Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях

Супруга молчала. Иван посмотрел на неё сбоку, с пассажирского кресла, и подумал: какая же она у меня хорошая, ладная!..

Иван Борисович супругу любил и уважал. Её звали Виктория.

Напрасно вы подумали, что в отношении женского пола Иван Борисович был пентюх и байбак. В молодости у него было несколько романов. Со своей будущей женой Ауслендер познакомился в университете. Она была на несколько лет младше, Иван Борисович помогал ей писать курсовые. Сначала они просто встречались, потом стали жить вместе, а когда Ауслендер закончил аспирантуру, оформили законный брак.

Своего жилья у Ауслендера не было. А родители Виктории выделили молодым однокомнатную квартиру. Так оказалось, что Иван Борисович стал жить у жены. Это его угнетало. В «Ману-самхите», своде законов и нравственных установлений средневековой Индии, недвусмысленно утверждалось, что зять ни в коем случае не должен жить в доме супруги или с её родителями. Должно было быть наоборот. Но наоборот не получилось. Иван подёргался и затих. Виктория никогда не пользовалась зависимым положением мужа и не упрекала его. Но и авторитета мужа не принимала. Просто у неё самой были сильный характер и ярко выраженные качества лидера.

Время от времени Иван Борисович устраивал локальные бунты. Он кричал, бил домашнюю утварь и ломал мебель. Никаких по-настоящему серьёзных причин для скандалов не было, он всего лишь хотел утвердить себя в качестве главы семьи. По своей натуре Ауслендер был уступчивым и неагрессивным, как жвачное животное. Но агрессия вегетарианского скота страшнее агрессии хищника: взбесившийся бык страшнее тигра именно потому, что он не хищник, агрессия не является для него привычным инструментом выживания в окружающей среде и он совершенно не приучен управлять гневом и ограничивать насилие необходимостью. Производимые психующим Иваном разрушения были непредсказуемы и бессмысленны. Но никакого эффекта борьба не имела. Ответом Виктории была встречная агрессия, выверенная с учётом осознания своих физических возможностей и переходящая в затяжную горестную истерику. Виктория стонала, выла и причитала несколько часов так, словно у неё в один день погибли все близкие люди. Иван думал: вряд ли она станет сильнее убиваться, если я, например, умру; просто потому, что сильнее убиваться для человека невозможно. Вскоре Иван чувствовал себя пристыжённым и виноватым. Бунт захлёбывался. Иван возвращался в смиренное состояние, пытался восстановить разрушенное (получалось плохо, руки росли из одного известного места), приходил мириться и встречал молчание и презрение. Бывало, что супруги не разговаривали по две недели.

Ауслендер супруге не изменял. Студентки – да, на студенток преподаватель заглядывался. Но никогда ничего такого не имел в виду. Даже не решался помыслить. И соблазна не было, потому что со стороны студенток Иван Борисович интереса не ощущал. Другое дело Асланян. Рюрик Иосифович был окружён ароматом соблазна и флирта; все приступы профессор решительно отбивал, но из-за своей беспристрастности и недоступности становился ещё более желанным. У Асланяна было две бывших жены: одна в Америке, другая во Франции (стервы, говорил про них Рюрик Иосифович). И подруга у него была, лет на пятнадцать младше, умная и привлекательная. Так что студенткам ничего не светило. Хотя атмосфера вокруг Асланяна была предельно наэлектризована. Ничего такого не вихрилось вокруг Ауслендера.

Может, объективно было бы и лучше, если бы Иван иногда вступал в связь за пределами строго очерченного брачного круга. Имел бы интрижки на стороне. Может, это его бы взбодрило. И освежило супружескую любовь. И предотвратило бы очередной бессмысленный бунт, канализировав маскулинную энергию в иное, недеструктивное русло. Любимый беллетрист Ауслендера, француз Уэльбек, прямо предписывал свободный секс во всех ситуациях социального и экзистенциального тупика. Впрочем, следование рецепту Уэльбека не делало счастливым ни его самого, ни даже героев выдуманных им романов. Асланян Уэльбека прямо ненавидел, а Ауслендер любил, но применять не решался.

За всё время супружества у Ивана Борисовича была, можно сказать, только одна запретная страсть. К собственному зубному врачу. Её звали Лилия Григорьевна, а фамилия у неё была – Асланян, но Рюрику Иосифовичу она никем не приходилась, просто однофамилица; к тому же, скорее всего, это была фамилия по мужу, а не её собственная.

Во всей художественной литературе, прочитанной Ауслендером, ему встретилось и вспомнилось только одно описание влечения к стоматологу. И то было, пожалуй, слишком тонким и высоким. Иван Борисович не мог привычно соотнести своё чувство с литературным аналогом: его переживания были более плотскими. И как иначе? О, стоматологини! Стюардессы, официантки, женщины-полицейские и даже медицинские сёстры (инцест?) – всё не то, не то. Слишком просто, затасканно, прозаично. Но вот зубной врач. Она стоит над тобой в своём зелёном или белом халате, половину её лица закрывает марлевая повязка, рядом с ней – блестящие металлические инструменты: сейчас она сделает тебе больно (будет немного больно, честно предупреждает она, и пациента заливают страх и истома), но только для того, чтобы избавить тебя от другой боли, мучительной, бесплодной и долгой. Ты в её власти, в её руках, а её руки – в тебе, во рту, она проникает к нерву. Мы можем быть близко, но не ближе, чем кожа? Но ведь можно быть и ближе, если она – стоматолог, а ты – пациент. Ауслендер был чувствительным пациентом и в уме своём поклонялся Лилии Григорьевне как божеству. У неё были красивые глаза, которые она часто прищуривала, видимо, улыбаясь под марлевой повязкой. Без повязки Иван редко видел свою богиню. Благодаря нечаянной страсти Ауслендер вылечил все свои зубы, больные с самого детства.

Никакой вещественной реализации страсть Ауслендера не подразумевала. Не было и речи о том, чтобы предложить врачу встретиться и поужинать, например. Иван не представлял себе Лилию Григорьевну в ином антураже, нежели зубоврачебный кабинет. Возможно, в обычной обстановке она бы его нисколько не взволновала. Если что и было у Ауслендера с врачом, так это только сны (сны Ауслендера), странные и томительные, сюжеты которых он забывал почти сразу после пробуждения.

И лишь с одним человеком Иван Борисович поделился размышлениями о своём греховном и сладком влечении – с Асланяном (заодно спросив, не родственница ли ему зубной врач из частной клиники на Гороховой улице, – нет, просто однофамилица).

– Да, брат, – сочувственно отреагировал старший товарищ, – такое случается. Интеллигенция вообще склонна к латентному мазохизму. И не только в сексе, но и в политике, например.

Лист V

Слава

Сказать, что на следующее утро после митинга Ауслендер проснулся звездой, значило бы солгать. Неверно было бы заявить, что на него прямо-таки обрушилась слава. Ничего особенного не произошло. Имя его помелькало в газетах в общем списке выступавших. В университете никто на это событие внимания не обратил. На занятия по-прежнему приходило минимальное количество слушателей, а декан, встречая Ивана Борисовича в коридоре и отвечая на приветствие, делал такое лицо, словно мучительно вспоминал: кто этот человек и каким образом они могут быть знакомы?

Но однажды позвонили с информационного ресурса и попросили прокомментировать какую-то городскую новость для рубрики «Мнения». Потом другое издание попросило дать форменное интервью. Пригласили участвовать в ток-шоу на местном канале («экспертом», то есть человеком, который сидит на стуле в первом ряду, всю передачу делает умное лицо, но один раз ведущий обращает к нему вопрос, на который следует ответить за сорок секунд). Всё это было ново и интересно, но не очень волнительно.

Гораздо более тронул Ивана Борисовича звонок от организатора прошедшего митинга. Ауслендер узнал звонившего по голосу: это был тот самый темноволосый юноша, который втащил его на сцену и объявил перед толпой. Юноша представился Дмитрием Балканским и рассказал следующее:

– У нас есть такой формат общения – дискуссионный клуб. Собираются активисты и сторонники различных общественных и политических движений. Не могли бы вы прочесть, скажем, лекцию, сугубо теоретическую, но каким-то образом связанную с актуальной идеологической и политической проблематикой? Нашим слушателям было бы очень интересно! Ваш друг Рюрик Асланян рекомендовал вас, он говорит, у вас есть весьма свежие идеи!

«Опять Рюрик!» – подумал Иван и сначала растерялся, но в минуту взял себя в руки и понял, что сам этого хочет. Ауслендер согласился.

– Ну вот и отлично! – искренне обрадовался Балканский. – В субботу вечером вас устроит?

– Да, вполне.

Дело в том, что Иван Ауслендер не был преданным своей узкой специальности языковедом. В действительности он начал изучать санскрит потому, что думал (по молодости), что, читая на санскрите Веды, сможет открыть в них какие-то новые смыслы, ускользнувшие от Кочергиной и Елизаренковой, как и от зарубежных санскритологов. Надежды, в общем-то, не оправдались. Но тем не менее из своих штудий Ауслендер делал весьма общие выводы и строил гипотезы наподобие тех, что излагает Мирча Элиаде (последний, по мнению Ивана Борисовича, излишне компилятивен). Ауслендер делал некоторые наброски. Но поскольку его прозрения не имели прямого отношения к филологии, а обнаруживали характер комплексный: антропологический, этнографический, психологический и социологический (то есть, прямо говоря, псевдонаучный с точки зрения академических авторитетов), то использовать и развивать их в рамках профессии и карьеры Ауслендер не мог; единственным слушателем и читателем был всё тот же благосклонный к фантазиям Ивана Борисовича профессор Асланян.

Ауслендер вспомнил, что у него есть как раз такая тема, которая подходит для доклада по предложению Балканского. И тезисы готовы.

В назначенное время (чуть раньше – боялся опоздать) Иван Борисович был у помещения дискуссионного клуба «Синяя лампа». Сидел в машине и ждал. Снова подвезла супруга. Виктория оставаться на лекцию не захотела, но обещала забрать после мероприятия. Отмерив три минуты после того, как стрелка часов заползла на «шесть» (для приличия), Ауслендер открыл двери в клуб. Его встретила милая дама средних лет с породистым лицом потомственной конституционной демократки и проводила в зал. А зал был полон! Ну, практически полон. Три четверти стульев были заняты. Ауслендер на глаз определил количество слушателей в полсотни. Не меньше! Конечно, пришли не на Ауслендера, а по привычке: потусоваться с соратниками и оппонентами, обсудить последние новости и сплетни оппозиционного бомонда. Поэтому на Ивана Борисовича никто особенного внимания не обратил, даже когда лектор встал за кафедру. Люди общались между собой, и было даже как-то неловко им мешать. Так Иван Борисович простоял молча за кафедрой мучительные пять минут, делая вид, что приводит в порядок записи. Последними в зале появились Асланян с подругой: пришли поддержать Ауслендера. Иван Борисович приободрился, громко поздоровался с публикой. Шум затих. Лектор представился и объявил тему доклада.

Доклад I

Сакральная власть

Гипотезы о происхождении государства и государственной власти можно условно разделить на две группы. Это теория общественного договора и теория насилия. По одной государство организуется так: люди собираются вместе и приходят к соглашению, что хорошо бы учредить единое управление, выработать общеобязательные правила и следовать им; система наверняка будет несовершенна, но это лучше, чем война всех против всех. По другой теории, появляется малочисленная, но сильная и организованная группа (например, нация завоевателей или эксплуататорский класс) и навязывает свою волю большинству населения, устанавливая государство и власть как средства угнетения этого самого большинства меньшинством, то есть собой. Обе теории по-своему справедливы, так как каждая описывает одну из сторон Луны, иначе говоря, один из аспектов власти. Конечно, государство есть в первую очередь аппарат принуждения, и власть всегда осуществляет организованное насилие в интересах политически и экономически господствующего меньшинства. С другой стороны, никакая власть не смогла бы долго продержаться на одном принуждении, так как большинство потенциально сильнее, просто не может организовать необходимый перевес сил в нужном месте и в нужное время. Осуществлять властные полномочия только принудительно невозможно. Власть имеет двойственную природу. Любая власть – это, с одной стороны, насилие, но с другой – результат общественного договора.

Есть ещё третья группа гипотез, которые объясняют происхождение и природу власти с психофизиологической точки зрения: посредством аналогии с поведением животных в стаде, где выделяется вожак – альфа-самец, или людей в семье – патернализм. Но мне эти гипотезы кажутся слишком смелыми, так как для действия подобного рода механизмов очень важна потенциальная возможность физического контакта и прямая коммуникация между всеми членами коллектива. То есть это справедливо для малых сообществ, но вряд ли применимо в масштабе страны или нации. Те законы природы, которые действуют в стаде горилл, в камере тюрьмы, в солдатской казарме и в офисе коммерческой фирмы, вряд ли могут быть распространены по прямой аналогии на территорию целого государства, где непосредственный контакт рядового жителя с альфа-самцом маловероятен.

Так или иначе, ни две вышеназванных, ни даже все три группы теорий о природе власти не объясняют, каким образом и почему власть становится сакральной и абсолютной. Это самая большая загадка социальности: как огромная масса людей приходит в подчинение одному типчику или повинуется узкой группе господ, будучи многочисленней и потенциально сильней. Тем более – как такая власть приобретает характер полной, неограниченной, безответственной и священной. Ни теория насилия, ни тем более общественный договор, ни даже биологические инстинкты не проясняют нам причины обретения властью столь удивительного онтологического статуса.

У меня есть ответ, основанный на данных антропологии, этнографии и сравнительной мифологии. Не думаю, что я открою вам что-то действительно новое, – скорее, приведу в некоторую систему известные факты и немного иначе расставлю акценты, кратко излагая выводы, сделанные другими исследователями, выдающимися, не чета мне, задолго до моих беспомощных опытов.

Мы видим в истории и современности, что государственная власть тем менее абсолютна и сакральна, чем более ландшафты и среда обитания соответствующего народонаселения подвергнуты воздействию антропогенного фактора, то есть изменены и подстроены человеком для своих нужд. Антропогенный ландшафт – это искусственная среда обитания, в которой выживание и благополучие социума в большей степени зависят от правильной организации человеческой деятельности и в меньшей степени – от капризов природы и влияния стихий. В этом случае человечеству вполне хватает политической власти, которая имеет природу консенсуальную и умеренно-принудительную, а сакральная подложка государства сходит на нет: примером может служить так называемый цивилизованный мир, то есть антропогенный Запад. Конечно, только сегодня, так как в Средние века в той же Европе были совершенно другие политика и история. Там же, где ландшафты не освоены и не управляемы, где выживание и благополучие зависят от иррациональных причин, государственная власть сакрализуется. В Древнем мире такая территория была везде, а ныне это, например, Россия – по причине своего огромного, плохо освоенного, слабо и неравномерно заселённого пространства. Человеку не нужен царь, то есть правитель священный и абсолютный, для того чтобы организовать вывоз мусора или держать в страхе жуликов. Для этого вполне хватит менеджера, старосты или шерифа. Для человеческих дел достаточно человеческого правительства. Сверхчеловеческое правление монарха, следовательно, нужно для сверхчеловеческих задач. Таковыми являются отношения со стихиями. Царь должен обеспечить хороший климат, благоприятный тип солнечной активности, высокий урожай, большой приплод скота, выгодные котировки на международном рынке, счастье и спокойствие всех подданных, особенно женщин, беспричинное везение в торговых делах и удачу в военном походе, а особо, повторно и отдельно: отсутствие эпидемий, пандемий, эпизоотий, наводнений, засух, смерчей, селей, цунами, метеоритов, землетрясений, биржевых кризисов и любых других катаклизмов, характеризуемых как форс-мажор. Обо всём этом царь должен уметь договариваться со стихийными силами природы, никоим образом не подконтрольными человеку, рационально не постижимыми и непредсказуемыми. Напомню, что для религиозного типа сознания (а другого типа сознания у человека нет и быть не может) стихии являются или олицетворены в существах высшего порядка: Бог, боги, богини, духи, святые и проч. То есть царь для достижения своих уникальных сверхчеловеческих целей должен осуществить коммуникацию с божеством.

Универсальным средством коммуникации с божеством во всех без исключения культурах является жертвоприношение. Жертва направляется божеству как дар, подношение, но не только, а ещё и главным образом как послание и посланник. Следовательно, для обеспечения безопасности нашего племени в бушующем мире, ради гарантии невмешательства могущественных и непостижимых сил природы в нашу текущую хозяйственную деятельность, а лучше – для их участия в деле на нашей стороне мы должны отправить нашего представителя к божеству. Это должен быть полномочный и квалифицированный представитель, такой, чтобы мог решать все вопросы. Назовём его царь.

Итак, власть происходит из жертвоприношения.

Это вывод не только концептуальный, но и процедурный: конкретно из циклических (как правило, ежегодных) ритуалов принесения в жертву избранного особым образом человека появляется сам институт монархической сакральной государственной власти.

В наиболее чистом, изначальном и неискажённом виде такой ритуал бытовал у этрусков (племён, населявших Италию в доримские времена). Этруски каждый год выбирали себе царя. Весь год царю поклонялись как идолу, беспрекословно ему подчинялись, лелеяли и украшали, удовлетворяли любой царский каприз, а он исполнял необходимые обряды, включая иерогамию – священную интимную связь со жрицей. По окончании конституционного срока царя приносили в жертву: закалывали на свежевспаханном поле, чтобы обеспечить хороший урожай.

Вот простая и эффективная форма монархического правления с точки зрения религиозного сознания (а другого сознания, повторяю, у человека нет). Выбирается подходящий кандидат, который назначается в жертву. С момента такого назначения он приобретает сакральный статус (по правилу симпатической магии жертва тождественна божеству). Далее жертву готовят к ритуалу, ублажая её (и в её лице божество, которому она, жертва, предназначена), подчиняются власти жертвы (через жертву племенем управляет божество, поэтому властные указания жертвы божественны и неоспоримы), а также сообщают жертве наказы, которые она должна правильно передать божеству. В праздничный день жертву отправляют на тот свет, а на её место ставят следующего кандидата. Всё. Чётко, понятно, никаких спекуляций.

Но, получив божественный статус и неограниченную власть, цари не хотели, чтобы их действительно убивали. Все последующие разработки идеологов царизма решали один вопрос: как сохранить статус священной жертвы и связанные с ним привилегии, но при этом избежать фактического принесения в жертву, то есть заклания царя на свежевспаханном поле. И здесь политтехнологи древности проявили чудеса фантазии и изобретательности.

Вариант первый: царь всё равно рано или поздно умрёт, и его смерть от естественных причин можно рассматривать как жертвоприношение. Пример – фараоны Египта. Фараоны строили грандиозные гробницы как арены для принесения себя в жертву посредством своей неминуемой смерти: фараон умрёт и отправится к божествам, и тогда выполнит свою роль чрезвычайного и полномочного посла народа Египта на том свете (возможно, первоначально предполагалось, что после окончания строительства фараон должен быть насильственно умерщвлён, поэтому правители Египта затевали такие масштабные долгострои, чтобы оттянуть этот счастливый момент).

Вариант второй, комплементарный (то есть дополнительный) к первому и ко всем остальным: династия. Пример – любая династическая монархия, включая тех же египетских фараонов. Царь является прямым потомком другого царя, который уже отправился на тот свет и выполняет обязанности представителя народа и страны перед божеством; согласно учению культа предков, живущий потомок имеет самую прямую и непосредственную связь со своим усопшим родителем, поэтому он – лучший медиатор в коммуникации с загробным миром и божеством через своего предка; а в свой срок он и сам отправится к божеству с самой свежей и актуальной информацией о состоянии дел в государстве. Поистине, кто лучше правителя знает, как реально обстоят дела на местах?

Вариант третий: царь сам есть верховный жрец, приносящий жертвы (по правилам той же ритуально-симпатической магии жрец не отличен от жертвы). Пример – снова фараон, а также любая другая политическая структура, в которой верховный правитель одновременно является первосвященником, как понтифик, папа Римский.

Вариант четвёртый: ритуальная смерть. То есть полусмерть или смерть понарошку, обставленная как настоящая или повторяющая ритуал инициации, который всегда имеет своей основой символическую демонстрацию смерти и возрождения в новом статусе. Пример – каган Хазарии, которого при вступлении в должность душили шёлковой ниткой, но не до конца. Ещё пример – церемония инаугурации президента, инициатический обряд (принят в так называемых демократических культурах современности и сопровождается запретом для кандидата занимать свой пост более чем два раза подряд, или более чем два раза вообще, или даже более чем один раз, так как неоднократно «умерщвлённый» и снова «воскрешаемый» президент – это не добросовестный посланник к богам, а какой-то граф Дракула, вурдалак или зомби).

Вариант пятый: убийство двойника царя. Это способ «обмануть» божество, алкающее жертвы, подсунув копию, аналог или родственный объект вместо оригинала. У пятого варианта есть несколько подвариантов.

Подвариант первый: принесение в жертву брата-близнеца. Близнецы, в силу неразличимости, считались как бы одним человеком. Если рождались близнецы, то это толковалось как знак богов, требование приношения, и одного близнеца следовало принести в жертву; тогда второй становился одновременно живым и мёртвым и мог быть царём. Пример – Яма, царь мёртвых в индийском пантеоне (его имя, возможно, есть отголосок архаического ритуала, оно значит «близнец»).

Подвариант второй: братоубийство. Рождение близнецов – довольно редкое явление, но простые братья тоже считались в некотором смысле тождественными друг другу. Поэтому один брат мог принести в жертву (отправить посланником к божеству) другого брата вместо себя и на этом основании стать царём. Пример – Ромул и Рем, царь – основатель Рима. Ещё примеры – Каин и Авель, Чингисхан (убивший на заре карьеры своего названого брата), менее удачливый Святополк Окаянный (и более удачливый Ярослав Мудрый, который, есть такое мнение, и организовал убийство братьев) и множество других: царь-братоубийца – весьма распространённый в истории, мифологии и литературе сюжет.

Подвариант третий: убийство любого другого родственника царя как тождественного ему в силу кровных уз. Примеры многочисленны, читайте историческую литературу (монаршьи особы только и делали, что умерщвляли свою родню).

Подвариант четвёртый: принесение в жертву специально найденного и подготовленного двойника. Жертву могли выбирать по критерию внешнего сходства с царём или сделать двойником символически – обрядить в царские одежды, оказать почести, а потом умертвить вместо настоящего правителя. Примеров я сейчас не могу вспомнить, но наверняка они есть – история злодейств человечества столь разнообразна, что, о каком бы преступлении вы ни подумали, его уже наверняка совершали, и не раз, особенно цари. В данном случае убийство имело ритуальный характер.

Вариант шестой: любые другие субституты царя-жертвы, не связанные с ним ни тождеством, ни аналогией. Пример – Иисус Христос, Мессия, «царь иудейский», принёсший себя в жертву (и отправившийся к Господу Богу ходатайствовать за всех людей) за и вместо нас, а в частности и в особенности – за христианских царей, правящих на земле от его имени. Лучший и самый изученный пример – ашвамедха. Ритуал совершался царём для провозглашения и укрепления царской власти (подробно описан в ведийской литературе). Специалисты единодушны во мнении, что приносимый в жертву после долгого периода церемоний белый конь являлся жертвенным субститутом самого царя. Ашвамедха повторяет в основных чертах другой ритуал, ещё более архаичный – пурушамедха, то есть буквально: человеческое жертвоприношение. В ходе церемоний предполагалось убийство более чем сотни человеческих особей всех цветов (включая обязательно одного чернокожего – нишада) и сословий. Согласно литературе, на последнем этапе осуществлялась замена людей (кроме чернокожего?) на жертвенных животных. Специалисты не единодушны, но лично я убеждён, что в изначальном, архиархаическом варианте людей действительно убивали.