Темная вода

Закончив с делами, Яков уехал как-то слишком поспешно, даже отказался от на скорую руку приготовленного Ниной обеда. Словно боялся дальнейших расспросов. А может, и боялся. Все они тут чего-то боялись. Понять бы еще, чего. Она пообещала себе разобраться. Это ведь важно – узнать о своих корнях, понять, как глубоко они проросли. Понять, куда вообще проросли. Прабабушка – ясновидящая, а мама отказалась от дара. Сказка… Темная сказка на Темной воде. Интересно и немного жутко. Или жуть эту Нина привезла с собой, прихватила из прошлой жизни, которую теперь так старалась забыть? О прошлой жизни ей еще предстояло хорошенько подумать, решить, как лучше поступить. Она уже почти решила, теперь оставалось решиться…

Остаток дня прошел в обычных бытовых хлопотах. Нина продолжила уборку, до блеска вычистила всю сантехнику, заменила в спальне тюль на купленные в городе шторы, выстирала, высушила и застелила плед. Получилось красиво и уютно. А если поставить в тяжелую хрустальную вазу луговые цветы, будет вообще хорошо. Жизнь налаживается. Ну, по крайней мере, Нина пыталась ее наладить.

А ближе к вечеру Темка потянул ее к озеру купаться. Несмотря на то что лето началось, вода в озере оказалась теплая, как парное молоко, и нырнуть в нее на исходе знойного дня было бы замечательно. И не беда, что нет купальника. Сгодятся шорты и топ, а купальник можно купить в «Стекляшке» или, на худой конец, заказать через интернет.

– Темка, стой тут, – велела Нина сыну, медленно и осторожно заходя в воду. – Я проверю дно, а потом возьму тебя с собой.

Дно было замечательное. Крупный белый песок и никакого ила, никаких водорослей. Пологий спуск, без ям и обрывов. Глубина начиналась лишь метрах в семи от берега. Какая глубина, Нина проверять не стала. Вернулась за сыном.

– Пойдем, Темка!

Они купались долго, до изнеможения. У Нины изнеможение наступило быстрее, она выбралась на берег, уселась прямо на песок, зорко наблюдая за резвящимся на мелководье сыном. Темку нужно научить плавать. Сама она плавала неплохо, но как такому научить, не знала.

После купания в озере пришла пора купания в ванне на львиных лапах. Нина загодя нагрела воды, ополоснула Темку, ополоснулась сама. Синяки на ребрах и животе становились все ярче, все страшнее, но боль почти прошла. Может, от времени, может, от Шипичихиного отвара, а может, от целебной темной воды. Интересно, если провести аналогию с живой и мертвой водой, в их озере она какая? Нине хотелось бы, чтобы живая, но за время купания на мелководье она не заметили ни одной рыбешки, ни одного малька, ни двустворчатых ракушек, которых всегда полно на дне рек и озер. И птиц… Кажется, птиц на озере она тоже ни разу не видела. Интересно, кто же это тогда был ночью? Всплеск чьих плавников, лап или крыльев она слышала? Наверное, можно спросить у Якова. Он должен знать, какая живность водится в Темной воде и окрестностях. Она и спросит. Вот Яков завтра приедет устанавливать бойлер, она и спросит.

Темка уснул быстро. В этом доме, в этом месте он засыпал почти мгновенно, а в городе его приходилось иногда по часу укладывать. Такая вот целительная сила свежего воздуха! Сама Нина так рано ложиться спать не планировала. Имелся бы интернет, села бы за работу, чтобы хоть как-то отвлечься. Но интернета не было, и оставались книги. Благо в старом доме нашлось много книг! Она выбрала не глядя. Просто протянула руку и взяла книгу. «Дикая охота короля Стаха» Владимира Короткевича. Короткевича любила мама, у них было полное собрание его сочинений. «Охоту» Нина прочитала, наверное, в классе восьмом. А теперь, похоже, придется перечитывать.

Она сидела на террасе под зажженной лампой. На столе лежала книга, стояло блюдце с куском Ксюшиного пирога и дымилась чашка кофе. Нина не верила в предрассудки и кофе на ночь пила смело. Она вообще старалась быть смелой. Ну, насколько это вообще возможно в сложившихся обстоятельствах. Если разделить свою жизнь на «до» и «после», то «после» получалось вполне себе мирным и по-дачному спокойным. Даже несмотря на услышанную утром страшную историю. Ее мама любила повторять: «Не бойся, Нина, мертвых. Мертвые уже не обидят. Бойся живых». Тогда Нине это утверждение казалось весьма сомнительным. Мертвых боятся все, потому что они мертвые. А живые обычно добрые. Были добрыми в Нинином детстве. Кто ж знал, что мама окажется права? И кто ж знал, что читать «Дикую охоту короля Стаха» в полной тишине под яркими, как лампочки, звездами – это совсем не то, что читать ее дома, лежа на кровати в уютном свете ночника. Эта нынешняя «Охота» казалась куда страшнее и куда реальнее той, из детства. Настолько страшнее и настолько реальнее, что Нина отложила книгу. Все, ночь на дворе. Завтра много дел, нужно ложиться спать.

Она подошла к тому краю террасы, что нависал над водой, перегнулась через перила, всматриваясь в темноту и вслушиваясь в тишину. Ничего. Ни единого всплеска. Вот и хорошо.

А дверь Нина закрыла не только на ключ, но и на массивный засов. Разумная предосторожность не повредит. Стоило только переступить порог спальни, как захотелось спать. Сил хватило лишь на то, чтобы поправить подушку под головой у Темки и закрыть платяной шкаф. Подумалось вдруг, что неплохо бы занавесить зеркало, нехорошо, когда в нем отражается кровать. Кажется, это из фэншуй или еще из какого восточного учения. А потом почти сразу подумалось, что зеркала занавешивают, если в доме есть покойник. Эта мысль была ленивой и совсем не страшной. Она блеснула серебряной искрой и исчезла в темноте, а Нина скользнула за ней следом, прямо в темный, глубокий сон.

Во сне ее гладили когтистые руки, сначала по волосам, потом по плечам. Во сне пахло псиной и было жарко. Нина ворочалась с боку на бок, пытаясь ускользнуть от этой назойливой ласки. Какое-то время у нее получалось, а потом вдруг стало больно. Коготь, черный и длинный, не то звериный, не то птичий, не то человечий, вспорол ей плечо, отворяя кровь и выпуска на волю крик.

С криком Нина и проснулась, как из омута, вынырнула из кошмара и тут же зажала рот рукой, чтобы не напугать Темку. Даже во сне она помнила, что Темку пугать нельзя. И кричать нельзя ни в коем случае, как бы ни было страшно, как бы ни было больно. Однажды у нее получилось. Получится и сейчас.

Вот только некого оказалось пугать. Некого! Темы не было ни в постели, ни в комнате. Сквозь новые занавески в дом просачивался мутный, щедро перемешанный с темнотой свет. Рассвет еще только-только начинался, он привел с собой туман и сырость. А еще страх!

– Тема! – Нина закричала во весь голос. Закричала так громко и отчаянно, что старый дом содрогнулся.

Не переставая звать сына, она заглянула сначала под кровать, потом в раскрытый – снова раскрытый! – шкаф. Потом выбежала в коридор, включила свет во всех комнатах, даже кладовой. Темы в доме не было. Темы в доме не было, а входная дверь оказалась открыта. Даже тяжеленный засов, который и сама-то Нина задвигала с трудом.

Задыхаясь от ужаса, она выбежала на террасу, заметалась перед домом, хотя разумом уже давно поняла – искать нужно у воды, у проклятой Темной воды! А перед этим придется замолчать. Чтобы услышать тишину. Чтобы по всплеску, шороху, всхлипу понять, где ее маленький сын. Замолчать было тяжелее всего. Крик рвался из горла вместе с паникой, тянул Нину за собой словно на аркане. К воде тянул.

Вода и привела ее в чувство. Она обожгла холодом стопы, заставила захлебнуться собственным криком, замереть от пробежавшей по всему телу судороге.

– Тихо, – сказала Нина свистящим шепотом. Кого уговаривала? Кого заговаривала? Себя или темную воду? – Тихо…

Вокруг и в самом деле было тихо. Тихо и темно. Но это была не полуночная кромешная темнота. В мглисто-серой темноте виднелись тени прибрежных кустов, а старый дом казался средневековым замком. Где-то в этой темноте был ее маленький сын…

Вдох-выдох… Затаить дыхание. Зажмуриться крепко-крепко, а потом широко раскрыть глаза. Смотреть и слушать! Слушать этот пропитанный туманом воздух, этот тихий плеск волн, этот похожий не то на рык, не то на стон звук…

Нина дернулась, вытянулась в струну, всем телом развернулась на звук. Он шел не с берега, а от воды, где-то далеко от берега, если верить слуху, если туман и мгла не обманывают.

– Тема! – Она бросилась в воду, уже не замечая холода. – Тема, я сейчас! Я плыву к тебе, сынок!

Она сделала несколько шагов, а потом коварное дно ушло из-под ног, потянуло Нину за собой. Но что такое пучина по сравнению с тем ужасом, который жил сейчас в ней?! У нее хватило и сил, и ярости, чтобы вырваться из чьих-то невидимых объятий, голыми руками разорвать не то водоросли, не то старую рыбацкую сеть.

– Темочка!

Она плыла, почти ничего не видя перед собой, ныряла и выныривала. Из мглы кромешной попадала в мглу туманную и, сжав зубы, плыла на этот странный, пугающий звук. А потом увидела…

…Оно метнулось к берегу черной, как сама ночь, тенью. Длинное, гибкое… Не зверь и не рыба. И уж точно не человек… Оно бросило в воде свою добычу и нырнуло под воду. А Нина нырнула к оставленной добыче. К своему маленькому сыну нырнула.

И успела. Подхватила под мышки, развернула белым, как луна, лицом к небу, заглянула в широко раскрытые глаза.

– Темочка, я здесь! Все будет хорошо!

А будет ли? Как так вышло, что она потеряла берег? Словно это не озеро, а бескрайнее море. Словно их с Темкой несет невидимое подводное течение. Тянет, закручивает… И та странная тварь, черная тень в темной воде, как акула, кружит поблизости. Нина не столько видит, сколько чувствует ее присутствие, чует запах крови и мокрой шерсти. А со дна – если здесь вообще есть дно – на поверхность поднимаются пузырьки воздуха, сначала пузырьки, а следом за ними и тот, кто их выдохнул, всплывет, распластается на поверхности синим, распухшим от воды телом, посмотрит на них с Темкой невидящим темным взглядом и…

И она проснется! Потому что такого, вот всего этого не может быть на самом деле! Это продолжение кошмара, нужно только проснуться!

Нина и проснулась бы, если бы не Темка в ее немеющих от холода и усталости руках. Потерять ребенка она не имела права даже в кошмаре. Значит, придется бороться до конца. Отбиваться и от твари, и от того, кто еще не поднялся на поверхность, но чье присутствие она чувствует не то что кожей – кончиками волос!

Нина приготовилась бороться, глотку приготовилась перегрызть любому, кто посмеет к ним сунуться. Они еще не знают, с кем связались!

Сунулся. Кто-то хитрый и беспощадный напал не из воды, а сверху, схватил визжащую, отбивающуюся Нину за плечо, схватил ко всему равнодушного Темку, потащил. Он оказался ловким и сильным. Его силы хватило, чтобы швырнуть их на дно лодки, навалиться на мечущуюся Нину всем своим невыносимо тяжелым телом. Его вероломства хватило, чтобы рявкнуть прямо ей в ухо:

– Да уймись ты, чокнутая! Дай на мальчика посмотрю!

В этом сиплом от злости и натуги голосе было столько человеческого, что Нина перестала отбиваться. Они больше не в воде, они с Темкой в лодке, в безопасности. Вот только в безопасности ли?..

Он крепко, локтем и, кажется, коленом прижимал ее ко дну, контролировал каждое движение. А второй рукой он держал Темку. Не так грубо, как ее, а бережно придерживал за плечи.

– Ну, – спросил злым шепотом, – успокоилась?

Ей удалось только захрипеть с отчаянием пойманного зверя. Но он все понял, этот невесть откуда взявшийся посреди озера бородатый мужик. Он ослабил хватку, но когда Нина бросилась к сыну, мягко, но настойчиво ее придержал.

– Погоди, – рявкнул через плечо и перевернул Темку лицом вниз.

Ей хватило здравомыслия понять, что такое он делает с ее сыном. Здравомыслия хватило, а сил нет. К Темке и незнакомцу она ползла на коленях, и дно моторной лодки казалось ей бесконечным, как лента Мебиуса. А потом она услышала кашель и громкий плач.

– Живой, только воды нахлебался, – сказал незнакомец и аккуратно положил Темку прямо перед ней.

Ее слез, наверное, хватило бы, чтобы это проклятое озеро вышло из берегов. Ее смешанной с ужасом ярости хватило бы, чтобы превратить его в кипящий котел, но сейчас она хотела только одного, она хотела быть со своим сыном.

Темка перестал плакать почти сразу, как оказался в ее объятьях. Теперь он протестующе мотал головой, не давая Нине себя осмотреть.

– Обалдеть… – послышалось над ухом. – Ты с ума сошла, тетя? Это ж надо додуматься – заплыть с ребенком так далеко посреди ночи!

Она не заплывала. Ей еще предстоит выяснить, как Темка оказался в воде. Но ни отчитываться, ни оправдываться перед этим косматым мужиком она не станет. Ей бы на берег. Им бы обоим на берег… А дальше она со всем разберется. Она привыкла со всем разбираться.

– Нате. – Он накинул ей на плечи свою куртку. Куртки хватило, чтобы ее полами укрыть еще и дрожащего от холода Темку. Нину тоже трясло. Не то от холода, не то от пережитого. Нужно успокоиться. Как там говорил Яков? Было и быльем поросло? Поросло. Только не быльем, а водорослями. Все озеро, от дна до поверхности. Это ей раньше казалось, что вода чистая. Темная вода не может быть чистой.

А незнакомец завел мотор, и предрассветную тишину нарушил громкий рев. Лодка летела к берегу, вспарывая острым носом густой туман. В тумане этом у самого берега Нине почудилась длинная тень. Тварь, что напала на ее сына, выбиралась из воды. Сначала на четырех лапах, а потом, кажется, на двух… К горлу подкатил колючий ком, Нина перевесилась через борт замершей у деревянного пирса лодки.

…Легче стало минут через пять. Но к ознобу теперь присоединилась невероятная слабость. Если бы не незнакомец, который придерживал одной рукой ее, а второй держал за руку Темку, Нина, наверное, потеряла бы сознание. А так приходилось идти, путаясь в подоле мокрой ночнушки, кое-как переставляя налитые свинцом ноги, видя перед собой только деревянные доски пирса.

Он привез их не к ним, а к себе домой. Нина поняла это, как только закончился пирс. Перед ней оказался одноэтажный сруб, сложенный в нарочитом рустикальном стиле. Новый, массивный, с панорамными окнами от потолка до пола, с огромной, переходящей в пирс террасой. Подумалось вдруг, что панорамные окна в здешней глуши – глупая блажь, их разобьют мародеры сразу же, как только дом останется без хозяев. А это и произойдет. Ведь никто в здравом уме не станет жить у Темной воды круглый год.

Незнакомец между тем уже возился с замком. Темку он по-прежнему крепко держал за руку, а Нину аккуратно притулил к теплой, вкусно пахнущей деревом и лаком стене.

– Куда? – спросила она шепотом.

– Туда, – ответил он так же шепотом. – Сейчас отогреетесь, а там решим, что с вами делать.

– Ничего… – Вот так бы и остаться у этой спасительной стены, чтобы ни о чем не думать, ничего не предпринимать. – Ничего не надо с нами решать.

– Угу. – Он открыл плечом дверь, а потом толкнул Нину в дом. Ей показалось, что толкнул, а на самом деле почти заволок. Не держали ее ноги. Совсем не держали… – Вот и сходил на рыбалку! – В голосе была досада. Нина незнакомца понимала, не на такой улов он рассчитывал.

А под потолком уже загорелась кованая люстра, освещая внутренности чужого дома. Стилизованные под старину, но все равно новые внутренности. И хозяина дома люстра тоже осветила.

Высокий, здоровый, как медведь, и такой же косматый. Это там, на озере, ей показалось, что он старый. На самом деле не старый, совсем не старый, просто кажется таким из-за черной разбойничьей бороды. Оказывается, бороды бывают разными, вот, к примеру, окладистые, как у батюшек, или тонкие псевдобуддистские. А у этого – разбойничья. И взгляд черных глаз тоже разбойничий: тяжелый и пристальный. Такой пристальный, что от него хочется заслониться рукой, а еще лучше забиться куда-нибудь в дальний угол. Наверное, бородачу не нравится лужа, что натекла с подола ее ночной сорочки… Или выглядывающая из-под охотничьей куртки сорочка… Или сама Нина в сорочке… Или что ему не нравится? Ему ведь точно что-то очень не нравится, оттого он и хмурит черные брови. А ей плевать! Они тут всего на пару минут! И вообще не по своей воле.

– Тема, ты как? – Нина присела перед сыном, всмотрелась в лицо. – Тема, ты зачем это сделал?

Он не скажет. Никогда не говорил и сейчас не скажет, не сумеет объяснить, как, а главное, зачем оказался посреди озера. А про тварь в воде вообще лучше не спрашивать. Да и была ли она? Может, почудилась?

Тема мотнул головой, и с его мокрых волос во все стороны полетели холодные брызги. Бородатый разбойник хмыкнул и отступил на шаг. А Темка разжал сжатые в кулак пальцы. На его ладони лежал клок сизой шерсти. Нину замутило.

– Что это, Темка? Откуда у тебя… это?

Темка вздохнул, спрятал руку за спину, а потом вдруг совершенно отчетливо сказал:

– Сущь.

– Что?.. – Она медленно опустилась на лакированный дощатый пол, прямо в натекшую с ее сорочки лужу. – Темочка, что ты сказал?

Темка молчал, прятал руку за спиной, словно боялся, что Нина отберет у него эту… мерзость.

– Сына, что ты сказал? – Голова кружилась, а вслед за ней кружились золотые блики от кованой люстры.

– Он сказал – сущь. – Бородатый возвышался над ними темной горой. Стоял, наблюдал, хмурился.

– А… что это? Как это вообще?..

– Не знаю. – Он пожал широкими плечами. – Тебе виднее.

Ей не виднее! Ни капельки не виднее! Потому что вот эта странная нелепица – первое слово, произнесенное ее сыном за почти четыре года жизни. Но как такое объяснить незнакомому человеку?! Да и зачем ему вообще что-то объяснять? Им домой нужно!

– Тема, нам пора! – Она взяла сына за руку, за ту руку, которую он не прятал за спиной.

– Куда? – спросил бородатый лениво. – Куда вам пора, когда вы оба мокрые и… жалкие?

Он сказал это как-то так, что сразу стало понятно: Темка – мокрый, а Нина – жалкая. А потом он положил лапищу ей на плечо, и она дернулась, уходя от захвата, собственным телом прикрывая Темку.

– Дурдом… – Он убрал лапищу и отступил на шаг, но взгляд его по-прежнему оставался тяжелым и очень внимательным.

– Сама… – сказала Нина шепотом. – Не надо меня…

– Ну, раз не надо, то не буду. – Он сделал еще один шаг назад. – Домой попретесь по росе и мокрые? Ты в ночнухе, а твой малой с этой хренью в руке? – Он сделал многозначительную паузу, а потом продолжил: – Или все-таки переоденетесь в сухое?

– У меня нет сухого. – А зубы уже предательски лязгали, и руки тряслись, как в абстиненции.

– Найдем. – Он больше не смотрел на них с Темкой, он о чем-то сосредоточенно размышлял. Размышления длились недолго. – Пойдем, покажу, где у меня тут душ.

* * *

…Да, с рыбалкой не сложилось.

Ловись, рыбка, большая и маленькая…

И закинул старик невод…

Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца…

В голову лезла такая чудовищная хрень, что Чернов помимо воли нахмурился. А все потому, что сети притащили вот этих: девчонку и мальчонку. Это на озере, в темноте, он подумал, что тетку. Она орала благим матом, и он ошибся. А сейчас, при свете, отчетливо видел – не тетка, а девчонка. Мокрая, взъерошенная, с совершенно безумными глазами и такими же безумными поступками. А мальчонка, стало быть, сын. Нормальный такой пацан, по виду смышленый. Вот только в воду полез зря. Если, конечно, сам полез. Если не мамашка его в озеро затянула. Мамашки нынче всякие бывают. Повернутые на оздоровлении, повернутые на экологии, просто повернутые. Эта, похоже, просто повернутая. Или напуганная?

Это сначала Чернов подумал, что она чокнутая, а потом присмотрелся и увидел кое-что еще. Она боится. Это был какой-то глубинный страх, замешенный на чем-то реально опасном. И на мальчонку своего она смотрела как-то странно, словно видела впервые в жизни. Держала его цепко, обеими руками, в лицо заглядывала. А на руках – синяки. Не сегодняшние, но еще довольно свежие. Характерные такие синяки… Впрочем, не его дело. Его дело эту утопленницу с малым обогреть, просушить по-быстрому и выставить за дверь. Рыбалка сорвалась, но день, возможно, еще не до конца потерян.

К ванной шли паровозиком: Чернов волок на буксире утопленницу, а утопленница, соответственно, малого.

– Давай, парень, ныряй первый, а я пока схожу вам за одежками! – Он старался говорить если не доброжелательно, то хотя бы спокойно. Малой не виноват, что у него мать с приветом. Может, и мать не виновата, просто уродилась такой… и все дела. – Полотенца там! – Он кивнул на стопку полотенец. – Можете не закрываться, я без стука не войду.

Она ничего не ответила. Кажется, она его даже не услышала. Ну, бывает.

Внутренности своего шкафа Чернов разглядывал долго и сосредоточенно. Нарядить требовалось не только мамашку, но и малого. Во что-то из его вещей нарядить. А вещи у него не на лилипутов шитые, если что. Выходило, что наряжать их ну совсем не во что. Если только закутать…

Для мамашки он пару минут выбирал между банным халатом и своей фланелевой рубашкой. Остановился на халате, потому что дама в рубашке чужого мужика – это как-то слишком. Рубашку, кстати, можно приспособить для малого. Рукава закатать или завязать на манер смирительной рубахи. Впрочем, это он зря. Малой ему нравился. Что это он такое сказал?

Суть?.. Сныть?.. Сущь! Точно, сущь! Прикольное такое словечко. Наверное, какой-то детсадовский сленг. Странно только, что оно так возбудило его безумную маменьку.

К гостям Чернов вошел, как и обещал, со стуком. Малого уже поместили в ванну, и он, съежившись, сидел под струями теплой воды. Рука его была по-прежнему сжата в кулак. Что парнишка там прятал, Чернов видел лишь мельком. Кажется, клок шерсти. А маманька стояла перед ванной на коленках, гладила малого по спине и плечам. На Чернова она бросила быстрый и виноватый взгляд.

– Он не хочет выходить. Простите.

– Ну, не хочет, пусть сидит. – Чернов тоже сел на тяжелый дубовый сундук, приспособленный под грязное белье. – С водой у меня перебоев нет. Как звать? – спросил просто так, из вежливости, а она так же вежливо ответила:

– Тема. Артемий.

– А тебя?

Вот по глазам, по диким, с болотной прозеленью глазам, было видно, как не хочется ей называть свое имя. Но назвала.

– Нина.

– Вадим. – Он подумал, стоит ли протягивать ей руку для рукопожатия, но решил, что не стоит. Чай, не на светском рауте. – Вадим Чернов. – С фамилией получалось официально и солидно. Можно было добавить Николаевич, но тогда, наверное, вышло бы совсем уж официально. – Ну, Нина, – он уперся локтями в колени, подался вперед, – так что там у вас произошло?

И вот мелькнуло в этих глазах с прозеленью что-то такое яркое, такое отчаянное, что аж мурашки по хребту. Она ведь хотела рассказать. Хоть кому-нибудь, пусть даже ему, незнакомому мужику, рассказать, что произошло. Потому что случилось что-то из ряда вон.

Ясное дело, из ряда вон! Пацан чуть не утонул. Да и сама она тоже. Чернов полностью отдавал себе отчет в том, что эти двое едва не утонули прямо у него на глазах. Ну, может, не совсем на глазах. Но как она орала, он слышал очень хорошо. А до этого что слышал? Что-то необычное. То ли бульканье, то ли чавканье, то ли всплески. Местные рассказывали про гигантских щук, а еще про сомов, что водятся в Темной воде. Рассказывать рассказывали, а сами отчего-то не ловили. Вот Чернов и решил проверить, водятся или нет. И почти поймал… Русалку с детенышем.

А она все молчала. Гладила детеныша по спине, обдумывала.

– Я не знаю, – сказала наконец. – Я не знаю, что произошло.

Она не знает! А и то верно! Чего заморачиваться, выжили – и хорошо!

Чернов уже думал, что на этом и сказочке конец, но она вдруг снова заговорила:

– Мне снился кошмар.

Бывает. Даже ему иногда снится всякое. Особенно в этом доме. Наверное, из-за интоксикации кислородом.

– А потом мне вдруг стало больно, – сказала и коснулась правой рукой левого плеча.

Она так и не сняла его охотничью куртку. И теперь куртка вдобавок к озерной воде пропитывалась еще и паром. А на левом рукаве проступало бурое пятно.

Наверное, нужно было как-то деликатнее. Указать ей на этот конфуз, а потом по-джентльменски отвернуться, но он не был джентльменом, так с чего бы деликатничать? Чернов подался вперед и потянул куртку за ворот. Тянул вроде бы аккуратно, но моральные устои пошатнул-таки. Девица дернулась, попыталась отбиться, а потом заметила кровавое пятно и отбиваться перестала. Замерла, как испуганный сурикат, и глаза точно так же выпучила. В них больше не было прозелени – в них клубился туман. Или пар, поднимающийся от ванны.

– Не бойся, я только посмотрю, – заверил Чернов официальным тоном. Когда он начинал говорить таким тоном, ему все и подчинялись. Вот она – магия слова. Девица тоже послушалась.

Рана была глубокой. Словно бы от когтя. Такого приличных размеров когтя! Или от ветки. Или от какой-нибудь подводной коряги. Конечно же, от коряги! Откуда во всем этом благолепном месте взяться когтям? Но как бы то ни было, а рану нужно обработать и зашить. Потому что кровит она до сих пор прилично.