Проклятие итальянского браслета

– Что там происходит? Куда вы смотрите? – спросила Эльвира Михайловна, подходя ко мне и касаясь моего плеча пышным рукавом своего платья. Сладостный аромат коснулся моего обоняния… словно в тумане, смотрел я, как женщина внизу подняла голову и с мольбой уставилась на окна верхних этажей губернаторского дома, на то окно, за которым стояли мы с прекрасной и недосягаемой «Федрой»…

«Да ведь я видел эту самую девушку вчера в гостинице!» – мелькнула – нет, вяло, полусонно проплыла в моей голове мысль.

– Чего она хочет? – удивилась Эльвира Михайловна. – А ну-ка, отворите окно, господин Северный, я спрошу.

– Умоляю, называйте меня Никитою… Львовичем… – едва выговорил я, понимая, что ничего так не желал бы, как услышать свое имя из этих прелестных уст.

– Конечно, конечно, – уступчиво проговорила она, – да раскройте же окно!

Я схватился дрожащими руками за створки, однако они были накрепко законопачены и заклеены вощеной бумагою для тепла.

– Ах, не стоит, – разочарованно вздохнула Эльвира Михайловна. – Поздно, она уже убежала. Интересно, чего ей было нужно?

– Вам это и правда интересно? – спросил я с нежностью, пораженный ее великодушием по отношению к неизвестной девушке.

– Вы же должны понимать, – сказала она тоном капризного ребенка, – что жизнь наша здесь удивительно однообразна, поэтому радуешься самомалейшему развлечению.

Развлечению? Я вспомнил, с каким отчаянием рыдала вчера эта девушка, как только что рвалась в губернаторский дом, как отгонял ее ружьем солдат… ах, бедняжка мечтала получить помощь у женщины, для которой она и ее беды – всего лишь развлечение!

Итак, Эльвира Михайловна с ее равнодушием к живым людям и самозабвенной любовью к театру была совершенно такой же, как все виденные мною прежде высокопоставленные дамы, которые искали на сцене чужих, выдуманных страданий, потому что сами жили не страдая…

Сердце мое дало изрядную трещину. И Эльвира Михайловна, которая, как я потом узнал, обладала непостижимой чувствительностью, мгновенно почувствовала перемену в моем настроении. Она отошла от меня и официальным тоном сказала:

– А теперь, господин Северный, давайте поговорим о первом спектакле, который вы будете ставить. Мне бы хотелось, чтобы это было «Горе от ума» господина Грибоедова. Первая репетиция состоится завтра. Все актеры мною будут оповещены. Вы должны будете представить ваш план постановки.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – отчеканил я.

Наши дни

Алёна слетела по лестнице, распахнула дверь на улицу – и, суматошно оглядевшись, увидела метрах в двадцати приметную куртку. Однако ее обладатель удалялся весьма проворно. Алёна уже открыла было рот, чтобы закричать что было сил: «Данила!» – однако вовремя спохватилась, что имени его ей знать вроде бы неоткуда. Если парень заметил ее в магазине – а редко кто не замечал Алёну Дмитриеву, тем паче особи противоположного пола! – то запросто может догадаться, что дамочка подслушала его довольно-таки криминальный разговор. И тогда… читывали, читывали мы детективы, слава богу, в курсе, что происходит с теми, кто слишком много знал! Ни в какие опасные дела мешаться у Алёны охоты совершенно не было. Так что кричать она не стала, а молча кинулась догонять Данилу со всех ног, поскольку он уже подходил к перекрестку улиц Белинского и Ижорской, а на светофоре догорал красный. Время зеленого света здесь истекало очень быстро, а потом по Белинке вновь устремлялся ревущий поток. Вот перейдет Данила на ту сторону – и поминай как звали! Поэтому Алёна прибавила скорость. Однако она забыла о коварстве снега, скрывавшего нечищеные тротуары. И, понятное дело, поскользнулась, и, понятное дело, так и поехала-поехала-поехала, силясь сохранить свой эквилибр, как сказали бы французы, но этот самый эквилибр – штука весьма непостоянная и неуловимая, потерять его легко, а поймать ох как трудно… Вот и Алёна его потеряла – и упала бы непременно, когда б не налетела на пахнущую скипидаром спину Данилы.

Толчок был так силен, что парень пошатнулся и… и, видимо, тоже ступил на лед, потому что и его эквилибр оказался утрачен. В попытках поймать его Данила сделал странный кульбит, однако напрасно: все же грянулся в сугроб. Сбившая же его Алёна неведомым образом удержалась на ногах.

– Мать честная, – зло сказал Данила, глядя на нее снизу вверх, – держаться на ногах нужно!

Алёна удивилась такой самокритичности и сочувственно пожала плечами:

– Да с кем не бывает!

– Ничего себе, – сердито проговорил Данила, не без труда поднимаясь. – Да вы на меня налетели, как танк! Хоть бы извинилась!

В принципе он был прав, однако писательница Дмитриева – дама довольно злопамятная и ехидная, поэтому не преминула показать норов и с самым невинным видом ляпнула:

– Вообще-то я с вас беру пример.

Данила зыркнул удивленно:

– Это в каком же смысле?

Ничего себе! Так он даже не заметил, как недавно сбил в снег женщину, и не просто женщину, а даму, можно сказать, и не просто даму, а красавицу, писательницу, детективщицу, распутывательницу и запутывательницу… ну и все такое! Немудрено, что Алёна обиделась и обиду свою скрывать не стала:

– А припомните, минут двадцать назад вон там, на том перекрестке, вы сшибли в сугроб женщину с шестью сумками и даже не оглянулись?

– С шестью?! – ужаснулся Данила. – Нет, правда?! А вы уверены, что это я? Потому что под тяжестью шестью сумок немудрено упасть и без посторонней помощи!

– Не обольщайтесь, – сухо сказала Алёна. – Она упала с посторонней помощью, а именно – с вашей. Вашу куртку ни с какой другой не перепутаешь. Это были вы!

– А вы что, теперь за нее, ну, за эту женщину, мне отомстили? – удивился Данила.

– Почему за нее? – удивилась и Алёна. – Если уж на то пошло, мстить мне следовало бы за себя, потому что это была я, но месть тут ни при чем, на вас я налетела совершенно случайно. Просто поскользнулась – ну и…

– Про то, что я вас сшиб на том перекрестке, вы прямо сейчас придумали? – хмыкнул Данила.

– С чего вы взяли?

– А где же ваши сумки? В снег закопали и побежали меня догонять? И что вы делали в «Видео»?

Ух ты, глазастый какой!

– Искала пылесборники для своего «Самсунга», – с невинным видом ответила Алёна. – Мне предлагали какую-то универсальную модель, но я решила уточнить номер моего пылесоса.

– И с такой скоростью помчались его уточнять? – хохотнул Данила.

– Вообще-то я гналась за вами, – решила прекратить это затянувшееся словоблудие Алёна.

– Ага, все же месть, – вздохнул Данила. – Или… что-то иное?

Вот наглец! Как заиграл глазом! Конечно, парень симпатичный, слов нет, и как раз в том возрасте, представители которого весьма чувствительны к чарам так называемых взрослых дам – а ведь Алёна, к слову сказать, принадлежит к их числу, – и отлично знает о том, что представители его возраста у взрослых дам весьма пользуются успехом, и в других обстоятельствах, может быть, Алёна с охотой поиграла бы с ним глазами, а может, и не только…

Но слишком уж он оказался самоуверен. Не вредно такого и обломить немножко.

– Конечно, иное, – улыбнулась наша героиня. – Вообще-то, я хотела спросить, как найти вашего брата.

Данила покачнулся, и Алёне показалось, что он сейчас снова упадет. Она даже схватила его за рукав, но он сам удержался на ногах и высвободился так резко, что теперь потеряла равновесие она. Но Данила даже попытки не сделал помочь прекрасной даме. Поэтому она довольно увесисто шлепнулась на то место, на которое обычно шлепаются все и для обозначения которого существует множество эвфемизмов. Данила быстро склонился к ней, однако совсем не для того, чтобы поднять!

Он с ненавистью глянул в Алёнины изумленные глазищи и выдохнул:

– Держись от меня подальше! И про брата моего даже думать забудь, если жить хочешь! Он из-за таких, как ты, в могиле лежит. Поняла, кретинка? Залезь в свой пылесос и сиди там!

И с этим совершенно несусветным пожеланием он ринулся через Белинку почти в ту самую минуту, когда зеленый сигнал светофора сменился красным и поток стремительно несущихся в обе стороны машин отрезал его от Алёны, сделав дальнейшее преследование невозможным.

Совершенно ошарашенная, она сидела на снегу и даже не слышала обращенных к ней сочувственных вопросов и восклицаний:

– Девушка, что с вами? Что вы сидите? Вы можете встать? Неужели она ногу сломала? Наверное, головой ударилась, не отвечает…

Последняя реплика достигла слуха Алёны, и она медленно закопошилась, пытаясь подняться. Несколько рук подхватили ее и поставили на ноги. Все же свет не без добрых людей!

– Вас проводить? – предложил какой-то темноглазый, смуглый, в черном куцем пальтишке.

– Спасибо, – качнула головой Алёна. – Ничего, я сама…

В темных глазах блеснуло разочарование, но сейчас Алёне было не до общения с противоположным полом. Хватит! Наобщалась только что! Пока довольно!

И она побрела в сторону дома, иногда оглядываясь, словно опасалась, что Данила вдруг да вздумает ее преследовать. При этом она прекрасно понимала, что Данила с крейсерской скоростью несется своей дорогой, иногда оглядываясь, словно опасаясь, что докучливая дамочка не пожелала залезть в свой пылесос и вдруг да вздумала его преследовать.

Ну, он мог быть спокоен по обеим пунктам! Алёна сейчас хотела только поскорей добраться до дому. Закрыться на все замки, задернуть шторы, забиться в любимое кресло, погасить верхний свет, включить бра и хорошенько все обдумать.

Дела давно минувших дней

На первую встречу со своей труппой и первую репетицию назавтра я отправился уже не из гостиницы Яаскеляйнена – еще с вечера я сменил место жительства и поселился у почтенной дамы по фамилии Паасилинна. Мне так понравилась эта фамилия, что я даже не хотел знать имени и отчества своей квартирной хозяйки. Впрочем, в этих краях принято обращение по фамилии.

Аити Паасилинна, то есть матушка Паисилинна, как мне велено было ее называть, с первой минуты нашей встречи отнеслась ко мне истинно по-матерински. Поселила она меня в большой, светлой, просторной комнате – в подобной я никогда не живал! А как госпожа Паасилинна меня кормила… По утрам кофе с густыми сливками, чудесное масло, горячие пирожки. На обед гусь, цыпленок, красная рыба из Онежского озера. Сытный ужин. Чай с вареньем и всяческим печеньем… За всю свою жизнь я не знал, что значит вкусно и сытно покушать, я еще никогда не имел ежедневного обеда, а тут – истинное пиршество гастронома. Вот это жизнь! «Но надолго ли?» – суеверно думал я, привыкший к превратностям судьбы.

Впрочем, ничто не предвещало беды. С труппой у меня с самого начала установились наилучшие отношения, народ подобрался истинно талантливый, иные по-любительски, а иные почти профессионально, и репетиции шли весьма слаженно, обещая успешную премьеру. Госпожа губернаторша на них присутствовала непременно.

Тут я должен кое в чем признаться. Хоть мне было предписано ее превосходительством представить план постановки, я этого плана не имел. Ведь я в жизни не пробовал себя в режиссуре! Но признаться в этом было никак нельзя, поэтому я усиленно пытался вспомнить единственную постановку «Горя от ума», которую видел. Но напрасно старался. Тогда я решил создать свои мизансцены.

Ох, фантазировал я, как мог! Помнится, однажды, когда репетировали второй акт, сцену обморока Софьи, я приказал исполнительнице:

– Падайте, Елизавета Петровна!

– Куда? – удивилась она. – Куда же падать?!

– Как куда? На пол, на ковер.

Она послушно и очень изящно упала. Чацкий опустился перед ней на колени, обмахивал опахалом, потом поднял с помощью Лизы и уложил на кушетку.

Всем очень понравилось! Но тут подал голос Карнович – тот самый несостоявшийся драматург, автор «Новой Федры». Надо сказать, что этот смазливый молодой человек с внешностью первого любовника единственный из всей труппы с первой минуты отнесся ко мне неприязненно, и неприязнь эта не проходила.

В нашем спектакле играл он Молчалина – томного и лживого. И вот он процедил, небрежно полируя ногти кусочком замши (это было его любимое занятие как в жизни, так и на сцене: дай ему волю, у него и Гамлет бы ногти полировал, читая свой знаменитый монолог!).

Итак, Карнович подал голос:

– Позвольте! Я москвич и много раз видел «Горе от ума» в Малом театре: там Софья падает в кресло.

Вся труппа уставилась на меня выжидательно. Я спиной чувствовал взгляд губернаторши, которая сидела в зрительном зале, в первом ряду партера. Этот взгляд ободрил меня, и я отрезал:

– Да, я знаю московскую постановку, но в Петербурге не так. Там Софья падает на пол, это считается очень оригинальным. Впрочем, если желаете, эту сцену можно разыграть и по-московски.

– Нет-нет! – звонко выкрикнула госпожа губернаторша. – Нет-нет, пожалуйста, давайте играть оригинально, по-петербургски!

Не могу описать, какой восторг переполнил мою душу в эту минуту, какую любовь я вновь ощутил к этой чудесной женщине!

Карнович поджал губы. Я почувствовал, что нашим отношениям никогда не наладиться. Но это меня ничуть не волновало! Главное было то, что Эльвира Михайловна, милая, чудесная Эльвира открыто приняла мою сторону!

В таком восторженном состоянии я пребывал до тех пор, пока мы не дошли до третьего акта – приема у Фамусова. Сначала все шло довольно стройно: гости один за другим выходили на сцену, как вдруг из зала вновь раздался мелодичный голос Эльвиры Михайловны:

– Никита Львович, а разве здесь не будет докладов?

– Каких докладов, Эль… э-э, ваше превосходительство? – изумился я.

– У нас всегда докладывают на балу о прибывших гостях.

Я пробовал было возразить, что нельзя ломать стихи классической пьесы Грибоедова вводными докладами без размера и рифмы, но губернаторша меня не слушала.

Пришлось уступить. И на репетиции, и на каждом спектакле на балу появлялся почетный слуга в ливрее (к слову сказать, это был настоящий лакей – из губернаторского особняка) и провозглашал:

– Пожаловали госпожа Горич. Князь Тугоуховский с супругой!

И так далее.

Наши дни

К сожалению, исполнить все задуманное не удалось, потому что позвонил Дракончег.

Это была, с позволения сказать, плотская слабость писательницы Дмитриевой. В смысле, был, потому что означенную слабость Алёна питала только к персонажам мужского пола.

На самом-то деле его звали Александром, но Алёна предпочитала называть своего милого друга Дракончегом, потому что они оба были Драконами согласно восточному гороскопу, правда, далеко не одногодки. Алёна родилась на свет гораздо раньше своего любовника. Впрочем, они оба ничуть не смущались. Их привязывало друг к другу неодолимое влечение, утоление коего доставляло обоим немалое наслаждение. Ради этого Дракончег частенько, под разными благовидными и неблаговидными предлогами, смывался из дому (он был женат) и бросался к своей легкомысленной подруге. Правда, в последнее время что-то изменилось в их отношениях… причем не к лучшему. Да нет, не охладели они друг к другу, но если раньше это была восхитительная взаимная страсть без всяких обязательств и попреков, то теперь эти самые попреки вдруг стали практически постоянными. И дело состояло не только в том, что Дракончег был патологически ревнив к каждому встречному и поперечному столбу, а поскольку он практически мало что знал о жизни своей подруги (она женщина загадочная и таинственная во всех отношениях), ревность отягощалась вечной неизвестностью: где она, что с ней, вернее, кто… Этого мало. Дракончег вдруг начал упрекать Алёну за ту неодолимую тягу, которую к ней испытывал! И если прежде его песнопения на тему почти наркотической зависимости от ласк нашей героини были полны восторга и умиления, то теперь в них все чаще и чаще сквозило нескрываемое раздражение. Алёна еще помнила время, когда была отчаянно, до одури влюблена (отнюдь не в Дракончега), и уж ее-то наркотическая зависимость от некоего молодого человека по имени Игорь была вообще сродни безумию, но помнила она также злость на себя и почти ненависть к Игорю, которые охватывали ее, когда всеми силами она пыталась забыть его, освободиться от его власти над ней. Теперешнее поведение Дракончега напоминало Алёне ее тогдашнее. Получалось, он тоже хочет освободиться? Но почему? Влюбился, что ли, в кого-нибудь и тяготится старой связью? Но Алёна никогда не обольщалась мечтами о нерушимой верности Дракончега и просто старалась не думать о его жене, с которой он еженощно, а то и днем – и не единожды, при его-то темпераменте! – спит. Семья семьей, а секс на стороне некоторым мужчинам просто необходим, это Алёна с помощью Дракончега усвоила очень хорошо. И некоторые женщины, в мужья которым достаются подобные ему секс-машины, должны, строго говоря, благодарить ненавязчивых любовниц, с которыми их неугомонные мужья порою тешат свою плоть: ведь не всякая жена готова беспрестанно удовлетворять потребность своего мужа в оголтелом, разнузданном сексе и давать ему не только удовлетворение, но и пресыщение – хотя бы на некоторое время.

Судя по некоторым случайным обмолвкам Дракончега, жена его была чудесной женщиной, но холодноватой в постели. Может быть, просто потому, что притомилась исполнять свои супружеские обязанности. Ну а Алёна Дмитриева холодноватой не была, вот уж нет, – может быть, просто потому, что супружеских обязанностей не исполняла по причине отсутствия супруга, – а оттого всякое свидание с Дракончегом было сладостным забвением для них обоих, бурным утолением плотского голода. И вот, оказывается, это стало раздражать Дракончега. С некоторых пор ночных свиданий Алёна ждала чуть ли не со страхом, как, впрочем, и звонков, потому что упреки типа «ты превратила меня в сексуального наркомана» сыпались и по телефону.

Однако сейчас голос Дракончега звучал весьма миролюбиво и нежно.

– Не получится сегодня, – сказал он печально. – Она сегодня в ночь работает, а бабуля заболела, за ребенком некому присмотреть, если я уеду.

Свою жену Дракончег называл только «она», а ребенка – только «ребенком». Алёна даже не знала, сын у него или дочь, не знала, как зовут «ее», где она работает. У обоих не имелось ни малейшего желания углубляться в детали его семейной жизни.

– И завтра тоже не получится, – продолжал он. – Завтра работаю я.

– Ночью? – изумилась Алёна. – Вроде бы после десяти вечера алкоголем теперь не торгуют.

Дракончег работал в какой-то крупной виноторговой фирме и был занят по горло с утра до вечера.

– Да я новую работу нашел, дополнительную, – пояснил он. – Помнишь, на курсы ходил?

Было дело, он как-то обмолвился насчет каких-то курсов, но, как всегда, ни сам, ни Алёна в детали вдаваться не стали.

– И вот завтра первый день, вернее, первая ночь моего дежурства. Работаю ночь через две.

– С ума сойти! – ужаснулась Алёна. – Так ты теперь практически не сможешь из дому вырваться!

– Да как-нибудь, – уклончиво ответил Дракончег, и вдруг Алёна подумала: а может, эту новую ночную работу он нашел – или вообще придумал!!! – именно для того, чтобы не оставалось времени на свидания с ней? Алёна обидчива и нетерпелива, Дракончег это прекрасно знал, она не потерпит пренебрежении к себе, запросто даст ему от ворот поворот… а что, если он именно этого хочет? Сам разорвать их связь не в силах, вот и возложил это на ее хрупкие женские плечи? Ну…

– Ну, завтра я тоже не могу, – со всем возможным равнодушием сказала Алёна. – У моей подруги день рождения, мы идем в ресторан.

– В какой? – насторожился Дракончег.

– Да вроде бы в «Визард».

– А ты что, не знаешь?

– Знаю. Я же говорю – в «Визард».

– Нет, ты говоришь – вроде бы!

– Ну, просто так сказала. В «Визард», в «Визард», а тебе-то что?

– Да совершенно ничего, – небрежно отозвался Дракончег. – Ресторан хороший, музыка и еда отличные, но мужской стриптиз там хреновый.

Ага! Алёна невольно улыбнулась. Кажется, Дракончег снова в своем репертуаре.

– Ну что ж, – подлила она масла в огонь со свойственным ей ехидством, – мужской стриптиз – это интересно. Если ты лишил меня удовольствия видеть, как раздеваешься ты, буду смотреть, как это делает другой красавчик.

– Не сомневаюсь, что тебе только это и нужно, – хмыкнул Дракончег. – Наверное, ты бы с удовольствием поглядела, как раздевается тот парень, рядом с которым ты так интимненько сидела в снегу на перекрестке Белинки и Ижорской.

– Что? – изумленно воскликнула Алёна. – А ты откуда… а ты как… а ты почему…

– Мимо проезжал, – хихикнул Дракончег.

– И что не вышел, не протянул мне руку помощи?

– Ну, я не один ехал, это раз, а во-вторых, тебе и без меня хорошо было. Ну ладно, чао.

И Дракончег отключился.

Алёна с сомнением посмотрела на трубку. Все это как-то странно… Интимненько сидела в снегу… мимо проезжал… не один ехал… Разговор не просто как с чужим – как с опостылевшим человеком. А впрочем, Алёне, видимо, пора смириться с тем, что это несколько затянувшаяся страница ее жизни должна быть перевернута. Сколько длится их связь? Года три? Ну, не рекордный срок, конечно, однако достаточно долго. Пора, как говорится, кончать. А делать это следует вовремя. Супругам нужно расставаться до того, как они начали швырять друг в друга сковородками, а любовникам – до того, как они начали швырять друг в друга пошлыми мещанскими оскорблениями. А поскольку они уже где-то на подступах, значит…

Алёна вздохнула, и во вздохе этом таилась немалая печаль. Прелестный выдался роман, а как любовник Дракончег просто невероятен. Разумеется, она не станет проливать о нем слез, у нее, как у карточного шулера, – запасная карта в рукаве, всегда имелся в запасе другой кавалер, но все же… все же!

Чтобы не печалиться, она решила уснуть. Однако Дракончег не вылетал из головы. Тогда Алёна попыталась утешить себя мыслями о том, что случается всегда то, что должно случиться. Но это как раз не помогло, а еще пуще опечалило. Тогда Алёна покрепче зажмурилась и начала придумывать новый роман. Это, как всегда, подействовало безотказно – сон мигом налетел и унес ее в свои зачарованные края. Только в самую последнюю минуточку, уже за пределами яви, она успела вспомнить о Даниле, о том, что намеревалась обдумать эту странную историю, но все, поздно, Алёна спала.

Дела давно минувших дней

Этим же днем случилось происшествие, положившее начало той цепи непонятных случаев, которые выковала для меня судьба. Впрочем, начало-то было положено еще в мой первый же вечер в Петрозаводске…

Да не суть важно.

Итак, репетиция «Горя от ума» прошла успешно, всеми (за исключением Карновича, да и бог с ним!) было признано мое право ставить такие мизансцены, какие мне заблагорассудится. Мы начали расходиться, я задержался на крыльце, беседуя с очень милой и приветливой актрисой-любительницей Елизаветой Петровной Ивановой, дочерью здешнего преподавателя математики в мужской гимназии, и с «героем» Василием Васильевым, из ссыльных политических, очень представительным и талантливым человеком, которому, конечно, только из-за этого таланта и дозволено было войти в труппу: он некогда был на вторых ролях в Самаре и считался здесь почти профессиональным актером. Даже не признаваясь себе в этом, я тянул болтовню в надежде, что вот-вот выйдет Эльвира Михайловна. И дождался-таки! Она вышла в прелестной белой шубке, улыбнулась нам всем, потом взглянула на меня… в этот миг крикнули, что санки ее превосходительства готовы…

Мне показалось, она хотела что-то сказать кроме простого «прощайте, господа, до встречи завтра», но удержалась, кивнула и начала спускаться. Я кинулся подать руку… вышедший вслед за нею из театра Карнович попытался опередить меня, мы столкнулись и оба грохнулись к ногам владычицы наших сердец.

Она засмеялась, вслед за ней и Елизавета Петровна. Мы кое-как поднялись со скользких ступенек, потирая ушибленные бока и глядя на друга по-волчьи… и вдруг из-за санок выскочила какая-то женщина. Я сразу узнал этот клетчатый платок, эту голову с необыкновенно светлыми, соломенными волосами.

– Hyv@д@ em@д@nt@д@ apua! – крикнула она на непонятном языке. – Oma vauva kuolee!

– Что она говорит? – удивился я.

– Не понимаю, – пожал плечами Васильев. – Я здешнюю речь почти не понимаю. «Hyv@д@ em@д@nt@д@» – это вроде добрая госпожа. А дальше не знаю.

– Еще не хватало эту тарабарщину знать, – фыркнул Карнович.

– «Добрая госпожа, помогите! Мой ребенок умирает!» – вот что она сказала, – перевела Елизавета Петровна. Я не удивился, что она поняла слова незнакомки: еще накануне репетиции она обмолвилась, что прожила в Петрозаводске всю жизнь, и среди местных жителей у нее были друзья.

Эльвира Михайловна, которая все это время молча смотрела на девушку, вдруг кивнула и двинулась к ней. В первую минуту мне показалось, что она тоже не поняла слов и ждала перевода, но тут же услышал ее голос, звучавший очень спокойно и ласково: