Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке

Три дня промаялись мы на обрывистом берегу опушенного дубняком Дона и решили снять осаду с реки – удалиться к старице, по которой когда-то текла река и которая превратилась в тридцатикилометровую цепь озер. В иные годы рыбы в старице, как рассказали, бывает не менее, чем в Дону. Но этой весной Дон не вышел из берегов, не разлился по пойме, и старица осталась с тем, что имела. Мы махнули рукой – в тишине поживем.

Старица

Слово «старица» поэтичное, как «околица». Равнинные реки изредка во время больших половодий в каком-нибудь месте меняют русло, а берега старой части реки начинают зарастать ольхой, ветлами, тополями, непролазным кустарником, у воды – камыши, осока и тростники, по воде – телорез, лилии и кувшинки. Тихий мир, отражающий небо в зеркальных водах. Всякая жизнь льнет к старице. В прибрежных крепях легко тут укрыться лосям, кабанам, лисам, волкам, благоденствуют тут бобры, и множество разной птицы ютится возле спокойной воды. Рыбы в старице меньше, чем в русле реки, точнее, она помельче. Добыча для рыбака главная: щуки, лини, караси, красноперки. Мы готовы довольствоваться малым, лишь бы побывать в тишине и безлюдье.

И все же поимка крупной рыбы – радость. Одному из искусных наших удильщиков нежданно-негаданно попался «душман» – так называют на Дону и на Волге помесь белого карася с карпом. Плотная, «коренастая» рыба необычайно живуча и зимует даже в грязи пересыхающих бочагов. В промежутке между Волгой и Ахтубой однажды я встретил за странным занятием трех мужиков. Стоя в резиновых сапогах в высохшем бочаге, вилами они кидали к тележке комья грязи.

– Что это за работа?

– А вот посмотрите… – К ногам мне шлепнулся ком ила, а в нем трепыхнулась рыба, и немаленькая – килограмма на полтора. «Душманы» приготовились в грязи зимовать.

К нам на крючок попавший сын карпа и карася на кукане вел себя тихо. Но снятию чешуи запротивился, устроил в траве энергичную пляску.

В соседях у нас постоянно два лебедя. Они совершенно не боязливы, и все же это не парковые птицы. В старице они гнездятся. На каждом озере – двое. Свою территорию в периоды гнездования и выхаживания птенцов лебеди решительно защищают – одному излишне любознательному рыбаку лебедь ударом крыла переломит тут руку. Известны случаи, когда таким же образом птицы убивали лисицу, покусившуюся на гнездо.

Сейчас белые птицы неагрессивны. Подросшие птенцы при опасности забиваются в крепки, а парочка взрослых птиц скользит по глади воды спокойно. Подплываешь совсем уж близко – с шумом (хлопанье крыльев и удары лапами по воде) перелетают на соседнее озеро.

Лагерь наш расположен на поляне между кустов, в стороне от воды. В палатках ночевать душно. Спим почти голыми под звездами на спальных мешках. Одолевают комарики, но что поделаешь, кое-как спасаемся мазью. Наше появление тут обнаружила белка, по-хозяйски перешерстившая походный наш скарб. А в сумерках регулярно появляется ежик. И шуршит, шуршит в сухих травах, чего-то ищет.

На вечерние посиделки к костру приходит сторож расположенного рядом лесного питомника. Сторожит он трубы, по которым на посадки из старицы должна подаваться вода. Вода не подается, поскольку у лесхоза нет для мотора даже пяти килограммов солярки, но сторожить трубы надо, они алюминиевые, и чуть проглядел – уворуют.

Добродушного стража мы поначалу приняли за глубокого старика – ходит босым, не имеет ни единого зуба. Но оказалось, гость наш еще хоть куда и слывет в недальнем селе Казановой. Похмыкивая, без видимой похвальбы рассказывает он о своих похожденьях, вызывая то хохот, то восхищенье. «А вот был еще случай…». Под сельский Декамерон и шуршанье ежика мы засыпаем.

Белые звезды старицы.

Жара невыносимая – 41! Эти песчаные места – самые жаркие на Дону. Горячий ветер из калмыцких степей испепеляющ. Тряпками висят листья на тыквах в селе. В каждом доме во сбереженье прохлады закрыты ставни. Сосновый лесок источает запах огнеопасного скипидара. Сушь такая, что прямо от спички в костре начинает гореть сук вяза толщиной в руку. В селе Гороховка, сообщают, сгорели семь домов. На пасеке мрут пчелы. Видел улья, где под каждым летком – горка зноем убитых тружениц. В селах спешно, «чтобы не испеклась», роют картошку, «мелкую, хоть ружье заряжай».

Все живое тянется к воде. Наш Казанова, ездивший в дальний угол старицы за сеном, встретил трех кабанов: «Видят меня, а из воды не выходят». Лошадь, жеребенок и сам мосластый, сгорбленный прелюбодей после дороги немедля полезли купаться. Мы купаемся весь день. Обсох – и опять в воду. Вода в заводях горячая, надо заплывать на середину старицы.

В лагере – нашествие ос. Интересуются арбузом, сгущенкой и рыбой. На уху и «жарёху», как говорит Казанова, рыбы хватает. Но не за тем ехали. Клев в целом ничтожный. Даже солнцелюбивая красноперка, живущая у самой поверхности в лопухах, куда-то девалась. Отводим душу разговорами о рыбалке. Охотней всего сейчас Мастера вспоминают зимние ловли. Записываю рассказ о том, как один из страдальцев жары вез из Монголии огромного замороженного тайменя и как в другом месте для ухи на бригаду людей пилили двуручной пилой «бревно» замороженной нельмы.

День на воде

Мне легче других. Плотва не ловится – ну и бог с ней. Из Петропавловки приехал друг, тоже фотограф, и мы собрались обследовать старицу. Лодку дал Казанова, и мы в два весла отправились по старице, куда глаза глядят.

Хороший был день. Белые облака стадами паслись в воде. Летали стрекозы, кружил над старицей коршун, то и дело путь наш, как пули из автомата, с брызгами пересекали выводки лысух.

Очарование старице придавали кувшинки и белые лилии. Их было много. Нагнувшись, в белом, изумительно красивом цветке мы обнаруживали пчел. На суше нектар цветов выпит был солнцем, и пчелы летали к воде.

У двух водяных цветов, желтого и снежно-белого, удивительные свойства. Кувшинка на ночь погружается в воду, а лилия сжимает розетку лепестков и становится на воде незаметной. Это мы наблюдали и раньше, но вот неожиданность: небо вдруг резко нахмурилось, чуть потемнело, и в десять – пятнадцать минут цветки вдруг сжались, перестали белеть на воде. Каков механизм этой метаморфозы – изменение атмосферы или же освещенности заставляет цветок сжиматься?

В одном месте мы услышали характерное «щурканье» резвых птиц. Они роем кружились близ старого дуба. Это были красивые долгоносые щурки, не любимые пасечниками. Но знаем: близко пасеки нет. Возможно, дикие пчелы? Пролезли по топкой крепи прибрежья к одиноко стоявшему дубу и увидели в нем дупло. Пчелы из него летали на лилии за нектаром, а щурки подстерегали их на пролете.

Всюду по старице – сухие деревья. Это жертвы вездесущей грибковой «голландской болезни», губящей только вязы. На одном дереве скрытно, до последней секунды сидел орлан-белохвост. Мы поравнялись с деревом, когда он, тяжко махая широченными крыльями и показав белый хвост, полетел над водой. Редкая птица. Орланов на старице пара. Тридцать километров укутанной в прибрежную зелень воды им довольно для жизни – ловят уток, подбирают околевшую рыбу.

А коршунов можно назвать тут падальщиками. Их много. День-деньской летают над старицей – не сверкнет ли снулая рыба или еще что съедобное, не брезгуют съестным мусором у кострищ. Не гнушается эта птица отнять еду у других. Первоклассный рыболов скопа, встретив на пути к гнезду коршуна, предпочитает бросить рыбу и поймать новую, лишь бы от грабителя отвязаться. Скопы на старице, кажется, нет, но коршун находит кого обидеть. Повсюду на листьях в кувшинках сидят еще плохо летающие птенцы крачек. Родители носят им маленьких рыбок. В одном месте видели: мать отдала молодой крачке щуренка величиной с палец, и та сразу засеменила по листьям кувшинок и скрылась. В другой раз такой же момент вместе с нами высмотрел коршун и с ловкостью акробата нырнул к воде. Мамаша-крачка немедленно бросила рыбку, боясь, что добычей охотника станет птенец.

– А что филины? – спросил я приятеля.

Девяносто два килограмма.

Этой весной тут, у Дона, мы с Александром снимали на меловой круче гнездо самой крупной нашей совы. И были озадачены. Саша видел до этого трех птенцов. Во время же съемки их оказалось два – старший и младший. Куда делся средний – было загадкой. Теперь Саша рассказывает, что средний птенец через неделю снова в гнезде появился. Где был? Саша обшарил дно расщелины у обрыва и нашел следы столовой – перья птиц, хвост водяной полевки и обрывок заячьего уха. Родители кормили тут отпрыска. Каким образом птенец перекочевал снова в гнездо по крутому обрыву? Скорее всего, в лапах у взрослой птицы.

Дощатник наш создан для тихой воды. Нос у него тупой, как корма, но лодка движется сносно, и мы не заметили, как отмахали веслами километров пять и уперлись в перемычку к новому озеру. Тут мы поняли: дальше и нельзя было бы плыть – жажда! Мы как-то не подумали, что она может мучить и на воде – напиться из старицы было рискованно. Решили выйти на берег и, обжигая о песок ноги, стали топтаться возле дороги по пойме, ожидая машину. Слава богу, она вовремя появилась. Мы утолили жажду и получили в подарок еще бутылку воды. В разговоре выяснилось: в машине едут такие же рыболовы, как мы. Жара и бесклевье вынудили уехать. Как и везде, зашел разговор об электрических удочках, распространившихся, как эпидемия, и убивающих все живое. «Тут одних казаки приструнили…» – сказал угощавший водою парень. А Саша в лодке уже рассказал, что и тут, на старице, начали появляться эти ловцы, увозя по мешку рыбы. Казаки станицы Казанской предупредили: «Мужики, мы этого не потерпим…» Однако «электрики» явились вновь. Расправа была простой: когда, дождавшись ночи, пришлые принялись на одном из озер за обычное дело, казаки их машину облили бензином и подожгли. «С тех пор не ездят». Это случай, когда терпение у людей, что называется, лопнуло. Закон наказанья за омертвление вод не работает, и люди начинают действовать по неписаному закону. Кто их осудит?

Калитвянская яма

Между тем в лагерь прибыл гонец: «Гороховский лесничий на Калитвянской яме вынул сома под сто килограммов». Мастера нашей компании подобных сомов видали, но, проиграв Дону и его старице почти что вчистую, увидели шанс отыграться сомами. И немедленно лагерь наш стал на колеса.

До села Гороховки на Дону было километров сорок, и к вечеру мы были уже в доме лесничего Николая Алексеевича Багринцева. Об этом человеке, лучшем сомятнике на Дону, в прошлом году мы писали. Но тогда сомик попался некрупный, примерно на пуд. На этот раз большого сома Николай Алексеевич поймал там же, на яме, возле парома. В войну тут была переправа. Несколько танков с нее упало. И, возможно, помимо большой глубины ямы, сомы любят ее за железо на дне, оно для них что-то вроде коряг.

В соме длиною больше двух метров оказалось девяносто два килограмма. Для фотографирования это чудище поднимали, подтягивая веревку автомобилем. Клюнул сом на налима – наживку лакомую и долго живущую на крючке.

Надо было видеть, как засверкали глаза Мастеров. Немедленно к Дону! Николай Алексеевич знал о нашем приезде и сделал главное – наловил с сыном для наживки налимов.

И вот на заходе солнца началось священнодействие. Близко в середине Дона плывет лодочка, а в ней сомятник и один из наших. Работа простая, но требующая сноровки и аккуратности – скользкого налима надо нужным образом посадить на крючок.

Все сделано. На берег из Дона тянутся лески к прутикам с колокольцами, а концы их привязаны к кольям: сом – рыба сильная. Был случай тут, когда сом утопил ловца, неосмотрительно намотавшего прочную леску на руку.

Вечерняя тишина. Круги от сомов на воде. Головли клюют прямо у берега на кузнечиков. Но до этой ли мелочи Мастерам – сомы на прицеле.

Час проходит – колокольчики не звенят. Но сомятник нас ободряет: что-нибудь обязательно будет.

Близко к одиннадцати мы с Николаем Алексеевичем уезжаем – он смертельно устал на тушении пожаров, а я, плотвичник, только помеха при важном деле. У костра, прислушиваясь, остаются двое.

Утром мы заявляемся с безмолвным вопросом: ну как? Рыбак никогда не будет спешить с похвальбой, а тут еще и повода нет. Один сом попался, но маленький, килограммов на пять. Он сидит на кукане и, если потянуть бечеву, заявляет права на жизнь.

Снимаю ловцов с добычей. Они обращаются с рыбой небрежно, надеются еще на одну ночь. Днем Мастерам полагалось поспать. Но где там, готовится еще одна атака на Дон. Куда-то к холодным ключам отправились за налимами и целый день ловили их в норах (дело весьма непростое!) руками. И вечером широкий фронт лесок с двенадцатью налимами на крючках нацелен был на сомов. Казалось, на этот раз Дон проиграет.

Ан нет. В рыбалке много значит удача. Хорошо подготовленный натиск результатов не дал. На большого налима клюнул соменок в два килограмма. Дитё! Таких Николай Алексеевич обычно немедленно отпускает. Но сомик так заглотил наживку, что крючок пришлось вынимать из него хирургическим инструментом. На кукане добыча плавала вверх животом и годилась только на лакомство курам.

Можно сказать, с нулевым счетом проиграли мы славному Дону. Одна радость: в день отъезда (уже в августе) вдали громыхала гроза, и по мере удаления от места, где больше недели мы жили, как рыбы, выброшенные на берег, на асфальте все чаще сверкали лужи. Изнурительная жара была позади.

• Фото автора. 30 августа, 6 сентября 2002 г.

Пустельга

Окно в природу

Еще лет тридцать назад над любым полем, пустошью, лугом можно было увидеть птицу, повисавшую в воздухе в одной точке, распустив крылья и хвост. Это была пустельга – маленький соколок, промышляющий мышей.

В России сокола «пустельгой» нарекли будто бы соколятники – прирученная птица не хотела быть ловчим охотником, предпочитая мышей, «пустельга, пустое дело с ней заниматься».

Брем рассказ об этом, живущем по соседству с людьми, соколе начинает словами «Чрезвычайно красивая птица» и пишет о мышелове восторженно, называя его первейшим другом людей. Сокол в самом деле очень красив. Имея изящные формы, окрашен он в пепельные и красноватые тона с темными пятнами. У него гордо посаженная голова, изящные формы тела – типичный сокол.

Птица всегда была на виду у людей. С небольшой высоты обозревая землю, пустельга вдруг останавливается в воздухе головой к ветру (украинское название пустельги «боривитер») и огромными для своей величины глазами видит в травах мышей и даже кузнечиков. Сложив крылья, птица камнем падает на добычу. Если она небольшая, тут же ее съедает, если крупная – ищет укромное место для трапезы или уносит еду птенцам.

Пустельга способна застывать в одной точке.

Пустельга была широко распространена по всей Европе и Азии. Пустельгу не преследовали, видя в ней хорошего помощника сохраненья зерна на полях, и пустельга людей сторонилась, но не боялась. Селится она (иногда колониями) в рощах среди равнин и на отдельно стоящих деревьях. Не избегает построек. Повсюду в Западной Европе селится в нишах стен замков, на колокольнях и высоких домах, если они расположены близко к полям. В Кельне на лестнице знаменитого собора экскурсовод, помню, показал нам птицу, сидевшую метрах в десяти на выступах камня: «У нее там гнездо. Но она привыкла к людям и не боится». Это была пустельга, летавшая на поля даже из центра города. А лет пятнадцать назад гнездо пустельги мы снимали для передачи «В мире животных» на окраине подмосковного Зеленограда. Поднявшись на чердак многоэтажного дома, в щели между кладкою кирпича мы увидели четырех в белом пуху птенцов. Дождались и взрослой птицы. Она прилетела с лежащего рядом поля с мышью. Нас, конечно, сразу увидела, но, повременив с минуту, стала кормить птенцов, отщипывая им по кусочку мяса. Другой родитель тоже явился с кузнечиком и, обломав у него жесткие части тела, мякоть сунул птенцу. Наше присутствие на чердаке его не пугало. Старались не двигаться, и сокол проявил любопытство – слетел и сел на камеру оператора.

Когда родители улетели вновь на охоту, мы смогли как следует разглядеть малышей. Гнезда под ними практически не было – всего несколько тонких веточек. Выводя птенцов на деревьях, гнезда пустельга, как и все соколы, не строит – селится в гнездах ворон, сорок и грачей. Вороны – соседи для нее нежеланные. Сидящего на гнезде сокола беспокоить они не смеют, но могут, улучив момент, когда родители, пусть ненадолго, отлучились, воровать пустельжат.

Птенцов в гнезде может быть шесть – девять, но чаще – четыре – шесть. Они растут быстро, постоянно требуя у родителей пищу. В гнезде они возятся, иногда дерутся. Если лоток гнезда неглубок, беспокойная семейка может братца вытолкнуть из гнезда. Я наблюдал случай, когда родители докармливали птенца на земле.

Когда птенцы становятся на крыло, можно увидеть, как пустельги охотятся всей семьей. «Старики» ведут себя уверенно и привычно, а молодежь с любопытством вьется вокруг – учится, продолжая выпрашивать у кормильцев еду.

Пустельга отважится (очень редко!) напасть на зайчонка, ловит иногда птиц (чаще всего жаворонков – соседей по полю). Но это лишь эпизоды в бытие сокола. Главное – мыши! Два десятка их в день ловит парочка соколов для прокорма семьи. Легко подсчитать, сколь велика от этого польза для человека.

Прилетает пустельга в наши края рано, в апреле, когда солнце сгонит с полей снега, а улетает в конце сентября – в октябре. Зимует в Африке, залетая далеко вглубь континента. Профессор Владимир Галушин (его специализация – хищные птицы), помню, пришел в возбуждение, увидев остановившуюся, как и «дома», в одной точке над желтой саванной пустельгу: «Наша птица!»

На гнезде.

Всего в мире четырнадцать видов пустельги. Два из них полгода проводят в наших краях. Пустельга «обыкновенная», о которой мы говорим, и пустельга степная, живущая по южному краю страны. Птицы похожи, чуть разнятся питаньем и образом жизни. Для степной пустельги главный объект охоты – ящерицы. А селится она в нишах береговых обрывов и на чердаках крайних к степи деревенских домов и сараев, повсюду встречая покровительство человека.

Гнездо пустельги я увидел однажды в щели полевой будки трактористов. Тут она совсем привыкла к близости людей, а птенцы не боялись их совершенно. Поймав ящерицу, парень-комбайнер скормил ее уже возмужавшим птенцам. Любопытно, что мама сидела спокойно шагах в десяти, не проявляя тревоги, и принялась за кормление малышей, как только мы отошли.

И вот тревога: пустельги повсюду стало угрожающе мало, почти не попадается на глаза. «Вот-вот «залетит» в Красную книгу», – пишут орнитологи. И это птица, бывшая всюду обычной! Правда, еще полтора столетия назад Брем в своих книгах обронил слово: «Эта безобидная птица понемногу исчезает». Но то было время, когда любого хищника охотники брали на мушку, и Брем пустельгу защищал: «Полезнейшая! Кто познакомится с ней, то и полюбит».

И вот почти катастрофа. Врагов у пустельги немного – ворона может гнездо потревожить, куница – опустошить. Но это все мелочи. Как всегда, при всей любви вред пустельге приносил человек – из-за глупого любопытства кое-кто разорял гнезда, да и постреливали. Но в последние тридцать лет по хищникам стреляют редко. В этом большая заслуга орнитологов, не устававших объяснять, сколь важную роль хищные птицы играют в природе. И вот на тебе – пустельга на глазах исчезает. Специалисты не понимают, почему. Нет видимых причин. Лет сорок назад можно было грешить на химикаты, но в Европе ДДТ (наиболее губительный из них) запрещен. У нас последние годы химикаты в сельском хозяйстве не применяются по бедности. Болезнь? Или что случается на перелетах, зимовках? Вопросов много. Ответов нет.

Недавно молодые московские орнитологи к северу от столицы, в Талдомском районе, попробовали развесить искусственные гнездовья-ящики. В девяти из двенадцати пустельги загнездились. Это говорит о явном дефиците гнездовий. Но почему дефицита не было раньше? Почему он вдруг подкосил пустельгу за какие-то двадцать лет? Дело, видимо, не только в гнездовьях. Но в чем?

Символом текущего года Союз охраны птиц России объявил пустельгу. В Европе и Азии идут поиски причин бедственного ее положения. Помочь этому соколку можно пока что только особо бережным к нему отношением. В первую очередь не беспокоить любопытства ради птиц во время гнездовий. «Пройдите мимо!» – просят орнитологи. Прислушаемся к их советам, и тогда, может быть, чаще будем видеть над полем как бы на ниточке висящую птицу и слышать ее голосок: «Кли-кли-кли!» За этот голос латинское название пустельги – «полевой колокольчик».

• Фото из архива В. Пескова. 13 сентября 2002 г.

Калитвянский паром

Окно в природу

Через реку можно переправиться в лодке. Там, где переправляются часто, строят мосты – небольшие скрипучие или стальные клёпаные, похожие на кружева, и загадочно гудящие, когда по ним мчится поезд. Теперь строят мосты из железобетона. А там, где большие затраты неоправданны, через реки строят мосты наплавные. «Поплавки», на которых лежит настил, на зиму убирают, а когда весною вода войдет в берега, мост за короткое время снова готов. Есть места, где и такой мост дорог, но надо не просто перебраться на другой берег, а переправить и лошадь с повозкой, автомобиль. Тогда сооружают паром.

Старинное средство переправиться через Дон.

Паромы я видел разные. Через реку Красную во Вьетнаме платформу с людьми и машинами тянет притороченный сбоку катер. На Верхней Волге у деревни Сытково я видел паром старинный – плавучую деревянную плоскость с возами сена, с лесорубами и мальчишками на велосипедах. Паромщик двигал платформу, цепляясь за натянутый над рекой трос дубовым «зубом» с прорезью. Удивительно поэтичной была эта неспешная переправа (цела ли сейчас?). Ее терпеливо ждали. Ждали, когда загрузится на том берегу (холостой ход – расточительство). А когда, поскрипывая, паром шел через реку, прекращались начатые на берегу разговоры – все глядели, как струится вода, как приближается другой берег.

Паромщик всегда был фигурой уважаемой (какой-нибудь немолодой уже «Степаныч» с цигаркой). С ним, ожидая переправы, можно было перекинуться словом, а то и душевно поговорить, узнать местные новости. Паромщик и бакенщик на реке были люди романтического, всем нужного дела. Бакенщики теперь исчезли, а паромщики, там, где проселки упираются в реку и продолженье имеют на другом берегу, еще сохранились. С одним недавно я познакомился.

Его посудину мы каждый день видели из рыбацкого лагеря. Постукивал в тишине негромко мотор, и поперек Дона двигалось нечто вроде аккуратной шкатулки. «Сашкин паром…» – сказал лесничий, учивший нас ловле сомов.

А как-то утром у костра появился веселый, сразу располагающий к себе человек. Когда познакомились, он сказал: «Я тут – паромщик». Все приезжие засмеялись: «В паромщики обычно идут старики». Выяснилось: сорокалетний Александр Новиков (для всех – Сашка, а для мальчишек – дядя Саша) не просто паромщик, но и владелец парома.

Слово за слово, и добродушный Александр рассказал о пути в паромщики – способе оказаться летом поближе к реке. На Дону все с рекой как-нибудь связаны, хотя бы душевно. У Сашки дед был знаменитым сомятником, отец – тракторист, отправляясь пахать, непременно прихватывал удочку. Александр вырастал в объятьях реки и был в курсе всего, что бы на Дону ни случалось. По рассказам он знал: в 43-м году, во время сраженья под Курском, тут тоже вода кипела от взрывов. Следы тех боев выявляются и поныне. Недавно лесничество продало дубовые кряжи изготовителям фанеры, так те от дальнейших поставок отказались – «в древесине свинец и железо».

Вспоминает Александр, как перед весной 1997 года провалились в полынью на Дону пять лосей и никак не могли выбраться. «Половина Старой Калитвы сбежались на берег – кто плачет, кто советы дает, кто спасает. Веревками, с неимоверными усилиями лосей вытащили. Стояли на трясущихся ногах, сдвинуться с места не могут».

Окончил Александр в Калитве («без отрыва от Дона») десятилетку, отслужил в армии, работал после в колхозе шофером, не повезло – заболел. Две операции сделали. С шоферством пришлось расстаться. Нанялся в «сельмаг» продавцом. «На работу не жалуюсь – кормит. Но ведь что-то и для души должно быть. Вот и задумал построить паром. Все из подручных средств: купил полбаржи, ржавевшей на берегу, поставил на этом огрызке бог знает из чего собранный двигатель, сделал над машиной кабину, канат натянул через Дон. Пойдемте, сами увидите».