловко, а вызвать неудовольствие леди Черчилль недостойно джентльмена. Лорд Уолсли, поколебавшись, дал свое согласие и направил корнетов к генералу Чапману, начальнику службы военной разведки. Тот выдал им карты местности и поручил собрать сведения военного характера. Учитывая, что конфликты в тот период были редки, любая информация о методах и результатах применения оружия в боевых условиях действительно представляла большую ценность…

Следуя во всем по стопам отца, Уинстон отправился в редакцию газеты «Дейли джиогрэфик», издавшей четыре года назад путевые заметки лорда Рэндолфа про Южную Африку. Уинстон заключает с издателями аналогичный договор: ему заплатят пять гиней за каждое письмо, отправленное с «кубинского фронта». До сего времени он писал лишь любительские статьи для газеты Хэрроу и Сандхёрста, да еще отправил несколько полемических писем для читательской рубрики «Таймс», вот и весь его творческий опыт; ну а в этот раз он уже будет настоящим журналистом по совместительству и сможет сам оплачивать свои расходы.

И вот 2 ноября два приятеля отправляются в Нью-Йорк на борту пакетбота «Лукания». В Соединенных Штатах предполагалось провести всего полтора дня и отбыть на Кубу без проволочек. Но у Дженни в Новом Свете друзей и знакомых было не меньше, чем в Старом, и она снабдила сына адресом полезного человека в Нью-Йорке – видного адвоката Бурка Кокрана, члена Конгресса и… любовника леди Черчилль. Этот милый человек оказался гостеприимнейшим хозяином. Он ввел молодых людей в светское общество Нью-Йорка и показал им все, что их заинтересовало, от броненосного крейсера до военной академии Вест-Пойнт. В результате господа офицеры и не заметили, как пролетело восемь дней. В Гавану они добрались только 20 ноября. Там их ждали более спартанские условия, но не менее радушный прием: рекомендательные письма из Мадрида произвели большое впечатление, и британских наблюдателей немедленно доставили в Санта-Клару, где расположился штаб маршала Мартинеса Кампоса.

Маршал охотно согласился оказать содействие молодым офицерам: если они желают принять участие в боевых операциях, то могут присоединиться к пехотной колонне генерала Суареса Вальдеса, еще утром выдвинувшейся в направлении Санкти-Спиритуса, что в шестидесяти километрах к югу. Чтобы не глотать пыль на марше, с колонной решили встретиться уже в пункте назначения. К месту предстоящих боев добирались сначала на поезде до Сьенфуэгоса на южном побережье, затем морем до Туны и потом снова поездом на север до Санкти-Спиритуса – всего двести пятьдесят километров и три дня пути. На четвертый день должны были подойти четыре батальона генерала Суареса. Все прошло по плану, и в назначенный день генерал любезно принял корнетов Черчилля и Барнса, в которых (как и его начальство) видел знак моральной поддержки со стороны Великобритании испанской операции по умиротворению острова. Генерал был только рад, что английские офицеры пожелали присоединиться к его колонне. На следующий день отряд выдвинулся к укрепленной деревне Арройо Бланко на северо-востоке.

Последующие десять дней прошли в переходах, марш-бросках, засадах и перестрелках в дебрях влажных и враждебных джунглей Матанзаса. Тяжелая жизнь, полная опасностей и приключений, которой Черчилль, по собственному признанию, был просто очарован. Его желание оказаться под пулями исполнилось быстро и даже сторицей: пули порой пролетали в каких-то миллиметрах от головы[28]. Удивляясь каждый раз, что остался жив, казалось бы, в безвыходной ситуации, Уинстон объяснял свое везение тем, что партизаны стреляли плохо, а удирали быстро; испанские солдаты, напротив, казались ему хорошо подготовленными, а их отвага и выносливость были выше всяких похвал. Испанские офицеры не ложились даже под самым плотным огнем противника, считая для себя недостойным прятаться в укрытиях; Уинстон считал себя обязанным последовать их примеру, чтобы не уронить чести. Перенесенные вместе опасности сплотили британцев и их гостеприимных хозяев, установив между ними отношения братства по оружию; между перестрелками, на марше и привалах они на ломаном французском обменивались взглядами на вооружение, тактику и политику. Уинстон вынес из кубинской экспедиции много ценных сведений, любовь к сигарам и ронкоттелю – ромовому коктейлю. Генерал Вальдес удостоил обоих своих гостей ордена Красного Креста – дипломатический шаг, но вместе с тем и знак признания бесспорной личной храбрости британцев.

Однако корнет Черчилль отправился на Кубу еще и в качестве репортера, и в этом качестве оказался в щекотливой ситуации: если он встанет на сторону повстанцев, обидит новых друзей, отплатив им черной неблагодарностью, а если поддержит испанцев, то поставит в затруднительное положение британское правительство, вызвав возмущение американских и английских читателей, которые в большинстве своем симпатизировали мятежникам. Решив эту дилемму, Черчилль проявил удивительные для своего возраста объективность, практицизм, стратегическое мышление и политическое чутье. И что же он в итоге поведал в своих пяти «письмах с фронта», напечатанных «Дейли джиогрэфик» в декабре и январе под заголовком «Восстание на Кубе»? Если испанцы мастера скрывать правду, то кубинские повстанцы горазды выдумывать небылицы; партизан поддерживает население, они очень мобильны и превосходно информированы обо всех передвижениях врага, но это недисциплинированные и нестойкие бойцы, бахвалы и скверные стрелки, неспособные взять хотя бы один город, имеющий какое-то значение. Испанские солдаты храбры, дисциплинированны и выносливы; их офицеры великолепно обучены и отважны, но островная администрация чрезвычайно коррумпирована на всех уровнях; операции в джунглях столь же дороги, сколь и неэффективны, поскольку ведутся против противника, умело использующего местность и способного нанести неожиданный удар и выйти из боя, когда пожелает. При таком положении дел война может затянуться и истощить скудные ресурсы Испании. Надо ли в таком случае желать победы восставшим? Конечно нет: они могут только разрушать, но не умеют управлять, и только передерутся между собой, окончательно разорив страну. В завершение Черчилль предложил компромиссное решение проблемы, довольно размытое, но в целом весьма напоминавшее план ограниченной автономии. Все это было написано легким языком, с большим юмором, определенной зрелостью взглядов и некоторым предвидением будущего. В свои неполные двадцать два этот корнет осознал то, что французы и американцы поймут только три четверти века спустя: в партизанской войне в заморской колонии победить решительно настроенного противника сугубо военными средствами невозможно, какими бы мощными они ни были…

По возвращении в Англию в конце декабря Черчилль узнал, что его статьи были благосклонно приняты публикой и что британские журналисты приветствовали, не без доли ехидства, появление нового собрата, который, по-видимому, владел пером не хуже, чем саблей. «Провести каникулы, сражаясь на чужой войне, – ворчали в “Ньюкасл лидер” от 7 декабря 1895 г., – это слишком даже для Черчилля». Уинстон вернулся в полк, готовившийся передислоцироваться в Индию к осени 1896 г., и к своим любимым занятиям: поло, скачкам, политике и светским раутам. На приемах у лорда Ротшильда, в салонах своей тетки герцогини Лили, богатой американки миссис Адер или леди Черчилль он встречается и заводит знакомства с главными фигурами в правительстве, финансах и армии: лордом Гарнетом Джозефом Уолсли, сэром Фрэнсисом Джёном, Джозефом Чемберленом, Гербертом-Генри Асквитом, Бальфуром, лордом Джеймсом, герцогом Девонширским, лордом Ландсдауном, полковником Брэйбазоном, лордом Бересфордом, генералом сэром Биндоном Бладом, не говоря уже о самом принце Уэльском – широкий круг высокопоставленных лиц, которые позже будут рады ему услужить в память об отце… или о матери.

Но в тот момент они ничем не могли помочь в его новом замысле: корнет Черчилль, начав осознавать все мрачные перспективы девятилетнего изгнания в Индии вдали от английской политики и полей сражений, вбил себе в голову, что ему надо уйти из полка и проявить себя в бою где-нибудь на Крите, в Южной Африке или Судане, не важно, где именно. Он обратился к матери, но на этот раз не помогли даже ее обширные связи. 4 августа 1896 г., всего за месяц до отправки 4-го гусарского полка в Бомбей, Уинстон посылает матери письмо, в котором раскрывает свои честолюбивые планы: «Несколько месяцев в Южной Африке могли бы принести мне медаль и, по всей вероятности, ротный отличительный знак. Оттуда я галопом помчусь в Египет, откуда через год-два вернусь еще с парой наград и смогу сменить саблю на портфель». Министерский портфель? Уже? Рассеянный и вечно спешащий Уинстон даже проскочил депутатский период! Он продолжает: «Я не могу поверить, чтобы при стольких влиятельных друзьях, коими вы располагаете, и всех тех, кто готов сделать что-либо для меня в память об отце, это было бы для меня невозможно». И все же оказалось, что никто не горел желанием видеть Уинстона Черчилля в Южной Африке или Египте, и все высокие чины, к которым обращалась леди Черчилль, посчитали более правильным, чтобы молодой корнет проявил дисциплинированность и последовал за своим полком. Жребий был брошен: 11 сентября 1896 г. Уинстон Черчилль поднялся на борт парохода «Британия», следовавшего в Индию…

IV. Пером и шпагой

Ступив на индийскую землю в начале октября 1896 г., Уинстон Черчилль все еще считал, что прибыл к месту своей ссылки, и его первые впечатления только подкрепляли эту уверенность. При выгрузке на бомбейский причал вечно торопящийся Уинстон схватился за стальное кольцо, врезанное в гранит набережной, в тот самый момент, когда шлюпка стала опускаться вниз на откатывающейся волне; в результате он вывихнул правое плечо, и полученная травма мешала ему потом всю жизнь. И это было только начало. Ужасающая жара Южной Индии, раскаленный и пыльный Бомбей, мир и спокойствие, царящие на всем субконтиненте, произвели на нетерпеливого молодого офицера самое удручающее впечатление.

Впрочем, были и приятные сюрпризы. Когда 4-й гусарский добрался два дня спустя до своих новых казарм в Бангалоре, Уинстон обнаружил, что местечко больше похоже на курорт, чем на гарнизонный городок: буйная растительность, ночная прохлада и величественные бунгало с колоннами для господ офицеров Ее Величества… Ему и двум его лучшим друзьям, Реджиналду Барнсу и Хьюго Бейрингу, досталось самое роскошное из них. На жизнь было грех жаловаться: на свое мизерное жалованье Уинстон держал лакея, метрдотеля, сторожа, дворника, трех носильщиков, двух садовников, четырех прачек и шесть опахальщиков! Со службой тоже все обстояло благополучно: он отвечал за выправку и действия на маневрах тридцати пяти солдат, причем уход за лошадьми, занятия по стрельбе и тактической подготовке всегда были для него не утомительной обязанностью, а настоящим удовольствием. Впрочем, распорядок дня исключал саму возможность переутомления: построение в шесть часов утра, полтора часа в седле на учениях, помывка, завтрак, час на конюшне и… свободное время до 16:30. Уинстон тратил его на чтение, коллекционирование бабочек и разведение роз…

В 16:30 наступало время поло, так как Черчилль с восторгом узнал, что именно эта игра была главным и самым серьезным занятием офицеров гарнизона. Еще со времен обучения в Сандхёрсте и Альдершоте он был предрасположен к этому спорту. Всего через месяц после прибытия 4-го гусарского в Бангалор его команда приняла участие в турнире Хидерабада, играя против 19-го гусарского и нескольких туземных полков. Ко всеобщему удивлению, кубок достался новичкам из 4-го, выигравшим у титулованных чемпионов. Корнет Черчилль, с привязанной к корпусу правой рукой, чтобы плечо снова не вышло из сустава, сыграл в этой победе решающую роль, заслужив уважение однополчан. К тому же именно на этом турнире Уинстон был представлен мисс Памеле Плоуден, сразу внушившей ему столь же пылкие, сколь и платонические чувства.

Превосходный дом, отличные товарищи, спорт, досуг, лошади, бабочки, прекрасная девушка и розы… Чего же еще желать? Но Уинстон был недоволен, находя свою жизнь здесь глупой, пресной и неинтересной: политики нет, войны нет, с влиятельными людьми не познакомиться – чистилище, да и только! Как всегда, Уинстон сгущал краски: прямо в день приезда в Индию он был приглашен на обед к барону Сандхёрсту, губернатору Бомбея, и в последующие месяцы был принят секретарем по внутренним делам индийского правительства, командующим Северного военного округа, верховным судьей Бенгала и рядом других заметных фигур, что для младшего офицера уже очень неплохо. Но этот молодой торопыга был уверен, что не делает в Индии ничего, что могло бы реально способствовать его карьере, и продолжал настойчиво – но по-прежнему безуспешно – добиваться перевода в действующую армию. В конечном итоге ему пришлось скрепя сердце смириться с «совершенно растительной» гарнизонной жизнью, убеждая самого себя, что многим овощам достались грядки похуже.

Однако бездействие Черчиллю было чуждо, и вынужденный отдых в раскаленные дневные часы Бангалора он использовал на самообразование, начатое в Лондоне еще в прошлом году. Из одной лишь тяги к культуре? Не совсем. Из-за школьных отметок лорд Рэндолф всегда его держал за невежду, чем Уинстон был глубоко уязвлен. Дабы наверстать упущенное время, он за семь месяцев прочитал восемь томов «Заката и падения Римской империи» Эдварда Гиббона (кто-то сказал ему, что его отец лестно отзывался о достоинствах этого труда), затем четыре тома «Эссе»[29] и восемь томов «Истории Англии»[30] Томаса Бабингтона Маколея, «Республику» Платона, «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита, «Опыт о законе народонаселения, или Изложение прошедшего и настоящего действия этого закона на благоденствие человеческого рода» Томаса Роберта Мальтуса, «Две основные проблемы этики» Артура Шопенгауэра, «Происхождение видов путем естественного отбора» Чарлза Дарвина и… тридцать томов «Ежегодного реестра» – хроники событий британской политической и парламентской жизни, происшедших за год. Если наш самоучка читал сразу три-четыре тома разных авторов, то это отнюдь не говорит о поверхностном изучении: все книги испещрены пометками, и Черчилль даже полвека спустя все еще мог процитировать на память целые страницы! Не совершал ли он эти подвиги на книжной ниве, чтобы заслужить хотя бы посмертное уважение отца? Разумеется, нет. Книги выбирались не случайно – история, политика, экономика, развитие конституционализма, парламентские реестры: Черчилль ковал себе оружие, которым однажды сумел бы проложить себе дорогу на британский политический олимп и занять там достойное место для будущей парламентской борьбы. Посещая в Лондоне министров, государственных секретарей, депутатов и лордов, он понял, какое значение имеют эрудиция и знания в области экономики, политики, истории и даже философии. Литература же была менее полезна, именно по этой причине Уинстон не прочитал за семь месяцев ни одного романа.

Примерно в этот период адъютант командующего британским корпусом в Мадрасе артиллерийский капитан Фрэнсис Бингэм, возвращаясь с охоты, повстречал молодого кавалерийского офицера, и пока они скакали рядом, юноша поведал, что не намерен оставаться в армии вечно и что однажды он войдет в парламент и станет… премьер-министром. Капитан Бингэм не запомнил имя своего попутчика, но отметил, что тот курил сигару… То, что человек, с детских лет подавляемый и презираемый собственным отцом, мог быть столь уверен в себе и своем предназначении, убедительно доказывает, что психология не входит в число точных наук.

Весной 1897 г. офицерам 4-го гусарского предоставили «накопившийся» четырехмесячный отпуск в Англии. Многие отказались, благо полк едва успел расположиться на новом месте. Но Черчилль с радостью согласился и 8-го мая отбыл на родину на борту парохода «Ганг», чтобы «насладиться увеселениями лондонского сезона». Он сошел на берег как раз вовремя, чтобы успеть на костюмированный бал в Девоншир-Хаусе, но у молодого корнета, не любившего танцев, были другие планы, вернее, все те же: оказаться на войне офицером или журналистом или войти в парламент. Для реализации первого он мог воспользоваться обширнейшей сетью знакомств своей матушки, а второй ему мог бы помочь осуществить дальний родственник Фиц Рой Стюарт – секретарь ЦК Консервативной партии. Увы! Надежды на военную кампанию рухнули с окончанием греко-турецкого конфликта на Крите[31], а мысли о политике пришлось оставить после того, как кузен Рой подтвердил, что свободных мест нет и само депутатство требует солидного личного капитала…

Но Уинстона утешало, что он сможет обратиться к членам «Лиги первоцвета» Бата на съезде 26-го июля. Сын Рэндолфа Черчилля мог рассчитывать на благосклонный прием в таких кругах, но никто – даже он сам – не ожидал, что первое же его политическое выступление пройдет с таким успехом. Его тщательнейшим образом подготовленная и вызубренная наизусть речь и в самом деле была шедевром красноречия – звенящий призыв к сплочению вокруг консервативных ценностей и цивилизаторской миссии империи, выраженный взвешенными и литыми формулировками, пронизанный аллитерациями и метафорами. Маколей с Гиббоном выглядывали из каждой фразы, но если саркастические выпады против либералов были совершенно в стиле Рэндолфа Черчилля, то добродушные насмешки над ура-патриотизмом были уже чисто уинстоновскими. Это был поразительный успех, вызвавший одобрение политиков и изумление у журналистов…

Но наш оратор даже не успел насладиться своим триумфом, ибо на следующий день до него дошли сенсационные новости из Индии: на северо-западной границе, в «буферной зоне», восстали пуштуны, и в Лондоне решено направить туда экспедиционный корпус из трех бригад под командованием генерала сэра Биндона Блада – того самого генерала, друга отца, что год назад на светском приеме обещал взять Уинстона к себе в первую же кампанию. Спустя 48 часов, отстучав генералу телеграмму с напоминанием об обещании, Уинстон уже садился на пароход в Индию. Он так спешил, что забыл ящик с книгами, свою собаку и клюшки для поло! Ответ генерала застал его уже в Бомбее: на данный момент вакансий нет, но Уинстон может присоединиться как военный корреспондент и получит назначение, как только появится свободная должность… Ясное дело, что должность могла появиться, только если будет убит один из офицеров, а такую возможность на войне исключать нельзя.

Это сообщение вызвало бурную деятельность: Уинстон мчится в Бангалор (два дня пути в южном направлении), чтобы вырвать у начальства отпуск сроком на месяц; шлет телеграмму матери с просьбой добыть для него контракт с какой-либо британской газетой и тут же сам почти случайно становится корреспондентом индийской газеты «Дейли пайонир», вечером 28 августа отправляется на вокзал, откуда ему предстоит преодолеть три тысячи двести сорок пять километров до северо-западной границы. Уинстон берет с собой в дорогу пони, чтобы иметь возможность самостоятельно продолжить путь, если железнодорожное сообщение будет прервано. Во время пятидневного путешествия он напишет матери: «Тщательно все взвесив, я полагаю, что служба в британской армии в молодые годы придаст мне больший политический вес […] и, возможно, повысит мои шансы завоевать популярность в стране. […] И кроме того, при моем бесстрашном характере предстоящие опасности меня только развлекут, а не отвлекут». Весь человек проявился в этих нескольких строках…