Страшная сказка

Между прочим, иногда так и случалось, потому что из-под налогового пресса Зверев выдергивал не миллионы рублей (и, уж конечно, не долларов!), не сотни и даже не десятки тысяч, а всего только семь несчастных тысчонок рубликов в месяц, чтобы заплатить по две тысячи Ольге и своей жене, а три положить в свой худой, заплатанный карман.

Министр по налогам и сборам, который клеймит любителей черного нала со всех телеэкранов и газетных страниц! Министр, у которого казенная квартира, и машина, и дача, и министерская столовая с практически бесплатной едой, и еще какие-то там неописуемые льготы плюс зарплата – не пятьсот, конечно, рублей! Сначала попытайся выцыганить из иностранных банков украденные из России сотни миллиардов долларов, прежде чем предавать позору и хватать за руку таких мелких мошенников, как Зверев и иже с ним! Ведь в той стране, в которую вы превратили Россию, жить нельзя – в ней можно только выживать, ясно?

Никакой такой дурацкой патетической речи Ольга, конечно, не произнесла – хватило ума промолчать. Она продолжала бороться с этой вьющейся зеленой тварью и с запинками отвечала следователю на какие-то странные, а впрочем, вполне доброжелательные вопросы насчет того, как часты были вызовы, и к кому чаще – к кошкам или к собакам, и как относилась к конкуренции районная ветеринарная поликлиника, вообще – кто в этой конкурентной борьбе одерживал верх?..

Ольга в конце концов даже начала сомневаться, что следователя Мыльникова интересуют махинации Зверева! Однако все свои вопросы и все ее ответы он скрупулезно, хорошим, разборчивым почерком занес в протокол и дал Ольге прочитать его и расписаться. Что она и сделала.

– Хорошо, – сказал Николай Николаевич, глядя на нее сочувственными глазами. – А теперь взгляните на этот документ.

«Почему он на меня так смотрит?» – успела еще подумать Ольга, прежде чем взяла из его рук ксероксную копию… своего собственного заявления в Фонд занятости. Того самого заявления, в котором она своими руками указала сумму месячной зарплаты: две тысячи рублей.

Валентина Абдрашитова

Январь 2001 года, Северо-Луцк

Оказалось, что в Северо-Луцке имя Алима Абдрашитова было не просто известным, а очень известным. Бывший Валентинин муж, у которого не хватало денег на алименты, владел двумя ночными клубами и казино при них. Загородный дом у него был такой, что челюсть отвисала при виде этой красоты и бьющей в глаза роскоши, автомобили он менял как перчатки, количества банков, где он держал свои денежки, не знал точно никто, сам мэр первым здоровался с Алимом и считал за честь видеть его на своих «мальчишниках», которые потом плавно перетекли в чинные семейные праздники. Кстати, именно из-за Алима. Вернее, из-за его любовницы, которая чисто мужское времяпрепровождение считала верхом неприличия, особенно в наше время, и называла мэра дураком, если он не понимает значения внешней респектабельности для политического деятеля. А уж после того, как Алим решил на ближайших выборах баллотироваться в Госдуму…

– Погоди, Васька! – взмолилась тут Валентина. – Погоди, не все сразу. Кто решил баллотироваться в Госдуму?

– Алим, кто ж еще! – хмыкнул Васька. – А что такого? Нынче там кого только нету, самый сброд могут выбрать. Чем Алимка хуже? И кореша есть полезные. У него в баньке сам Чужанин из СПС парился с этим вашим, как его там, поволжским представителем… короче, с Киндер-сюрпризом. Как приедут в Северо-Луцк, так прямиком по банькам. Ну а там, сама понимаешь… – Он значительно прищурился. – Когда у человека два ночных клуба, причем один – для «голубых», тут на все вкусы найдется товарец для высоких гостей. Друзей и подружек для них сама Надька отбирала. У нее глаз-алмаз, у Надьки-то, там такие телки и телята являлись, что у высоких гостей слюни висели до самых гениталий.

Валентина исподлобья зыркнула на словоохотливого рассказчика. На самом деле не про Госдуму ей хотелось спросить первым делом, нет, не про Госдуму! Понятно, что не мог Алим столько лет прожить один, а все же упало сердце при этом небрежно упомянутом имени – Надька, при этих словах: «Его любовница…»

– Надька – это, что ли… ну…

Она не договорила, еще на что-то рассчитывая, на какую-то ошибку, будто на помилование, но Васька угрюмо кивнул:

– Блядь Алимова. – Он помолчал, словно поперхнулся, потом выдавил несколько самых грязных ругательств, из разряда тех, от которых уши вянут, и Валентина поразилась выражению ненависти, вдруг исказившему, обострившему, иссушившему мягкие, как бы смазанные черты Васькиного добродушного лица. – Надька… Из-за нее я и вернулся. Остался на бобах и вернулся. А от Алимки у меня один только пояс для тяжелоатлетов на память сохранился – из воловьей кожи, широкий такой пояс. С пряжками. Баксов двести стоит. Алимка его где-то раздобыл, когда брюхо из него поперло. А нынче же толстым быть непрестижно, вот он и утягивался. Ну, я и позычил поясок, когда с Надькой расплевался.

Вот те на! Валентина-то с Томкой думали: затосковал мужик по дому, вот и вернулся. А он, оказывается…

По счастью, Томка в эту пору отлучилась на кухню и не слышала рокового признания, а Валентина была уже слишком ошеломлена вероломством собственного мужа, чтобы достойным образом отреагировать на вероломство чужого.

Васька, впрочем, тотчас сообразил, что сморозил несусветное, и прикусил язык. Однако видно было, что его так и распирает, что ему хочется поговорить, что разговоры о Надьке хоть и причиняют ему мучительную боль, а все же кто из нас может удержаться от того, чтобы беспрестанно не трогать языком ноющий зуб? Так и Васька не смог удержаться, чтобы не вернуться в разговоре к Надьке. К Надежде Гуляевой.

…Никто не знал, как она появилась в жизни Алима. Поговаривали, начинала стриптизершей, а может, девочкой по вызову, причем даже не эскорт-леди, а обреталась некогда на самых низших ступенях проституточной социальной лестницы. А впрочем, никто не мог утверждать доподлинно, откуда взялась Надька. Когда Васька приехал в Северо-Луцк, она вовсю жила с Алимом. Алим уже имел оба своих клуба, ему был нужен верный человек для пригляду за делом, вот он и вызвал тайком старинного приятеля, пообещав Ваське, что тот станет его правой рукой. Однако ни правой, ни даже левой руки из Васьки не получилось, потому что оба эти места были прочно заняты Надькой. Она полновластно царила в доме Алима, в его душе и сердце, снисходительно оставляя там всего два свободных закуточка: для дела и для огромного пса – немецкой овчарки, натурального волкодава по кличке Веселый Роджер. Роджера Алим любил как родного сына – нет, куда больше! Во всяком случае, за последние два года Васька ни разу не слышал, как Алим вспоминает о своих мальчишках, но он не ленился даже в самую запарку рабочего дня съездить на рынок и выбрать лучшие, свежайшие, нежно-красные легкие для Роджера, который вообще обожал всякую требуху, а телячьи легкие – особенно.

Слушая это повествование, Валентина так и не поняла, к кому Васька ревновал друга и босса больше: к любовнице или собаке, из-за кого больше бесился. И, между прочим, бесился не зря, потому что на имя Надьки Алим перевел всю свою собственность и вклады в банках, оставив в своем владении только трехкомнатную квартиру. Случилось это за три месяца до его смерти. А причиной этой смерти стал Веселый Роджер.

Тут вернулась из кухни Томка и бухнула посреди стола громадную сковороду со шкворчащей, с пылу с жару, обалденно пахнущей печенкой-пятиминуткой.

Васька наколол на вилку один кусочек, поднес его к носу и блаженно зажмурился:

– Сто лет ничего такого не ел! Роджер – он как зачует печень, горло перегрызет, но отберет кусок. Жареную весьма жаловал, особливо в сметане. А паштет печеночный мог килограммами жрать. У нас там на мясокомбинате колбасу ливерную печеночную делали, так я тебе скажу… Ее к нам прямо из цеха ящиками для этого сукина сына возили.

Валентина дрожащей рукой налила себе водки и выпила одним глотком. Нервно схватилась за вилку, но закусила только соленым огурцом. Печень есть не смогла. В воображении вдруг отчетливо встала картина: Алим дерется с Веселым Роджером из-за такого вот куска, ну и побеждает, естественно, громадный волкодав…

– Да нет, – чуть не подавился Васька, совершенно правильно расшифровав выражение ужаса, возникшее на ее лице. – Думаешь, его пес загрыз? Не-ет! Роджер его только разок и цапнул. Алимка сам виноват – знал же, что псина до смерти пьяных терпеть не мог, ну чего полез к нему, наклюкавшись? Да еще и пил какую-то мерзость вонючую, натурально денатурат. У него же вкусы не изменились, у Алимки-то. Гостям в клубах «Бомбей-сапфир» подают, а дома, втихаря, наш Алимчик может хоть стеклоочистителя глотнуть – в память о прежних веселых денечках. Ну и в тот день пивнул он чего-то такого-этакого, да и полез к Роджеру. Ну, пес и цапнул его за щеку!

– Как же ты говоришь – не загрыз?! – ужаснулась впечатлительная Томка, с жалостью косясь на подругу, у которой огурчик явно встал поперек горла.

– Так и говорю, что не загрыз, а только цапнул. Царапина всего и осталась, но и ее хватило, чтобы… – Васька махнул рукой, сунул наконец-то в рот остывший кусочек печенки и принялся мрачно жевать. Он тщательно, методично работал челюстями, словно это сейчас было самым главным на свете.

– Не подавись, зараза! – не выдержала-таки Томка. – Успеешь, наешься! Скажи, что там с Алимом-то было?

– Да вы понимаете, девчонки… – нехотя поднял глаза Васька. – Роджер его цапнул и убежал невесть куда. Так его и не нашли. А Алим через три месяца умер от… – Он сглотнул, тоскливо посмотрел на умопомрачительно пахнущую сковороду, словно навеки прощался с ее вкуснейшим содержимым. – Умер от бешенства.

Валентина прижала ладонь ко рту, да так и просидела остаток вечера, словно давя крик. Она даже пить больше не могла, хотя Васька и Тома несколько раз поднимали рюмки. Водку допили и все огурчики съели, но вот в чем Васька безусловно оказался прав, так это в том, что к печенке никто из троих больше и не притронулся.

– Опаздываем, – пробормотал кто-то за спиной, и Валентина обернулась. Проводница шла мимо с пятью стаканами дымящегося чаю, держа их так легко и небрежно, словно это были пустые подстаканники. Ловкость рук!

– Сильно опаздываем? – огорчилась Валентина.

– На час пока, но, возможно, постоим еще. Там авария на переезде, электричка столкнулась с автобусом. Так что никто ничего не знает. Один раз было такое дело – мы аж четыре часа стояли.

– Четыре часа?! – ужаснулась Валентина. – Так ведь это… это значит, что я опоздаю!

– Спешите куда-то? – от нечего делать спросила проводница.

– Да. Мне в нотариальную контору надо. Я… я еду в права наследства вступать!

И горделиво улыбнулась неприкрытому, почтительному изумлению проводницы.

Ольга Еремеева

Февраль 2000 года, Нижний Новгород

Когда надо было, Ольга могла отовраться от чего угодно. Но она быстро соображала, было у нее такое замечательное качество, и сразу поняла, что здесь дергаться на тему «Я не я и бородавка не моя!» бесполезно. Единственное, что можно было сделать, это не выглядеть глупо и жалко, поэтому она только приподняла брови и сидела с каменным выражением, уставившись на эту цифру, которая, чудилось, горела огнем-пламенем, словно какие-нибудь «Мене, текел, фарес» перед глазами несчастного Валтасара, а не жалконькая в общем-то суммочка: две тысячи «деревяшек». Сидела и смотрела… Традесканция безнаказанно путалась в волосах – ей была предоставлена полная свобода действий.

– Вас, наверное, интересует, почему у нас возникли подозрения? – приветливым голосом спросил Мыльников. – Но это очень просто. В Фонде занятости существует банк данных по каждому предприятию. Получив от вас заявление о постановке на учет и справку, мы проверили данные по «Скорой ветеринарной помощи» и обнаружили, что месячный фонд зарплаты вашего предприятия составлял всего-навсего тысячу рублей. А вы написали, что только вы получали две тысячи. Как говорится, неувязочка получается, да?

Ольга тупо кивнула. Неувязочка – это не то слово…

– Знаете, такие ситуации нередки, – мягким голосом сообщил Мыльников. – Поэтому Фонд занятости сразу сообщает нам обо всех подобных случаях. К сожалению, страсть к мелкому и крупному мошенничеству живет почти во всех, даже в тех, кто считает себя интеллигентным человеком.

Это явно был камешек в ее огород, причем угодил он не в бровь, а в глаз. Очень болезненный удар. Ольга постепенно выходила из оцепенения.

– А давно в Фонде занятости обнаружили… э-э… ошибку в моем заявлении?

– Вы хотите сказать, давно ли обнаружили, что ваша справка о доходах составлена с искажением данных? – беспощадно уточнил Мыльников. – Давно. Ровно месяц назад. Как только вы ее представили в Фонд.

Месяц назад! Ольга мысленно схватилась за голову. Целый месяц все эти замотанные тетки, которые отмечали ее приходы (к инструктору надо было являться раз в неделю, предъявляя трудовую книжку и отчет о том, что ты и сам прилежно ищешь работу) и пытались найти ей место ветеринара с зарплатой не ниже указанной в справке, целый месяц они знали, что гражданка Еремеева – наглая врунья, мошенница, что она откровенно морочит всем головы. Знали! И ничего не сказали ей. Ждали, чтобы она увязла поглубже. В бухгалтерии ей нарочно сообщили, что на днях на ее расчетный счет в сберкассе на Ошарской (пришлось книжку там завести) поступит первая выплата пособия. Все это делалось нарочно! Они заведомо знали, что Ольга врет, что она подделала документы.

Свинство! Ну какое же это свинство! Не могли сразу предупредить, что ли? Так, мол, и так, не стыдно ли вам, женщина, идите вон отсюда! Она бы сгорела со стыда, но это было бы лучше, чем теперь сидеть напротив симпатичного опера, который тычет пальцем в Гражданский кодекс и указывает Ольге номер и содержание статьи, по которой ей придется нести ответственность за свое преступление, именуемое мошенничеством в мелких и средних размерах.

Ольга даже толком ничего не могла прочитать – все плясало у нее перед глазами. Что-то такое про штраф, принудительные работы, условное наказание до… Господи! Ей мерещится или правда такое написано: «сроком до пяти лет»?

– Меня что, посадят? – спросила она чужим голосом, сцепляя пальцы так, что их заломило. Но эта боль не позволила брызнуть слезам, которые уже подкатили совсем близко.

Что же она наделала! Что натворила! Нет, но все-таки какие мерзавцы там, в этом Фонде!..

– Да нет, вряд ли посадят, – качнул головой Мыльников. – Однако позору не оберетесь. Кстати, как вам удалось подделать справку о заработной плате? На ней стоят подписи директора и главбуха, а также печать фирмы. Значит, начальство было в курсе вашей махинации?

Если в первые минуты Ольга вся пылала от стыда и страха, то теперь она ощутила себя просто заледеневшей от ужаса. Конечно, Зверев знал, что она собирается встать на учет в Фонде. Но ему была не по душе эта затея. Не по душе! Поэтому он и его жена-бухгалтер просто подписали пустую справку, а все цифры проставила сама Ольга. И вот теперь, выходит, она потянет за собой на скамью подсудимых этих людей, которые ей в жизни ничего, кроме хорошего, не сделали? Нет уж, если правосудие рано или поздно доберется до Айболита Зверева, пусть оно сделает это самостоятельно, без участия подследственной Еремеевой.

– Ни в каком курсе никто не был, – буркнула Ольга. – Просто они мне доверились и подписали пустую бумагу. Они не знали, что я впишу туда завышенные цифры, они к моему мелкому и среднему мошенничеству не имеют никакого отношения!

– Да вы не волнуйтесь, на них своя статья сыщется, – успокоил ее добрый опер Мыльников. – Налицо преступная халатность, из-за которой государству был нанесен финансовый урон на сумму… Между прочим, вы уже получили первое пособие?

– Нет, – истово замотала головой Ольга, и традесканция заметалась в воздухе в такт ее движениям. – Нет, мне его еще не начислили, наверное.

«Какое счастье!» – подумала она, но вслух, конечно, ничего такого не брякнула.

– Начислили, начислили, – кивнул Мыльников. – По нашим данным, сумма уже на вашем счету. Вы совершенно уверены, что еще не распорядились ею?

– Нет. – Ольгина голова и традесканция снова замотались туда-сюда. – Но я верну деньги. Сегодня же верну!

– Да-а? – в сомнении поглядел на нее опер, и Ольга на миг обиделась: «Неужели он думает, что я полная идиотка и буду теперь пользоваться этими деньгами?!», но вдруг поняла причину этого сомнения: Мыльников не верил, что мошенница вообще выйдет из его кабинета! То есть она выйдет, но лишь для того, чтобы пересесть в эту машину с решетками на окнах… автозак – в детективах она называется автозак, – и отправиться прямиком в следственный изолятор, в то самое СИЗО, о котором Ольга раньше тоже читала только в детективах, а теперь, значит, познакомится лицом к лицу.

…Как подумаешь, сколько народу вопили в душе: «Зачем?! Зачем я сделал это?!» – и молили всех богов вернуть время назад, обещая взамен все, что у них есть, вплоть до своей бессмертной души, и клялись, что, если только им представится возможность начать все снова, они больше никогда… никогда и ни за что! Целая очередь таких бедолаг небось выстроилась, можно ею несколько раз охватить Землю вокруг экватора. Теперь в конце этой очереди топталась Ольга Еремеева, и ее жалкий голосишко вливался в общий хор: «Никогда… больше никогда, ни за что!»

– …не по злому умыслу, – донесся до ее слуха мягкий голос Мыльникова. – Искренне верю, что на вас, так сказать, просто помрачение нашло. Бес попутал, как говорили в старину. Правда?

Ольга машинально кивнула.

– На самом деле я вас понимаю. Мы имеем дело с такими хищениями, суммы которых вам даже и не снились, и, когда видишь жалкие потуги какой-нибудь учительницы, или медсестры, или ветеринарного врача перехватить у государства какую-то несчастную сотню-другую, понимаешь, что их толкнуло на это общее обнищание народа. Ведь на глазах у этих людей грабят страну. Берут взятки – все, кому не лень. Вы не поверите – берут даже в городской администрации!

И далее Мыльников разразился целой речью о том, что в администрации берут почем зря, нагло и бессовестно, но схватить «администраторов» за грязные ручонки совершенно невозможно, поскольку, во-первых, ручонок этих не счесть, глаза разбегаются, не знаешь, за какую первую хвататься, а во-вторых, берут они через своих людей в районных администрациях, через третьи руки, если уж продолжать тему верхних конечностей. Но и те – не пустые лохи, они не в кабинетах же конвертики принимают, а просто в очереди жаждущих зарегистрироваться и до смерти затурканных всяческими препонами частных предпринимателей появляется некий человек, который сулит все устроить за некую сумму. А кому он эту сумму передаст – сугубо его, посредника, проблемы, кандидата в «чайники» это не колышет, тем паче что все дело и впрямь внезапно сдвигается с мертвой точки и без задержки, без сучка без задоринки, мелкой пташкой летит к счастливому финалу – регистрации частного предприятия и выдаче на руки вожделенного свидетельства. О том, что сей путь усеивается терниями искусственно, знают все: и сами «чайники», и чиновники. Причем обе стороны искренне недоумевают, почему так озабочена создавшимся положением милиция. Ведь спрос порождает предложение, а предложение порождает спрос – этот диалектический закон не нами выведен, не нам его и опровергать. Покуда находятся люди, желающие получить взятку, найдутся и те, кто ее захочет дать, чтобы быстро и красиво решить свои проблемы. И наоборот. Все равно как спрос на пиво породил огромное количество выпускаемой продукции, в компании с которой время летит незаметно.

Однако, построжавшим голосом сообщил далее опер Мыльников, «кочка зрения» отдела по борьбе с экономическими преступлениями на эту проблему совершенно иная. Готовится даже операция по внедрению в гущу «чайников» своего человека, который должен пройти по всем кругам административного ада и вычислить всех задействованных в этом деле Вергилиев, с тем чтобы впоследствии их за ушко да на солнышко с помощью заранее помеченных деньжат. И Николай Николаевич Мыльников крепко надеялся (он так и сказал: крепко, мол, надеюсь!), что оступившаяся Ольга Еремеева пожелает искупить свой грех сотрудничеством с правоохранительными органами, став этим шпионом. Вернее, шпионкой. А в награду за ее самоотверженный поступок товарищ Мыльников закроет глаза на факт мелкого мошенничества, имевший место быть в ее биографии.

– Как же так? – глупо спросила Ольга. – Вы готовы ради меня пойти на должностное преступление?

Что-то такое мелькнуло в глазах Мыльникова… нечто вроде усталости, а может, и брезгливости… и это помешало Ольге радостно согласиться на его предложение.

– Я, наверное, не смогу, – пролепетала она, совершенно растерянная, сбитая с толку.

– Сможете! – напористо сказал Мыльников, глядя на нее с прежней симпатией и участием. – У вас есть склонность к риску, иначе вы не затеяли бы эту авантюру с поддельной справкой. Значит, у вас все получится и в нашем общем деле.

Ольга пялилась на него во все глаза, по-прежнему не в силах осмыслить случившееся. Но тут на столе Мыльникова зазвонил телефон. Николай Николаевич снял трубку – и сразу сделался серьезен.

– Начальник отдела вызывает, – сказал он Ольге со значительным выражением. – Я понимаю, сейчас вам трудно эту ситуацию как следует просечь, вам подумать нужно. Поэтому условимся так: вы идите домой, а ко мне приходите часиков в восемь.

– В смысле завтра утром?

– Да нет, сегодня вечером. Незачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

– Вы до такого времени еще работаете?! – в священном ужасе воскликнула Ольга. Мыльников улыбнулся с выражением, которое можно было расшифровать как: «Враг не дремлет ни днем, ни ночью!», и подписал ей пропуск на выход из отделения.

Егор Царев

Май 2001 года, Агадир

Ну что ж, Егор был не первым мужичком, которого кинула женщина, и, что самое утешительное, отнюдь не последним. Он принял удар стойко: не пытался совершить какую-нибудь глупость вроде поездки в Северо-Луцк и попыток разыскать Надюшу. Попробовал забыть… но не забыл, как только что сам с изумлением обнаружил. И если бы не этот голубоглазый… тьфу, холера ясна! – если бы не этот парень, который вился вокруг нее в воде как вьюн, Егор не замедлил бы плюхнуться в бассейн, подплыть к своей коварной красавице и брякнуть что-нибудь ошеломляющее, подтверждающее его право первенства перед этим фраером, после чего Надюшка непременно должна была бы вспомнить его – и сгореть со стыда. Или, вернее, утонуть, поскольку в воде сгореть довольно сложно.

Что именно он сказал бы? Ну, к примеру, этаким менторским тоном: «Я ведь предупреждал вас, барышня, что никак нельзя тату на солнышке перегревать. Белая краска плохо переносит ультрафиолет, как бы не вспухла попа аккурат на Пегасовых крылышках!»

В самом деле, в белой и красной татуировочной краске, даже голландской, самой лучшей, фирм «Tatto Costum Supples» или «MB Cosmetiks», есть такой странный эффект: на солнце она вспучивается. Поэтому Егор специально предупреждал своих клиентов, на которых работал такой краской: не загорайте, в смысле не перегревайтесь на солнце. Конечно, ничего страшного в этом припухании нет: пара часов в темноте – и все проходит, однако неожиданно может возникнуть пигментация, цветовой эффект ослабеет, то-се…

А кстати! Это ведь очень странно, что, пристально разглядывая некогда любимую попку, Егор не заметил никакой припухлости на месте Пегасовых белых крылышек и аналогичной гривы. Причем Надюшка явно лежала на солнышке долго: спина изрядно покраснела. Давно не загорала, сразу видно, а тут с первого раза перебрала. Обгорела крепко. Теперь кожа будет шелушиться. Однако крылышки Пегаса вели себя совершенно обыкновенно, словно были прикрыты трусиками. Как бы не так, прикрыты! Хоть бикини «трапеция» властно входило в моду, «тангос» еще вовсю царило на пляже – конечно, только у обладательниц самых красивых и сексуальных задниц. «Тангос» носила и Надя. Почему же так лояльно вели себя крылья Пегаса?

Егор извертелся на лежаке, нетерпеливо ожидая, пока Надюша и ее хахаль вылезут из воды. Они устроились на своих прежних местах, рядом с ним, тихонько воркуя и пересмеиваясь, но ему было уже не до ревнивых взглядов: заговорил профессиональный интерес татуировщика. Делая вид, что необычайно восхищен цветущей неподалеку азалией, он из-под зеркальных очков пристально озирал Пегаса.

Что за леший! Краска лежит абсолютно ровно, не вспучивается, на коже ни следа припухлости, а ведь этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Так, а красная красочка как себя ведет? Помнится, он чуть-чуть, самую малость усиливал пигментацию на пятне, чтобы добиться…

Егор так и замер, мгновенно позабыв, чего он там пытался добиться. Он с трудом удержался, чтобы не снять солнечные очки, не надеть нормальные, с диоптриями, да еще и лупу не прихватить, а потом не пасть на колени и не начать пристально, миллиметр за миллиметром, разглядывать татуировку. Лупы у него с собой на пляже, разумеется, не было, но и без нее он вдруг разглядел нечто повергнувшее его просто-таки в содрогание: пятна… пятна родимого, страшного и ужасного, благодаря которому и появился на Надюшкиной попке Пегас, – этого пятна не было! А ведь оно невыводимо, это он знал как специалист.