Ищи меня за облаками

– Завтра я им напомню об этом, – парировала Соломатина, направляясь к туалетам.

Там она сделала, что положено было сделать, и вернулась к Федотову.

– Вот, пожалуйста, – она аккуратно поставила чистую «утку» рядом с кроватью.

– Угу, – ответил тот не глядя.

Домой Соломатина возвращалась одна. Одноклассники собрались в кино, подруга непонятно на что обиделась. «Дураки», – думала о них Соломатина. Она так устала, что не стала переодеваться в больнице, и теперь пояс давил, мешая дышать. Дома Инна зашвырнула «форменное» платье подальше в шкаф, приняла душ, засунула за щеку «чупа-чупс» и легла. «Я не собираюсь быть врачом, фельдшером, сиделкой. Поэтому завтра я никуда не пойду». Приняв это решение, она сразу уснула.

В девять утра доктор Владимир Анатольевич совершал обход.

– Ну, как нога? – спросил он Федотова, который пытался очистить футболку от зубной пасты.

– Болит. Не так, как раньше, но болит.

– Это ничего. Болеть должно. Главное сейчас – не ходить.

– Знаю, – огрызнулся Федотов, – но и лежать тоже я больше не могу. Зубы почистить невозможно… Вот, весь перемазался…

– Ну что ж, это временные трудности, – похлопал его по плечу доктор, – потерпи. К тому же вон, у нас волонтеры работают. Помочь могут.

Федотов в ответ заскрипел зубами:

– Кому они нужны? Только шум, днем поспать не дают. Стучат…

– Что это ты? Всегда такой спокойный! – удивился Владимир Анатольевич.

Да, Олег Федотов был спокойным терпеливым пациентом. Доктор мог даже сказать – мужественным. Все, что с ним случилось, он перенес практически в одиночестве. Без поддержки родных и близких. Потому что родных и близких у него не было. В новогоднюю неделю Федотов приехал из соседнего города с другими учениками математического интерната. И вот ведь незадача – лыжная прогулка! В больнице Федотова почти никто не навещал – пару раз приезжал приятель, пару раз педагог интерната. Доктор жалел парня, и именно поэтому он послал к нему Соломатину. Школьница показалась ему аккуратной, ответственной и какой-то… Доктор не мог подобрать точное определение. Короче, Инна Соломатина показалась ему самой подходящей кандидатурой.

Владимир Анатольевич вздохнул и вышел из палаты.

Она пришла в больницу, когда весь класс уже работал.

– О, командир горшков пожаловал, – пошутил Егоров.

Он умел удивлять тупостью шуток. Соломатина не отреагировала, только одернула свое белое платье. Гладить его пришлось впопыхах, утром, сожалея о вечернем опрометчивом решении. «Нельзя не ходить. Однокласснички засмеют. И Соколова обиделась, надо подойти к ней!» – думала Инна. Она выспалась и была готова отомстить Федотову за выходку с «уткой». «Я все понимаю, но мог бы намекнуть, я бы позвала кого-нибудь из персонала, из мужчин».

– Вы опоздали, – встретил ее доктор, – все уже на своих местах. У нас утро – самое тяжелое время. Больные должны умыться, привести себя в порядок, одеться, принять лекарство. Им именно в это время требуется особенная помощь.

– Извините. Я проспала. Вчера устала.

– Понимаю, но вы – волонтер, – напомнил Владимир Анатольевич, – кстати, ваш пациент, Федотов, из другого города. Здесь у него никого нет. Да и там, где он живет, тоже. Поэтому будьте внимательнее.

– Вы хотите сказать, он – детдомовский? – вздернула брови Инна.

– Да, последние годы Федотов живет и учится в специальном интернате для одаренных детей. У него исключительные математические способности.

– А, – протянула Инна, – потому вы его запихнули в самую дальнюю палату с недокрашенной стеной! Нет, чтобы положить к соседям. Чтобы человек не один был. Чтобы поговорить было с кем. Конечно, детдомовского можно задвинуть…

Доктор оторопело посмотрела на Соломатину.

– Что это вы такое говорите?!

– А что, я неправду говорю? Разве не лежит он один? Представляете, как вечерами ему? Знаете, я считаю, что это неправильно. Это наплевательское отношение к…

– Хватит, идите займитесь делом, – оборвал ее доктор.

Наблюдая, как Инна идет по длинному коридору, Владимир Анатольевич думал: «Заноза, а не девчонка. Кстати, да, Федотов лежит один, угол стены «разбомблен». Нехорошо. А эта еще и шум устроит». Доктор вспомнил, как его племянница, подняв на ноги всякие там «контактики» и прочие сети, «уволила» директора местного кафе. «Так то – кафе. А здесь – больница, и парень без родителей. Надо срочно что-то делать», – заключил доктор.

Соломатина же, шедшая по коридору, думала следующее: «В палате, где лежит еще кто-то, всегда найдется ходячий больной, который подаст “утку”».

За первую неделю работы Соломатиной в больнице с Федотовым произошло событий больше, чем за все пять месяцев его лечения. Во всяком случае, так казалось со стороны. Федотова два раза переселяли. Сначала в трехместную палату к говорливым мужичкам, потом, после самовольной попытки Федотова сбежать, обратно в старую палату. Федотову поменяли кровать – поставили ту, которая автоматически меняла положение изголовья. «Если он занимается, ему необходимо удобно сидеть. Может, это будущий нобелевский лауреат? Вы хотите, чтобы он уехал в другую страну?» – сказала Инна доктору. Соломатина умела прикинуться наивной дурой. Больничные поварихи, развозившие еду, научились класть отдельно кашу, омлет и масло. До появления Соломатиной они экономили посуду и норовили сложить все на одну тарелку. «Мы аккуратненько, с краю», – лживо приговаривали тетки, бухая все вместе.

– Это что за свинство? – возмутилась Соломатина однажды. – У вас что, тарелок нет? А если нет, вот же у человека на тумбочке три блюдца!

Удивительно, но тетки подчинились.

– Федотов, кто она тебе? – поинтересовалась шепотом одна из них.

– Двоюродная баба-яга, – отвечал тот.

Похоже, он Соломатину возненавидел. От одной ее тоненькой фигурки, отутюженного белого платья, от косынки на пушистых волосах ему становилось не по себе. Ему, который был на свете одинок, но никогда в своей жизни не жил в отдельной комнате, сам по себе, не под взглядом соседа, казалось, что весь покой, который он нашел в этой палате, улетучивается. Казалось, что земля под ним ходит ходуном, а формулы, которые так его занимали, распадаются на отдельные знаки. А еще он страшно стыдился своей немощи, поэтому неловкости и неаккуратности. На фоне безукоризненной, «отутюженной» девушки он себе казался противно несвежим. Короче, Соломатина внесла в его жизнь сплошное беспокойство. Конечно, если бы он мог ходить… Но ходить пока он не мог, поэтому пытался избавиться от Соломатиной любыми способами.

– Тебя просили?! – орал на нее Федотов, когда узнал, что переселение – ее рук дело. – Не лезь!

– Почему вы кричите?! Я же хотела как лучше! – У Инны дрожали губы.

– А ты не хоти как лучше! – заговаривался от злости Федотов.

Такую же ярость у него вызывала манера Соломатиной систематизировать предметы в тумбочке.

– Книжки должны лежать так, как я их положил, – выговаривал Федотов, – а не так, как тебе хочется.

– Это же неудобно! – пробовала спорить Инна.

– Кому?! Тебе?! – злился Федотов.

Официально школьники работали по четырех. Особого напряжения не было, но Соломатиной удавалось передохнуть только к обеду. До этого времени она была плотно занята. Помогала умыться Федотову, перестилала постель, проветривала палату, меняла ему футболку, убирала посуду после завтрака, ходила за чистыми полотенцами. Вообще-то полотенца больным приносили из дома, но у Федотова дома не было, и ему выдавали половинки простынь, которыми он вытирался. Через три дня Соломатина принесла из дома два полотенца.

– Это вам выдали, – соврала она Федотову. Тот ничего не ответил.

– Завтра вам должны поменять белье, – продолжила она, – я узнала. В душ вам еще нельзя. Надо что-то придумать.

– Хочешь сказать, от меня воняет?

– Я хочу сказать, что приятнее быть чистым.

В этот день по дороге домой Соломатина вдруг представила, что она на свете одна, лежит в больнице, и никто не поможет помыться и сделать маникюр. Стало страшно. Она свернула в аптеку и купила большой баллончик специального средства – в исключительных ситуациях оно заменяло душ.

– Вот эта штука очень удобная. Брызгаете, появляется пена, вы ее губкой вытираете, – сказала она Федотову, подавая баллончик.

– На хрена он мне?

– Чтобы вы стали еще грязнее, – съязвила Инна. – Сменная одежда в тумбочке на верхней полке – так вам удобнее ее доставать. Я пойду передохну, а вы пока займитесь делом.

Когда она вернулась, в палате приятно пахло, на Федотове была чистая футболка, а на пол была свалена грязная одежда.

– Убери. Еще лучше – постирай, – распорядился Федотов.

Соломатина растерялась. Она хотела сказать Федотову что-нибудь приятное, но его хамский тон обидел и сбил с толку.

В другой раз Федотов раскрошил печенье на тумбочке и разлил чай. Инна была уверена, что нарочно.

Ситуация с «уткой» периодически повторялась. Соломатина могла поспорить, что делается это специально (обходился же он как-то раньше!). Инна была уверена, что парень нарочно ее унижает, ставит в дурацкое положение, заставляет уйти. Она старалась не думать, что будет, если Федотов захочет «ка-ка». Видимо, пока эта проблема решалась без ее участия. Несмотря на все, Соломатина держалась. Она упрямо приходила каждое утро и неукоснительно выполняла всю работу. Внутри ее была злость из-за грубости Федотова. «Дурак. Несчастный дурак. Посмотрим, кто кого. Я ему еще покажу», – думала она. Ей ужасно было обидно и за свое щегольское белое платье, и за свое настроение, и за желание быть полезной.

– Федотов, ты зачем доводишь девчонку? – поинтересовался доктор, заметив однажды красные глаза Соломатиной.

– Достала. Она не нужна мне здесь.

– Послушай. – Доктор присел на стул. – Через несколько дней ты попытаешься встать на ноги. Рядом кто-то должен быть.

– Думаете, она меня удержит, если я упаду? – скривился Федотов.

– Тебя никто не удержит. Ты высокий, крепкий, тяжелый. Хоть и худой. Но она… – Доктор запнулся. – Она подстрахует, позовет на помощь. Она внимательна, аккуратна и надежна. Рядом с тобой должен быть именно такой человек. Других у тебя нет. Извини, что напоминаю. Могу, конечно, поискать в больнице кого-нибудь… Но не стоит этого делать, поверь мне.

– Соломатина, отвезите пациента на третий этаж, в кабинет рентгенографии. И подождите его там. Как закончите, возвращайтесь, – распорядился доктор.

– Кто-нибудь в седьмую палату кресло-каталку! – начальственно обратилась Инна к мальчишкам из класса. Каталку привезли быстро – то ли упорство, с каким Соломатина ухаживала за Федотовым, то ли атмосфера больницы так повлияла, но смешков стало меньше, участия и понимания больше.

Действительно, Федотов оказался тяжелым, но каталка устойчивой, пол ровным, пандусы помогали преодолевать трудные участки – до рентген-кабинета они добрались без приключений. Соломатина катила перед собой кресло и, поглядывая сверху на рыжий хвост Федотова, думала: «Интересно, как он остался сиротой? Ну, хоть кто-то же есть из родных? Или был?» В последнее время она все чаще примеряла его ситуацию на себя, и от этого душа холодела.

Перед кабинетом их заставили подождать.

– Через минут пять завозите, – сказала тетка и, оглядев белое платье Соломатиной, спросила: – Вы кто?

– Я – волонтер, – опасливо буркнула Инна. Она побоялась грубой насмешки со стороны Федотова. Но тот промолчал, а тетка сказала:

– Вот и хорошо, посиди с больным, а я хоть кофе глотну – с утра завал. Пять минут, ребята.

«Ребята» в полном молчании погрузились в свои телефоны. Соломатина писала эсэмэс подруге и думала, что телефон – просто счастье. Вот о чем бы сейчас беседовать с этим типом?!

– Интересно, костыли именные сразу выдадут? – вдруг подал голос Федотов.

Соломатина вздрогнула – реагировать надо было немедленно, но как, она не знала. Инна врала с трудом.

– Здесь костыли не выдают. Это рентген, – наконец ответила она.

– Ты – дура, да? – посмотрел на нее Федотов.

– Да, – согласилась Соломатина.

На следующий день доктор Владимир Анатольевич вызвал ее к себе в кабинет.

– Понимаю, вы – не наш сотрудник, вы – волонтер. Но вы отлично справляетесь со своими обязанностями. Вам осталось дней десять у нас проработать?

– Чуть больше, – кивнула Инна.

– Ну, вот, – вздохнул доктор, – будете сопровождать Федотова. Пока он будет учиться ходить.

– Хорошо. А что показал рентген?

– Ну… Я надеялся, что смогу его полностью восстановить. Но увы, – ответил Владимир Анатольевич.

– Все плохо?

– Будет хромать, ходить сначала с костылями, потом, надеюсь, с палочкой. Сейчас главное – ходить и научиться не падать. Опасности никакой нет уже – он может выполнять любые движения. Но за полгода он разучился их делать. Так что ставить больную ногу, уметь обращаться с костылями – вот первые задачи. Начинайте постепенно и старайтесь делать то, что здоровый человек делает даже не задумываясь – ходить по ступенькам, преодолевать бордюры, чувствовать разницу шага по тротуарной плитке, по асфальту, земле.

– Понимаю.

– Конечно, сделаем массаж и физиотерапию, но научиться уверенно себя чувствовать в пространстве – главная задача. И еще у меня к вам две просьбы.

– Конечно, слушаю, – солидно сказала Соломатина.

– Первая – Федотов не должен знать о нашем разговоре. Все, что надо, я сообщу ему сам. Вторая – перестаньте его дергать.

– Что?!

– Перестаньте его доводить. Будьте мягче, понятливее, не давите на человека.

– Я даже и не думала… – задохнулась от возмущения Инна.

– Да? – Доктор посмотрел на Соломатину. – А что тогда с Федотовым происходит? Был спокойный, добродушный парень, занятый только математикой. А теперь… А теперь неврастеник какой-то. А ему, между прочим, еще предстоит свыкнуться с мыслью, что он калека. Учтите это.

– Я не виновата…

– Мое дело вам сказать. Да, тут жена пирожков с мясом напекла. Специально для него, отнесите. Скажите, что это вы, что класс… Придумайте что-нибудь. Мне не очень удобно… – Доктор передал Соломатиной пакет.

– Хорошо.

Пока Инна шла по коридору, она три раза пожалела Федотова, два раза мысленно его убила и один раз горько вздохнула.

– Привязалась! Оставайся здесь, – командовал Федотов, пытаясь сделать шаг.

Костыли он держал по-дурацки, врастопырку. Они больше ему мешали, чем были опорой.

– Врач велел быть рядом, – терпеливо отвечала Соломатина.

– Не надо, только мешаешь. Иди отсюда.

– Нельзя.

– От тебя толку все равно никакого, уходи! – шипел Федотов, пытаясь опираться на больную ногу.

– Да хватит уже! – неожиданно гаркнула Инна. – Кудахчет курицей! Давай, выходи в коридор!

Федотов вскинул на нее глаза, переложил костыли в одну руку, доковылял кое-как до кровати.

– Все. Если ты не свалишь отсюда, я вообще не встану. Ты меня достала.

– Я тебя достала?! Я?! Я стараюсь, прыгаю вокруг тебя, а ты капризничаешь и грубишь! Ты просто хам! Да и откуда тебе быть другим! – Соломатина презрительно выпятила губу.

– Что! – Федотов подскочил, ступил на ногу, ойкнул, подхватил костыли и ринулся в коридор.

Соломатина поспешила за ним.

– Пошла отсюда! – обернулся к ней Федотов и заспешил в сторону ординаторской. На шум обернулись все, кто был неподалеку.

Федотов распахнул дверь и с порога крикнул:

– Где Владимир Анатольевич?!

– Олежка, ходишь уже?! Вот и замечательно, – словно не замечая его гневного вида, воскликнула старшая медсестра.

– Где врач?!

– Он в соседнем отделении, этажом ниже. Но ты не спустишься, лифт занят, новое оборудование поднимают.

Федотов не дослушал – он ковылял к лестнице. Соломатина следовала за ним. Первым препятствием на их пути была закрытая дверь. Федотов потянул ее за ручку, но открыть мешали костыли. Тогда он отступил, взял оба костыля в одну руку, свободной рукой распахнул дверь, сделал шаг и оказался в проеме двери. Еще чуть-чуть – и Федотов был бы на лестнице, но вместо этого он оказался зажатым дверью – сил удержать ее не хватило, скорости сделать шаг – тоже. Федотов машинально оглянулся и увидел спокойное лицо Соломатиной. Она не предпринимала никаких попыток ему помочь. Тогда он собрался с силами и протиснулся в щель. Дверь закрылась, но через мгновение открылась вновь. Это Инна следом вышла на лестницу.

Федотов, стараясь не обращать на нее внимания, стал спускаться вниз.

Ступени были широкими, удобными, поэтому Федотов довольно уверенно двигался, занося вперёд костыли и потом подтягивая больную ногу. Он был на середине пути, когда его рука вдруг сделала неловкое движение, он сам покачнулся, и выпавший костыль с грохотом проехал по ступенькам и упал на площадке, рядом с батареей. Федотов замер. Без опоры остаток лестницы казался пропастью, ступеньки – скользким льдом. Он машинально оглянулся на Соломатину.

– Что ты меня смотришь? – произнесла та. – Это твой костыль. Сам его и поднимай.

Федотов ничего не ответил, он осторожно «подполз» к перилам и, держась за них, стал медленно спускаться.

С этого дня они не разговаривали. Вообще. Они даже не здоровались. Это было удивительно, словно оба одновременно приняли решение не замечать друг друга. Соломатина по-прежнему появлялась в палате Федотова в своем отутюженном белом платье, по-прежнему убирала, мыла, проветривала. Она неизменно сопровождала Федотова на его прогулках. Но была лишь тенью – чтобы ни случилось, она и пальцем не шевелила, чтобы помочь. При этом не смотрела в мобильник, не отвлекалась на окружающих и неотступно следила за движениями Федотова, но никогда не приближалась к нему ближе, чем на три метра.

А потом наступил июль, школьники-волонтеры закончили свою работу и разъехались на каникулы. Соломатина отдохнула с родителями на море, потом пожила у подруги на даче. Она загорела, немного поправилась и накануне первого сентября остригла свои пушистые волосы.

«Соломатиной идет новая прическа», – сошлись во мнении одноклассники, встретившиеся в новом учебном году.

– Инка, после уроков за американскими котлетами пойдешь? – спросил ее хам Егоров.

– За чем? Куда? – не поняла Соломатина.

– В «макдак», дура, – хмыкнул Егоров.

– Козлина. Нет, не пойду, мама марганцовку просила купить, – вежливо ответила Инна.

Выйдя из прохладной школы в ослепительную жару сентября, Соломатина принялась добросовестно обходить аптеки.

– Ты не найдешь марганцовку. Исчезла из продажи. Неожиданно. Было полно, теперь – нет, – иногда отвечали ей провизоры, но она упрямо кружила по улицам, вроде бы и не замечая, что все ближе и ближе подбирается к областной больнице.

– Может, в больнице есть? – спросила сама у себя Инна и вошла в знакомый вестибюль.

– Соломатина?! Тебя не узнать! – воскликнул доктор Владимир Анатольевич, наткнувшись на нее.

– Я, вот… Мама просила марганцовку найти, в аптеках нет… Может, у вас есть немного…

– Что? Марганцовка? Вряд ли, – отвечал врач, – но все равно давай поднимемся к нам в отделение.

– Давайте, – обрадовалась Соломатина. Она вдыхала знакомый воздух и чувствовала, как холодеют ладони.

– Ну, как ваши больные? – вежливо поинтересовалась она, покосившись в сторону палаты, где когда-то лежал Федотов.

– Хорошо, – кивнул тот и спросил: – А ты как? Поступать будешь в этом году? Или на следующий?

– На следующий.

– Куда собралась?

Соломатина замялась – сказать про юридический или про академию лесного хозяйства она не могла. Что-то несмышленое теперь было в этих планах. Как и в ее любви к униформе – кителям, погончикам и гербовым пуговицам.

– Иди в медицинский, – серьезно сказал Владимир Анатольевич, – из тебя врач получится. Я думаю, даже хирург выйдет. Ты способна сделать больно, чтобы потом было хорошо.

– Вы о чем это? – покраснела Соломатина.

– Ладно тебе. Я видел, как ты учила ходить Федотова. Ты поняла главное – он должен уметь рассчитывать только на себя. В его ситуации с его травмой – это жизненная необходимость.

– Наверное, я была слишком…

– Жестокой? Нет. Ты была заботливой. Ты не стала его поводырем, но была ангелом-хранителем. Ты ведь ни на минуту не оставляла его без присмотра. Ты, девочка, умница.

– А он, наверное, подумал, что сволочь. Мстительная сволочь.

– Кстати, тебе пришло письмо. – Владимир Анатольевич достал из стола конверт и передал его Соломатиной. – На адрес больницы, но тебе. Я уже собирался в школу звонить.

Инна взяла конверт и прочитала на нем имя отправителя.

– От Федотова, – сказала она, глупо улыбаясь.

– От него, – кивнул Владимир Анатольевич. – Иди читай, а мне еще карты заполнять надо.

Все еще улыбаясь, Инна выскочила из больницы, в такт бьющемуся сердцу отмерила шагов сто, а когда повернула на другую улицу, распечатала конверт. Письмо было написано от руки, почерк был ровным, четким, и лист бумаги выглядел словно график с множеством линий. Инна облокотилась о какую-то ограду и принялась читать. Еще через пять минут она аккуратно вложила листик в конверт и спрятала письмо в учебник. Она по-деловому посмотрела на часы и спокойным ровным шагом направилась в сторону дома – скоро придут родители, надо приготовить ужин.

Письмо разочаровало ее – в нем не было ничего романтического, ничего такого, о чем пишут в романах и показывают в кино. Федотов сообщал, что он в интернате, что этот год будет тяжелым – надо определиться со специализацией, что его приглашают в один из университетов, но он думает о работе – деньги нужны. Про свою ногу, про самочувствие, про то, как он лежал в больнице, Олег даже не вспомнил. Инна шла, повторяла фразы из письма и тяготилась каким-то раздражением. Она была рада письму и вместе с тем недовольна его тоном. Она и мечтать не могла, что после всего Федотов напишет ей, но досаду вызывали новости, которые ее почти не касались. Она знала, что будет беречь письмо, никому про него не скажет, но огорчалась, что не было упомянуто то маленькое прошлое, которое у них уже случилось. Инна Соломатина томилась всем этим, не понимая, что дело не в Федотове, не в его письме, а в возрасте. Оба они еще не повзрослели настолько, чтобы говорить друг с другом на том языке, который приводит к отношениям. И сейчас им ничего не оставалось делать, как просто ждать и надеяться, что взросление не перечеркнет эту их историю.

Случилось все это лет десять назад. Для истории срок пустяковый, для человеческой жизни – значительный.

То самое письмо от Олега Федотова Инна читала старшеклассницей, а вспоминала сейчас, когда ей было уже двадцать семь. И в эти ее десять лет уместились разные события. Институт, разрыв с родителями. Нет, не надрывный, без особого конфликта, но все же разрыв. То есть те отношения, в которых есть забота и участие по отношению друг к другу, но нет настоящей душевности. «Но хорошо поскандалить – это тоже душевно!» – говаривала Аня Кулько, близкая подруга Инны. Соломатина соглашалась с подругой, но скорее из нежелания спорить. Во-первых, она вообще не любила это делать. (Вот и от родителей уехала спокойно, по-деловому, не желая входить в долгие объяснения.) С подругой Кулько она не спорила, поскольку их взгляды были настолько разными, их привычки порой входили в страшное противоречие, а вкусы вообще находились на параллельных платформах.

– Как? Как ты можешь общаться с этой Аней?! – спрашивали Соломатину общие знакомые.

– Слушай, какая-то она мутная, – по-свойски поделился бывший однокашник Егоров.

С Егоровым Соломатина не потеряла связь, они перезванивались и изредка встречались за кофе. Инициатором всего был он. Во время встреч Инна не могла отделаться от чувства, что Егоров вот-вот объяснится ей в любви, хотя и был женат.

Мать тоже недолюбливала Аню.

– Вы такие разные… – деликатно обронила она после первого визита Кулько к Соломатиным в дом.

Да, они были разными. Очень. И все же дружили уже почти десять лет.

Глава вторая

Аня Кулько

Некоторые философы утверждают, что дружба иногда даже важнее любви. Что существование рядом (или даже вдалеке) верного, способного понять, простить, прилететь по первому зову на помощь человека – это гарантия полноценной жизни и основа душевного здоровья. К тому же наличие друга – это прекрасный повод отвлечься от собственных неурядиц и не погружаться с головой в свои проблемы. Ибо, как известно, долг платежом красен, и как бы неуместно меркантильно в данном случае ни звучала пословица, друзья действительно рассчитывают на симметричный ответ.

Надо сказать, что и здесь Инна Соломатина оказалась несколько в необычной ситуации. Она дружила очевидному наперекор.

А история началась на первом курсе института.

– Простите, а у вас нет лекций по психологии за самое начало семестра? – обратилась к Соломатиной светловолосая девушка из параллельной группы.