Вкус пепла

– Товарищи чекисты! – тут же поправил матрос.

– Простите, – поперхнулся Озеровский, – забылся… Товарищи чекисты подошли к входу в подъезд. Несколько минут решали, кто войдет первым. – «Точно, – мысленно отметил Демьян Федорович, – я бы тоже хрен кинулся незнамо куды». – Вошли. Причем вошли осторожно. – «Точно, – снова отметил Доронин, – если бы были смелыми, не ждали бы Сеньку». А Озеровский словно прочитал мысли матроса и продолжил: – Товарищ Геллер со второй группой чекистов прибыли на место задержания преступника спустя десять минут. Данный факт подтверждают Фролов, Сингайло и сам Геллер. Как ни крути, у убийцы имелось достаточное количество времени для того, чтобы скрыться. И через неохраняемый черный ход, и по крышам. Однако вместо этого, по непонятной причине, он выбирает маскарад. Но это не спасает. Далее. Фролов в своих показаниях утверждает, будто преследуемый стрелял. А они со Шматко делали только предупредительные выстрелы. Канегиссер же утверждает совершенно противоположное, будто стреляли в него.

Доронин неожиданно резко вскинулся:

– А сетка и лифтовая шахта? Как с ними быть? Я в таких домах хаживал. Знаю. Там перестрелку очень тяжело устроить. Противника не видно: весь обзор сетка закрывает. Для того чтобы попасть, нужно выйти на открытое место, а это – самому пулю получить.

Ай да матрос… Озеровский мысленно вторично поаплодировал Доронину. Тонко схватил.

– Кто-то из них лжет, – снова, как и начинал, тихо закончил мысль Аристарх Викентьевич, не поднимая головы, – либо Канегиссер, либо наши чекисты. Хотя не исключен и третий вариант. Врут все.

Доронин хотел грубо оборвать следователя, однако смолчал. Факты красноречиво говорили сами за себя. И самое любопытное и непонятное: зачем врал студент? Ведь он и так уже сознался в совершении покушения на председателя Петроградской ЧК. Неужели…

* * *

Варвара Николаевна вскинула руки, обвила крепкую мужскую шею, с силой притянула к себе лицо любовника, прижалась сахарными устами к потрескавшимся губам. Поцелуй затянулся. В то время как тонкие пальчики теребили длинные волнистые волосы на голове товарища Зиновьева[5], мужские руки по-хозяйски опустились по напряженной женской спине, с силой сжали ягодицы.

– Ты что… – Товарищ Яковлева легко хлопнула по руке наглеца. – Не дай бог кто войдет! Срама не оберемся.

– У входа охрана. Не пропустит.

– А твои бабы? Жена? Для нее матросня – не помеха.

– Сара? Не сунется… – самоуверенно ощерился председатель Совета комиссаров Союза коммун Северной области, прижимая к себе тугое тело руководителя ПетроЧК. – Да не ерничай! – ладонь правой руки продолжала сжимать женские бедра, в то время как левая поползла к груди. – Ну, Варенька, – голос Зиновьева звучал глухо, с придыханием, – давай…

– Что давай?

– Давай прямо здесь…

– Ты что, с ума сошел? – Варвара Николаевна с силой оттолкнула любовника, быстрыми движениями рук принялась оправлять платье. – Нашел место. В коридоре бы еще предложил, на потеху всему Смольному.

– А что? – Григорий Евсеевич сально хихикнул. – В этом что-то есть…

– Дурачок, – ласково проговорила Яковлева, погладила заросшую твердой, колкой щетиной щеку Григория Евсеевича, – хочу красиво. В постели. При лунном свете. А не как кобели: бегом – бегом, и в стороны.

– Красиво все хотят. – Зиновьев еще раз окинул голодным взглядом фигурку Варвары Николаевны и тут же перевел разговор на более приземленные темы. – Чего пришла, если не хочешь дать? Ведь не для того, чтобы меня подразнить.

Варвара Николаевна присела на стул.

– Угадал, не для того. Студентик, что стрелял в Соломоновича, жив, паскуда. Сидит в камере. – Яковлева замолчала в ожидании реакции председателя Петроградского Совнаркома.

– Не понял. – Григорий Евсеевич, вмиг забыв о плотских утехах, вскинул голову, отчего его нечесаная анархистская прическа «под Махно» еще более растрепалась. – Как жив? Ведь его должны были убить.

– Не успели.

– Ты что, – Зиновьев прищурился, – думаешь, мой человек скурвился?

– Не знаю, – честно призналась Яковлева. – Сам он утверждает, будто стрелял, но не попал. Фролов подтвердил, что слышал выстрелы, когда со Шматко вошел в подъезд.

– Ну вот, видишь… А почему твои чекисты не смогли доделать работу? Или что, и у них кишка оказалась тонка?

– За ними увязались люди из охраны комиссариата. А тут сосед из квартиры, что напротив. Все видел. – Варвара Николаевна заломила пальцы рук, чисто по-женски, с чувством. – Кто ж мог подумать, что этот идиот перепутает двери?

– Ты должна была все предусмотреть!

– А кто предложил, чтобы он убегал именно по Миллионной? Разве не ты? Теперь расхлебываем. Хорошо, хоть успели арестовать всех из соседних квартир, в том числе и твоего человека. Иначе бы у Бокия возникли глупые вопросы.

– Будто теперь не возникнут! – вскинулся Григорий Евсеевич.

– Не возникнут, – уверенно парировала Яковлева. – Я взяла ПетроЧК под свой контроль.

– Бокий будет против.

– Плевать.

Григорий Евсеевич вскинул быстрый, острый взгляд на подругу:

– Ну, так ежели ЧК под тобой, что ж ты мне голову морочишь? Отдай приказ расстрелять мальчишку, да вся недолга.

Красивый ротик революционерки недовольно скривился:

– Ишь, какой прыткий. В том-то и дело, что не могу.

Теперь Зиновьев впился взглядом в женское лицо:

– Это еще почему?

– Потому что завтра в Питер приезжает Феликс, – четко, едва ли не по слогам произнесла Яковлева. – Лично хочет расследовать это дело.

– Твою мать… – в голос, не стесняясь, грязно выматерился председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны. – И ты собираешься его дождаться? – Теперь в голосе всегда и всех подозревающего товарища Зиновьева слышались нотки истерики, что Варвару Николаевну явно развеселило. – Чего лыбишься, сука? А-а-а-а, вижу… Вижу, что-то уже придумала… – Григорий Евсеевич приблизил патлатую, немытую голову к лицу любовницы. – Смотри, смотри мне! Захочешь сдать – вместе будем на одной веревке болтаться. Стерва!

– Не городи ерунду, – зло отозвалась Варвара Николаевна в ответ. Временный руководитель ПетроЧК нервно вскинула ногу на ногу. – Невозможно сейчас расстрелять мальчишку, понятно? Бокий начал параллельное расследование. И если до приезда Феликса поставить студента к стенке, все всплывет, как дерьмо по Неве.

– Но Феликс захочет допросить Канегиссера!

– Захочет, – утвердительно качнула головой женщина.

– И тот ему все выболтает.

– Да немного он выболтает.

– Ты… – Взгляд и без того узких глаз Григория Евсеевича прищурился. – Узнаю эту улыбку. Ты что-то уже придумала? Да-да.

– Наконец-то начал трезво мыслить.

Зиновьев положил широкую мягкую ладонь на круглое, обтянутое тканью женское колено.

– И что у тебя сейчас в голове?

Рука революционера слегка сжала коленку. Варвара Николаевна поморщилась.

– Перестань. Мне сейчас не до этого. Феликс прибудет завтра. Днем. Или ближе к вечеру. Расстрелять студента до его приезда мы не можем. Однако Канегиссер должен умереть. А посему ночью подсадим к нему «блатных».

– Каким образом? – быстро поинтересовался Зиновьев. – Убийца должен сидеть в одиночке.

– Ночью тюрьма будет переполнена. Сегодня, ближе к вечеру, состоится нападение на кооператив Военно-промышленного комитета…

– Что на Большой Московской? – уточнил Григорий Евсеевич.

– Он самый. Дом номер 13. Дадим возможность начать грабить. Всех повяжем. Произведем аресты. Заполним камеры. В том числе и ту, в которой Канегиссер. Ночью «блатные» устроят потасовку. Заточка в сердце – и все дела.

– Исполнитель есть?

– К тому часу будет.

– Ну ты и лярва… А что с тем? – Председатель Комитета революционной обороны Петрограда двусмысленно недоговорил. Но Яковлева его поняла.

– С этим проще. Расстреляют. Утром. Это мелочи. Меня сейчас волнуют Шматко и Фролов. – Женщина слегка облизнула кончиком язычка тонкую нить губ. – Предположим, Фролова завтра ранним утром отправлю с продотрядом по области. Там с ним разберутся. А вот Шматко…

– Шматко возьму на себя. Дай адрес, где он проживает.

Хозяин кабинета удовлетворенно потер ладони рук. Хоть обстоятельства складывались и не совсем так, как он рассчитывал, тем не менее главное сделано. А детали не в счет.

Яковлева почувствовала: любовник немного расслабился, ход его мыслей вернулся к началу встречи: взгляд вновь начал блуждать вокруг ее гибкого тела.

– Смотри, с огнем играешь, – хищно оскалила зубки Варвара Николаевна. – Держи себя в руках.

– А не боишься, что Феликс пронюхает о наших с тобой…

– Переживу. Я его таким не раз видела. Знаю, как успокоить.

– Но, но… – Зиновьев театрально прищурился, – я мужик ревнивый, не люблю, когда мою собственность без разрешения лапают.

– Феликс может сказать то же самое. Причем с правом первенства. – Варвара Николаевна спрятала зубки, сбросила мужскую руку с колена, поднялась, слегка выгнувшись так, чтобы ткань натянулась на груди. – К тому же, если бы не он, видел бы ты меня в Питере. Сидела бы сейчас в Москве, безвылазно. А ты тут. И письма… Тоскливо…

– Насчет права первенства можно поспорить, – отозвался Григорий Евсеевич. – А вот по поводу Москвы, пожалуй, права. Да, кстати, посмотри. – Член Реввоенсовета 7-й армии потянул со стола исписанный мелким, округлым почерком лист бумаги, сунул его в руки строптивой любовницы. – Текст обращения. Можешь почеркать. Или добавить.

Варвара Николаевна просмотрела текст.

«Всем Председателям коммун Северной области! Всем работникам Чрезвычайных Комиссий! Всем первичным партийным ячейкам! Всем! Всем! Всем! Враг проявил свою звериную сущность! Сегодня, 30 числа сего месяца, в 11 часов утра подло убит председатель ПетроЧК, член Петроградского реввоенсовета Урицкий Моисей Соломонович. Враг нанес тяжелую рану на тело пролетарской революции! И этим он раскрыл себя и свои подлые замыслы! Дело революции теперь, как никогда, в опасности! От имени и по поручению Петроградского совета приказываю: немедленно привести все силы в боевую готовность. Чрезвычайным комиссиям во главе с председателями коммун организовать повальные обыски и аресты среди буржуазии, офицерства, чиновничества и студенчества! Также подвергать обыску и аресту всех подозрительных буржуа, будь то англичан или французов…»

– Ну как? – поинтересовался председатель Петросовета.

– Я бы написала более жестко и эмоционально. Впрочем, сойдет. А вот что делать с иностранцами, ума не приложу. Наших-то, понятно, под гребенку – и к стенке. А с теми будет столько возни…

– Справимся. Главное – показать силу. Кстати, Феликс уже выехал или только собирается?

– Понятия не имею. – Яковлева игриво прищелкнула язычком. – А ты что, уже начал ревновать?

* * *

Глеб Иванович[6] еще раз просмотрел показания чекистов и охраны, задержавших убийцу товарища Урицкого, выслушал Озеровского, после чего попросил Аристарха Викентьевича на несколько минут покинуть кабинет. Едва за следователем закрылась дверь, Бокий указал Доронину на стул, сам же расположился на краю крепкого дубового стола.

– А теперь, Демьян Федорович, как на духу: доверяешь Озеровскому?

– Как на духу? – Доронин откинулся на спинку стула, с силой потер лоб шершавой от мозолей ладонью правой руки. – Не знаю. То, что полностью не верю, – точно. Вернись старая власть, перебежит. Но и сказать, будто враг, не могу. Дело знает. За два месяца, что Озеровский при мне, раскрыто двадцать четыре преступления, в том числе семь убийств. Опять же с миром уголовников хорошо знаком, знает все их повадки. Потому-то столько дел и раскрыли. Помните, без него самое большее тянули три-четыре в месяц. А сейчас совсем другое дело. Помогает, врать не стану. Да и против нашей власти ничего не говорит. Вроде как это… Лоялен. А так… А что, Глеб Иванович, причины имеются?

– Вот причина. – Бокий постучал указательным пальцем по листам протоколов допросов. – Не нравится мне все это. Крайне не нравится. Со слов Озеровского, невольно складывается картина, будто чекисты, арестовавшие Канегиссера, сделали все для того, чтобы убийца сбежал. Чуешь? По-другому я никак не могу расценить выводы старика. И тут, – Глеб Иванович вторично постучал пальцем по бумагам, – все «плавает». Одни показания не совпадают с другими. Вот и разбери, кто врет? Чекисты? Жильцы? Убийца? Или следователи подшаманили протоколы? Начнем с чекистов и следователей – люди проверенные. Прошли, что называется, огонь и воду. А вот вся остальная братия… Друг друга стоят. Хотя, с другой стороны, зачем врать жильцам? Канегиссеру – понятно, а им? Ты видишь смысл?

– Не знаю. – Доронин смущенно пожал широкими плечами.

– Вот и я не знаю. Кстати, слышал, в Питер едет Дзержинский? А, уже сообщили… Тогда сам должен понимать, до приезда Феликса Эдмундовича нужно разбиться в лепешку, но разобраться во всем. – Рука чекиста легла на сильное плечо матроса. – И разбиваться придется тебе, Доронин. Больше некому. Мало того, разбиваться будешь вместе с Озеровским.

Пальцы матроса коснулись верхней губы, на которой некогда росли усы. Опустились к уголкам рта. Проверили наличие щетины на подбородке.

– Может, кого другого дадите? – неуверенно отозвался Демьян Федорович. – Николаева или Ажгирея. Как они в июне сработали по фальшивомонетчикам. Красота! Сами их хвалили. Или взять Мазаева – раскрыл дело испанского консула… Как его…

– Штурца, – напомнил Бокий.

– Точно!

– Это все не то, Доронин. Не то! Здесь не ювелира грохнули. Контрреволюцией пахнет!

– Так я о чем толкую! – встрепенулся матрос. – Пусть занимается грабежами.

– С одной стороны, ты прав. Но с другой – Озеровский уже в деле. Поздно уводить: вызовет лишние подозрения. А вдруг старик прав, и наши чекисты действительно скурвились? Молчишь?

– Не хотелось бы в это верить.

– Мне тоже. Только человек – существо слабое. А время сейчас голодное. Так что хошь не хошь, Демьян Федорович, терпи. А теперь, товарищ Доронин, давай-ка вспомним еще разок, что нам известно? С самого начала.

– Опять? – Доронин почесал кончик носа. – Глеб Иванович, и так ведь ясно. как день: товарища Урицкого застрелил студент. Он же сам признался. Чего копать, рыть? Не понимаю.

– А если подозрения Озеровского небеспочвенны и Канегиссер действительно не один задумал преступление? – аргументировал Бокий. – Что, если это не месть, а заговор, и убийца покрывает сообщников? Молчишь? То-то, Демьян Федорович. Прав старик: неспроста убийца ринулся на Миллионную. Заметь: взял напрокат велосипед. Значит, все-таки думал о путях спасения. Итак, что сообщили Фролов со Шматко? Что поведала охрана? И что узнал Озеровский от жильцов?

Доронин тяжко вздохнул, принялся говорить. Из его рассказа вытекало следующее.

Моисей Соломонович Урицкий прибыл на Дворцовую площадь как обычно, на автомобиле. Вошел в здание комиссариата. Один. Фролов и Шматко остались ожидать председателя ЧК в автомобиле. По словам чекистов, долго находиться в комиссариате тот не собирался, торопился в Смольный. Впрочем, планы могли и поменяться. Имелась у покойного такая привычка: сообщать о своих передвижениях непосредственно перед отъездом. К этому все привыкли. Фролов и Шматко в момент совершения преступления сидели на заднем сиденье. Услышали выстрел. Тут же выбрались из авто, кинулись к дверям.

– Водитель побежал вместе с ними или остался в авто? – задал вопрос Бокий.

– Не знаю, – стушевался Доронин.

– Проверь. Дальше.

Чекисты вбежали в фойе, увидели лежащее на полу тело Моисея Соломоновича, бросились к нему. Пуля попала в голову, поэтому Урицкий вскоре скончался у них на руках. К тому времени тело Моисея Соломоновича окружили другие сотрудники комиссариата, сбежавшиеся на звук выстрела со всех сторон, в том числе и с верхнего этажа. Старик швейцар, что обслуживал лифт, закричал, что убийца выбежал из фойе. Описал того. Фролов и Шматко, а также двое чекистов из охраны комиссариата, Сингайло и Андрушкевич, тут же сев в автомобиль, кинулись вслед за убийцей.

– Сколько времени мальчишка пробыл в приемной комиссариата? – неожиданно задал новый вопрос Бокий.

Доронин качнул головой.

– Около часа.

– Около не устраивает. Это тоже выясни. – Глеб Иванович спрыгнул со стола на пол, принялся мерить кабинет широкими, упругими шагами. – Также узнай, почему охрана не стояла у входа в здание?

– Это я проверил первым делом, – отозвался Демьян Федорович. – В тот час Сингайло и Андрушкевич, караул комиссариата, переносили мебель из 12-го в 17-й кабинет. Два шкафа и стол. Дубовый стол, тяжелый, – зачем-то уточнил Доронин.

– Тогда, матрос, любопытная петрушка получается. – Бокий встал напротив Доронина, опершись о столешницу руками. – Охраны у входа, как ты утверждаешь, не было. А велосипед, на котором приехал убийца, не сперли! Как так? Или у нас что, уже настал коммунизм? У каждого есть по велосипеду?

Доронин поперхнулся воздухом. А ведь Глеб Иванович прав! А вот он об этом не подумал. Действительно, странно. И причина, что велосипед оставили у входа в государственное учреждение, уважительной не была. На Гороховой, где расположилось помещение ПетроЧК, рядом с грозным учреждением, за последний месяц было совершено пять ограблений и одно убийство. Так что стащить столь привлекательный, редкостный и дорогой предмет, как велосипед, особого труда не составляло. Однако не стащили.

– А может, студент за ним следил из окна? – сделал предположение Доронин.

– Поедешь в комиссариат, пообщаешься со стариком швейцаром. Выясни, где стоял Канегиссер, далеко ли от окна? Можно ли с того места увидеть, что происходит на улице? Теперь давай попробуем совместить показания чекистов со словами жильцов. По словам Фролова и Шматко, убийца сделал попытку скрыться среди домов на Миллионной улице. Однако, осознав, что ему это сделать не удастся, так как авто с чекистами его догоняло, бросил велосипед, вбежал в подъезд дома номер 17, после чего бегом поднялся по лестнице на последний этаж…

– Про последний этаж – это слова жильцов дома, – заметил Доронин.

– Верно. Чекисты остались на некоторое время внизу. После чего вошли в подъезд, и…

– Точно! – резко кивнул головой матрос. – Сразу в дом не сунулись. И вот тут начинаются эти… как же их… Вспомнил, несовпадения, – выдохнул Доронин, – Фролов говорит, будто студента задержали на чердаке. Озеровский же, со слов жильцов, говорит, что мальчишку схватили на последнем этаже. На лестнице. Впрочем, разницы особой нет. Все одно, наверху. Может, перепутали, бывает. Дальше. Выстрелы. Студент на допросе говорил, будто стреляли в него. А вот Фролов глаголет, что стрелял вверх. Предупреждал, мол, – Доронин вскинул взгляд на Бокия, – а для чего предупреждать? Как по мне, то жаль, что Канегиссера сразу не убили на месте.

– И кого бы мы тогда допрашивали? Нет, что ни говори, Шматко и Фролов – молодцы. Взяли живым преступника.

– Так и я говорю: молодцы! Это же свои хлопцы! – тут же поменял мнение Доронин, что вызвало у Бокия вздох огорчения.

– Вот то-то и оно, что все свои. И чекисты свои, и караул свой. А в протоколе сплошь белые пятна. Зови Озеровского! Выслушаем его полную версию.

– Щас, кликну. Только тут еще одно дело… – проговорил Демьян Федорович, приподнимаясь со стула. – Не стал я при Озеровском, но… Словом, Николаевна узды решила полностью в свои руки взять.

– Какая Николаевна? Какие узды? Ты о чем, Доронин?

– Да Варвара Николаевна. Яковлева. – Матрос, не зная, как лучше передать информацию, приподнял руки и показал на себе объем женской груди. – Наша… Эта… Сказала, мол, так как Моисей Соломонович убит, теперь ЧК будет под ней…

Доронин глянул на Бокия и обомлел. Лицо чекиста вмиг посерело, приняло землистый оттенок, желваки на угловатых скулах заиграли, руки сжались в кулаки.

– Вы что, не знали? – удивился матрос. – Вся ЧК гудит.

– Вся ЧК, говоришь? А мне никто ни гу-гу? Выходит, я уже не ЧК? – желваки на скулах Бокия заиграли сильнее. – Дальше что? Не молчи!

– Яковлева приказала по Канегиссеру, по убийце… – Доронин чувствовал себя не в своей тарелке. – Словом, чтобы мы закрывали лавочку. Сказала, раз убийца признался, нечего, мол, дальше рыть.

– Прям, как ты только что говорил. Или ты тоже на ее стороне?

– Глеб Иванович…

– Ладно, ладно… – Глаза Бокия превратились в щелочки, сильно напоминающие смотровые щели броневика. – Разберемся.

– И еще… – Демьян Федорович то ли от смущения, то ли от волнения не смог сразу и точно сформулировать фразу. – Варька запретила допрашивать студента.

– Когда запретила?

– Да вот, перед вами.

– Так… Только этого нам не хватало.

– Точно, – облегченно выдохнул Доронин (матроса порадовало слово «нам») и добавил: – Глеб Иванович, я так скажу. Конечно, понимаю – революция. Равноправие. Мужики, так сказать, и эти… Как их… Женщины. Все правильно. Согласен. В целом. Только предупреждаю: я под бабой, в кильватере, ходить не стану. Лучше сразу списывайте с посудины. Или куда в другое место ссылайте. Где видано, чтобы девка матросом командовала?

– Не матросом, а чекистом! – резко оборвал пылкую речь Доронина Бокий.

– Все одно…

– Ладно, разберемся. – Глеб Иванович сунул руки в карманы брюк, резким движением тела развернулся к окну.

«Ты погляди, как шельма все скоренько закрутила! Нужно телеграфировать Феликсу. Срочно! – подумал Глеб Иванович и тут же мысленно выругался. – Куда телеграфировать? Дзержинский сегодня покинул Москву. Нет, следует самому что-то придумывать». Глеб Иванович хотел приказать Доронину, чтобы тот впустил Озеровского, но новая мысль ошарашила чекиста. «А что, если Варьку сам Дзержинский назначил председателем Петроградской ЧК? Ведь не случайно же он лично прислал ее в Питер месяц назад. Это для Доронина и иже с ним бытует версия, будто Яковлева прибыла в связи с “делом послов”. На самом деле все намного любопытнее. Именно после ее приезда Моисей Урицкий, косноязычный, близорукий, вечно нервный и даже, как ни странно, стыдливый человечишка, был вынужден поменять отношение к выполнению своих обязанностей, как руководителя ПетроЧК. Сколько раз до ее приезда давили на Моисея, чтобы тот ввел массовые репрессии после убийства Володарского? Считай, с месяц. Ан нет, как мог, сопротивлялся. С приездом же Вареньки не прошло и нескольких дней, как 19 августа Моисей Соломонович подписал первый “расстрельный указ”. 21 человечка, как с куста, под стеночку. За шпионаж, саботаж, взяточничество, контрреволюционную агитацию… А причиной стала пышногрудая Варька. Ее постоянные телефонные звонки в Смольный и телеграммы в Москву. С приездом в Питер Яковлевой Кремль знал обо всем, что творилось в Северной столице. Обо всех крупных и мелких делах. Заслали казачка в юбке. И ох как вовремя заслали…»

– Так что делать? – оторвал Бокия от размышлений матрос. – Звать?

– Кого? – сразу не сообразил Глеб Иванович.

– Сатрапа нашего. Ну этого, Озеровского.

– Зови.

Когда Аристарх Викентьевич вновь вошел в кабинет, Бокий расположился на стуле Доронина, тем самым показав, что в сих апартаментах главный он.

– Аристарх Викентьевич, я так понимаю, у вас имеется некоторая информация. Вы не против с ней поделиться?

Рука чекиста указала на стул напротив. Озеровский присел.

– Признаться, не столько информация, сколько размышления.

– Пусть будет так. И…

Следователь сделал паузу, после чего произнес:

– Я могу говорить открыто?

– Именно этого я от вас и хочу.

– Но многое из того, что скажу, может вам не понравиться.

– Не беспокойтесь. Со своими эмоциями я как-нибудь справлюсь. Да и товарищ Доронин тоже. Итак?

Следователь по старой привычке провел рукой по пуговицам жилетки, как бы проверяя их на наличие, после чего, решившись, начал говорить.

– Что ж… Первое. Господин Канегиссер, по моим соображениям, вел себя неадекватно. Полностью. Что дает основания считать, что он либо душевно больной человек, либо… – Аристарх Викентьевич сделал паузу, – либо у него есть покровители в ЧК.

– Что? – Доронин вытянулся в струну. И если бы не хлопок ладони руки Бокия по столу, неизвестно, что бы произошло далее.

Глеб Иванович внимательно, цепко рассматривал старика. Да, таких прямых слов даже он не ожидал услышать из уст данного тщедушного субъекта, не то что Доронин.

– Мы вас внимательно слушаем. Продолжите мысль, пожалуйста.

– Извольте. Факты и только факты. Начнем с простого. Гражданин Канегиссер совершает убийство в людном месте, при наличии огромного скопления свидетелей. И на глазах личной охраны господина… Простите, товарища Урицкого. Причина? Я имею в виду не личные мотивы. Они имеют к делу отношение, но не сейчас. Я говорю о месте совершения преступления. Почему именно в данном месте Канегиссер решил исполнить свой план? Ведь господин студент мог убить Моисея Соломоновича при других, более располагающих к уходу с места преступления, обстоятельствах. К примеру, на улице. В переулке. В подъезде. Вечером. Утром. Где угодно. Когда угодно. Без свидетелей. С глазу на глаз с жертвой. Однако убийца совершает преступление в самом людном, в самом небезопасном для задуманного плана месте, какое только можно себе представить. При этом молодой человек абсолютно не заботится о путях отхода. Точнее, заботится, но как-то странно. Я уже говорил Демьяну Федоровичу…