Бразилия. Футбольный карнавал

Расценив шаг Пенафорте как «акт предательства», торсида «красно-черных» (мало того, что она безжалостно, уже совсем по сегодняшним нашим меркам и стандартам, освистывала его на стадионе!) решила еще устроить ему и символические «похороны». Нельзя сказать, что уход Пенафорте слишком уж ослабил ряды «красно-черных». Отнюдь нет! На его место очень удачно встал Эрминио. И играл ничуть не хуже «беглеца». Но все равно: «предателя» нужно было наказать! Дабы другим было неповадно. И чтобы все знали, сколь беспощадна к предателям торсида «Менго».

Он был готов умереть

Публичную экзекуцию было решено устроить не сразу, а по окончании чемпионата. И по счастливому для торсиды «Менго» совпадению судьба чемпионата решалась в последнем матче их команды именно против «Америки», выигранном со счетом 2:1.

Это было 18 сентября 1927 года. И вскоре после победы от штаб-квартиры «Фламенго», которая тогда находилась еще не в Гавеа, как сейчас, а на улице Пайссанду, по главной авениде Рио-Бранко через кварталы Лапа, Манге, Площадь Бандейра по направлению к стадиону «Америки» на улице Кампос Салес двинулся «траурный кортеж»: увитые черными лентами машины. На первой из них плыл громадный гроб, на котором большими буквами было написано имя «предателя»: PENAFORTE.

Но ведь не только клуб «Фламенго» имел торсиду. Были не менее восторженные и патриотичные обожатели и у «Америки»! И когда кортеж приблизился к кварталам, где уже царила и господствовала торсида этого клуба, один из «американос» по имени Армандо де Паула Фрейтас встал посреди мостовой перед машиной с гробом и широко раскинул руки.

Кортеж остановился. Сидевший рядом с водителем шеф торсиды «Фламенго» Силвио Пессоа встал на ноги, достал из-за пояса револьвер и направил его на Армандо. Тот закрыл глаза и отчаянным жестом беззаветной готовности умереть за «Америку» рванул рубаху на груди: «Стреляй!»

Силвио поднял револьвер, прицелился. Народ на улице замер. Стих горячий ветерок, гнавший по мостовой обрывки газет, застыли в жаркой неге пальмы, смолкли птицы: то ли от духоты, то ли от страха перед тем, что может сейчас произойти.

Армандо стоял с закрытыми глазами, неподвижный, как памятник самому себе. Было ясно, что он таки умрет за родной клуб, но не сделает и шагу назад.

Тогда Силвио снова сунул револьвер за пояс и крикнул, что сейчас переедет Армандо.

Тот продолжал стоять, закрыв глаза с распахнутой на груди рубахой.

«Считаю до трех!» – предупредил Силвио.

Армандо стоял.

Раз! Два! Три!..

Силвио скомандовал водителю, мотор взревел, автомобиль медленно двинулся на Армандо, толкнул его, бросил на тротуар, надвинулся… Задавил?! Нет, Армандо схватился руками за бампер и, истекая кровью, тащился под кузовом, болтаясь из стороны в сторону, но, слава богу, уклоняясь от колес, которые так и не переехали его.

Подбежавший со всех сторон народ прекратил этот поединок, в котором один готов был убить, а другой – умереть во имя любимого клуба.

Таким становился накал футбольных страстей. И никого уже не удивляло, казалось вполне естественным, когда умиравший от туберкулеза водитель такси Мелкиадис, всю жизнь болевший за маленький клуб северной зоны Рио «Андараи», попросил пришедших проститься с ним родных и друзей: «Когда повезете мое тело на кладбище, пускай катафалк два раза объедет вокруг нашего стадиона». Пожелание Мелькиадиса было выполнено. Так же, как и последняя просьба болельщика «Сантоса» Жозе Жоакина Маркеса, который еще в молодости сменил жилье только для того, чтобы поселиться поблизости от «Вилы Бельмиро» – стадиона любимого клуба, где он не пропускал ни одного матча. Так, в страданиях и радостях, в неразрывной связи с любимым клубом прошла вся его жизнь…

И однажды после тяжелого сердечного приступа, чувствуя, что неотвратимо близится последний час, 87-летний Жозе прошептал супруге, с которой к тому времени прожил в любви и согласии 64 года: «Котинья, радость моя! Поверни, пожалуйста, меня так, чтобы лицо мое было обращено к «Виле Бельмиро». Хочу уйти, глядя на наш «Сантос»…

Первая шаранга

Рано или поздно такие страсти и столь горячая преданность родному клубу должны были привести к неизбежному и естественному организационному объединению всех этих людей, готовых убить или умереть за свой «Фла» или «Триколор», «Ботафого» или «Васко», «Палмейрас» или «Коринтианс». И первым шагом в этом направлении стал удивительный для того времени и совершенно обычный для сегодняшних дней поступок болельщика «Фламенго» Жайме де Карвальо.

11 октября 1942 года перед началом матча своей команды с «Флуминенсе» он вышел на поле вместе со своей супругой доной Лаурой, подняв над головами красно-черный плакат с ярко-белыми буквами: «Avante, Flamengo!» («Вперед, Фламенго!»). Поскольку это произошло на стадионе «Флуминенсе» в Ларанжейрас, где преобладала «вражеская» торсида – поклонники «рисовой пудры», трибуны разразились протестующим свистом. И в этот момент вдруг оглушительно грянула «шаранга» – самодеятельный оркестр, тоже приведенный Жайме на этот матч. А поскольку в его составе преобладали ударные инструменты и трубы, свист «трехцветных» был безжалостно задавлен. Это так понравилось «красно-черным», что они с тех пор на всех матчах любимого «Менго» стали появляться с «шарангой» и плакатами, приветствующими любимый клуб.

Итак, родоначальником первой организованной торсиды стал именно «Фламенго» – самый популярный бразильский клуб, торсида которого так многочисленна, так велика, что его поклонники утверждают: «Где бы «Менго» ни играл, он всегда чувствует себя хозяином поля, ибо всегда и везде – от Рио до Токио, от Бразилии до Исландии – его окружает любовь торсиды». И потому вполне логично, что именно торсида «Менго» первой сорганизовалась, первой появилась на стадионе не как разнокалиберная, анархическая толпа, а как организованная масса, как сплоченный отряд болельщиков, ведомый командирами, скандирующий, ликующий и вибрирующий под звуки и ритм своей «шаранги» или «батареи».

Этому примеру тут же последовали болельщики других клубов. А чтобы этой стихии поклонения и жертвенности придать какие-то осознанные и четкие формы, вскоре в недрах торсид родились и избираемые на собраниях и ассамблеях исполнительно-директивные органы: президенты, вице-президенты, директора, члены правления. Торсиды обзавелись департаментами, службами и отделами.

Вы спросите: «Какие еще отделы?»

Отвечаю: финансовый, ведающий сбором членских взносов, коммерческий, занимающийся контрактами с заинтересованными фирмами и властями, заказывающий «фирменные» футболки, значки, флажки, эмблемы… Пропагандистско-рекламный, ведающий распределением среди болельщиков, отправляющихся на очередной матч, плакатов, флагов, транспарантов, петард, ракет, мешочков с пудрой (у торсиды «Флуминенсе»).

Естественно, появились у организованных торсид и руководители оркестров и «батарей», и свои юристы, помогающие разобраться с полицией в учащавшихся случаях обострения страстей, свои администраторы, премирующие самых старательных торседорес бесплатными билетами на матчи любимого клуба и организующие коллективные выезды торсиды на поединки в другие города и штаты на специально арендованных для этого автобусах, а впоследствии и чартерных авиарейсах.

Сейчас такие поездки болельщиков за любимым клубом или за сборной стали во всем мире делом обычным, никого не удивляющим. Британские «хулс» «Арсенала» или «Челси» еще совсем недавно наводили трепет на полицию и директоров стадионов европейских стран, болельщики «Спартака» отправляются за любимым клубом в Питер или Исландию. Сколько таких фанатов едет за любимым клубом в другой город или страну? Две-три сотни? Тысяча? Пять или десять тысяч? А знаете ли вы, что бразильцы и тут поставили удивительный и убедительный рекорд?

Самое мощное из таких перемещений торсиды на матч любимой команды было отмечено 5 декабря 1976 года, когда более 70 тысяч болельщиков «Коринтианса» отправились из Сан-Паулу в Рио, чтобы поддержать свою команду в полуфинальном матче национального чемпионата против «Флуминенсе»! Семьдесят тысяч «гостей» на трибунах стадиона!

Невероятно, но факт: из 146 тысяч присутствовавших в тот день на «Маракане» болельщиков ровно половина были «коринтианос» из Сан-Паулу! И опровергая давнее категорическое футбольное поверие: «Торсида матч выиграть не может!», паулисты столь мощно вдохновили свою команду, что, сыграв в основное время вничью (1:1), «Коринтианс» все-таки вырвал победу по пенальти 4:1!

Но, увы, перенесенное на «Маракане» сверхнапряжение столь дорого обошлось и торсиде, и команде, что спустя неделю в финале «Коринтианс» проиграл «Интернасионалю» 0:2, и после этого «коринтианос» пришлось целых четырнадцать лет ждать первой победы в чемпионате страны в 1990 году!

«Fiel» означает «преданная»

Впрочем, ожидание победы для «коринтианос» дело привычное. Однажды им пришлось ждать победы любимого клуба в чемпионате Сан-Паулу целых 22 года. Или, если уж быть совсем точным, 22 года 8 месяцев 7 дней 4 часа и 36 минут! С такой скрупулезностью был подсчитан местными статистиками срок, отделявший победный гол в чемпионате 1954 года (завоеванном, правда, 6 февраля 1955-го) от гола, принесшего следующую победу и забитого 13 октября 1977 года…

Нет, вы вдумайтесь в эти цифры: 22 года торсида «Коринтианса» ожидала победы своего клуба в каком-либо из чемпионатов или турниров! Двадцать два года! За эти два с лишним десятилетия неузнаваемо изменились и страна, и мир. Пришел в большой футбол и ушел из него великий Пеле, успев забить более тысячи двухсот голов (в том числе немалую толику из них в ворота «Коринтианса»!). Трижды бразильцы становились за это время чемпионами мира. В стране тем временем был свергнут демократический режим президента Гуларта, и власть захватили генералы, двадцать лет со скучной регулярностью сменявшие друг друга в президентском дворце. Менялись эпохи, мир стал иным, а «коринтианос» все ждали и ждали победы!

Не случайно, видать, один из самых верных поклонников этого клуба поэт и композитор Жилберто Жил сказал однажды: «Быть коринтиано – значит решить для себя, что каждый год ты будешь страдать».

Да, именно это чувство – страдание – является определяющим, когда речь заходит об «алвинегрос» – «черно-белых», как называют себя фанаты «Коринтианса», которые за все свои долголетние и нескончаемые страдания, за долготерпение и верность любимому клубу назвали сами себя, свою торсиду, крупнейшую в самом крупном штате страны Сан-Паулу и вторую по численности в стране после «Фламенго», трогательным и точным словом: «Fiel» – «Верная» или «Преданная».

Я бывал в гуще разных торсид, общался с их лидерами и с рядовыми фанатами. С теми, не слишком многими, кто приходит на «Маракану» или «Пакаэмбу», чтобы просто насладиться игрой. И с теми (их большинство), кто без лишних раздумий отдается своей страсти, кто ликует и рыдает, кричит и падает в обморок, танцует и лезет в драку, запускает петарды и в самозабвенном реве скандирует слова любви или ненависти. И прихожу к убеждению, что, пожалуй, правы те, кто считает: «Fiel» – это что-то особое, что-то отличающееся от остальных торсид и фанатов. Что-то загадочное для постороннего глаза. Даже по сравнению с общепризнанно самой главной, самой шумной, самой многочисленной в стране, а может быть, и в мире, торсидой «Фламенго».

Летописец и страстный, до полной потери себя фанат «Коринтианса» Жука Кфури – один из лучших футбольных журналистов и автор мемориального альбома «Коринтианс» – страсть и слава», заметил в этом своем монументальном труде интересную особенность: оказывается, самые великие идолы «черно-белой торсиды» не обязательно являются самыми лучшими игроками команды. Прежде всего они должны получить признание как символы клуба, как воплощение его особых качеств, как олицетворение самых выдающихся достоинств того, что принято гордо называть «Коринтианская нация»!

Да, да, именно так, особой нацией, со своим характером, со своими неповторимыми чертами, традициями, привычками считают себя «коринтианос». Один из величайших бразильских поэтов XX века Винисиус де Мораис убежден, что для «Fiel» физические данные игрока, красота его игры и совершенство его облика никогда не были чем-то первостепенным, существенным. Наоборот, подавляющее большинство идолов этой торсиды отличаются внешностью, которую можно было бы назвать «лицом бразильского народа». То есть это парни не слишком приметные, среднего роста, в большинстве своем – негры или мулаты.

Продолжая эту мысль, можно прийти к выводу, что именно страдание является той чертой, которая роднит «алвинегрос» с бразильской нацией в целом. С народом, который привык к страданиям, к долготерпению, к мукам вечного ожидания перемен к лучшему в своей судьбе, перемен, которые, увы, почти никогда не приходят…

Именно это, видимо, имел в виду кардинал Сан-Паулу дон Пауло Эваристо Арне, когда в октябре 1977 года обратился со специальным трогательным «Посланием к коринтианскому народу», в котором говорится: «Коринтианс» – это символ народа, который не достигает цели. Народа, который страдает от всех разочарований, как самых реальных, так и тех, которые привиделись в его мечтаниях. Народа униженного. Народа, который борется с трудностями и знает, что нужно уметь и быть способным начать все сначала. И действительно начинает!

Я уверен, – пишет далее кардинал, – что победа «Коринтианса» должна привести нас к самым главным жизненным победам. И приведет! Мы всегда верим в приход новой эры, которая близится, которая наступит для народа, с участием народа и будет создана самим народом».

Вот к каким социально-философским обобщениям и размышлениям приводит нас рассказ о торсиде и торсидах!

Размышляя над этим парадоксальным посланием духовного пастыря, Жука Кфури развивает его мысли: победы «Коринтианса» не ограничиваются футбольными матчами, выигрышем какого-то чемпионата. И потому быть чемпионом – это славно, но отнюдь не может считаться чем-то абсолютно необходимым, жизненно неизбежным. «Коринтианские победы» обретают всегда какое-то новое (непонятное «некоринтианцу») качество: они вызывают жажду иных побед, куда более значимых, побед, которые ведут людей к свободе…

Отсюда, возможно, станут понятными и разговоры о том, что «Коринтианс» – это «состояние души». Это – выше, чем победа. Это – страсть, накал которой совершенно не зависит от того, является ли «коринтиано» и его команда чемпионом или нет.

Видимо, именно этим объясняется одна из неповторимых и нигде более не встречающихся особенностей торсиды «Коринтианса», на которую обратил внимание великий Сократес, один из кумиров этой торсиды: ее заметная политическая ангажированность. Именно в недрах этой торсиды и этого клуба зародился в начале восьмидесятых годов удивительный для бразильского футбола феномен, который получил прозвище «Коринтианская демократия» («Democracia corintiana»).

Родилась она с появлением в клубе между тренерами и игроками редкой в профессиональном футболе атмосферы взаимного доверия. Игрокам стали разрешать отправляться по домам перед матчами: тренеры знали, что никаких «излишеств» и нарушений режима допущено не будет.

Потом тренеры начали советоваться с игроками при определении тактических схем игры, игровых заданий на предстоящий поединок. Даже приглашение в этот клуб вратаря Леао решалось голосованием игроков!

И, видимо, потому в недрах именно этой торсиды стало зарождаться сначала глухое, а потом и заметное, активное сопротивление военному режиму и требование немедленного проведения прямых президентских выборов: «Diretas ja!», которое вскоре с энтузиазмом было подхвачено всей страной. Это был, насколько мне помнится, первый и пока единственный случай прямого и открытого участия футбольного клуба и его торсиды в политической борьбе за демократизацию страны.

Любопытный факт: придя в этот клуб в разгаре своей футбольной карьеры, будучи уже знаменитым мастером, достигшим великих побед, Сократес (видимо, из духа противоречия) с вызовом заявил, что никогда не считал себя его поклонником, никогда не был убежденным «коринтиано».

Поиграв в нем несколько лет, он сказал: «Если бы я получил возможность прожить свою жизнь еще раз, и при этом мне было бы предложено изменить в ней что-нибудь, я предпочел бы родиться здесь, в парке Сан-Жорже, в колыбели «Коринтианса». Потому что теперь я – «коринтиано» до самой смерти».

И объяснил, почему это так: «Играть в «Коринтиансе» – ни с чем не сравнимо. Я говорю со знанием дела, ибо играл также и за «Фламенго», торсида которого еще сильнее и точнее выражает национальный характер бразильцев, чем «коринтианос», хотя она в Рио не так мощна, как торсида «Коринтианса» – в Сан-Паулу.

Все время, пока я играл в «Коринтиансе», я должен был постоянно контролировать себя, свои эмоции, не позволять себе быть увлеченным, захваченным нервом торсиды. Если этого не сделать, то ты окажешься подавленным, утонувшим в этих эмоциях. Я, например, не стал таким прекрасным игроком, каким был Ривелино. Но в «Коринтиансе» я сыграл лучше, чем он. Ибо я заставлял торсиду думать. Она плакала, она улыбалась, она кричала, содрогалась, но прежде всего она думала! Мы заставляли ее думать, мы обменивались информацией. Потому что великая сила торсиды «Коринтианса» заключается в эмоциях, которые она вселяет в команду, это что-то такое, чего не имеет никто больше».

Элиза и Бенедито

Впрочем, «никто больше», никакая иная торсида не дошла и до еще одного парадокса, рожденного загадочной душой великой «коринтианской нации»: несколько десятилетий президентом «Фиэль» была женщина по имени Элиза. Женщина во главе торсиды! Вы можете себе это представить? Такое возможно только в Бразилии!

Когда-то в конце шестидесятых меня познакомили с ней. Миловидная полненькая брюнетка, без какой бы то ни было фанаберии или провинциального фанатизма. Но с глубокой убежденностью, читавшейся в глазах, в каждом слове и в каждом жесте: «Важнее и дороже нашего клуба нет и не может быть ничего на свете!»

– Элиза, – спросил я ее, – но объясни мне, пожалуйста, почему в этой стране, где мужики привыкли командовать и распоряжаться абсолютно всем, они терпят тебя как лидера торсиды?

– Это надо спросить у них, – смеясь, ответила она, кивнув головой на трибуну стадиона. И добавила с той же, чуть беззаботной и слегка самодовольной улыбкой: – Я доказала, что умею быть преданной клубу!

Да, она это доказала хотя бы в тот день, когда в одной из жарких и зубодробительных схваток с соперниками из другой торсиды (она не смогла, не захотела остаться в стороне от драки) ей сломали предплечье левой руки. Едва ей наложили гипс, Элиза тут же начала организовывать торсиду на очередной матч и через два дня появилась на трибунах во главе «Фиэль», которая встретила свою любимицу бурной овацией. Такой же, какой встречали в то время выходящего на поле лидера атак «Коринтианса» – стремительного и неудержимого Пауло Боржеса.

Говоря о «Фиэль», нельзя, конечно же, не вспомнить и еще одного ставшего легендарным «коринтиано» – Бенедито Педрозо дос Сантоса. Этот человек, закончивший факультет журналистики, работавший в сан-паулуском корпункте издательства «Британская энциклопедия» и перидически выступавший с фортепианными концертами, несмотря на обилие интересов, всю свою жизнь старался не пропустить ни одного матча любимого клуба. По крайней мере из тех, что игрались в родных стенах, в Сан-Паулу. Сидя на архибанкаде под солнцем или дождем всегда в черных очках, плотно прижимая к уху транзистор, из которого лился репортаж, Диди, как прозвали Бенедито друзья, в унисон со всей многотысячной «Фиэль» ликовал и страдал, хвалил или ругал игроков и тренеров, кричал и даже обсуждал удачные и провалившиеся комбинации…

При этом Диди… был слеп от рождения!

И попробуйте же представить себе, уважаемый читатель, сколь велика была у этого человека любовь к футболу и сколь сильна преданность любимой команде! И желание быть в гуще единомышленников и друзей-«коринтианос». И сколь чарующим, сладостным, хотя и не всегда до конца понятным, было для него погружение в этот невидимый, но восхитительный мир футбола, «Коринтианса» и «Фиэль», который он воспринимал только через голоса радиокомментаторов и рассказы друзей!

Не то, что нынешнее племя

Одна из самых интересных особенностей бразильской торсиды – страсть к историческим экскурсам. Постоянная готовность заглянуть в прошлое и черпать там вдохновение и материал для анализа событий сегодняшнего дня. Такое, впрочем, свойственно не только бразильцам. Разве мало, к примеру, у нас любителей с наслаждением повспоминать о незабываемых крученых корнерах Валерия Лобановского, о головокружительных финтах Михаила Месхи, о пушечном ударе Александра Пономарева или рывках Всеволода Боброва? Разве кто-либо из наших фанов старшего поколения удержался бы от соблазна порассуждать, что было бы, если бы капризная судьба и суровые власти не тормознули бы Стрельца перед чемпионатом мира 1958 года, и он получил бы возможность помериться в Швеции силами с юным Пеле?

Однако, думаю, нигде в мире этой страсти не отдаются столь самозабвенно и вдохновенно, как в Бразилии.

Есть в этой стране особый тип фаната, привыкшего копаться в футбольных делах давно минувших дней. Его всегда можно встретить в баре или кафе, на уличном перекрестке или на пляже, на футбольной трибуне или в переполненом салоне автобуса, словом, в любой точке страны, где заходит речь о футболе. Где скрещиваются копья в спорах о том, какие команды выйдут в финальный турнир нынешнего национального чемпионата или кого Флавио Коста, Феола, Теле Сантана, Паррейра, Загало или Сколари призовет на очередной матч сборной. И сколько бы ни спорили участники подобных дискуссий о сравнительных достоинствах «Фламенго» или «Флуминенсе», «Гремио» или «Интера», «Сан-Паулу» или «Коринтианса», сколько бы ни восторгались они пушечными ударами Ривалдо или неудержимыми рывками Роналдиньо, обязательно рано или поздно в разгар спора подаст голос седеющий скептик с изжеванной сигаретой в зубах: «Ривалдо? Он, конечно, ничего. Прилично играет. Смотреть можно. Но его удар?.. Нет это не тот удар, какой был у Деламара. Вот где был настоящий удар. Удар с большой буквы! Сегодня таких ударов уже не увидишь».

После этого скептик вздохнет, отхлебнет пива и в наступившей уважительной тишине начнет вспоминать о том, как легендарный Деламар отрабатывал в «Ботафого» свои знаменитые неберущиеся мячи. Как собирал мальчишек со всей округи, приводил их на стадион «Женерал Севериано», точнее сказать – на футбольное поле, ибо стадиона в нынешнем понимании этого слова тогда, при Деламаре, на улице Женерал Севериано еще не было. И после окончания тренировки, когда усталая команда уходила в душевую и на массаж, Деламар расставлял мальчишек за воротами и начинал бить.

Ах, как он бил! Нет, это надо было видеть, как он бил! Некоторые из посланных им мячей перелетали через ворота, через трибуну, через забор стадиона, через две идущие за забором ленты автострады Лауро Мюллер и оказывались в университетском саду напротив!

И тут все присутствовавшие непременно также вздохнут, потому что хорошо помнят расстояние от футбольного поля на улице Женерал Севериано до университетского сада. И потому, хлебнув по глотку пива и заказав еще по одной кайперинье, согласятся, что действительно сейчас таких ударов ни у кого нет…

«И никогда не будет!» – добавит какой-нибудь скептик. И вспомнит знаменитую историю с Деламаром, когда он в 1911 году врезал по физиономии Габриэлю де Карвальо из «Америки» за то, что тот начал охотиться за Флавио Рамосом и несколько раз ударил Флавио по ногам. И когда пытавшаяся бороться с насилием на полях футбольная лига отстранила за этот поступок Деламара от игр на весь сезон, то его клуб «Ботафого» в знак солидарности со своим форвардом вышел из розыгрыша и покинул лигу!

И тут все вскочат на ноги и закричат, что такое уважительное отношение к игроку, такая забота о нем были возможны только в те давние времена. Когда клуб еще был большой семьей, где все были равны и равнозначны… И руководители клуба не были отравлены погоней за прибылями, не плели интриг, не строили козни, а уважали и почитали своих игроков.

И кто-то обязательно подхватит эстафету воспоминаний о других легендарных героях вчерашних дней, навсегда оставшихся в благодарной памяти торсиды. О рыцаре футбола Мими Содре, самом честном футболисте в истории Бразилии. «И всего мира!» – категорически добавит кто-нибудь.

И все сразу же согласятся: да, другого такого не было, нет и никогда не будет ни в одной стране мира! В наш век грубости, подлости, драк, подножек, ударов в спину Мими Содре умер бы от стыда. И наверняка бросил бы футбол в знак протеста!

И если вдруг найдется среди экзальтированных спорщиков какой-нибудь юнец, который ничего не знает о Мими Содре, ему тут же расскажут, что это был крошечный, юркий, до невероятия элегантный форвард из того, самого первого, состава «Ботафого», который завоевал чемпионское звание в 1907-м, а потом и в 1910 году. Мими! Ах, Мими! В самой острой голевой ситуации, когда мяч попадал ему в руку, или он видел, что кто-то из его товарищей сыграл рукой, он мгновенно останавливался, замирал и вскидывал вверх руку, превращаясь в подобие бронзового изваяния. Что-то вроде памятника самому себе.