Новый век начался с понедельника

На безрыбье и рак – рыба. Да и коллектив понравился.

И он остался. Работа была, как говориться, не пыльная. Рабочий день, в основном, хотя и без обеденного перерыва, продолжался с 10 до 17, с наличием свободного времени и возможности, по взаимной договорённости, отлучиться по своим личным, коммерческим и домашним делам.

По должности Платон стал теперь называться менеджером по продажам биологически активных добавок к пище. А на деле его работа поначалу включала в себя разгрузку и погрузку коробок с товаром, содержание склада со всеми вытекающими и сопутствующими работами, набор всех заказов, подвозка небольших заказов оптовым потребителям за наличные деньги.

Иногда, но редко, он занимался приёмом заказов по телефону. Но самая главная работа Платона, из-за чего он долгое время считался незаменимым, стала фасовка в банки некоторых сыпучих биодобавок на фасовочном станке с последующей закаткой крышек этих банок на закаточном станке. Для него, инженера-механика, имевшего опыт работы на станках, такая работа была просто элементарной. Более того, Платон, как человек ищущий и анализирующий, постепенно смог модернизировать производственный процесс и повысить отдачу, т. е. производительность труда.

Зарплата была небольшая, но на данном этапе для Платона приемлемая. Иногда получали премиальные, особенно за ударный и сверхурочный труд.

Даже пересчёт получаемых денег на обычный рабочий день и налоги демонстрировал относительную их достаточность и сравнимость.

Но, пожалуй, самое главное, над Платоном был всего лишь один начальник.

И у него совсем не было подчинённых, за которых пришлось бы краснеть и получать нагоняи, выслушивая нарекания сверху.

У него не было постоянно треплющих нервы подчинённых, за которыми всё время нужно было бы смотреть, которых пришлось бы всё время воспитывать и учить работать, с коими пришлось бы непременно иногда ссориться, невольно ощущая их недовольство и даже наживая себе врагов.

Конечно, эта работа была не для интеллигентного интеллектуала с высшим техническим образованием, имевшего громадный опыт практической работы в оборонке.

Но на данном этапе развития нашего общества любая мало-мальски оплачиваемая работа вполне заслуживала внимания к себе.

Такая работа, однако, также предвещала душевное спокойствие и возможность теперь вплотную заняться своим любимым творчеством.

Коллектив сразу принял умного, трудолюбивого, деятельного, общительного, весёлого и доброго Платона.

Да и его новые коллеги были во многом под стать ему.

Это особенно проявлялось в общении сослуживцев.

– «Платон! Платон Петрович!» – привычно, призывно заголосила Надежда Сергеевна.

– «А он сейчас штаны снимает!» – по простоте душевной вскричала ей в ответ из соседней комнаты Марфа Ивановна, подразумевая, что Платон переодевается.

– «Ну, как снимет, пусть подойдёт ко мне!» – попросила начальница, не задумываясь о смысле своих слов.

Через мгновенье обе прыснули от смеха, постепенно всё больше им заливаясь. Платон, не ведая причины того, появился в дверях кабинета, с удивлением поочерёдно слушая эмоциональный и сбивчивый рассказ женщин о только что происшедшем, невольно думая, что ему всё-таки уже удалось постепенно привить чувство юмора своим, поначалу не в меру серьёзным, сотрудницам, и высказывая своё профессиональное резюме:

– «Да, весьма забавно!» – и тут же, вспоминая другой очередной разговорный ляпсус сотрудниц, он прокомментировал:

– «На днях наша Инна дала ценное указание, пришедшей к нам передать факс, Ноне, не смогшей сразу правильно вставить в него бумагу! Показывая рукой на факс, она изрекла весьма ценное замечание: «Нон, вставлять надо, когда вся головка вылезет!», так-то!».

– «Фу, да ну, тебя!» – замахала руками, словно отбиваясь от насильника, Надежда:

– «Вечно ты со своими сексуальными прикольчиками!».

– «Так это не я, а Инна!» – невольно оправдывался, удивившийся её непониманию, Платон.

Коллеги, продолжая ржачку, не успели остановить Платона от воспоминания недавно происшедшего диалога между Инной Иосифовной и, часто к ним заходившим, старым академиком от медицины, Александром Яковлевичем. Тот, показывая на свою клюку, без которой он уже не мог ходить, неожиданно изрёк:

– «И когда же я брошу палку?!».

Но, к счастью Инна, не вдумавшись, или сделав вид, что не поняла иносказательности его слов, совершенно не прореагировала на его перл.

Через некоторое время, невольно слушавший их диалог, и с трудом сдерживавший смех, Платон, услышал неожиданное продолжение их задушевной беседы.

Александр Яковлевич отвечая на вопрос Инны по поводу сбоев в работе её желудка, поучительно произнёс:

– «Тебе надо наладить свою флору!».

Та, часто любившая перечить по поводу и без, как всегда эмоционально парировала:

– «Да она у меня давно налажена!».

Академик, не любящий возражений, видимо раздражённо, но, в то же время, как-то задумчиво, почти тут же засыпая, пробормотал весьма тихо, невнятно, но вполне понятно:

– «Ну, да! Ты же давно дефлорирована!».

Так как Инна привыкла слушать, в основном, только себя, без умолку что-то сбивчиво и взахлёб рассказывая, сказанное услышал только Платон, который, еле сдерживаясь от смеха, тут же вынужден был почти пулей выскочить из кабинета. Пройдя в другую комнату он, к своему дальнейшему сожалению, невольно поделился услышанным с Марфой Ивановной.

Та, видимо не понимая диковинных слов, перевела неожиданно разговор на себя, задумчиво и чуть с грустью жалуясь на свою женскую долю:

– «Да! Я теперь и никому не нужна!».

И, немного подумав, по-своему философски, неожиданно многозначительно, и даже со злостью, заключила:

– «Даже… на фиг!».

Хотя Платона и покоробили слова Марфы, он, однако про себя отметил, что в данный момент они имели весьма чёткий двузначный смысл.

Марфе Ивановне Мышкиной часто были непонятны и чужды разговоры о высоких материях.

Она от них была чрезвычайно далека. Её начальное четырехклассное образование, кое-как полученное в тяжёлое военное время, не позволяло понять многое элементарное и очевидное.

По странному стечению обстоятельств через её военное детство в 1941 году также прошли танки немецкого генерала Гота, чьи траки позже, в 1942 году, утюжили донские степи, пытаясь погубить, беременную будущим Иваном, мать Гудина.

В ООО «Де-ка», кроме Платона Петровича Кочета, Ивана Гавриловича Гудина и Марфы Ивановны Мышкиной (урождённой Рыбкиной) – маленькой пожилой женщины, потерявшей годы, но не работоспособность, – работали ещё две сотрудницы: уже упомянутые Инна Иосифовна Торопова (урождённая Швальбман) и Надежда Сергеевна Павлова, сохранившая свою девичью фамилию, как уже известную в научном мире, – всех их непосредственный начальник.

Кроме того, в коллективе работал и Алексей Валентинович Ляпунов, являвшийся основной его опорой и надеждой. Он был самым молодым из них, приближаясь к возрасту Иисуса Христа.

Это был небольшой, но, в общем-то, дружный коллектив, спаянный общими делами, интересами и идеями.

Его члены очень гармонично дополняли друг друга, как своими способностями, так и некоторыми чертами своих характеров, что иногда усиливало их действия, быстро и надёжно приводило к успеху.

В их коллективе всегда царили, как правило, доброта, доброжелательность друг к другу, открытость, терпимость, юмор и шутки, тон которым сначала задавал, в основном, только Платон.

Поначалу он шутил всегда с серьёзным лицом и над такими же очень серьёзными лицами сослуживцев.

Ибо нет ничего смешнее человека со слишком серьёзным лицом.

Позже он понял, что не все сотрудники и не всегда понимают его, иногда слишком заумные, шутки и несколько снизил планку возможности их понимания, даже сочинив по этому поводу весьма поучительное стихотворение:

Плоскость шутки если видишь,С выводом не торопись.Тем себя ты не обидишь.Слушать ты сейчас учись!С выводом ты не позорься.Интеллектом не срамись.Глупым выглядеть не бойся.Мысли в шутке удивись.

Всему этому положительному в коллективе в огромной степени очень способствовала весьма общительная, как поначалу показалось Платону – добрая, честная и принципиальная их начальница – Надежда Сергеевна.

Она, как и Платон, была рождёна под знаком Козерога, и была, к тому же, почти ровесницей и хорошей знакомой жены Платона Ксении.

Именно через их знакомство Платон в своё время и устроился на эту работу, на место умершей тёщи, но с другими, поставленными уже непосредственно перед ним, задачами.

И всё было бы хорошо.

Однако, поначалу, Платона очень коробило обращение к нему всех без исключения сослуживцев по имени и на «ты».

Он вынужден был ответить им тем же. Ибо, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не суются.

Скорее всего, во многом, это произошло с лёгкой руки, вернее языка, его тёщи Надежды Васильевны.

Издавна привыкшая звать Платона по имени, всегда всем с любовью рассказывавшая о нём, она и не предполагала, что когда-нибудь её любимый зять займёт её рабочее место в этом коллективе.

И теперь его новые сослуживцы, с большим интересом и даже любопытством, встретившие Платона, сразу стали с ним за пани-брата, как с хорошим старым знакомым.

Платон, всегда привыкший работать в интеллигентных и культурных коллективах или с их представителями, будь то отделы министерств и ведомств, военное и партийное руководство, научно-техническое или конструкторское подразделение, технологический отдел или даже цех, советская общественная или иная организация, а также и коллективы ООО новой экономической формации, всегда, независимо от своего возраста и заслуг, ощущал уважительное отношение к себе, прежде всего, как к человеку, личности.

А тут? Видимо причиной того явилась личность их начальницы Надежды Сергеевны Павловой, невольно задавшей неправильный тон отношениям с руководимыми ею сотрудниками.

И если такое обращение к нему самой пожилой в их коллективе, недалёкой и малограмотной Марфы Ивановны, привыкшей, что её все без разбора звали, как девочку, просто Марфой, для Платона было как-то объяснимо, то от других сотрудников, в связи с наличием у них высшего образования, он ждал всё-таки большего.

Обращение на ты со стороны Гудина привело к тому, что Платон стал единственным, обращавшимся к пожилому доценту также, что, впрочем, не вызвало у того никакого протеста. Такое обращение также ещё как-то можно было объяснить со стороны почти его ровесницы Инны и со стороны ровесницы его жены Надежды, хотя в ответ они и получили именное тыканье со стороны Платона, невольно присоединившегося в этом к Гудину.

Но вот обращение на ты и по имени со стороны Алексея, которому Платон буквально годился в отцы, так как был ровесником его же отца, было непонятно.

При этом Алексей обращался на Вы и по имени отчеству ко всем, кроме Платона и Марфы Ивановны. Здесь явно «торчали уши» недостатка воспитания молодого дарования, или результата комплексования в попытке не быть последним.

И это можно было в равной степени отнести не только к самому малому, но и к самому старому.

Редко случающиеся в их коллективе небольшие неприятности, мелкие обиды, ненужные споры, незначительные склоки в подавляющем большинстве случаев были вызваны Иваном Гавриловичем Гудиным.

Он, пытаясь хоть как-то поднять свою значимость, компенсировать свою малую полезность, обычно был их инициатором, виновником, подстрекателем, или непосредственным участником.

Поэтому он негласно и считался в коллективе «козлом отпущения», хотя всячески противился этому, пытаясь такую свою общественную обязанность повесить на кого-то другого: Марфу или Платона.

При этом он побаивался остальных двух женщин – его начальниц, и невольно уважал главную ударную силу коллектива – незаменимого Алексея.

Причину этого Платон видел в комплексе переоценности, коим страдал их старший товарищ. В остальном всё было вполне прилично и позитивно.

Большинство из постоянно или часто общающихся с Платоном людей обычно становились умнее, грамотнее, чище в своих планах и помыслах, культурнее в общении, отзывчивее и просто веселее. Они становились даже внешне симпатичнее за счёт доброго, оптимистически весёлого выражения лица. Он заражал их своим юмором, оптимизмом и энергией, придавая им спокойствие, рассудительность и большую уверенность в своих силах.

Пиком дружеского общения в коллективе были регулярно отмечаемые дни рождения сотрудников.

Застолье, как правило, начиналось ближе к завершению рабочего дня, так как по обыкновению все ждали приезда, чрезвычайно загруженного работой Алексея.

Из-за этого с трудом ожидавших начала трапезы сотрудников часто подтачивал червячок голода, толкавший их на тайное дефлорирование заранее подготовленных блюд.

Особенно этим грешили чревоугодницы Инна и Надежда, а также всегда рационально мыслящий и никогда себя беспричинно не обделяющий Платон.

В этом плане положительно от них отличались Иван Гаврилович и Марфа Ивановна. Они, всегда выдержанные, закалённые пережитым военным голодом и по старинке воспитанные к уважению общего стола, терпели до последнего.

Долго державшего себя в рамках разумного приличия Платона на кусочничество, в конце концов, подбила Марфа:

– «Возьми, закуси! Ты, мужик здоровый! Тебе есть хочется! Да и время уже позднее. Что ты скромничаешь и вообще так мало ешь, как дед!» – заботливо смущала она коллегу.

Как правило, застолье происходило в одном из рабочих помещений, приспособленных под столовую. Вдоль стены стоял длинный стол, за которым по дуге с трудом располагались все шестеро.

Они обычно садились в одном и том же порядке, по часовой стрелке: Марфа Ивановна Мышкина, Платон Петрович Кочет, Иван Гаврилович Гудин, Алексей Валентинович Ляпунов, Надежда Сергеевна Павлова, Инна Иосифовна Торопова. Причём с торцов садились по одной женщине, а по длинной стороне – трое мужчин и их начальница. Мужчины, как водится, раскупоривали, разливали и раскладывали.

Стол обычно сервировали хозяева помещения: Марфа или Платон. Но они никогда не могли найти общего языка по этому вопросу.

Поднаторевший на этом деле ещё во времена далёкой молодости, даже детства, Платон, почти с пелёнок вобравший в себя интеллигентный, советский этикет, совершенно не соглашался с сервировкой стола «А ля Марфа», заключавшейся фактически в навале на стол всяческих, без разбору, яств и закусок, без учёта их количества и совместимости. Особенно Платона поражало, когда Марфа ставила приборы для сотрудников как-то косо, без учёта посадочных мест, габаритов сотрудников, часто не в комплекте.

Он переставлял приборы, как считал нужным, вызывая у Марфы Ивановны явное раздражение:

– «Ну, всё время ты хочешь всё сделать по-своему!» – обиженно ворчала она, как бы этими действиями Платона уличённая в отсутствии вкуса.

Однако со временем, все поняли, что Платон просто необыкновенный мастер не только в сервировке стола, а вообще по любой компоновке.

Имея опыт, любовь и способность к этому, он ещё вдобавок обладал и отменным глазомером, на расстоянии чётко определяя, влезет ли какой-либо предмет в планируемое для него место.

И каково же бывало удивление сослуживцев, когда какая-нибудь коробка, хоть и с небольшим трением, но тютелька в тютельку входила в отведённое ей Платоном место.

Его мнение по размещению предметов и вещей стало почти беспрекословным.

Постепенно и многие сослуживцы стали замечать в себе возникшую, но пока ещё только теплившуюся, способность и даже потребность к оптимальному и со вкусом размещению различных вещей.

В коллективе, как поначалу показалось Платону, исподволь началось даже негласное соревнование в этой сфере.

Оно невольно дополнительно сплачивало сослуживцев, что очень нравилось Платону, как главному инициатору и первому участнику этого, вдохновляя его.

На очередной микро пирушке Платон озвучил своё стихотворение, посвящённое всему коллективу:

В офисе народ гуляет.Ну и что Вам из того?С днём рожденья поздравляетОн коллегу своего!Вот вначале приз вручают:То подарок от друзей.Да на счастье наставляют,И за стол все поскорей.Здесь вначале тост поднимут.Да, за здравие его.Друг у друга не отнимут.Каждый скажет тут своё.Все его здесь поздравляют.За успехи пьют его.Счастья в жизни все желают.Нет желанней ничего!Коллектив наш дружный, спитый,В своих стремлениях един.Ладно, по науке сбитый.В своём труде все, как один.Здесь звучат за тостом тосты,А вино течёт рекой.И закуски здесь не просты.На десерт есть торт большой.Мы картиной этой краснойЛюбовались бы всегда.Я в потуге ненапраснойНаписал стих Вам, друзья!За Вас, коллеги, поднимаюНалитый до краёв бокал.И на этом стих кончаю,И пью, пока не расплескал.

Первый день рождения года символично начинался с Надежды Сергеевны. Но, придуманные демократами себе и олигархам в угоду, чрезвычайно длительные зимние каникулы для взрослых со временем не стали позволять справлять годовщину её рождения день в день. Праздник приходилось теперь переносить на первый рабочий день нового года.

Встретившиеся после невольно длительной новогодней спячки коллеги с видимым удовольствием оживлённо общались друг с другом, пытаясь поделиться своими эмоциями и обменяться забавной информацией.

Это придавало дополнительную праздничность вроде бы будничному мероприятию, позволяя всему коллективу как бы размяться перед новым трудовым годом.

Согласно столовому и производственному этикету первый тост на днях рождения в трудовых коллективах должен был произносить начальник. А здесь как быть? День рождения у начальника, а зама нет. В таких случаях, согласно этикету, первый тост должен оглашать старейшина коллектива.

Но пока старики Марфа Ивановна и Иван Гаврилович маялись в раздумьях, набивая себе цену, всегда тонко чувствовавший ситуацию Платон взял инициативу в свои руки. Ибо он видел, как по лицу Надежды Сергеевны уже пробегала, видимая только его опытному взгляду психолога, лёгкая тень растерянности: кто же, наконец, и когда скажет первый тост при уже налитом спиртном и разложенной закуске?

И только после первой рюмки и хорошего закусона, крепко замачивающих червячка, тосты начинались произноситься один за другим.

Очередь доходила до каждого сотрудника, число коих легко сочеталось не только с количеством естественных, не вымученных тостов, но и с оптимальным количеством выпитых доз алкоголя.

Как правило, Надежда Сергеевна и Инна Иосифовна пили мало и не всё, что было выставлено на столе, оставляя недопитое после предыдущего тоста.

Платон Петрович и Алексей Валентинович пили всё подряд и в любых сочетаниях, но в разумных количествах. Марфа Ивановна и Иван Гаврилович тоже от них не отставали, но, в силу своих возрастных возможностей и массовых характеристик, пьянели быстрее. По этой причине Иван Гаврилович, всегда старавшийся при любом удобном случае выставить себя героем бутылки, старался оттянуть следующий тост медленным поеданием закуски и сопутствующими застолью разговорами. И чем дальше, тем он становился говорливее.

Заплетающимся за вставные зубы языком он начинал острить, иногда к месту, а иногда и нет, невпопад, пытаясь задеть Платона или Марфу.

Платона – чтобы опередить его возможные остроты. А Марфу – как свой антипод.

Поэтому Платону приходилось невольно часто отвечать Гудину тем же, парируя его нападки на себя.

Не отставала от него и Марфа Ивановна, чей тихий голосок становился всё громче, мысли свободнее, а язык развязнее:

– «Гаврилыч! А Вы, какого рода будете? Какое у Вас гинекологическое дерево?» – искренне как-то раз поинтересовалась она.

– «Да он такого рода, у которого не бывает гинекологического дерева!» – глубокомысленно вмешался Платон.

– «Как это он без роду, без племени? Сирота что ли?» – не поняв объяснения, уточнила Марфа.

Под всеобщий хохоток над непонятливой Марфой, которая не отставала от всех, искренне считая, что они смеются над Гаврилычем, тот начинал ёрничать по поводу её простолюдинских шуточек.

Однако если у Марфы и было мало знаний, зато народного юмора – предостаточно.

И, как всегда, шарма в их полупьяные взаимные пикирования вносил Платон. На чьё-то высказывание о горькости вина и ответа, что оно сухое, незамедлительно последовала его ремарка:

– «Странно! А пьётся как мокрое!».

Пытаясь не отстать от коллег, иногда острила и Марфа Ивановна.

На заметку знатока Алексея, что в каком-то ресторане пиво живое, незамедлительно последовал уточняющий вопрос захмелевшей Марфы:

– «В нём раки плавают?».

В отличие от всех, Иван Гаврилович Гудин пытался везде и всегда быть, по-возможности, в центре всеобщего внимания, в гуще разговора. Поэтому он говорил громко, чуть ли не кричал. Его крикливо-громкий голос иногда было слышно даже на улице.

Боясь Платона, он обычно перечил ему и бесцеремонно перебивал его.

Но при этом всегда подпевал своим авторитетам, коими считал, естественно, начальницу Надежду Сергеевну, невольно её помощницу Инну Иосифовну, и молодого, тянущего основной воз работ коллектива, Алексея.

Когда разошедшийся Алексей поведал коллегам о значении внутренней энергии человека «Ци» на его самочувствие, Платон решил очередной раз проверить всегда поддакивающего Гаврилыча на вшивость:

– «Да! Даже слово суицид произошёл от него!».

Пока коллеги думали о сказанном, перебирая в своей памяти что-либо об этом, или делая вид, что согласны, невыдержанный имитатор своих обширных знаний, Гудин тут же громко и позорно затараторил:

– «Да, да! Конечно, все об этом знают, Платон! И не надо об этом даже говорить!».

Платон с Алексеем переглянулись, ехидно заулыбавшись знатоку всего и вся, но разубеждать старца и своих, в пол-уха их слушавших, коллег-женщин не стали.

Старички Марфа и Гудин ели мало и, с прицелом на долголетие, поддерживали отличную физическую форму.

Они были поджары, но не сухи. Всегда загорелые, что говорило о должном контакте с природой. Не чурались физического труда, в том числе не по годам тяжёлого.

Но, в отличие от Марфы Ивановны, Иван Гаврилович брезговал пролетарской, или, как он считал, плебейской работой.

По внешним показателям здоровья к ним, но с разной скоростью и желанием, приближались Платон и Алексей.

Остальные две женщины: Инна и Надежда, постепенно окончательно утрачивали остатки своей сексуальной привлекательности в угоду другим плотским удовольствиям, главным из которых стала еда.

Первый свой день рождения на работе, в январе 2002 года, Платон из-за скромности не стал афишировать.

Однако через некоторое время, уже в начале лета, это вскрылось при отмечании последующего дня рождения, теперь Марфы Ивановны, пришедшегося, как ни странно, на день смерти тёщи Платона – 12 июня, и отмечавшегося позже этого нового российского праздника и выходного дня.

Именно тогда Платону было сделано внушение о необходимости поддерживать традиции коллектива, на что тот ответил о своём незнакомстве с этими традициях в то время, в январе и обещанием исправиться.

Летом, с интервалом менее месяца, с Платоном, по его вине, произошли два похожих, неприятно-забавных происшествия на транспорте.

Первый раз, утром рабочего дня, по пути с дачи на работу, опаздывающий Платон, попав в человеческую пробку на станции «Выхино», и не имевший возможность тут же, относительно быстро, купить билет на метро, решил ускорить процесс. Он, не продумав последствия такого своего шага, решил воспользоваться пенсионным удостоверением своего тестя, которое вместе с некоторыми другими его документами временно ещё находились у Платона в дипломате.

Уже проходя через турникет, Платон увидел испытующий взгляд стоящего поблизости, и не сразу замеченного им, милиционера.

Было уже поздно. Платон сразу всё понял и оценил. Отпираться было бесполезно.

Козыряя, милиционер сразу протянул руку к удостоверению Платона, представляясь ему и тут же задавая свой вопрос:

– «Это Ваше удостоверение?».

– «Нет, тестя! Его недавно похоронили. Я опаздываю на работу, а народу, видите сколько!? Вот и решил поскорее пройти. Виноват!».

– «Пройдёмте со мной!».

И сержант милиции сопроводил злостного нарушителя порядка в своё отделение под платформой станции.

Платону тут же невольно вспомнилась нашумевшая в своё время, почти двадцать лет назад, история убийства на «Ждановской» сотрудника КГБ местными милиционерами.

По дороге он обдумал свою позицию и поведение при предстоящем дознании, думая, как вернуть обратно пенсионное удостоверение тестя.

Спустившись с платформы вниз по ступеням, они прошли в длинный коридор с многочисленными боковыми помещениями по левой стороне.