В твоем доме кто-то есть

Мэтт гневно указал на порванную афишу:

– Эй, чувак! Прояви уважение.

Эти слова разнеслись по всей площадке. У Бадди, или Буббы, ушло несколько секунд, чтобы установить связь между испорченным плакатом и Хэйли, а затем смущенное выражение его лица сменилось униженным. Перед ним встал выбор: признать свою вину или удвоить усилия. Бадди выбрал второй вариант. Он толкнул Мэтта в плечо и запустил яростную цепную реакцию толчков.

Нарастающая потасовка захватила внимание всех учеников. Только Макани смотрела в другую сторону. Олли по-прежнему не двигался с места. Он никак этого не показывал, но очевидно, что футболисты заставили его нервничать. Она встала.

– Нет, – сказал Дэрби, – Макани. Нет.

Алекс покачала головой, и ее заколки зазвенели друг о друга.

– Олли не заслуживает твоей помощи. Или жалости. Или что ты там испытываешь прямо сейчас.

Макани разгладила толстовку на груди и зашагала прочь.

– Ты никогда нас не слушаешь, – прокричал вслед Дэрби. – Почему?

Алекс вздохнула.

– Удачи, конфетка.

Напряжение, нараставшее внутри Макани месяцами, готово было вырваться наружу. Может, Олли и не заслуживает ее помощи, но она все равно собиралась попробовать. Может быть, это связано с тем, что в предыдущей школе Макани хотелось бы, чтобы ей кто-то помог. Или, возможно, из-за Хэйли, из-за этого страшного происшествия, в котором уже никто не может помочь. Макани бросила взгляд на друзей и пожала плечами.

Повернувшись вперед, она увидела, что Олли смотрит на нее – без злости или любопытства. Недоверчиво.

Макани храбро направилась к нему. Она всегда выделялась среди сверстников. Их кожа была на несколько оттенков светлее, чем ее, а вдохновленный серфингом гардероб был ярче, чем принято на Среднем Западе. Она не собирала свои естественные кудри в прическу и при движении уверенно покачивала бедрами. Это был обманный маневр, чтобы люди не задавали вопросов.

Олли бросил еще один взгляд на спортсменов, все еще кричащих и рисующихся друг перед другом, убрал в сторону болтающийся тюль и зашел в школу. Макани нахмурилась. Но когда она открыла дверь, он ждал ее с другой стороны.

– О, – вздрогнула Макани.

– Да?

– Я… я просто хотела сказать, что они идиоты.

– Твои друзья? – спросил Олли с каменным лицом.

Макани поняла, что Олли пока держит дверь открытой и видит Дэрби и Алекс через развевающийся прозрачный тюль. Они наблюдали за ними с другой стороны площадки. Макани отпустила дверь, и та с грохотом захлопнулась.

– Нет, – сказала она, пытаясь улыбнуться, – остальные.

– Да, знаю. – Его лицо оставалось бесстрастным, настороженным.

Улыбка сползла с лица Макани. Она скрестила руки на груди, словно защищаясь, пока они изучали друг друга. Их глаза находились почти на одном уровне, Олли был всего на три-пять сантиметров выше нее. Они стояли так близко, что Макани могла рассмотреть новый цвет волос Олли. Даже кожа его головы была ярко-розовой: понадобится время, чтобы краска полностью смылась. В его виде чувствовалась какая-то уязвимость, и Макани снова смягчилась. Она ненавидела себя за это.

Она ненавидела себя по многим причинам.

Макани злилась, что Олли так сильно зацепил ее, хотя знала о его репутации. Злилась, что заставила себя думать, будто он ей безразличен, хотя знала, что это не так. И из-за того, как закончились их отношения. Внезапно. Молча. Это был их первый разговор с конца лета.

Может быть, если бы мы изначально больше разговаривали…

Они никогда много не говорили. В то время она даже была благодарна Олли за это.

Он не отрывал взгляда своих светлых глаз от нее, словно хотел что-то найти. Кровь в венах запульсировала. Почему-то внезапно возникло чувство, что сейчас жаркий летний день и они идут в супермаркет.

– Почему ты здесь? – спросил он. – Ты не разговаривала со мной весь семестр.

Макани сразу же разозлилась.

– Могу сказать то же самое о тебе. И я сказала, что хотела. О наших одноклассниках. О том, что они идиоты и все такое.

– Ага, – напрягся Олли, – это ты и сказала.

Макани издала смешок, чтобы показать, что он ее не задел, хотя оба знали, что это не так.

– Отлично. Забудь. Я просто пыталась быть другом.

Олли промолчал.

– Всем нужны друзья, Олли.

Он слегка нахмурился.

– Но, очевидно, это невозможно. – Одним резким толчком Макани распахнула дверь. – Отлично поговорили. Увидимся в классе.

И, выскочив, уткнулась прямо в тюлевый занавес. Макани чертыхнулась, пытаясь высвободиться, но лишь больше и больше запутывалась в темно-красной сетке. На площадке поднялся громогласный рев: кричала хаотичная толпа восторженных зрителей.

Наконец-то началась драка.

Макани перестала метаться. Она оказалась в ловушке, почти в тюрьме, в этом несчастном городке, где она ненавидела всё и всех, особенно себя.

Послышался тихий шелест, и Макани с удивлением обнаружила, что Олли все еще стоит за ее спиной. Его пальцы осторожно высвободили ее из тюля. Занавес снова опустился, и теперь они в тишине смотрели на одноклассников, словно через красный туман.

Глава третья

– Ты знала эту девушку, Хэйли? – спросила бабушка Янг, сидя на диване.

Макани помахала на прощание Дэрби, когда тот отъезжал. Он дважды нажал на гудок. Дом бабушки находился в паре минут ходьбы от школы, но он всегда подвозил ее. Макани жила в самом старом квартале Осборна, а Дэрби – в самом новом. Алекс жила возле Троя, на ферме, где выращивали телят. Днем на репетиции Алекс подвозила девушка, играющая на теноровом саксофоне. Все умели водить, но только у Дэрби был постоянный доступ к машине.

А Олли жил за городом. Макани не знала, где точно. Когда драка закончилась, он ушел в библиотеку, а она вернулась к друзьям. Позже, на уроке испанского, она чувствовала на себе его взгляд – и против воли заволновалась, хотя в действительности ничего не поменялось и не поменяется.

С упавшим сердцем Макани заперла входную дверь, окончательно погружаясь в свой мир.

– Да, я знала Хэйли. Но не очень хорошо.

Она стянула кеды и носки и положила их у нижней ступеньки, чтобы отнести потом в спальню. Ботинки – еще одна вещь, которая ей не нравилась на Среднем Западе. Носить шлепки все время, за исключением летних месяцев, было слишком холодно, а в неизбежных кедах или ботинках ноги всегда казались неподъемными. На то, чтобы избавиться от мозолей и не натирать постоянно пятки, ушли века.

Сланцы, исправила она себя. Не шлепки.

Местные словечки, в отличие от обуви, оставались главной проблемой. Макани до сих пор вздрагивала, когда слышала, как кто-то заказывает газировку, а не содовую.

Бабушка сидела перед телевизором, где по Netflix крутили «Скандал», и рассоединяла боковые кусочки нового пазла. Макани плюхнулась в любимое раскладное кресло, которое принадлежало еще ее дедушке. Подобрав под себя ноги, чтобы согреться, она взяла крышку от пазла. На картинке были изображены грядка с тыквами, улица с деревенскими домами, толпа переодетых в маскарадные костюмы детишек, выпрашивающих сладости. Бабушке Янг нравилось, когда пазл соответствовал времени года.

– Жду, когда начнутся местные новости, – сказала она.

Макани бросила крышку назад, на кофейный столик, и взглянула на телефон.

– У тебя еще полтора часа.

– Хочу послушать, что Крестон скажет по поводу убийства. – Крестон Ховард был красивым чернокожим ведущим новостей в полпятого, и бабушка Янг верила, что каждое его слово – абсолютная правда. – Все это просто ужасно. Надеюсь, они поймают того, кто это сделал.

– Поймают, – сказала Макани.

– Она была такой молодой, такой талантливой. Прямо как ты.

Последнее не было правдой, но Макани знала, что поправлять бабушку не стоит. Она уже могла представить последующий спор: Макани будет отрицать это, бабушка станет обвинять ее в негативном мышлении, Макани объяснит, что она просто трезво смотрит на вещи, бабушка будет настаивать на своем, и тогда Макани взорвется и скажет что-то вроде:

– Ты не моя мать! Моя собственная мать едва считает себя таковой! Не будем об этом говорить, хорошо?

Вместо этого Макани проверила свой телефон. Она больше не надеялась получить СМС или сообщение в почте от Жасмин, своей бывшей лучшей подруги. Она больше не надеялась, что по какой-то чудесной и невероятной причине все станет как раньше. Эти мечты погибли уже давно. Сложно сказать, когда точно это случилось, но, наверное, это началось, когда Макани подписала официальный документ и поменяла фамилию с Канекалау на Янг.

Она взяла девичью фамилию матери не из-за нависшего развода, а потому что оставаться Макани Канекалау стало небезопасно: такую легко найти в поисковике, а ей нужно было начать новую жизнь в Небраске.

И все же Макани проверила свою почту на телефоне.

Как всегда, из дома никаких новостей. По крайней мере, злобные сообщения тоже уже давно прекратились. Никто не искал ее, а те, кому все еще было до этого дело – до инцидента, как она называла ту ночь на пляже, – люди вроде Жасмин. Единственные, кто имел значение. Макани никогда бы не догадалась, что постоянное молчание друзей окажется намного больнее, чем недели, когда тысячи снисходительных, женоненавистнических незнакомцев изливают свою ненависть ей в лицо. На деле оказалось, что так.

Даже не затеяв привычного спора, бабушка Янг осуждающе протянула:

– Утром ты снова оставила кухонные шкафчики открытыми.

Макани уставилась в телефон.

– Я не оставляю их открытыми.

– У меня все в порядке с памятью, милая. Ты уже ушла в школу, когда я встала. Это основы хороших манер – убирать за собой. Я же не прошу многого.

– Я даже не завтракала сегодня утром, – Макани не смогла скрыть нарастающее раздражение. – Ты вызывала врача, как я тебя просила?

– Как ты прекрасно знаешь, у меня не было приступов уже почти год.

Макани подняла глаза, и бабушка Янг сразу же потупила взгляд. Бабушке было тяжело обсуждать свои слабости или позволять кому-то ставить под сомнение ее решение. Это их общая черта. Бабушка Янг соединила два кусочка пазла вместе, показывая тем самым, что разговор окончен. Но Макани продолжала смотреть на нее, желая найти в себе силы и продолжить обсуждение.

Ее бабушка считалась выше большинства женщин своего поколения. У нее были короткие седые волосы: серые, с белыми пятнышками, они выглядели красиво, словно негатив полярной совы. Бабушка Макани по папиной линии, живущая на Гавайях, красила волосы в черный, даже пользовалась той же краской, что и Алекс.

Бабушка Янг не была такой жесткой. У нее были смуглая кожа, мягкие изгибы фигуры и нежный голос, но говорила она с авторитетом командира. Раньше она преподавала американскую историю в старшей школе, но вышла на пенсию лет пять назад, и хотя Макани радовалась, что ей не придется ходить на уроки собственной бабушки, она думала, что та, скорее всего, была хорошей учительницей.

Бабушка и дедушка Янг всегда были добры к ней, в отличие от остальной семьи. Спрашивали. Проявляли внимание. Даже до начала бракоразводного процесса родители Макани вели себя эгоистично. В детстве Макани мечтала о брате или сестре, чтобы они любили ее, переживали за нее. Но потом поняла, как все-таки хорошо, что родители не завели еще одного ребенка. Они бы и его игнорировали.

Но изгнание Макани в Осборн произошло не только из-за ее неописуемой ошибки. Бабушка Янг сделала кое-что плохое. На прошлый День благодарения сосед увидел, как она во сне подрезала его ореховое дерево в три часа утра. А когда он постарался ее разбудить, бабушка отрезала ему кончик носа. У нее развился лунатизм после неожиданной смерти дедушки прошлым летом. Врачи смогли пришить нос, и сосед не подал в суд, но этот случай встревожил маму Макани, и она убедила отца, что лучшее решение всех их проблем – отправить дочь приглядывать за бабушкой Янг.

Родители Макани не могли прийти к соглашению ни по какому поводу, но единодушно решили отослать ее сюда. Наверное, подумали, что подрезка деревьев – счастливое совпадение.

Макани не считала, что бабушке требуется сиделка. С ее приезда не случилось ни одного опасного приступа. Только в последнюю пару месяцев, с возвращением этих незначительных бытовых эпизодов: открытые ящики, не возвращенные на место инструменты, незакрытые двери – Макани начала понимать, что она действительно нужна бабушке.

Как правило, приятно чувствовать, что ты нужен.

Но однажды это вышло боком.

* * *

Она была нужна в июле. Жара тем днем стояла просто удушающая, а невыносимая влажность принуждала к майкам, коротким шортам и плохим решениям.

Макани уже выполнила все три пункта.

Это была первая годовщина смерти дедушки Янг, и бабушка хотела провести день в одиночестве. А поскольку это была среда, день двойных купонов, Макани сама предложила сходить за еженедельными покупками. «Грилиз Фудс» находился меньше чем в двух милях от дома, на Главной улице. Это простое здание, в виде коробки, напоминало старшую школу, но особое очарование ему придавали низкие потолки и узкие проходы.

Макани не могла понять, почему их не расширяли. Место-то хватало. В отличие от Гавайев, сельская Небраска не испытывала нехватки в земле. У нее не было ничего, кроме земли. Это совершенно другая страна.

Она зашла в магазин, держа написанный от руки список покупок и конверт из переработанной бумаги с купонами. Они заметили друг друга сразу же. Он в зеленом фартуке «Грилиз» раскладывал сливовидные помидоры. Только Олли Ларссон мог выглядеть сексуально в фартуке.

Макани хотела что-то сказать. По тому, как он смотрел на нее, она понимала, что и он не прочь поболтать. Но оба не вымолвили ни слова.

Она взяла тележку на колесиках и стала наполнять ее здоровой едой. Дедушка умер от сердечного приступа, так что бабушка в последнее время увлеклась правильным питанием. Пока Макани искала на полках упаковки с овсом грубого помола и пакеты с сухими бобами, кожу покалывало от осознания того, что Олли передвигается по магазину. Вот он перешел от помидоров к фруктовым напиткам. Вот переместился в проход номер пять, чтобы убрать разбитую банку, а затем снова вернулся к стеллажам с продуктами.

Они никогда не разговаривали в школе, хоть и посещали вместе несколько уроков, но Олли держался особняком. Макани даже не была уверена, знал ли он о ее существовании до этого дня. Она надеялась, что он сможет сесть за одну из трех касс магазина, но, когда она к ним подошла, он исчез в подсобке.

Она была разочарована и ничего не могла с собой поделать. Макани выкладывала пакеты с едой в золотистый «форд таурус» начала девяностых, когда услышала смех – короткий и издевательский. Она гневно захлопнула багажник, уже зная, что он адресован ей.

Олли смотрел на нее из переулка возле магазина. Он сидел на пластиковом ящике из-под молока и выглядел так, словно вышел на перекур, только вот вместо сигареты держал в руке книгу.

– Думаешь, машина моей бабушки смешная? – спросила она.

Ехидная улыбка появилась на его губах. Он так и сидел несколько долгих секунд, прежде чем заговорить.

– Не понимаю, зачем мне смеяться над твоей машиной, когда вот та – моя. – Он показал на белое авто на другом краю парковки.

Это оказалось списанное полицейское авто. Герб полиции соскребли, на крыше не было мигалки, но Макани вспомнила, что видела ее в школе. Все знали, что Олли ездит на полицейской машине – скорее всего, подарке от старшего брата, копа, – и из-за этого одноклассники беспощадно издевались над ним. Макани подозревала, что уже сам факт, что он ездит на такой тачке, доказывал, что ему все равно.

– Так почему ты надо мной смеешься? – спросила она.

Олли потер шею сзади.

– Не над тобой. Над собой.

Макани не знала, летний ли зной тому виной или кульминация семи месяцев беспробудной скуки, но она вдруг почувствовала что-то и медленно подошла к нему. Ее голые ноги светились на солнце.

– И почему же ты смеялся над собой, Олли?

Он смотрел, как она подходит, потому что понимал, что Макани сама этого хочет. Когда она остановилась перед ним, он поднял голову и прикрыл рукой глаза от солнца.

– Потому что я хотел раньше с тобой поговорить, но слишком нервничал, Макани.

Так он знал, кто она такая.

Она улыбнулась.

Олли встал с ящика, и серебряное кольцо в его губе блеснуло на солнце. Она гадала, каково это – прикоснуться к нему губами. Прошло уже много времени с тех пор, как она кого-то целовала. С тех пор, как кто-то хотел поцеловать ее. Возьми себя в руки. Макани сделала шаг назад, потому что общаться, когда они стояли так близко друг к другу, едва не касаясь, было невозможно. К тому же Олли ее заинтриговал.

Она кивнула на его книжку в мягкой обложке.

– Никогда не видела тебя без книги.

Олли поднял ее, чтобы Макани могла увидеть обложку: группа людей, висящая на дверях и окнах движущегося поезда.

– Она об американце, который отправился из Лондона в Юго-Восточную Азию на поезде, – пояснил он.

– Правдивая история?

Он кивнул.

– Ты читаешь много правдивых историй?

– Я много читаю о путешествиях. Мне нравится читать о других местах.

– Понятно. – На губах Макани снова заиграла улыбка. – Мне нравится думать о других местах.

На мгновение отвлекшись, он уставился на ее губы.

– О любом месте, кроме этого, – наконец сказал он. Но было ясно, что он имел в виду Осборн, а не это конкретное место возле «Грилиз Фудс» – место, где была она.

– Именно.

Олли облокотился о кирпичную стену и растворился в тени. Она не могла точно сказать, пытался ли он вернуть свое спокойное равнодушие или просто смущался.

– Ты же с Гавайев, да? Вернешься туда после выпуска?

Сердце Макани затрепетало. Она искала ответ в его глазах – обжигающе голубых, – но вряд ли он знал. СМИ на Гавайях скрыли ее личность, хотя это не остановило соцсети и не отменило необходимость изменить имя.

– Не уверена, – осторожно сказала Макани. – А как насчет тебя? Куда ты хочешь поехать?

Олли пожал плечами.

– Неважно. В любое место, лишь бы подальше отсюда.

– Что мешает тебе уехать? – Теперь ей действительно было интересно. Многие их одноклассники не дотянули до выпуска.

– Мой брат. И деньги. – Он показал на свой фартук. – Я тружусь здесь с четырнадцати лет. Когда тебе разрешают начать работать с продуктами.

Она никогда не слышала, чтобы кто-то ее возраста продержался на работе так долго.

– Боже. Это три года? Четыре?

– Я бы раньше начал, если бы мне разрешили.

Макани бросила взгляд за его спину, на пустынную Главную улицу. «Грилиз Фудс» стоял напротив жалкого ряда разнородных заведений: солярия, бюро недвижимости, магазина обоев и свадебного салона, в витрине которого также были платья для выпускного бала. Она никогда не заходила ни в одно из них.

– Хотела бы я работать.

– Нет, – сказал он. – Не хотела бы.

Его уверенность раздражала ее. Она хотела попасть в Feed’n’Seed, где работали Дэрби и Алекс, но ей бесповоротно отказали.

– Хотела бы. Но родители считают, что моя работа – присматривать за бабушкой.

Олли нахмурился.

– Ей нужна помощь? Мне она всегда казалась в порядке.

Макани удивилась, но потом поняла, что он, должно быть, видел ее здесь, в магазине. Бабушка Янг была весьма заметна: мало чернокожих людей жило в Осборне. Она, возможно, даже учила его брата.

– Она в порядке, – сказала Макани, снова рассказывая полуправду. – Мои родители просто используют ее как предлог.

– Зачем?

– Для того чтобы отправить меня подальше, за четыре тысячи миль от себя. Родители – это самое худшее, понимаешь? – Она сразу же пожалела о своих словах. Неправильно говорить такое тому, у кого вообще нет родителей. Она поморщилась. – Прости.

Олли буравил взглядом асфальт несколько секунд. Когда он поднял глаза, выражение лица у него было отстраненным, но Макани все еще видела его внутреннюю борьбу. Нетрудно представить, как ужасно жить в городе, где все, даже новая девочка, знают, что пьяный водитель стал причиной смерти твоих родителей, когда ты учился в средней школе, и что твой брат переехал из Омахи, чтобы воспитывать тебя.

Он пожал плечами:

– Все нормально.

– Нет, мне действительно жаль. Зря я это ляпнула.

– А мне жаль, что твои родители так ужасно себя ведут.

Макани не была уверена, как реагировать на его слова – шутка ли это, – так что, когда губы Олли расползлись в улыбке, ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Она не хотела испортить момент.

– Ладно, ладно. Мне пора домой. – Макани подошла к машине и покачала головой. Открывая дверцу, она крикнула: – Увидимся на следующей неделе, Олли.

Тот прикусил губу:

– Увидимся на будущей неделе, Макани.

Думать больше было не о чем, так что последовавшие шесть дней Макани провела исключительно в мыслях об Олли. Она думала о его губах, своих губах и о том, как они прижмутся друг к другу. И не только губами. Ее потряхивало как от лихорадки. У нее не было парня с переезда в Небраску. Теперь Макани умоляла бабушку поручить ей ходить в супермаркет, напирая на такие слова, как «ответственность» и «зрелость», рассуждала о «знаниях» и об «опыте». И в конце концов победила.

Когда Макани заехала на парковку, Олли сидел все на том же ящике из-под молока. Он читал книгу и ел красный фруктовый лед. Макани направилась прямо к нему. Он встал. Его лицо ничего не выражало, но нутром она чувствовала правду: Олли ее ждал.

Она вступила в его личное пространство.

Олли прикусил нижнюю губу над серебряным кольцом.

Когда он молча предложил Макани мороженое, она вместо этого нацелилась на его губы, потому что уже давно, шесть дней назад, решила, что действовать напрямую – лучший способ подойти к парню с такой репутацией. Их первый поцелуй был влажным. Холодный язык и сладкие фрукты. Вишня, подумала Макани. Его пирсинг был теплым от летнего солнца. Колечко из хирургической стали упиралось в губы и добавляло опасности. Мороженое с тихим шлепком упало на асфальт.

Они целовались в переулке каждую среду в течение следующих трех недель. На четвертую неделю пошел дождь. И они переместились на заднее сиденье машины ее бабушки. Этот дополнительный уровень приватности привел их к следующей естественной стадии.

– Руки, – позже объясняла Макани друзьям, – не губы.

– Могла бы ты превратить это во что-то еще более отвратительное? – поморщился Дэрби.

– Но есть важное отличие, – сказала Алекс. – Они доставили друг другу удовольствие, но одежду не снимали. А ваши головы были над уровнем моря.

Макани скорчила рожицу.

– Да ладно вам. Я даже не знаю, зачем это рассказала.

На пятую среду, последнюю перед началом учебного года, небо было чистое, и Олли сел к ней в машину. Они поехали в уединенное место – на кукурузное поле. И, конечно же, занялись сексом.

– Вы, ребята, собираетесь встречаться? Ну, знаешь, по-настоящему? – спросил ее Дэрби в тот вечер. – Или все так просто и закончится?

Это закончилось через неделю. Перед тем как прозвенел звонок в первый школьный день, их взгляды встретились на площадке. По лицу Олли невозможно было что-то понять, лишь напускная, холодная непроницаемость. Правда ударила по Макани как хлыст. Нет, они никогда не обсуждали, начать ли им встречаться. У нее даже не было его номера телефона. Это лето стало тайной, отношениями без свиданий, что означало только одно: кто-то из них или оба стыдились этого.

Макани не стыдилась. Она была смущена, да. Но не стыдилась.

Значит, все дело в Олли.

Макани прищурилась. Олли – тоже. Выяснил ли он правду? Узнал ли каким-то образом про ту ночь на пляже? Теперь он будет вести себя, как будто они незнакомы. Стыд накрыл Макани с головой.

А еще унижение. И ярость. Она отказалась вообще смотреть на него и никогда больше не возвращалась в «Грилиз». Она умоляла бабушку снова взять на себя походы за продуктами, заявляя, что школа отнимает слишком много времени, хоть было не так. Макани осудили и поставили на место, но ей все равно было ужасно скучно.

* * *

Безнадежно проверяя и перепроверяя свой телефон (на экране отображались только две палочки приема сигнала), Макани гадала, из-за скуки ли она подошла к Олли во время обеда. Неужели она действительно опустилась до такого?

Наверное. Блин.

– Вот черт, – сказала бабушка Янг. Помехи перекрыли экран телевизора, и Оливия Поуп замолчала на середине предложения.

– Я же только на прошлой неделе звонила кабельному оператору, но они сказали, что у нас и так уже высокоскоростной пакет каналов.

Макани представила бунгало на пляже на Гавайях, где интернет отключался лишь в самые мощные тропические штормы. Телефон там всегда легко ловил связь. Почему в Осборне, расположенном на материке, с этим такие проблемы? Почему все здесь так чертовски сложно?