bannerbanner
Полуночный лихач
Полуночный лихач

Полная версия

Полуночный лихач

Язык: Русский
Год издания: 2008
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 7

– Да почему, налицо колоссальный прогресс, коллега! – обиженно сказал доктор. – Вот только что-то с памятью его стало… Поэтому давайте, как мы и договаривались.

– Вы уверены? – Вновь пришедший с сомнением переводил взгляд с Дебрского на доктора.

– Попытка не пытка, за спрос денег не берут и всякое такое. Не тяните, коллега.

– Ну хорошо.

Вошедший вздохнул, как бы набираясь сил. Дебрский внимательно разглядывал его. Очень высокий и очень худой. Лицо усталое, до синяков под глазами. Глаза серые, какие-то очень яркие при темно-русых волосах. А волосы-то! Дебрский с трудом скрыл усмешку. Парень был очень своеобразно пострижен: с челкой, отдельными прядями падавшей на лоб, вокруг головы волосы разной длины, а сзади короткие, но с затылка спускается одна длинная прядь, как хвостик.

«Он, часом, не «голубой»? Или панк какой-нибудь?» – всерьез обеспокоился Дебрский, и вдруг его снова скрутила тоска оттого, что такую глупость, как отличие голубого цвета от, к примеру, розового он помнит, а самое главное – хоть тресни, нет!

– Меня зовут Николай Сибирцев, – сказал парень. Голос у него, кстати, был вполне мужественный. – Работаю на «Скорой помощи». Неделю назад мы ехали из Чкаловска, везли пациентку…

– Я уже рассказывал эти детали, давайте прямо к делу, – перебил доктор.

– Хорошо. Мы приближались к повороту на Пурих. Может быть, помните, там какая-то крошечная деревушка стоит, еще на самом повороте такой сарай, на котором написано «Горячие сосиски». Ну, обычная придорожная харчевня. И тут нас обогнал джип. Несся с сумасшедшей скоростью. А навстречу с такой же скоростью летели вы на «Форде». Джип, похоже, не справился с управлением. Его снесло на встречную полосу, прямо в лоб к вам. Это был ужасный удар. Такой, что ваша дверца распахнулась, и вас вышвырнуло на обочину. Очевидно, не были пристегнуты ремнем. С одной стороны, это вас спасло, с другой – стало причиной черепно-мозговой травмы. Водителю джипа повезло меньше. Думаю, он был убит сразу, когда рулевое колесо вдавилось ему в грудь. Во всяком случае, я не слышал его криков. А вот тот человек, который сидел рядом с вами…

Сибирцев сверкнул на Антона глазами и помолчал, словно раздумывая, говорить все или нет.

– От удара бензобаки взорвались. Все сразу вспыхнуло. Вдруг вы вскочили и бросились к «Форду». Тому человеку, который ехал с вами, наверное, зажало ноги, а может быть, он не мог освободиться от ремня. Вы сунулись прямо в огонь, тащили его, я пытался помогать, но мы ничего не могли сделать. Так полыхало, что… – Он слабо махнул рукой, отводя глаза. – И огнетушители оказались бесполезны.

Сибирцев опять умолк и какое-то время смотрел в стену, словно заново видел страшную картину. Потом вприщур глянул на Дебрского, и у того вдруг мелькнула странная, нелепая мысль, что этот человек его ненавидит.

Что за бред?!

Сибирцев снова отвел глаза:

– В это время наша фельдшерица по рации связалась с диспетчерской, они, мгновенно, – с областной милицией, а те – с ближайшим постом ГИБДД. Там пост практически рядом, возле Труфанова. Те примчались. Из Чкаловска сразу прислали пожарную машину, из Нижнего – бригаду МЧС с инструментами. Я этого, правда, уже не видел, потому что мы уехали, но знаю: все, что им осталось, – это залить пеной оплавленные остовы машин и извлечь из них резаками черные головешки, в которых с трудом можно было разобрать очертания человеческих тел. А мы взяли вас в машину – вы опять потеряли сознание – и помчались в Нижний. Понимаете, куртка ваша практически сгорела, сами можете на эти клочки взглянуть, когда захотите, от прав остался только краешек с печатью Нижегородской автоинспекции, но мы поняли, что вы именно из Нижнего, и потому привезли вас сюда, а не стали возвращаться в Чкаловск или не оставили, к примеру, в Заволжье. Тем более что, по всем показаниям, вы вполне могли выдержать дорогу, а здесь больница много лучше, чем в области.

Голос Сибирцева звучал сухо. Может быть, ему просто было тяжело вспоминать весь этот кошмар, но Антона опять так и кольнуло чувство, что этот парень, спасший ему жизнь, ненавидит его.

– Ну? – опасливо спросил доктор, который за все время этого тяжелого рассказа не сводил глаз с лица Дебрского. – Как вы?

– Нормально, – хрипло выговорил тот и попытался откашляться. – Вот только боюсь, что этот триллер пока остался для меня всего лишь набором слов.

– Ничего не вспомнили?

– Нет.

– Холера ясна! – выругался доктор почему-то по-польски, а Сибирцев передернул плечами:

– Не стоит спешить. Всему свое время.

Дебрский пристально смотрел на него. Показалось, или в голосе парня явственно прозвучало облегчение?

– Так, а что вы теперь будете со мной делать? – спросил он.

– Ну, что? Полежите еще несколько денечков, пока вам не получшает настолько, что вас будет можно выписать, и пойдете домой, – пожал плечами доктор.

– А еще кого-нибудь вы ко мне пригласите на опознание?

Доктор вильнул глазами и с пристальным вниманием начал разглядывать стену.

– Ну, может, и пригласим. А что?

– Да ничего. Просто любопытно: почему вы позвали сюда совершенно посторонних мне людей, а жену мою, к примеру, и не подумали пригласить? Или у нас с ней отношения настолько препоганые, что нас опасно даже ставить рядом на одном жизненном пространстве? Но если так, странно, что мы не развелись. Помните, я вас спросил, но вы сказали, что мы не в разводе.

Доктор дико глянул на него и с беспомощным видом повернулся к Сибирцеву, но тот упорно буравил глазами стену.

Доктор зло дернул углом рта:

– Ладно. Вот какая штука, Дебрский. Тот ваш пассажир, которого вы тщетно пытались спасти из горящей машины… Ну, в общем, это была ваша жена. И она погибла. Извините, я не хотел пока говорить, но так уж получилось. Мне очень жаль.

– Мне тоже, – тихим эхом отозвался Сибирцев.

– Да, – сказал Дебрский. – Да, спасибо…

И откинулся на подушки, закрыл глаза – словно шторки опустил, пытаясь скрыть от врачей, что ничего не почувствовал при этом известии. Но от себя это скрыть было невозможно.

* * *

Домой они добрались только к вечеру, совершенно разбитые. Милиция, протоколы, опять пожарный инспектор, то да се… Каждый почему-то считал своим долгом спросить Инну, был ли застрахован дом, а услышав сумму, многозначительно крякал, умолкал, а потом начинал смотреть подозрительно. Хотя что уж такого особенного в ста тысячах рублей, если мыслить масштабно? По-нынешнему несчастные три тысячи баксов. Ну, три с гаком. Тьфу, и больше ничего. То ли дело до кризиса! Почему-то особенно настораживало всех, что Инна застраховалась только три месяца назад, в июне. Раньше годами дом стоял незастрахованный, а тут вдруг… Больше всех пожимала плечами и делала многозначительные глазки сама страховщица, как будто это не она лично годами уговаривала Инну обезопасить свою собственность! А если учесть, что новый баллон был привезен вообще две недели назад, тоже как нарочно…

Шустрый инспектор из райотдела милиции, чем-то похожий на молоденького петушка с этим его хохолком над высоким юношеским лбом, попрыгав по развалинам, быстренько пришел к выводу, что газ взорвался не на кухне, где обычно стоял баллон («Картина обрушения в этом случае была бы совершенно иная!»), а в подвале, точно посередине, под центром дома. То есть баллон был нарочно занесен в подвал, а потом, очевидно, включены электроприборы. Взрыв окончательно утратил характер случайности, и неприятные вопросы начали звучать чаще.

Раз двести, не меньше, пришлось повторить Нине, что в момент взрыва они с Инной находились в десяти километрах отсюда, куковали на обочине дороги, но чем настойчивее она это твердила, тем с большей подозрительностью таращились на нее все официальные и неофициальные лица, как если бы ей полагался процент со страховой суммы за упорное подтверждение Инниного алиби. И неизвестно, чем бы кончился весь этот кошмар, если бы невзрачный мужичонка в телогрейке, надетой прямо на тельняшку, который, заплетаясь ногами, бродил туда-сюда, жадно прислушиваясь к разговорам, вдруг не начал шлепать себя по ляжкам, громко и бесстыдно матерясь при этом.

– А ведь я его видел, фашиста! – заорал он, выпучивая свои покрасневшие, мутные глаза, в уголках которых скопилась белая слизь. – Видел вчера, гадом буду!

– Кого? – насторожился инспектор.

– Ну, его… – Красноглазый странно закрутил руками вокруг головы.

– Вовка, мать твою, бабушку и прабабушку! – тяжелым басом рявкнул крепкий дяденька с окладистой бородой классического нижегородского купчины. – Говори путем, какого-этого придуряешься?!

– Ну ты чё, дядь Леш, я и говорю, – присмирел Вовка. – Иду вчера по делу, – он вильнул было глазами, но тут же вновь честно выкатил их на окружающих, – еще не стемнело, магазин был открыт. Навстречу прет какой-то… Ну сущий бомж! Одет абы как, патлы торчат из-под кепки, рожа такая подозрительная, – Вовка чистоплотно передернулся. – Не наш, думаю. Надо, думаю, за ним проследить, как бы не содеял он чего-нибудь криминального. Я тихонько повернулся и пошел за ним на цыпочках. Сам к заборам прижимаюсь, глаз с него не свожу…

Вовка внезапно метнулся к ближнему забору, припал к нему и, вытянув тощую немытую шею, тревожно завертел головой, изображая, как он выслеживал незнакомца.

Страховщица нервно захихикала.

– Вовка, – скучным голосом сказал «купчина», – тебе же сказали: не придуряйся!

Вовка мгновенно увял, отлип от забора и таким же скучным голосом поведал, что патлатый свернул в проулок и больше он его не видел, не считая того, что «встрел на возвратном пути», приблизительно через час, когда шел по тому же делу (тут красные Вовкины глаза опять совершили замысловатый вираж). Патлатый торопливо уходил из деревни.

– Я сильно занят был, – виновато сказал Вовка. – Не то непременно проследил бы за ним. Да и кто же знал…

Он не договорил, испуганно уставившись на Инну, которая вдруг громко ахнула и схватилась за горло.

Все как по команде обернулись к ней.

– Что с вами, девушка? – официально осведомился инспектор. – Вам плохо?

– Это же Голубцов, это же Голубцов! – вскричала Инна.

– Голубцов? – Опер сделал стойку и выхватил из кармана блокнот совершенно таким движением, как в американских боевиках выхватывают пистолет. – Подробнее попрошу!

– Нина, я тебе рассказывала, помнишь? – Инна схватила ее за руку. Глаза – совершенно черные, возбужденные до безумия. – Он приходил к нам в консультацию и качал права насчет того, что его не стали в больнице лечить. На ноге у него жуткая язва… Хотел затеять процесс против больницы, требовал бесплатного адвоката, а сам-то, господи, бомжара такой, ужасно вонял… Я его поперла! Помнишь?

Нина не помнила, но на всякий случай неуверенно кивнула. Нет, ну правда, разве мыслимо упомнить все, о чем стрекочет Инка по телефону? Она в последнее время стала такая разговорчивая, выкладывает все подряд подружке Ниночке, не заботясь, досуг той или недосуг выслушивать эти откровения. Половина разговоров происходила так: Нина возилась на кухне, зажав трубку между щекой и плечом, то и дело ее роняя и еле успевая подхватить над самым полом, а в это время у нее что-нибудь сбегало или подгорало, Антон ворчал, Лапка хохотала… Да разве тут мыслимо что-то запомнить и вообще – услышать?!

Но ее воспоминания уже никого не интересовали. Инспектор зацепился за слово «адвокат» и в два счета вытянул из Инны, где она работает. И положение несчастной подозреваемой изменилось в одну минуту: опер уже смотрел на нее как на коллегу и твердил, что наверняка это обыкновенная месть, какой часто сопровождается деятельность работников юстиции. Дядя Леша оглаживал бородищу и высказывался насчет того, что беднота завсегда норовит причинить урон крепкому достатку. Косился он при этом почему-то на Вовку, а тот вытирал уголки глаз и смотрел в небеса, словно искал защиты у высших сил. Страховщица теперь сочувственно улыбалась и говорила, что, конечно, «ваше имущество» следовало застраховать на еще более крупную сумму, потому что «вещи, конечно, были очень хорошие, прямо как в городе». Даже соседка, дом которой пострадал от взрыва и пожара больше остальных, внезапно сменила гнев на милость и пригласила погорелицу зайти к ней, выпить чайку, «а также подружку вашу и девочку, а то оне совсем сморились».

«Оне» с радостью приняли приглашение и провели час за чаем с молоком и оладьями со сметаной, пока наконец все формальности не были исполнены и подруги не смогли уехать. Да, в самом деле, время прошло совсем недурно, если забыть о том, почему среди бела дня в доме было включено электричество: окна-то забиты, новое стекло соседкин муж только вечером из города привезет, а за этими разбитыми окнами зияет черная, обгорелая яма бывшей Инкиной «игрушки».

* * *

– А нас сегодня грабили! – встретил Николая Круглов.

Лицо его сияло таким счастьем, как если бы он сообщал не об ограблении, а о неожиданном подарке. Например, об увеличении количества машин на линии или о своевременной выплате зарплаты, что было бы, конечно, еще приятнее. Но Круглов так непосредственно выражал восторг оттого, что дежурство закончилось, а было оно совсем не пыльным, практически всю ночь удалось проспать на подстанции, а сейчас он пойдет домой и на трое суток сможет забыть и о дежурствах, и о «Фольксвагене» с надписью «Интенсивная терапия» над ветровым стеклом, и вообще о существовании такого понятия, как скорая медицинская помощь.

Николай подумал, что вряд ли его хмурая физиономия сможет послужить зеркальным отражением кругловской: ему-то все «радости» дежурства еще только предстояли, – однако все же выдавил понимающую улыбку:

– Нарки приходили? К Ане?

– Все ты заранее знаешь! – надулся было Круглов, но желание поболтать оказалось сильнее: – Они, родимые! Мы сели поужинать, а Анна Васильевна вышла руки помыть – и вдруг кричит, как на пожаре. Выскочили, а она держит за руку парня, а у того все пальцы в крови. Мы даже не поняли ничего сначала, а он вдруг плакать начал, представляешь? «Я, – говорит, – оранжевую коробочку искал, а вместо этого наткнулся на стекло! Как вам не стыдно?!» То есть это нам должно быть стыдно!

– А что, Аня опять халат в коридоре где попало бросила? – недоверчиво спросил Николай.

– Ну да! Горбатую могила исправит, честно тебе говорю!

Анна Васильевна, отличный реаниматор, обладала одним странным свойством: когда врачи на подстанции садились обедать или ужинать, она имела обыкновение бросать свой белый халат в самых неподходящих для этого местах. К примеру, прямо в большом обшарпанном коридоре, где-нибудь на подоконнике. А поскольку в кармане у каждого доктора всегда лежит оранжевый футляр с наркотиками, эту ее небрежность вполне можно было квалифицировать как преступную халатность. Ведь опытный, уважающий себя нарк отлично знает о существовании такой коробочки. Рассказывали жуткий случай, когда свихнувшиеся от отсутствия кайфа ребятки организовали ложный вызов «Скорой» и напали на доктора, чтобы завладеть оранжевым футляром. Анна же Васильевна по непонятной забывчивости постоянно искушала судьбу. А поскольку линейная подстанция – это сущий проходной двор, бестолковое нагромождение обшарпанных, наполовину пустых и бесполезных комнат (до революции здесь размещались нумера, а где теперь гаражи – были конюшни), ни о какой охране здесь и слыхом не слыхали, то дежурные врачи в компании с фельдшерицами и водителями раз или два догоняли похитителей уже далеко за воротами подстанции. То-то зрелище было! Анне Васильевне объявляли выговоры, однако тем дело и кончалось. Какое-то время она блюла бдительность, однако вскоре белый халат вновь беспризорно валялся на облупленном подоконнике.

Но, оказывается, кое-какие уроки из своего горького опыта Анна Васильевна все же извлекла. Например, нынче ночью достала коробочку из халата, оставив в кармане только использованные ампулы, которые, между прочим, должна была сдавать для отчета. Они-то и повредили шаловливую наркоманскую ручонку до крови.

– Ну и как? Облегчили страдания бедного раненого?

– А то! Клятва Гиппократа обязывает, – усмехнулся Круглов. – Прижгли раны йодом, обмотали бинтом – и гуляй, Вася.

– То есть вы только его физические страдания облегчили? А как насчет химических? Неужели не отжалели дозу?

– Какие-то шутки у тебя, Коля… не наши, я бы сказал! Ну, ладно, пошел я, пока!

– До встречи.

Николай покосился в облупленное зеркало, висевшее около двери. Ну и видок… Когда он появлялся на работе вот такой угрюмый, с чернотой под глазами, фельдшерицы, он знал это, шушукались за его спиной. А напрасно, между прочим. Он жил один, и ночи его были одиноки. Если не считать общения с какой-нибудь «Сердечно-легочной реанимацией», «Терапевтическим справочником Вашингтонского университета» или «Клинической кардиологией», которые он читал ночами в надежде нагнать сон, однако вчитывался так, что засыпал уже под утро перед самым звонком будильника. А кто виноват, кроме него, что делать нечего ночами, только книжки читать? Женись, если уж так тяготит собственное общество!

Жениться – не проблема. Только вот на ком?

– Коля, ты пришел? – налетела на него фельдшерица Люба. Она не ходила, а именно летала по коридорам, то и дело норовя сшибить кого-нибудь с ног, такая в ней била неуемная энергия, особенно по утрам. – У нас уже вызов.

– Дай хоть дежурство принять, – вздохнул Николай. – Иди в машину, я сейчас, только распишусь. А куда едем? Надо надеяться, не на Горького, 208?

– Коля, тебе бы деньги гаданьем зарабатывать, – хихикнула Люба. – Такое наше дурацкое счастье!

Николай скрипнул зубами. Вот уж правда что счастье… До чего же хреново, когда дежурство начинается с визита на Горького, 208! Обычно его утренняя хандра расходилась после первого же вызова, после первого же взгляда на страдающего человека, испуг в глазах которого скоро сменялся доверием и покоем. И это делал Николай! Чем больше было за день вызовов, тем лучше он себя чувствовал к вечеру. Нет, усталость и все такое – это само собой. Но до чего легко и свободно становилось на душе! «Может, я какой-нибудь энергетический вампир? – думал он иногда чуть ли не с опаской. – Подпитываюсь человеческими страданиями?»

Да какой там вампиризм! Работа иной раз так выматывала его, что приходил домой сам не свой от усталости. А силы придавало, извините за банальность, осознание своей нужности и незаменимости для этих людей. Ну что поделаешь, если эти чертовы банальности так верны! Но все шло насмарку, если день начинался с такого вот вызова на Горького, 208.

– Карма у тебя такая, – шутил Круглов, который по этому адресу не был ни разу. – Расплачиваешься за грехи, совершенные в прошлой жизни!

Вот разве что…

Шофер Витек отчаянно зевал в кабине и громко захлопнул рот при виде Николая. Поручкались, как водится. Витек ничего не спрашивал – уже знал, куда ехать. Этот адрес был буквально в трех минутах. Зарулили в длинный узкий двор, образованный двумя девятиэтажками, которые тянулись аж до площади Свободы, остановились в «кармане». Николай и Люба сразу пошли к беседке, которая притулилась под оградой детского сада. Еще с улицы увидели поджатые ноги в огромных, разношенных башмаках с давно отлетевшими каблуками и подметками, просившими каши.

Николай обреченно кивнул. Кто это выдумал, дескать, люди наши бездушны и неотзывчивы? Глупость! Только врачи «Скорой помощи» знают, сколько раз на день им приходится выезжать по случайным звонкам. Переполошенный вопль: «Человеку стало плохо на улице! Человек без сознания!» Машина летит, завывая сиреной… Иногда, конечно, не завывая: это уж в зависимости от опытности врача. Поработавшие хотя бы годик отлично знают, что увидят в девяти случаях из десяти: субъекта с попорченной физиономией (о таких в народе говорят: «Не справился с автопилотом, потерся об асфальт!»), который именно в ту минуту, когда подъезжает «Скорая», конфузливо поднимается с травы или выбирается из сугроба, а рядом причитает какая-нибудь сердобольная пенсионерка, которой делать нечего, вот она и устроила всю эту бучу, не в силах усмирить застарелое человеколюбие…

Голубцов был именно одним из таких объектов неразборчивого человеколюбия. Бомж (или, как говорят на Дальнем Востоке, бичмэн) с солидным стажем, он от первых мартовских серьезных оттепелей до ноябрьских заморозков обитал в этой беседке, превратив ее в свою вотчину и начисто отшибив у остальных представителей рода человеческого охоту заходить туда. Вот только детей притягивало в беседку как магнитом: их иногда необъяснимо манят к себе непристойные слова, тайны человеческих отправлений, любая патология и вообще всякая гадость.

Голубцов был существом безвредным, хотя и отвратительным. На голени у него зияла чудовищная трофическая язва, настолько запущенная, что в ней уже водились опарыши, попросту черви, и вообще, дело дошло до гангрены. Когда рана была еще невелика, Голубцова честно пытались лечить. Всякий врач, вызванный соседями, которые вдруг замечали, что местная достопримечательность уже несколько часов лежит недвижима («Человеку стало плохо во дворе! Человек без сознания!»), приведший Голубцова в чувство (налицо было, как правило, крепчайшее алкогольное опьянение) и увидевший эту жуть на его нижней правой конечности, считал своим долгом отвезти страдальца в больницу. Очухавшись и обнаружив, что его заточили в пахнущее лекарствами узилище, вымыв и переодев против его воли, Голубцов устраивал страшнейшие скандалы и при первой возможности покидал лечебное учреждение, после чего вновь водворялся на обжитом месте в беседке. В конце концов он прославился во всем городе как человек, нипочем не желающий лечиться, и медицина завязала со своим альтруизмом. Однако Голубцов именно в это время решил, что он заслуживает всяческого внимания с ее стороны. Он топтался то возле одной больницы, то возле другой, настаивая, чтобы его непременно «положили». У него не было ни паспорта, ни страховки (уж конечно!), ни даже подобия адреса. Напрашиваясь на лечение, он становился жутко грубым и хамил направо и налево. Результат нетрудно было предсказать. Наиболее чувствительные совали ему в руки перевязочный пакет и какой-нибудь стрептоцид, а врачи с нервами покрепче просто вышвыривали бомжа за порог больницы. Ходили слухи, что Голубцов пытался добиться справедливости через милицию и суд, но везде ему давали от ворот поворот. Он продолжал существовать в «своей» беседке, охотно демонстрируя глупеньким деткам свою достопримечательную язву и периодически становясь объектом заведомо напрасного вызова «Скорой помощи». Вот как в данном случае.

– Проснись, Голубцов, – тоскливым голосом окликнул Николай. – Это мы. Твои знакомые.

– Это ми, дельфины, – хихикнула Люба, которая обожала проявить чувство юмора когда надо и не надо.

Николай предостерегающе вскинул руку.

В позе Голубцова вроде бы не было ничего особенного, лежал да и лежал, свернувшись клубком, но Николай уже увидел его странно вывернутую руку с растопыренными пальцами. А скорее, просто почуял … нет, не запах разлагающейся плоти на голени Голубцова, а это неопределимое, неописуемое никакими словами дуновение, словно душа несчастного бомжа (ведь была у него хоть какая-то душа!) до сих пор прощально реяла над своим прежним жалким обиталищем.

– Батюшки, – прошептала Люба. – Да он уже…

Сообразив, что привычная схема общения с Голубцовым нарушена, подошел Витек.

– Ну что, пошел к верхним людям? – спросил он со скучающим видом. – Давно пора! Э, да он грибочков покушал, – наклонившись, Витек вытащил из-под лавочки, на которой окоченел Голубцов, пол-литровую банку с консервированными грибами. Банка была почти пуста, лишь на самом донышке еще осталось несколько лилово-черных кусочков.

– Это что же, помойники? – с отвращением завзятого грибника, оскорбленного в лучших чувствах, пробормотал Витек. – Или сортирники? Закусил, называется! И чекушка не помогла (рядом с грибами под лавкой валялась бутылочка «Тройного» одеколона).

– Голубец, Голубец! – послышался рядом заносчивый детский голосок. – Покажи своих червяков – на пиво дам!

Бригада «Скорой» обернулась как по команде. У входа в беседку топтался мальчик лет десяти с капризной нижней губой и явными признаками преждевременного ожирения. Мальчик был одет в хорошенький джинсовый костюмчик, который, с одного взгляда видно, покупался не на рубли. В руке он небрежно мял червонец. Рядом с любопытством тянул шею другой мальчишка, одетый примерно так же, только тощий.

– А ну, пошли! – шикнул на них Витек.

Мальцы послушались безропотно, все с тем же равнодушно-пресыщенным видом, но, отойдя на пять шагов, тощий воинственно сказал:

– Ты, козел, гони деньгу. Проспорил, значит, гони.

– Сам ты козел, – обиделся толстый. – Кто же знал, что Голубец сдохнет? Вчера вечером он был как молодой, квасил тут с каким-то… Ладно, подавись своими деньгами.

Он вытащил из кармана курточки пятидесятирублевку и швырнул на землю.

На страницу:
5 из 7