Грозное дело

– Стой! – тихо сказал колдун.

Но Трофим его не слушал, а наклонился над царевичем и шёпотом велел:

– Огня!

Колдун даже не шелохнулся. Годунов дал Трофиму огня – щепку лучины. Трофим осветил рану. Рана была гадкая, нечистая.

– Углями надо было прижигать! – строго прошептал Трофим. – Куда смотрел, колдун?!

– Любезный! – сердито зашептал колдун. – Я бы попросил тебя не умничать, ибо нет ничего проще, чем…

И тут он резко замолчал. А Трофим аж отшатнулся! Царевич открыл глаза и начал медленно водить ими по сторонам. Взгляд у него был настороженный…

И успокоился только тогда, когда увидел Годунова. Тот заулыбался, сказал:

– Батюшка-царевич, это я, раб твой Бориска. Мы тебя вылечим, батюшка. Ещё будешь соколом летать, басурманам головы рубить, красных девок портить…

Царевич поморщился, облизал губы.

– Водицы? – спросил Годунов.

Царевич молчал. Колдун выступил вперёд и положил царевичу на лоб тряпицу.

– Что это? – строго спросил Трофим.

– Двойная водка, от жара, – ответил колдун.

Трофим одобрительно кивнул. Царевич начал смотреть на Трофима. Смотрел долго, потом улыбнулся. Трофим раньше никогда царевича так близко не видел. И Трофим спросил:

– Кто тебя так?

Царевич не ответил, но и глаз не отводил.

– Ты его видел? – продолжал Трофим.

Нет, показал глазами царевич.

– Сзади бил?

Царевич моргнул – сзади. Врёшь, сердито подумал Трофим, били спереди, правой рукой! А вслух только сказал:

– Ой ли?!

Глаза у царевича задёргались, потом остановились, стали злыми.

– Довольно! – воскликнул колдун. – Уходите!

– Сейчас, сейчас! – сказал Трофим, опять наклоняясь над царевичем, провёл рукой над раной, два раза туда-сюда, убрал руку, распрямился и сказал:

– Железом били.

– Шарлатан! – сказал колдун.

Трофим ухмыльнулся. Царевич уже успокоился и снова смотрел только на него. Колдун сказал:

– Про железо – это ложь. Этого нельзя определить.

– Можно! – возразил Трофим. – Деревяшкой так не рассечёшь. Голову проломишь – да, а рассечь – нет, не рассечёшь. А тут били с правой, наотмашь!

– Чернокнижник! – воскликнул колдун.

Трофим в ответ только пожал плечами. Царевич открыл рот и попытался говорить. Колдун кинулся к царевичу и начал утирать ему губы мочалом. Мочало было мокрое, губы у царевича блестели.

– Пошли вон! – строго сказал колдун. – Своих голов не жаль, так пощадили бы мою.

Годунов взял Трофима за рукав и поволок вон от царевича. Трофим особо не упирался, ему и так все было ясно.

8

В сенях Годунов остановился и отпустил Трофима. Трофим поднял руку, утёр лоб, но лоб и так был сухой, и признался:

– Жарища там. Думал, подохну.

Годунов хмыкнул и сказал:

– И по холодку подохнуть.

Трофим посмотрел на Годунова. Годунов, как ни в чём не бывало, спросил:

– Ну как, вызнал чего?

– Нет, ничего пока что, – ответил Трофим.

– А что про железо тогда говорил? И про правую руку?

– А что правая рука? И что железо? – с неудовольствием сказал Трофим. – Все бьют с правой руки, и все железом. Вот кабы с левой бил, тогда была бы зацепка, искали бы левшу. А так…

И Трофим замолчал. Да и о чём тут говорить? Правой рукой железным посохом царевичу в висок кто бил? Известно, кто. И известно, что это за посох. Но как об этом сказать? И как теперь идти кого искать, если и так всё уже найдено? А не пойдёшь искать, скажешь, что никого не нашёл, тебя сразу на кол. Но на кол, это ещё что! А вот если догадаются, что ты уже всё знаешь…

И тут Годунов как раз спросил:

– Ну что, пойдём посмотрим ту палату, где эта беда стряслась? Или тебе уже и так всё ясно?

– Нет! Откуда?! – поспешно ответил Трофим. – Надо идти, конечно! Надо на месте посмотреть.

И они пошли в сторону царской палаты. Трофим внимательно смотрел по сторонам и уже почти всегда угадывал, куда им поворачивать. Теперь, думал Трофим, если вдруг что, он и один уже не потеряется.

Прошли они не так и много и, не доходя ещё двух поворотов до царя, стали подниматься по широкой лестнице, потом почти сразу повернули и остановились возле небольшой двери. При ней стояли двое рынд.

– Это здесь, – сказал Трофиму Годунов. – Тут они всегда стоят. Но тогда были другие и было ещё не темно.

Трофим осмотрелся. Слева, в конце перехода, был виден рундук, при нём сторожа и свет на рундуке. А вот с правой стороны было совсем темно и ничего не видно. Трофим спросил, что там.

– Там поворот, – ответил Годунов. – А за ним тоже рундук и сторожа.

– А где истопничья?

– Там же. За рундуком почти сразу.

Трофим кивнул. Годунов велел войти. Они вошли в покойную, она так называлась. Палата была просторная, большая. На полу – ковры, на стенах – парсуны. В красном углу – высокая мягкая лавка, к ней ступеньки, рядом ещё одна мягкая лавка, но эта уже без ступенек. Вдоль стен тоже лавки, но жёсткие. А в самом дальнем от двери углу, напротив печи, небольшой низкий столик, покрытый широким немецким рушником, а возле него две лавочки – одна стояла ровно, а вторая лежала поваленная.

– Вон там, – сказал Годунов и показал на столик, – у них было накрыто. Но не тронуто.

– А лавочка так и лежала?

– Да. А вот тут лежал царевич.

И Годунов показал на ковёр на полу. Стрелец посветил туда. Трофим увидел большое тёмное пятно.

– А государь вот тут лежал, – продолжил Годунов. – Он царевича вот так поддерживал.

– И что говорил?

– Ничего. Только головой вот так мотал. У него будто язык отнялся. Да он и сейчас ещё почти не говорит, ты сам же видел. А тогда… – И тут Годунов заговорил быстрее: – Я тогда здесь первым оказался! Я шёл мимо, вдруг слышу: кричат! Это Савва, истопник, кричал. Ну, я и побежал на крик. Прибегаю, а они лежат. В кровище!

Годунов громко вздохнул и замолчал. Трофим взял у стрельца огонь и начал им светить, рассматривать ковёр. Долго он его рассматривал! Туда-сюда похаживал, про себя считал шаги…

Потом остановился, отдал огонь, задумался. После спросил, не поднимая головы:

– А истопник чего?

– А истопник, – ответил Годунов, – сперва был сам не свой. Но после успокоили его, и он сказал, что некто вон из того дальнего угла вдруг выскочил и бац – царевича по голове! И убежал.

– Куда?

– Вот в том-то и беда! – сердито воскликнул Годунов. – Я, это Савва говорит, как это увидел, так и обмер. Царевич упал – и весь в кровище! Царь к нему. А он, это Савва, так он говорит, сразу в дверь и кричать: «Царевича убили! Царевича убили!» И побежал, и побежал, покуда его не схватили.

– А который убивал, он где?

– Савва говорит: не знаю, оробел.

– Здесь сколько дверей? – спросил Трофим.

– Одна.

– И Савва в неё выскочил?!

– В неё.

– И рынды его видели?!

– А как же.

– А того, другого?

– Нет. Никто, говорят, не выбегал. Один только Савва.

– Так, может, и не выбегал никто? – сказал Трофим.

– Как это? – строго спросил Годунов.

– А вот так, – сказал Трофим. – Не выбегал никто. Потому что кому выбегать? Никого там, может, не было. Может, это Савве только померещилось?

– А кто… это… тогда? – ещё строже сказал Годунов. – Их, если злодея не считать, только трое было: царевич, царь и Савва. – И вдруг быстро спросил: – Это Савва, что ли, на царевича тогда накинулся? А на злодея только говорит? Так было, да? Отвечай!

Трофим задумался. И тут же будто кто-то у него внутри сказал назойливо: «Скажи: Савва! Скажи: истопник! Савва на виске подтвердит, все подтверждают!» Трофим поморщился и даже отмахнулся. Если бы это был Савва, царевич разве промолчал бы? Нет, конечно. Сразу бы сказал. Да зачем это Савве? А…

Нет, подумал, оробев, Трофим, об этом и думать не смей. И он опять взял огонь, стал рассматривать кровь на ковре, потом наклонился ещё ниже, потрогал пальцами ковёр, там ворс был слипшийся, жёсткий, поднял ладонь, обнюхал пальцы и сказал:

– Железом пахнет.

– Каким железом? – спросил Годунов.

Каким, каким, хотел было сказать Трофим, обыкновенным, железным, да царским посохом, вот чем!..

Но удержался, прикусил губу. А Годунов опять спросил:

– Что? Может, кочергой?

– Ну, может быть, – растерянно сказал Трофим.

– Иван, – приказал Годунов. – А ну глянь там!

Один из стрельцов подошёл к печи, осмотрелся и сказал:

– Нет её здесь нигде.

– Как это нет?! – удивился Трофим.

И тоже подошёл к печи. За ним подошёл Годунов. Кочерги и в самом деле видно не было. Там были дрова, охапка, они валялись на полу. Это Савва их здесь выронил, когда увидел злодея, подумал Трофим. А вот совок с угольями. Вот помельцо. Но кочерга где? Как без кочерги топить?! Трофим шагнул вдоль печи…

И увидел! Кочерга стояла сразу за углом. Она была узорчатая, кованая, сразу видно, царская. Трофим наклонился к ней…

Но стрелец опередил его, взял кочергу и подал Годунову. Трофим посмотрел на Годунова. Годунов отдал ему кочергу. Трофим начал её осматривать…

И тихо охнул. Ещё бы! Кочерга была в запёкшейся крови, и там ещё был клок волос налипших. Трофим глазам своим не верил. Потом подумал: вот тебе и посох! На кого помыслил! А тут кочерга! И это только Савва, больше некому. Только если её не подсунули.

Трофим посмотрел на Годунова. И увидел, что тот и сам смотрит во все глаза на кочергу. Потом Годунов, облизнувшись, сказал:

– Как это Савва вдруг?! Он что это?

Трофим молчал. Потом сказал:

– Ну, может, это и не Савва. А тот, который выскочил.

– Так ты же говорил: куда ему выскочить! Дверь же одна! Выскочил бы – видели!

– Это смотря кто выскакивал. И как! – важным голосом сказал Трофим. – А Савва вон где стоял! – И он указал на дрова. – Он вон оттуда вошёл, увидел царя с царевичем и, чтобы им не заминать, сюда наклонился… А тут этот вдруг как выскочит! И Савва дрова от страха выронил. Так было?! А?!

Годунов посмотрел на стрельцов. Стрельцы растерянно молчали. Годунов повернулся к Трофиму, сказал:

– Ты колдун! Савва так и говорил нам. Слово в слово.

Трофим усмехнулся.

– Ну, колдун не колдун, а свою службу знаю.

– Так что теперь? – спросил Годунов.

– А теперь так, – сказал Трофим. – Будем искать того, который выскочил. Но тут… – И он строго нахмурился. – Если же никто в дверь не выскакивал, в трубу не вылезал, в окно…

И Трофим посмотрел на окно. Окно было изнутри закрыто ставнями.

– А как оно было тогда? – спросил Трофим. – Тоже со ставнями?

Годунов подумал и сказал:

– Не помню.

– Вот! – подхватил Трофим. – Ещё и окно! И тут тоже нужен розыск. Особый! А что я сейчас ночью разыщу, в такую темнотищу?!

Годунов на это только головой мотнул, очень сердито, и спросил:

– Что ж теперь делать?

– Ждать утра, – сказал Трофим. – И сразу сюда, и в розыск. Савву сюда. И рынд, которые тогда стояли здесь, сюда. И сторожей с обоих рундуков тоже сюда. Да что и говорить, боярин. Утро вечера мудренее. Добрые дела при свете делаются. А пока что мне сейчас чего перекусить бы да прикорнуть хоть где. А утром, на свежую голову, я…

– Ладно! – сердито сказал Годунов. – Это можно. – Обернулся и окликнул: – Климка!

Раскрылась дверь и вошёл Клим, давешний Трофимов провожатый.

– Климка, – продолжил Годунов, – отведи его. И положи. А утром опять его сюда, чуть свет!

И посмотрел на Трофима. Тот поклонился Годунову и пошёл к двери.

– А кочерга?! – вдруг сказал Годунов.

Трофим остановился. К нему подошёл стрелец, Трофим отдал ему кочергу. Клим открыл дверь и отступил на шаг. Трофим вышел первым, Клим за ним.

9

Клим шёл впереди, молчал и ничего не объяснял. Да Трофим ни о чём и не спрашивал. Не до Клима ему тогда было. Трофим думал о своём: о том, что вот же как бывает, вся беда от баб, потому что если бы не Гапка, не ночевал бы он дома. Да он и не думал ночевать! Приходил же Котька Вислый, говорил, айда, Трофим, со мной. Чего не пошёл? Пошёл бы, они сунулись, а Гапка бы сказала: его нет, где его черти носят, я не знаю, – и отстали бы они, взяли бы кого-нибудь другого, а Трофим бы с Вислым посейчас гулял бы у Демьянихи, а они здесь пусть бы хоть…

А вот и нет, тут же подумалось, не унялись бы они, а пошли бы искать дальше, и всю Москву бы на рога поставили, пока его не нашли, потому что только он им нужен, потому что опять, как тогда, когда царская кровь…

Ну и так далее. Вот примерно о чём тогда думал Трофим. Клим остановился и сказал, что они уже пришли. Открыл дверь и посветил.

Трофим вошёл. Это была очень тесная коморка. Даже стола там не было. Вместо него стояла лавка, а на ней кувшин.

– Квасу налить? – спросил Клим.

Трофим мотнул головой, что не надо.

– Может, поешь чего?

– Я не голодный, – ответил Трофим.

Клим пожал плечами, поставил свет на лавку, которая была вместо стола, а сам сел на ещё одну лавку, у стены. Трофим сел на другую, у другой стены. На ней уже было постелено – снизу сенник, сверху сшитые овчины, а в головах тюфяк. Трофим снял шубу, сунул шапку под тюфяк. Клим спросил, гасить ли свет.

– Как хочешь, – ответил Трофим. А после уже сам спросил: – А ты чего не ложишься?

– Мне, – сказал Клим, – не велено. Мне надо за тобой смотреть.

– Куда я денусь?

– Кабы это знать!

Трофим усмехнулся, не спеша снял сапоги, не спеша лёг, укрылся и сказал:

– Чудно у вас.

– Да уж! – отозвался Клим. – Куда чуднее. Человеку говоришь: «Поешь!», а он: «Нет, не хочу!» Боится, что отравят.

И замолчал. Трофим закрыл глаза и громко хмыкнул. Клим сразу сказал:

– Смейся, смейся! Завтра будет не до смеху.

Трофим промолчал. И даже глаз не открыл. Но Клим всё равно спросил:

– Сколько тебе на розыск дали? Один день?

Трофим не ответил. Клим недобро хмыкнул и продолжил:

– Да я и так знаю: один. Зюзин говорил. И вот завтра вечером Зюзин опять придёт и спросит: «Как дела?!» А ты что ответишь? Опять будешь молчать? И что тебе за это будет? Дыба. А после за уши вот так возьмут, вот так крутанут – и голова долой.

Трофим невольно поморщился, потому что он видел, как это делается. И в самом деле есть такие мастера, которые могут за один раз оторвать голову. Трофим открыл глаза и посмотрел на Клима. Клим усмехнулся и сказал:

– Вот так-то! Да ты не робей. До завтрашнего вечера ещё вон сколько! А что надо? Всего ничего! Назвать человека. Вот есть Савва, государев истопник…

– Зачем ему это?! – сердито спросил Трофим.

– Как зачем? А если попросил кто и отвалил задатку? А здесь задатки – это не у вас в Москве. Сколько тебе твой князь Михайло на дорогу дал?

Трофим молчал. Клим усмехнулся и сказал:

– Двадцать рублей, не больше. А у нас, да на такое дело, сразу сотню отвалили бы. А за царевича и того больше можно было попросить. И дали бы!

– Кто? – не стерпел Трофим.

– Ну, я не знаю, – сказал Клим. – Я не давал. Нет у меня ста рублей. А за других я не ответчик.

Тут Клим подался вперёд, дунул на огонь и загасил его. Подождал немного и продолжил, теперь уже чуть слышным голосом:

– Ежели старший царевич помрёт, кто у царя станет наследником? Младший, Федюня. А на ком младший женат? На Борисовой сестре. Смекаешь?

Трофим молчал. А чего тут, думал он, смекать, это и так ясно, и по закону: за Иваном наследует Фёдор. Ну а Фёдор, как все говорят, да это и так видно, слаб умом, а жена его, Ирина, цепкая, она Фёдора будет вот так держать, а Борис, её брат… Да, Годунов Борис, вчерашний выскочка, как говорили. Да только это не совсем так: кроме Бориса, молодого, ещё два старых Годунова сидят в Думе, дядья его, и кто против них тогда посмеет пикнуть?! Да и чего тут пикать? Может, Борис ни в чём не виноват, а просто свезло ему: царь ткнул в царевича – и прямо посохом в висок, посох железный, острый…

И Трофим зажмурился. Клим, было слышно, усмехнулся. Трофим подумал и сказал:

– А почему вдруг Фёдор самый младший? Царь же опять женился, взял себе молодую жену, чего бы ей тоже не родить?! И будет ещё один царевич…

– Га! – громко сказал Клим. И тут же опять чуть слышно зашептал: – Так это же ещё нужно родить! А от кого рожать? От этого? – И тут Клим опять усмехнулся. – Хотя тут помощники всегда найдутся. А молодая царица, как все говорят, на это очень охочая. Вот я и думаю…

Клим вдруг опять замолчал. Трофим прислушался. Было совсем тихо. Но Клим прошептал:

– Слышишь?

И опять затих. Трофим ничего не слышал, даже Климова дыханья.

Клим усмехнулся и продолжил:

– Показалось. Так вот. Может, это он устроил, а может, и не он. Чтобы про это знать наверняка, надо сперва дознаться, понесла царица или не понесла. Если понесла, это, руби мне голову, Борис не виноват. Ему же тогда это будет ни к чему, если уже есть ещё один царевич. Но если ещё не понесла… Тут надо крепко думать! Поэтому вот что тебе надо первей всего узнать: понесла царица или нет. А про это можно спросить вот где…

И Клим опять замолчал. Трофим подумал: Господи Иисусе, этот Клим меня до плахи доведёт!

А Клим, откашлявшись, уже опять заговорил чуть различимым шёпотом:

– Но, может, это и не Годунов. Это могло и само по себе приключиться. Царь же сейчас какой? Как порох! Чуть что, сразу «Убью!» кричит. А то и кидается убить. И хорошо, если пустой рукой. А то, бывает, и посохом. Так он и царевича мог посохом… А что! И теперь и сам не рад, а дело сделано.

Клим замолчал. Трофим лежал, не шевелился, старался неслышно дышать и думал: закричать, не закричать? У себя в Москве он закричал бы, а тут мало ли, как бы после хуже не было. И он молчал пока.

Клим вдруг спросил:

– Чего притих? После скажешь, что не слышал, спал? А я скажу: нет, не спал. И я ещё скажу, что ты про это завёл.

Трофим по-прежнему молчал. Клим громко вздохнул и продолжил:

– А может, царь с умыслом бил, и так тоже может быть. Спорил с ним царевич! Раньше никогда не спорил, а тут вдруг начал возражать. А почему бы нет?! Царь же войну королям проиграл, Ливония тю-тю, вот бояре и стали на царевича поглядывать: растёт наша надёжа. Ну, царь и не сдержался, разъярился и убил! А эти… Ха-ха-ха!

Клим стал смеяться негромко, но очень обидно. И Трофим не выдержал! Вскочил и через лавку – на другую лавку! Навалился на Клима и начал душить! Клим извивался, сопел, но Трофим его не выпускал! Да ещё и приговаривал:

– Я тебе, скотина, покажу, как над государем потешаться! Я и без Ефрема обойдусь! Я тебе язык и без клещей достану, пёс смердячий!

Клим стал понемногу сдавать. Он уже не так вертелся и почти не отбивался, а только что-то мычал, ногой подрыгивал…

Трофим разжал руки, убрал с Климовой груди колено, слез с лавки, провёл рукой в темноте и ничего не нащупал.

– Эх! – только и сказал Трофим.

– Чего? – хрипло спросил Клим.

– Лавку обернул! И квас, – сказал Трофим. – А пить охота!

– На окне ещё стоит, – ответил Клим. Усмехнулся и добавил: – Неотравленный.

Трофим повернулся, поискал на подоконнике, нашёл кувшин и начал пить.

– А ты бешеный! – сердито сказал Клим.

Трофим пил квас, молчал. Клим продолжил:

– Дурень! Я тебя испытывал. Мне Годунов велел. А ты меня чуть не убил.

Трофим отставил квас, вернулся к своей лавке, лёг, накрылся шубой и затих. Клим помолчал, потом спросил:

– А это правда, будто бы сам царь тебе чашу мальвазии пожаловал?

Трофим не сразу, нехотя ответил:

– Не чашу, а чарку. И не мальвазии, а хлебного вина. Двойного.

– А! – разочарованно ответил Клим.

Трофим разозлился и сказал:

– Не пожаловал, а сам поднёс! Пожаловал – это когда он через слуг передаёт. А тут сам, из своих рук, мне вот так чарку подал и сказал: «Держи, Трофимка!» И я взял и выпил, с царя глаз не спускаючи, вот!

– Давно это было? – спросил Клим.

– Давно, – без всякой охоты ответил Трофим и поморщился. Не любил он об этом вспоминать, ох, не любил! И не убивал он тогда никого, а отбивался. Не отбился бы – его бы убили. Тогда он сейчас сидел бы где-нибудь на облаке да сверху вниз поглядывал, а тот, которого он не убил…

Нет, тут же подумал Трофим, ничего здесь, внизу, не поменялось бы. Да и чего гадать? Гадание, суть ведовство, есть грех, за гадание положен кнут. Да и давно пора спать. Какой день был хлопотный! Да и когда его в Москве подняли – может, ещё даже до полуночи. Вспомнив Гапку, Трофим усмехнулся, но тут же опять стал строгим и подумал, что пора спать, во сне часто снится, где и кого нужно разыскивать. Поэтому когда он спит, он служит. И Трофим заснул.

10

Но ничего толкового ему в ту ночь не приснилось. И всё же Трофим, когда проснулся, то, ещё не открывая глаз, прислушался. Было тихо. Тогда он открыл глаза. Окно уже было открыто, но за ним было ещё совсем темно. Свет шёл только от лампадки. И в этом слабом свете Трофим рассмотрел, что Клим уже сидит на своей лавке одетый и в шапке.

– Ты куда это? – спросил Трофим.

– К боярину, – ответил Клим. – Он же у нас ранний. А ты здесь как выйдешь, так сразу налево, а дальше, учуешь – там у нас поварня. Скажешь, ты от Клима Битого. Тебя накормят. И там жди меня.

Сказав это, Клим сразу встал и вышел. Трофим ещё немного полежал, повытягивал кости, повспоминал, о чём был сон, а сон был пустой, ненужный. Трофим встал с лавки. На полу валялись черепки от вчерашнего кувшина. Трофим вспомнил, как он душил Клима, и подумал, что это тому будет наука – не распускай язык. А то знаем мы таких: не успеешь рта раскрыть, а он уже донёс!

Трофим вздохнул и начал собираться. Собравшись, надел шапку, вышел, повернул налево и, на горелый дух, пошёл на поварню. Пахло горелым луком, начинался постный день, пятница.

В поварне оказалось пусто. Но Трофим не стал проходить дальше, а сел с ближнего края стола. Вышла повариха – толстенная баба, спросила, он не Климов ли? Трофим ответил, что Климов. Баба ушла, вышел поварёнок, принёс горелого лука и хлеба, а потом кашу на воде и ещё кашу.

Затем пришёл Клим. Вначале он ничего не говорил, а тоже поел, и только после кваса, широко утёршись, Клим сказал, что при покойной палате всё уже готово – рынды приведены, и Савва тоже, а Годунова пока что не будет, ибо ему было приказано быть у царя.

– А что царь? – спросил Трофим.

– Так, – уклончиво ответил Клим. – Хворает.

– А царевич?

– Тоже. – Тут Клим помолчал, потом добавил: – Всю ночь жаром горел.

Трофим перекрестился. Клим тоже.

Они встали и пошли в покойную. Теперь Трофиму шлось легко, да и дошли они быстро. Пока шли, рассвело, в переходах развиднелось.

Возле двери в покойную стояли рынды – двое с бердышами, двое без. А ещё дальше, ближе к повороту, стоял какой-то дворовой человек с руками за спину, а при нём двое стрельцов. Рынды без бердышей – это те, которые тогда стояли на двери, а дворовой – это, наверное, тот самый Савва, истопник, подумал Трофим.

Так оно и оказалось. Но до Саввы дело пока не дошло. Клим выступил вперёд и, обращаясь к Трофиму, одного из рынд без бердышей назвал Никитой Громовым, а второго Петром Самосеем. Трофим достал из-за пазухи целовальный крест, утёр его платочком и выставил перед собой. Пётр и Никита приложились к кресту и пообещали говорить как на духу. Трофим спросил, как было дело.

– Никак не было, – ответил Пётр. – Мы стояли, ничего не видели. Никто не проходил, никто не пробегал. Да и как тут пробежать? Куда?

– Всё сказал? – спросил Трофим.

Пётр ответил, что всё. Трофим сунул ему крест. Пётр его поцеловал и отступил на шаг. Трофим посмотрел на Никиту. Никита выступил вперёд, сказал почти что то же самое, что Пётр, поцеловал Трофимов крест и отступил к Петру.

– Ладно, – сказал Трофим. – Стоять здесь и никуда не отходить.

А сам повернулся к двери. Рынды с бердышами расступились. Клим открыл дверь. За ней было светло. Трофим вошёл в палату и продумал: конечно, светло, когда здесь такое окнище! Оно было стекольчатое, стрельчатое, почти всё прозрачное и только по краям с узором: снизу травка, а с боков – птицы с длинными хвостами. Трофим засмотрелся на окно. Травка была зелёная, как настоящая, а птицы как огнём горели.

Трофим подошёл к окну. В рамах нигде не было ни щёлочки, всё плотно закрыто войлоком и забито гвоздиками с золотыми шляпками. Трофим посмотрел через стекло. Внизу был виден двор, вид был почти как настоящий, только кое-где немного расплывался, будто смотришь через воду. Но вода была чистейшая!

Насмотревшись в окно, Трофим взялся за раму и потянул её на себя. Рама не поддавалась. Трофим потянул сильнее…

– Э-э-э! – прикрикнул Клим. – Ты чего это?! Пятьсот рублей это окно, смекаешь?!

Трофим отпустил раму, обернулся и строго сказал:

– Царевич подороже будет.

Клим не нашёлся что ответить. Трофим отступил от окна и посмотрел на ставни. Они, прислонённые к стене, стояли по бокам окна. А вчера стояли на окне!