Сабинянские воины

– Это ведь просто резные бусины или фигурки для красоты, верно? – спросил я, показывая на украшения. – Никакого сакрального значения у них нет?

– Все верно. Вы это однажды обсуждали с одним из наших. Который там был, – добавил Тошук.

– У которого ник Меме?

– Да. Действительно, культ Сабины слишком, если так можно сказать, рационален для того, чтобы населять окрестности дополнительными божками, духами и увешивать себя их изображениями. Сабина и сама прекрасно справляется с управлением мирозданием. Этими украшениями они просто тешат свое эстетическое чувство. А вот этот, – он показал пальцем, – сказал, что ему плетеную феньку подарила любимая девушка.

– Почему все-таки именно Сабина? – я отвлекся от рисунка. – Вы не находите, что это какое-то наивное, дурацкое имя, с нелепым оттенком гламура? Почему они его выбрали для столь серьезной задачи?

– Противоречивость и наивность религии – лишнее свидетельство того, что это не плод досужего ума. Иначе все было бы аккуратно, солидно, продумано. Скорее всего, получилась бы скучная научная компиляция из известных языческих культов. И уж конечно, никаких Сабин.

– Значит, тому, кто все это замутил первым, действительно было откровение некоей богини Сабины?

– Очень может быть. Но при этом не исключено, что этот человек был из США, где имя очень распространено. Может, ему нравился какой-то кинофильм, где так звали героиню. В любом случае, основатели культа в него искренне верили и верят, – сказал Тошук.

– В конце концов, были еще какие-то сабиняне, точнее, сабинянки, в древнеримских легендах. Вроде бы их кто-то похищал с целью женитьбы. Но эта история к нам уже никак не вяжется, хотя в фанатском творчестве я попытки встречал…

Тошук усмехнулся.

– Пожалуй, тех сабинян к нам никак не притянуть. Но мы отвлеклись. Кажется, мой рисунок вас не очень убедил?

– Не обижайтесь, но он не может служить доказательством. Вы отлично рисуете, неплохо разбираетесь в предмете и могли нарисовать Сабинянию, не побывав там.

– Да, вы правы. А лицо этого белобрысого спезназовца с косами я мог взять из галереи, например, Меме, который ее выкладывал. По его словам, этот парень год назад командовал отрядом. Косы – неписанный знак высокого иерархического ранга. Как бы не боролись жрецы с иерархией, человек без нее не может. И в относительно замкнутом мужском коллективе, особенно военном, она сразу возникает. Наверняка половина этих фенек у него на шее и руках – тоже знак его отличия. Я не спрашивал, но думаю, что они в отряде передаются «по наследству». Единственное, что этот парень – действительно очень крут. И то, что о нем рассказывали, и то, что я видел сам, свидетельствует, что он научился делать при помощи своего тела невероятные вещи.

– Он из тех, кто задерживает дыхание на 4 минуты и незаметно подплывает к браконьерской лодке?

– Да, а потом убивает всех, кто на борту, – ответил Тошук. – Если я скажу, что сам такое видел, вы мне все равно не поверите.

– Пожалуй.

– Но Меме вы верите? Что он там был и сделал эту коллекцию рисунков с натуры? Почему?

Конечно, мистификацией могла быть и коллекция Меме, и рассказы всех прочих. Да и сама Сабиняния могла быть выдумкой. Я сто раз фантазировал на эту тему. А за стеной находится просто закрытый военный объект или, скажем, обычный заповедник. Все наблюдения со спутников, сообщения об убитых браконьерах, заявления властей разных государств – это просто глобальный заговор лжи. Я улыбнулся, и Тошук улыбнулся в ответ, словно прочитав мои мысли.

– Вы правы, у меня нет никаких оснований верить кому бы то ни было. Все и вся может оказаться ложью. Отчасти я верю Меме по традиции: ему верит все наше фанатское сообщество. Но почему кто-то первый решил ему поверить? Наверное, люди руководствовались аргументом к избыточности усилий. Приложить столько усилий, чтобы солгать, было бы нерентабельно.

– Да, в таком случае мои три рисунка выглядят несерьезно, – сказал Тошук, полез в свою сумку и вытащил толстую папку. – А это – серьезно? Как мне все-таки повезло, что в детстве я посещал кружок рисования. Да и многим другим, кто там оказался.

Здесь было с полсотни рисунков. И законченных, и набросков. Я жадно набросился на эту золотую кладовую, позабыв, что вообще-то должен во всем сомневаться. Бог с ним, посомневаюсь потом! А пока – новая пища изголодавшейся душе. Сабиняния в сотнях лиц! Мои руки нетерпеливо перебирали листы, глаза пожирали изображения – хотелось поглотить сразу все.

Вот коренастый бородатый мужчина рядом с огромным котлом, установленным на костре. На заднем плане видны части типичного временного дома из жердей.

– Это староста стойбища? Готовит еду на всю группу, присланную работать на огород?

– Да, его зовут Хоб. Примерно так произносится, все гласные проглатываются. Даже «о», но иначе мне не произнести. Он в тот год совмещал функции старосты и повара. Он прекрасно готовит и делает это с удовольствием. Вот люди и попросили позволить ему совмещать. Но чаще всего это две разные должности. Это было вот здесь. – Тошук придвинул к себе ноутбук с моей картой и ткнул в зеленое пятнышко на побережье. Там, по моим сведениям, были посадки картофеля и других овощей.

Перебирая рисунки, я задержался на трогательной сцене – морской пляж, обрамленный деревьями, а на заднем плане – группа отдыхающих девушек. Разве могут сравниться с ними нимфы с полотен Ренессанса? Конечно, нет. Тогдашние живописцы не верили в своих нимф. А сабинянские нимфы – реальность, пусть и скрытая за стеной. Это делает их в десять раз выразительней, хоть Тошуку и не сравниться мастерством с Ботичелли. Все девушки – в мешковатых одеяниях типа длинных рубашек. Тошук – слабый колорист, но я хорошо представляю себе, что это неопределенного цвета застиранный лен. Великолепный лен, как и они сами. Я знаю это, хотя дальние лица не прорисованы. Раздеваться при мужчинах здесь нельзя и, чтобы искупаться, девушки, должно быть, прячутся вон за ту скалу – она тоже попала на рисунок. В Сабинянии есть отдельные женские пляжи, но здесь, видимо, до него далеко, девушкам было жалко времени идти туда, и они остались на общем берегу. Поэтому вот – поблизости видны мужские фигуры. И поэтому девушки изображены одетыми. Впрочем, наблюдать их без одежды экскурсант вряд ли бы решился: за это наверняка последовало бы серьезное наказание.

Я рассматривал рисунок и по привычке рассуждал про себя: все верно, как и во всех традиционных обществах, девушки и юноши держатся отдельными группками, но при этом активно переглядываются и пересмеиваются. Конечно же, отношения полов там более эмоционально насыщенны, чем у нас: так всегда бывает, когда реализацию желания приходится «откладывать».

– Здесь поблизости нет женского пляжа? – спросил я.

– Отчего же, есть. Это вот здесь. Там купаются женщины постарше и мамы с детьми. Он в двухстах метрах. Вы его очень точно изобразили на своей карте.

Так, значит, это место – вот тут, между двумя скалистыми уступами. Я не ошибся!

– Им просто хотелось побыть поближе к юношам. Вот они и сделали вид, что перегрелись на солнце и хотят купаться именно здесь, неподалеку террас с огородами, где работали в тот день, – Тошук показал пальцем. – Было сказочно хорошо смотреть на них. Настолько хорошо, что я даже забыл загрустить, что не могу стать одним из сабинянских парней и вот так невинно кокетничать, сидя на песке и обсыхая после купания. Грущу я сейчас, когда вспоминаю все это… Вот этот молодой человек, – он показал стоящую фигуру – очень мило играл роль доминантного самца. Под одобрительные и даже завистливые возгласы (видимо, другие пока на такое не решались) он осмелился сделать пару лишних шагов в сторону девушек – это считается большой отвагой – и развлекал их застенчивыми шутками. Друзья подыгрывали ему. Больше никто не высовывался вперед, хотя и другие, вероятно, были не прочь. В таких сообществах члены коллектива всегда работают на одного. Никто не в обиде: все знают, что когда придет твоя очередь, тебе тоже подыграют.

Я задумался. Червь сомнения опять дал о себе знать.

– Боюсь – а я всегда всего боюсь, не удивляйтесь – что мы преувеличиваем их добродетели, – сказал я. – Нам бы хотелось, чтобы они были такими милыми и бесхитростными, но возможно ли это? Люди – всегда люди. Я, например, опасаюсь, что в их супербоеспособном спецназе царит такая жуткая дедовщина, по сравнению с которой призывная армия в России 90-х годов покажется детским садом. Вы говорите, что в наблюдаемой вами сцене все мужчины «играли на лидера». Но где это видано, чтобы здоровые молодые парни забыли о собственных интересах, в кои входит потребность к размножению, и добровольно отдали это право доминанту? То есть они это делают, конечно, но не из любви к нему, а повинуясь требованиям субординации. Потому что они подчинены, унижены. И мечтают лишь об одном – поскорее занять его место. А эти девушки? Они выглядят такими беззаботными, совсем как обитательницы турецких пляжей. Но я не знаю, что они чувствуют на самом деле, ведь перед этим они не меньше 8 часов работали на солнцепеке, окучивая овощи и собирая с листьев насекомых-вредителей. И у них не было выбора, работать или не работать. Они – рабы…

Я замолчал. Тошук молчал тоже. Наконец он вымолвил:

– Но ведь вы не хотите, чтобы это было так, верно? Вы мечтаете, чтобы в этом случае, хотя бы один-единственный раз в природе, все оказалось иначе?

– Конечно, я мечтаю об этом. Мне неловко, что я в точности заговорил языком пошлых либеральных критиков Сабинянии. Пошлые критики, пошлые почитатели – все они одинаково отвратительны… Но есть ведь Оруэлл, есть его «Скотный двор» и «1984», есть «Мы» Замятина. Есть, наконец, опыт реализованных утопий вроде СССР, Северной Кореи или, на худой конец, Кубы. Они нам убедительно показывают, что человек не может полностью отказаться от частных желаний ради общего блага. Точнее, может, но в единичных случаях, а массово – никогда. А даже если это и случится, то общее благо от этого тоже пострадает, потому что без личного интереса у человека не будет стимула развиваться, достигать успехов. Цивилизация запрограммированных роботов обречена на стагнацию и смерть. А чтобы была воля к жизни, нужен личный эгоизм. Не тотальный, иначе он пожрет общественные интересы. Но обязательно нужен баланс общественного и частного…

– А почему бы не предположить, что именно здесь и сейчас этого баланса удалось достичь?

– Здесь его нет по определению. Эти люди 90% своего времени отдают общественному труду, а из частного получают, не считая ночного сна, лишь возможность вот так полчаса-час посидеть на пляже, перешучиваясь с противоположным полом… И это – самые лучшие годы их жизни! А потом будет только хуже. Будет больше усталости, будет больше болезней, будет ранняя смерть… Поверьте, я так не хочу быть пошляком, но я не могу обо всем этом не думать! Будь я одним из них, мне бы волей-неволей пришла в голову мысль о том, а почему я должен вкалывать до седьмого пота, в то время как жрецы, которые заставляют меня работать, сами не перетруждаются? Почему у них есть выбор, чем заниматься, а у меня – нет?

– Возможно, жрецы тоже трудятся, только мы об этом не знаем… Возможно, и у работяг есть выбор – жить тяжелым трудом в Сабинянии или покинуть ее навсегда. Именно что навсегда. Переиграть не удастся. Возможно, зная это и боясь неизвестности, связанной с эмиграцией, они выбирают то, к чему привыкли с детства… Впрочем, я понимаю все ваши сомнения. Мной они тоже часто овладевали. И здесь действительно бессмысленно спорить. Нужно все увидеть своими глазами.

Я быстро взглянул на него. Лицо Тошука было серьезно.

– Но ведь у нас, точнее у меня, нет никаких шансов… – начал я.

– Отчего же нет. Я приехал как раз за тем, чтобы передать, что у вас этот шанс есть. И он будет увеличиваться по мере того, как мы с вами будем приближаться к кордону.

Шаг 3.

В тот вечер мы проговорили до глубокой ночи. А проснувшись на следующее утро, я сразу ворвался к Тошуку – благо, он тоже встал рано – и продолжил расспросы. Я не мог остановиться. Это было невероятно, чудесно, сказочно! Меня выбрали! Я даже не знал, у кого выпрашивать приглашение, а меня, оказывается, давно прекрасно знали, и уже рисовали на какой-то тайной карте линию моей судьбы.

Ко мне вдруг вернулось ощущение из детства, когда я верил, что на свете нет ничего невозможного. И как у ребенка, у меня теперь не было сомнений. Сомневался я, наверное, я первые полчаса. Потом оставшиеся облачка неверия сдуло налетевшим ветром счастья – и воцарилось ясное и чистое небо с сияющим солнцем.

Тошук был в трех экскурсиях. Оказывается, бывало и такое! Он поддерживал связь с представителями жрецов. Точнее, это они поддерживали связь с ним. Нет, он не вел с ними светской переписки: этот жанр сабинянам вообще не свойственен. Просто иногда ему поступали запросы информации, которая была важна для Сабинянии. Конечно, не ему одному. У жрецов, похоже, есть целая сеть внешних информаторов, выбираемых из наиболее надежных друзей страны. Иногда он по просьбе своих корреспондентов пересылал их сообщения кому-то еще. Или, как сейчас, приглашал тех, кого выбрали в будущие экскурсанты. На сей раз в его задачу входило собрать вместе всю группу счастливчиков и провести за кордон в стене.

– Кто-нибудь когда-нибудь отказывался от приглашения? – усмехнувшись, поинтересовался я.

– Нет, – просто ответил Тошук. – Но у меня мало опыта – мне нечасто поручали эту миссию.

– Почему они выбрали меня? Чем я отличился? Ведь я не герой, я не загораживал своим телом проезд бульдозерам, я не сражался с застройщиками лесов, не высаживался на нефтяных платформах в Арктике…

– Я не знаю, чем они руководствовались. На самом деле, я не раз встречал в группах людей, которые своим присутствием отрицали наши с вами представления об «избранных». Но вот я, впрочем, тоже не герой. Но ведь меня тоже почему-то выбрали. – Тошук помолчал. – У меня есть мысль, что жрецы иногда специально приглашают на экскурсии неких «антигероев», то есть что-то прямо противоположное всяким идейным активистам.

– Господи, неужели там бывают китайские туристы с селфи-палками?!

– Так скажем, лучшие их представители, – улыбнулся он. – Я так понимаю, что сабинянам нужно взаимодействовать не только с условно «друзьями», но и с условно врагами – представителями вражеского мышления, вот этими самыми городскими потребителями с их сэлфи и инстаграммами. Эта аудитория, быть может, даже и важнее, потому что до них очень нужно донести мысль, что их миру не надо пытаться «потребить» Сабинянию. Что ничего из этого не выйдет, что она сильная и самодостаточная. Нужно, если можно так сказать, заставить их уважать себя. Потому что если весь цивилизованный мир, по большей части состоящий из таких людей, захочет ее уничтожить – боюсь, он это сделает. Не армии, не оружие, а именно люди с сэлфи-палками представляют опасность, потому что армии в конечном счете делают то, что хотят мирные обыватели их стран. Но это мое мнение. Вобщем, в экскурсиях попадаются разные люди.

– Надеюсь, меня пригласили не как антигероя, – сказал я.

– Надеюсь, меня тоже. Возможно, мы являемся представителями какого-то специфического типа людей, который, хоть это и не очевидно на первый взгляд, Сабиняния тоже как-то может использовать себе на благо.

– Было бы здорово!

– В любом случае, я отдаюсь на мудрость ее руководителей. Если они уже столько лет поддерживают жизнестойкость этого сообщества, значит, легкомысленные решения им не свойственны.

Глава 3. Мои спутники

Собирался я недолго. Знакомым и родным я, разумеется, не стал ничего не сообщать, сказав лишь, что еду в небольшое путешествие. Это позволило избежать расспросов и проводов. Багаж мой был крайне скуден: Тошук лишний раз напомнил, что большинство «внешних» вещей проносить за стену запрещено. Как, кстати, еду с водой – тоже. Предполагается, что раз ты сам принял решение посетить не самую толерантную страну на свете, то должен быть готов какое-то время пожить по ее правилам. «С голоду мы не пропадем! – ободрил он меня. – Вспомни еду из рассказов Рикеша, Лисицы и того же Меме. Просто, но вполне сытно». Тем более что сейчас стояла самая урожайная пора – август. Чаще всего экскурсии в Сабинянию устраивались летом и ранней осенью. Видимо, чтобы было чем кормить посетителей.

В итоге в самолет мы с Тошуком садились с небольшими рюкзачками – лишь теплые вещи, смена белья, зубная щетка с пастой, мыло, бритва и кружка. Я припомнил, что Диоген в свое время решил отказаться также и от кружки; но так как я еще не был готов оставить дома все остальное, то решил пока остаться «в зоне комфорта». После самолета был поезд, потом долгий-долгий автобус. Когда мы вышли на конечной остановке в городке недалеко от побережья, прошли почти сутки с момента старта. Садилось солнце. Вокруг пестрело, должно быть, типичное курортное Средиземноморье. Но, хотя я никогда здесь не был, мне было не до него. До кордона оставалось не более ста километров, и в сувенирных лавках уже во всю продавалась пошленькая продукция на сабинянскую тему. Тошук зашел в одну из гостиниц, чтобы договориться о такси. К моему удивлению, когда мы сели, машина двинулась не дальше вдоль берега, а в противоположную от моря сторону, в направлении гор.

– В этих туристических местечках много нездоровой околосабинянской истерии, – объяснил Тошук. – Хотя жрецы не афишируют, когда будет следующая экскурсия, информация может просочиться. Экскурсантов могут вычислить, и тогда нам придется двигаться к стене в составе отвратительного экскорта: любопытные, праздные туристы, блогеры, журналисты, яростные правозащитники и феминистки с плакатами. Эдак и экскурсия может сорваться. Такое бывало.

– А что, правозащитники ждут наизготовке, чтобы ринуться в любую щель в стене и защищать права сабинян?

– Как любая непродаваемая загадка, она привлекает сюда многих. Причем страсть к Сабинянии легко переходит в ненависть и наоборот. Ненависть может быть местью за то, что тебе не позволили обладать предметом любви. Не знаю, что бы делали за стеной… ну, какие-нибудь воинственные лесбиянки, если бы их туда допустили. Принялись бы спасать тамошних женщин из рабства, или, наоборот, попросились бы сами стать рабынями, кто знает? Это можно проверить только опытным путем.

– Я уверен, – добавил Тошук через некоторое время, – что желание приобщиться к Сабинянии гораздо опасней желания ее уничтожить. Представители партии «уничтожителей» – относительно немногочисленны, разумны и предсказуемы, чего нельзя сказать о чудовищной армии истеричных поклонников. Вот эти и впрямь способны разодрать ее на сувениры, не оставив живого места. Поэтому мы привыкли заметать следы.

– Как именно?

– Группа встречается в неочевидном месте, довольно далеко от кордона. В каком-нибудь курортном поселке, где «туристический пакет» и без Сабинянии полон: например, альпинизм или горные лыжи. Там есть возможность собраться, не привлекая внимание. То есть, я на это очень надеюсь.

– Я так понимаю, жрецы обычно не ошибаются в своем выборе? В том смысле, что экскурсанты подбираются надежные, которые не станут хвастаться про свою поездку?

– Бывало разное. Но я не стал бы утверждать, что в тот раз – когда экскурсия сорвалась – жрецы ошиблись. Возможно, те толпы у кордона, камеры, попытки залезть на стену с плакатом и все такое – ну, ты все эти ролики видел – почему-то входили в их планы. Впрочем, не будем гадать. В нынешней группе, насколько я знаю, в основном новички. Я мало с кем успел плотно пообщаться. Вот и посмотрим, кого выбрали в этот раз.

Машина остановилась около маленькой горной гостиницы; уже совсем стемнело. Тошук справился у стойки, прибыли ли уже его друзья такой-то и такой-то, а после назвал наши имена. Взяв ключи от номера, мы направились по лестнице на второй этаж. Не доходя до нашей комнаты, Тошук постучался в ближайшую по коридору дверь – оттуда доносился оживленный разговор.

Я вошел вслед за Тошуком, смущенно укрывшись за его спиной. Мне показалось, что комната набита народом, хотя на самом деле здесь было только семь человек. В том числе – две женщины. Люди сидели на диване, в креслах и даже на полу. Но, несмотря на столь демократичные позы, я счел, что они плохо знакомы друг с другом: лица не свидетельствовали о раскрепощенности. Большая часть молчала; солировали в разговоре один-двое наиболее общительных, остальные лишь поддакивали. Вскоре я влился в застенчивую часть группы, занявшись чаем, который нам любезно предложили. Это было тем более кстати, что в дороге я здорово проголодался, а на низком столике посреди комнаты в изобилии водилась сдобная выпечка. Поглощая пирожки один за другим, я с любопытством рассматривал своих будущих спутников. По внешнему виду и скупым репликам я пытался определить, к какому типу принадлежит каждый из них. Кто здесь – бывалый герой, а кто – домашний рисовальщик карт вроде меня, непонятно как заслуживший великую честь.

Беседа велась по-английски, хотя для большинства английский явно не был родным языком – как и для меня. Я давно смирился с тем, что за счет экономических успехов своих государств этот язык стал не просто международным, но общеобязательным. Когда-то в детстве меня бесило то, что я, как и все вокруг, обязан его изучать, чтобы, как говорили мои родители, «добиться чего-то в жизни». Не знаю, что тут было причиной, а что следствием, но я был уверен, что органически не переношу его звучание, грамматику и так далее, отчего деспотичный диктат всего англоязычного казался мне еще более несправедливым. Может, связь была обратной, и не будь английский язык так категорично навязан мне, у меня был бы шанс полюбить его. Ведь в устах таких гениев, как «Битлз» и подобных им, он не казался мне отвратительным, даже наоборот! Сейчас, похоже, мне придется смириться вторично, если я не хочу чего-то пропустить, подумал я.

В данный момент в разговоре ведущая роль принадлежала довольно крупному активному мужчине лет сорока. Как мне показалось, по жизни он существовал в амплуа мудреца-хранителя устоев: чуть удлиненные волосы, окладистая борода, полинявший туристский костюм цвета хаки, а также уверенная плавная речь, привыкшая, чтобы с ней соглашались.

– Попытки спровоцировать сабинян на, так сказать, правозащитный дискурс вообще считаю безнравственным, – изрекал он. – В нашем мире и так избыток свободы и всевозможных прав всех и вся, вы не согласны? Я не говорю, что свобода – это вредно (ведь даже выбор сабинян отказаться от свободы был свободным выбором), но мы с вами не можем не видеть и побочных результатов всеобщего раскрепощения. – Он обвел глазами присутствующих, каждый из которых, по-видимому, представил себе какой-то свой пример издержек свободы, поэтому никто не возражал. – И если нашлись люди, которые свободно – подчеркиваю это – выбрали ограничение своей свободы, то зачем, подобно искусителю, приставать к ним с рекламой соблазна? Зачем уверять их, что они несчастные рабы, которых угнетают проклятые жрецы, зачем заманивать их обратно в свой цивилизаторский ад?

Худая сорокалетняя дама со строгим постным лицом закивала энергичнее других. Видимо, она была не меньшей традиционалисткой, чем оратор, только не обладала его умением выступать.

– Неужели на экскурсиях бывали случаи такой агитации? – удивилась девушка с темным хвостиком на затылке, тоже одетая в хаки. Несколько значков и нашивок на рубашке, которые я из-за близорукости не мог разобрать, выдавали в ней природоохранную активистку из какой-нибудь крупной организации. Что-то вроде «Гринпис» или WWF. – А я думала, что в группы не берут нелояльных участников!

– Сабиняния в этом смысле отличается небывалой толерантностью, – с улыбкой вмешался Тошук, уже успевший закусить пирожком. – Своим зрителям она позволяет думать и говорить, что они считают нужным. А мы будем просто зрителями, пусть и запущенными внутрь 3D-картинки. Сабиняния выбирает участников группы не по принципу лояльности, а по принципу умения думать – мне, во всяком случае, так кажется. Какой смысл в бездумных начетчиках, которые лишь повторяют то, что им сказали? Даже христианскому богу милей те, кто пришел к нему через тернистый путь сомнений. То есть – сделав свободный выбор. Может, и у богини Сабины похожие вкусы, – добавил он.

– Я бы не стала так говорить о творце этого дивного мира, – без улыбки заявила строгая дама. – Не будь ее, нам было бы некуда стремиться!

– Согласен, – примирительно сказал Тошук. – Я лишь хотел сказать, что наличие сомнений, споров, а может быть, даже провокаций, возможно, входят в планы сабинянского руководства. Скажу больше – может быть, это даже одна из целей экскурсий. То есть экскурсии устраиваются не только для внешнего мира, но для самих сабинян. Это не столько их нам, сколько наоборот – нас им показывают. Со всеми нашими сомнениями, ошибками, пошлыми устремлениями. Им показывают внешний мир. Возможно, эта экскурсия – эдакая прививка от нашего мира для сабинян.