Полная версия
Свободная любовь
– Я тебе еще скажу про Смоктуновского. Когда мы халтурили в одно и то же время на студии научно-популярных фильмов в Алма-Ате и писали текст, я про сахарную свеклу, а он, по-моему, про поголовье бараньего стада – ах, какие дивные у него были интонации! Понимаешь, дело не обязательно в масштабе роли, которую играет актер… Дело в том, как много он может в эту роль вложить.
– У тебя самая масштабная роль – кот Матроскин, всенародный любимец.
– А почему нет? У Бориса Бабочкина – Чапаев. Чем Матроскин хуже? Даже, думаю, Матроскин ширше в сознании народа. Потому что дети сменяются, а там все-таки ограниченный контингент.
Маршал Лелик– Когда я попросила тебя о встрече, ты сказал: ничего интересного, я удачник…
– Я удачник, выполняющий взятые на себя обязательства.
– Меня как раз интересует философия удачи.
– Восемь лет назад – в зале 40 % зрителей, женщины-актрисы гасят окурки о батареи в гримерных, срач, пьянь, воровство. На приведение в норму понадобилось меньше полугода.
– В чем секрет?
– В неотвратимости наказания и отсутствии индульгенций. Кто бы ни был, как бы ни был – и так далее. Два сезона понадобилось, чтобы появились аншлаги.
– Чего это тебе стоило? Тебе?
– Я не склонен об этом говорить. На все я положил восемь с половиной лет. Я сократил реализацию своих актерских способностей раза в четыре. За восемь первых актерских лет я снялся в сорока фильмах, в результате чего заработал инфаркт в двадцать девять. Тут, видишь, инфаркта нет…
– А давление?
– Нормализовал. Четыре ингредиента, и нормально.
– Ты, когда маленьким писал папе письма, подписывался: «маршал Лелик Табаков». Этот маршальский жезл так и носил всю жизнь?
– Честолюбец? Наверное, честолюбец. Хотя какое честолюбие! Как говорится в одной несовершенной эпиграмме: «Волосы дыбом, зубы торчком, старый м…к с комсомольским значком». Евтушенко – по-моему, про Безыменского. Ну какой безумец мог пойти в этот театр в 2000-м году! Ты вспомни…
– Лелик, очень много причин, чтобы тебе пойти в этот театр. Твоя любовь и роман всей твоей жизни с Олегом Ефремовым..
– Это единственное… Нет, не единственное, конечно. В этом доме мне дали в руки профессию, которая меня хорошо кормила. В этом доме я видел самые удивительные театральные свершения. «Три сестры» Немировича-Данченко… но и руинного состояния «Горячее сердце»… Фантастические работы главного учителя по профессии. Василия Осиповича Топоркова. В «Плодах просвещения» он – профессор Круглосветлов. Верхогляд в смысле науки, Лев Николаевич Толстой пишет профессору Круглосветлову не просто абракадабру, а не знаю что. Но к третьей минуте я себя ловил на том, что я понимаю все, что он говорит…
– У тебя у самого есть такая роль – Нильса Бора в спектакле «Копенгаген».
– Василий Осипович – главный учитель. Хотя и Наталья Иосифовна Сухостав, дочь чешского профессора, руководительница драмкружка в Саратове, тоже, и Олег, конечно – по системе этических координат театра… Василий Осипович приходил, уже совсем пожилой, ширинка иногда расстегнута, и перхоть на пиджаке, а у меня слезы выступали – я так его любил. Он говорил какие-то очень важные вещи на занятиях. А вечером я смотрел спектакль, где он все реализовывал. Вот это и есть самый продуктивный, самый плодотворный способ педагогики. Потому что ремесло наше, оно как у замечательного сапожника – из рук в руки.
– А все-таки – что надо для того, чтобы стать удачником?
– Чтобы стать удачником, им надо родиться. Если ты спрашиваешь, что надо, чтобы стать конформистом, это совсем другой рецептурный справочник и совсем другой смысл.
– Ты человек, принимающий вызовы судьбы?
– Да. Ведь в первые года четыре, если ты посмотришь средства массовой информации, что писали! Ну немыслимо!
– А что писали?
– Буржуазность… а зачем… а где тайна… Писали, что мне дают деньги меценаты, и поэтому все хорошо. Смотри, вот заработанные в поте лица деньги театра – они дают среднюю заработную плату за прошлый месяц. 58,5 тысяч. Это, конечно, с грантом Президента. Я тебе скажу, чем отличается этот театр. Я бы сюда еще и подвал добавил. Здесь наибольшее количество актеров, видеть которых доставляет радость зрительному залу. Так было в «Современнике»…
– Олег, но это твоя стезя – тебя всегда укоряют за что-то. В том же «Современнике» укоряли, что ты клоун, еретик, театр гражданские позиции защищает, а ты эпиграммы по этому поводу сочиняешь. Но поскольку ты не любишь о своем благородстве распространяться, я напомню, как, получив предложение сняться в роли Есенина с Ванессой Редгрейв в роли Айседоры, ты поломал контракт, потому что в этот момент театр боролся за свою знаменитую трилогию «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», и ты посчитал нужным быть с театром.
– Это идеализм «Современника», его последние спазмы.
– Значит, ты тоже был идеалист.
– Конечно. Я боюсь, что я и до сих пор такой. Просто количество защитных средств, путающих моих оппонентов, прибавилось. Я тебе скажу, в моем фундаменте есть несколько опор: мои дети, в диапазоне от сорока восьми до двух с половиной лет, и мои ученики. Если собрать сборную команду, как говорят американцы, dream team, команду мечты, самых интересных, самых значительных актеров этого помета, от тридцати до пятидесяти, потому что я преподавал двадцать пять лет, думаю, половина будет моих. Почему, собственно, я начал заниматься педагогикой? Потому что очаровательная Люся Крылова, моя тогдашняя жена, родив сына и дочь, не захотела больше рожать. Если бы она, вслед за моей бабушкой, родившей семерых, двое померли, а пятеро были живы…
Утин и «Утятница»– Я тебе еще подскажу, кто твоя опора. Твоя мама-доктор. Твой папа-доктор, похожий на доктора Чехова…
– Да, это то, что было вывезено из Саратова. Это – защищенная спина. Когда какой-то жизненный удар – я чувствовал, что мама как бы подставляет свою руку. И еще был человек – внучка художника Валентина Александровича Серова, Олечка Хортик.
– Ты какое-то время жилу них…
– Был нахлебником. Она вправила мне привычный вывих конформизма.
– Тогда-то Молчалина мы из себя и удалили?..
– Да. Да. Царство ей небесное.
– Как она это сделала?
– Путем любви. Я думаю, она меня любила. Понимай как хочешь. Она была много старше меня.
– Я понимаю как надо. Я вообще думаю, что все в мире делается путем любви.
– А как же, абсолютно. Это ты совершенно права в своем заблуждении.
– Я с некоторым удивлением прочла в твоей книжке «Моя настоящая жизнь», что вы часто совпадали в мыслях с Лилей Толмачевой, не обмениваясь даже этими мыслями, но догадываясь, что они таковы. Лиля – самая светлая душа театра, наивная и чистая, и именно с ней…
– Я об этом сказал в первый раз на стодесятилетии МХАТа. Что я довольно рано узнал так много мерзости, так много дряни театральной и так много прекрасного, возвышенного, нигде больше не встречающегося, что меня уже ничем не удивишь.
– Кроме Лили – Александр Володин…
– Я ему звонил время от времени и говорил, что я его люблю. До слез. Он очень терялся. Это непривычное…
– Хотя, казалось бы, чего проще… А ты часто плачешь?
– Редко. Но плачу.
– Отчего?
– Странные, знаешь, вещи. Вот от девочек, которые в Оренбургской губернии погибли в обрушившейся школе.
От того, сколько я буду видеть Машку, младшую. Это у меня с молодости. Я Отомара Крейчу, чешского режиссера, вез по Московской области, дорогу переходила старушка, и я, глядя на нее, заплакал. Он смотрит: ну ты м… к…
– Сильно развитое воображение…
– Да. Я несколько раз срывался с репетиции, думая, что с мамой что-то случилось – такой импульс, дорисовывающий беду… Знаешь, в детстве мне мой дядя Толя рассказывал: был 18-й год, уже свершился переворот Октябрьский, это было в доме у деда, Андрея Францевича Пионтковского, в городке Балта Одесской губернии. «Балта – городок приличный, городок что надо, нет нигде румяней вишни, слаще винограда». Стук в ворота господского дома, мамин младший брат Толя в нижней рубашке выходит сонный во двор, ему лет тринадцать, вот-вот сломают ворота, и он видит, как старый-старый еврей, с пейсами, бежит, видимо, оттуда, где он прятался в доме моего деда, и с разбегу перемахивает через забор, а высота забора – метр восемьдесят. Этот рассказ мне несколько раз снился… Наверное, это мера страха за свою жизнь… вообще за жизнь…
– И мера сверхспособностей, которые включаются…
– Я тебе скажу про деда Андрея Францевича – откуда начало двойной бухгалтерии, что ли, эстетико-политической. Бабушка рассказывала, как он, владея с 13-го года островом возле Капри, помимо огромного имения в Балтском уезде, спустя два года и два месяца после Октябрьского переворота умер в своей библиотеке, в своем доме, в своей постели. У Менделеевых библиотеку сожгли, а он – в своей постели, его крестьяне содержали и кормили.
– Почему?
– Наверное, делал много добра.
– Он поляк?
– У меня четыре крови – польская, русская, мордовская и украинская. Я даже не Табаков, я Утин. Потому что на самом деле фамилия по папе – Утины. Бедного Утина Ивана богатые крестьяне Табаковы взяли на воспитание. И дедушка, Кондратий Иванович, отец папы, Павла Кондратьевича, уже был Табаков.
– А то была бы не «Табакерка», а «Утятница»…
Паша и Маша– Скажи, пожалуйста, ты уже научился быть мужем Зудиной? А Зудина научилась быть женой Табакова?
– Да. Я думаю, что рождение Марии завершило не только круг знакомства, но и утверждения себя. Не профессионального, а вот в жизни. Это я думаю о Марине. Что до меня – я довольно рано все понял. По сути дела, такой подарок судьбы! Федор Иванович Тютчев все сказал: «О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!» Словом, «на старости я сызнова живу».
– На какой старости… когда вы встретились, сколько тебе было?
– Дорогая моя, когда я решился воспользоваться своим положением профессора, мне было сорок восемь!
– Замечательный возраст.
– Возраст хороший, я с тобой согласен.
– А ей двадцать четыре?
– А ей восемнадцать. Нет, это такая… я даже не знаю, с чем сравнить. В советское время был каламбур: «выиграть „Волгу“ по трамвайному билету».
– Притирались трудно?
– Ну почему, она влюблена была.
– Я имею в виду, когда стали жить вместе.
– Знаешь, видимо, влюбленность компенсировала многие мои недостатки.
– И вот Паша и Маша… Что главное из жизни ты извлек, что мог бы передать им?
– Бессмыслица все. Бессмыслица.
– Передать ничего нельзя?
– Надеешься, что станут интеллигентными людьми, – вот максимум. У Миши Рощина, по-моему, сформулировано: чужое никого не убеждает.
– Любовь можешь передать.
– Конечно. Конечно.
– Много удается перелить в них любви? Часто видишь их?
– Стараюсь. Чем старше становишься, тем больше стараешься. То есть я еду после тяжелого спектакля к Машке – я снимаю дачу, чтобы Машке было, где дышать…
Вчера – тяжелый день, я встал в полвосьмого, клиника, одна встреча, к Магомаеву, царство ему небесное – цветочки положить, здесь дела, вечером спектакль, лег на час поспать, надо же с полной отдачей… люди дорого платят за билеты… А после еду к Машке, чтобы утром с ней побыть, а к двенадцати уже отвалить… Когда я вышел вчера кланяться, и девочка Маняша лет двенадцати преподнесла мне вот такую корзинку со странными полевыми цветами, квадратную… опять почти до слез… ох ты, Господи!.. Ты сама видишь, что Россия с трудом переносит испытание рублем. А это все – это вообще материально трудно оценить. Я приходил, смотрел на Майю Михайловну Плисецкую, на то, как Володя Васильев танцевал, или Корень, или Бессмертнова, когда она махала своими крыльями в «Легенде о любви» из левой дальней кулисы правой передней кулисе. Это можно, понимаешь, до… до полного мужского восторга дойти. Это то, что американцы понимают на Бродвее, регулярно давая людям радость.
– У тебя тоже есть такая радость – «Конек-Горбунок», новая «Синяя птица» для детей и взрослых.
– В зрительном зале МХТ больше чем треть зала – молодые. И ведут себя очень агрессивно: мы здесь, и нам это нравится. Вот это оно и есть – сеять разумное, доброе, вечное. Посильно. То, что театр может. Потому что – что було, то було. И ушло, и не надо делать вид, что вернется.
– Подводя итоги…
– Ты вспомнила про фильм Карела Райша «Айседора». Были еще возможные повороты судьбы. Один – когда был роман с американской прелестной девочкой из семьи миллиардеров. Она мне говорила: у тебя мечта о театре, а у меня – и называла цифру с такими нулями, которые не папа и не мама, а бабушка ей оставила. Половину тебе, делай свой театр… И второй раз – когда американцы хотели приобрести меня как театрального педагога…
– Что помешало?
– Это моя земля – моя… Такая тупая, совсем русская какая-то идея. Река Волга… Все, по сути дела, говорит об одном: что я безнадежно испорченный русский человек. Со всеми вытекающими. Даже расшифровывать глупо.
– Не будем рассчитывать на дураков, которые не поймут, будем рассчитывать на умных.
– Конечно.
Блиц-опрос– Что значит красиво стареть?
– Достоинство сохранить человеческое. Самоиронию. И уровень воспроизведения профессии.
– Какая у тебя главная черта характера?
– Оптимизм.
– А какая черта характера в других людях тебе нравится?
– Вера в лучшее.
– Кем бы ты стал, если б не стал актером?
– Думаю, мало на что бы я сгодился. Возможно, врачом.
– Есть ли у тебя девиз или какое-то правило?
– Делай, что должен делать, а там Господь с ним.
ЛИЧНОЕ ДЕЛООлег ТАБАКОВ, актер, режиссер
Родился в 1935 году в Саратове. Закончил Школу-студию МХАТ, был принят в театр «Современник». Основатель «Табакерки». Художественный руководитель МХТ имени Чехова. Народный артист СССР. Лауреат Государственных премий СССР и РФ. Играл более чем в ста фильмах, включая «Шумный день», «Гори, гори, моя звезда», «Семнадцать мгновений весны», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни И. И. Обломова», «Полеты во сне и наяву», «Президент и его внучка». Женат вторым браком на актрисе Марине Зудиной. Имеет четырех детей.
Галина Волчек
Старуха возле церкви
В день рожденья Олега Ефремова, в праздник, который устроила Галина Волчек, когда его уже не стало, над сценой театра «Современник» летала бабочка. Биологи говорили, что этого не может быть: осень – во-первых, свет софитов, где она должна была сгореть – во-вторых. А она летала, и многие видели. И только уборщица посреди вечера сказала: Галина Борисовна, а вы знаете, что это его душа?..
И без нее они догадались, но она словами сказала.
Живая душа театра – сама Галина Волчек.
– Галя, у тебя была известная слабость к красивой одежде и драгоценностям – сохранилась?
– Скорее не к драгоценностям, а к украшениям. Я иногда привожу в абсолютный шок даже близких людей. Обожаемая наша костюмерша Оля Маркина издевается над нами, когда мы приезжаем в Питер и идем в такой маленький магазинчик от питерского завода, который презирают все дамы света, поскольку он производит подделки под те, настоящие, со вкусом сделанные вещи…
– Под старину?
– Ну да. И когда у нас гастроли – мы гуськом туда. А Оля наша смеется: опять в «металлоремонт» пошли? Но когда это надеваешь, никто же не верит, что из «металлоремонта». Я, наоборот, даже горжусь тем, что я это ношу. Конечно, у меня есть другое, что мне дарили на юбилеи, на дни рождения. Вот кольцо, бывший муж на день рожденья подарил.
– Марк?
– Марк.
– Аквамарин?
– Аквамарин.
– Очень красивое. И тряпочки по-прежнему любим?
– Мне некогда особенно этим заниматься, но любить люблю и не позволяю себе забывать, что я женщина. Меня раздражает, когда женщины, занимающие какие-то посты, выглядят мужеподобными. Сейчас, правда, таких немного осталось. Но я всегда помню, как Вера Петровна Марецкая, которая меня с детства знала, когда услышала, что я начала заниматься режиссурой, посмотрела на меня жалостливо и сказала: Галя, что ты делаешь, теперь всю жизнь будешь ходить в таком костюме с плечами и с портфелем под мышкой? Я ей говорю: Вера Петровна, я буду к каждой премьере шить себе новое платье. К сожалению, с какого-то момента не держу обещание, просто времени нет. Поэтому я так: повисит-повисит что-то, а поскольку моя одежда из моды не особенно выходит, я потом вынимаю, и говорят: ой, какое красивое платье…
– Хочу услышать из первых уст, что было. Рассказывали, что в театр на премьеру «Горя от ума» пришел Путин и после спектакля сделал замечание насчет того, что Чацкий плачет, а ведь он герой типа Матросова, а ты якобы поддержала, что сравнение вполне может иметь место, то есть прогнулась перед начальством…
– Это такие глупости! Это все неправда. Все постыдные вымыслы. Потому что там не было посторонних людей. Прежде всего, он пришел абсолютно неожиданно. Мы узнали, что он придет, ближе к вечеру, хотя это не положено ни с какой точки зрения, обычно в одиннадцать-двенадцать нам сообщают, что будет важный гость. У меня была репетиция, она закончилась в начале четвертого, я очень устала, разбиралась со следующими делами, позвонили, что кто-то из гостей будет в ложе. Кто? Наверное, Собянин. Я была не в том виде, чтобы гостей встречать. И еще пошутила, что при всем уважении к Собянину переодеваться не поеду, некогда. И причесываться тоже. У нас даже рамок этих не было поставлено, была чистая импровизация. Что приедет Владимир Владимирович, мы поняли где-то в полшестого. Стали спрашивать, где он будет сидеть – в ложе или в партере. Все продано, мест нет. И пожарники сейчас лютуют, приставные стулья ставить не разрешают. А тут надо было освободить три места в десятом ряду, где проход, и два сзади.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
