Полная версия
Год Быка
– «Мне грех жаловаться. Я работал с великими людьми во многих странах Мира. У меня интересная и насыщенная жизнь. Меня помнят на Родине, хотя я почти тридцать лет прожил за границей.
И это особенно приятно. На мои концерты ходят. Меня слушают. А что может быть ещё важнее для человека моей профессии?! И я, как всегда, стараюсь не подводить своего зрителя!».
И действительно, тонкая по звучанию музыка в сочетании с красивым узором текста, плюс особая атмосфера его новой программы доставили удовольствие всем трём поколениям его зрителей. Новые его концерты представляли собой песенные спектакли, включающие в себя его старые и новые работы, как певца и композитора.
На вопросы журналистов о творческих планах маэстро и его творческих удачах – о новых, красивых песнях: музыке и словах, Жан Арутюнович, как всегда доброжелательно, ответил:
– «Есть несколько таких песен. Но я в основном пишу музыку, а тексты – в соавторстве на французском, английском и русском языках. Кстати, теперь у меня в репертуаре стало много и русских народных песен. Раньше я их не исполнял. Вообще очень часто сам создаю сюжет, образ.
И название песни имеет для меня очень большое значение, потому что в нём – настроение. Три слова в названии песни – хорошо, если двумя удалось создать настроение – потрясающе, одним словом – гениально!».
Так в известной песне Жана Арутюновича Татляна «Мы были, мы есть, мы будем!» говорится о краеугольных камнях, на которых зиждется всё Человечество: религия, любовь и сплочённость семьи.
Ведь в трудные экономические и политические времена здоровая семья сплачивается ещё сильнее, представляя собой ядро. И если в семье есть любовь, то она поможет преодолеть трудности, которые будут всегда и у всех, независимо от их достатка и места в обществе.
Жан Арутюнович Татлян нигде не чувствовал себя чужаком, где бы он ни жил, будь то Санкт-Петербург, Париж или Нью-Йорк. Ни в чём больше не нуждаясь, он создавал свой микромир из близких, друзей и единомышленников, в котором и протекала его жизнь. Его друзья, к увеличению числа которых он никогда не стремился, независимо от их национальности, это были, прежде всего, люди общей культуры.
По этому поводу Жан Арутюнович ещё шутил:
– «В моем микромире – армяне, французы, русские, греки, евреи. У англичан есть по этому поводу поучительное выражение: «В правильное время, в правильном месте, с правильным человеком». Если эти три момента совпадают, все будет хорошо. У меня совпало».
Благородная мужская сдержанность и большое остроумие, обстоятельность и спокойствие, редкое обаяние и доброжелательность, аристократическая простота – всё это доставляло удовольствие журналистам и поклонникам от общения с кумиром целого поколения.
В нём не было ни капли злобы даже по отношению к тем, кто старательно ломал его жизнь. Даже, если Жану Арутюновичу задавали неудобные вопросы, он, стараясь не обидеть собеседника, тактично уходил от прямых ответов, переводя разговор на анекдоты.
Так, снова говоря о, так называемом, сегодняшнем «русском шансоне», Жан Арутюнович, не желая обидеть авторов и исполнителей, предложил такие песни лучше называть «городским романсом».
В них хоть и есть сценарий, но действие происходит или в зоне, или на «малине».
А в классическом шансоне, когда-то исполнявшимся уличными певцами, как неоднократно подчёркивал Жан Арутюнович, всегда был свой маленький сюжет – лирический, драматический или комический сценарий.
Но вообще-то, всегда тактичный Жан Арутюнович не любил кого-то учить жизни, навязывать своё мнение.
Давая концерты, он никогда не имел учеников, считая, что этому можно учить только будучи великим!
Но тут уж Жан Арутюнович конечно поскромничал. А кто на эстраде, если не он, и был великим?!
Недаром СОСЕМ (Европейский комитет по авторским правам) выдвинул иск одной из крупнейших фирм-производителей караоке за нарушение авторских прав и нелегальное использование произведений Жана Татляна, который тоже является членом СОСЕМ. Весной 2009 года должно состояться судебное разбирательство по этому вопросу.
И сегодня постаревший кумир больше похож не на певца, а на классического французского художника: беретик, блуза.
А кисть и мольберт ему неизменно заменяет гитара, с которой он не расставался никогда.
Жану Арутюновичу даже посвятили соответствующее двустишие:
«Как неразлучна эта пара –Жан Татлян и подруга-гитара!».Невольным свидетелем этому стал и Платон.
Наступил долгожданный вечер 6 февраля 2009 года.
Платон прибыл в театр заблаговременно, ещё до восемнадцати часов.
У главного входа уже толпилось полтора десятка таких же, как и он, поклонников. Дождавшись открытия дверей, «железный человек» Платон так и не смог пройти через магнитную раму, сразу предупредив о тщетности этого охранников. Тогда один из них использовал переносную рамку, параллельно с работой, улыбаясь в глаза гостю:
– «У Вас оружия нет?!».
– «А что? Кому-то это может прийти в голову?!» – удивлённо ответил Платон вопросом на вопрос.
После гардероба в вестибюле он получил брелок-фонарик и красочную программку под названием «Жан Татлян – гражданин Мира», глянцевая обложка которой была разукрашена флагами государств, в которых очевидно побывал Жан Арутюнович.
Там же он приобрёл и два компакт-диска с песнями Жана Татляна.
Заранее проанализировав их наличие в своём компьютере, Платон выбрал только недостающие. Ими оказались «Арарат» и «Россия».
Он поднялся на свой Бельэтаж, поговорил с билетёршами, с одной стороны просвещая их по поводу личности исполнителя, с другой стороны выслушав от них совет, как и где лучше получить его автограф.
Оставшееся время Платон посвятил ознакомительной прогулке по фойе и изучению программки.
Ему сразу бросилось в глаза обращение певца к «Моим друзьям».
– «В разных странах и городах, среди людей, говорящих на разных языках, я всегда помнил город моросящих дождей и призрачного света. Город моей юности, надежд и разочарований, любви, белых ночей и островов среди закованной в гранит воды. Нью-Йорк, Ереван, Лондон, Лос-Анджелес, Берлин… Везде есть свет и своя правда. Но два города – Петербург и Париж, такие разные и такие похожие, стали для меня огромной любовью.
Я вернулся в свой город, и трудно поверить, что когда-то уезжал навсегда, разорвав связавшую нас невидимую нить. Уезжал из Ленинграда, вернулся в Санкт-Петербург. Уезжал из Советского Союза, вернулся в Россию.
Мои друзья, разбросанные по всему огромному Миру!
Вы – мои близкие люди, моё богатство и удача. И я счастлив, что могу ответить любовью на любовь и петь для Вас снова и снова.
Жизнь – караван из дней.Они спешат назначенным путёмБез радости вернуться.Летит за часом час, и мы идёмИ тянем груз, стараясь не споткнуться.Привет тебе, наш вечный караван,Бредёшь под Солнцем, под дождём не плачешь.Салют, друзья!Я буду петь для Вас,Ведь Вы – моё богатство и удача!Жан Татлян».Платона поразил мягкий, изящный слог послания певца, и он вдруг вспомнил слова коренной москвички, интеллигентной Галины Александровны, на его сообщение о предстоящем концерте Жана Татляна:
– «Платон Петрович! Ну, что Вы хотите? У Татляна безупречный вкус! Он всякую ерунду петь не будет!».
Да! Вкус у него, похоже, во всём? И не только в песнях! – решил Кочет.
Наконец открыли двери в зал, который стал заполняться всё уверенней. Однако аншлага в этот раз не было.
Платона, не бывшего в театрах и на концертах почти двадцать лет, – с прошлого выступления Ж. Татляна в «Измайлово» в 1989 году, – поразил обшарпанный пол сцены и стоящий на ней одинокий рояль.
Если бы не белый высокий стул со спинкой, можно было бы и не понять, где находишься.
Перед самым началом концерта зрители ринулись занимать пустующие места. Даже не любившего излишнюю, непочтенную к искусству, суету Платона, знакомая теперь ему билетёрша попросила пересесть поближе к сцене. И Платон позже не пожалел об этом. Он сел свободно, не касаясь никого своими потенциально больными локтями.
Наконец, «Праздник любви» начался с… кино!?
Сначала с трёх экранов был показан небольшой фильм об истории семьи певца, с красивыми пейзажами горной Армении.
Но вот зазвучали «Фонари», и под аплодисменты амфитеатра и партера, а потом и всего зала, по центральному проходу, блестя сединой, держа в левой руке микрофон, шёл он – благородный и долгожданный, обаятельный и всеми любимый – ЖАН ТАТЛЯН!
Раскланиваясь знакомым и целуя какой-то даме ручку, он легко вбежал на сцену, жестами приветствуя весь зал.
После окончания песни, его слова сразу потонули в громе оваций.
И так продолжалось весь концерт. Если бы не вмешательство самого певца аплодисменты после каждой песни не смолкали бы очень долго.
Некоторые, горячо любимые народом старые, а также новые песни Жана Арутюновича Татляна на русском, французском, английском и армянском языках были встречены зрителями с большим энтузиазмом.
К счастью для всех ценителей красивых песен и «живого» исполнения он не утратил силы и красоты своего неподражаемого, изумительного голоса, снова продемонстрировав всем свой талант певца и композитора.
После «Фонарей» он спел три песни на французском и английском языках. Затем полились прежние отечественные: «Звёздная ночь», «Воздушные замки», «Осенние следы» и, наконец, «Бумажный голубь».
Платон обратил внимание, что эту песню любит не он один, так как после её исполнения зал устроил особенно бурную овацию.
Первые песни Жан Арутюнович исполнял под записанную музыку, держа микрофон в левой руке, энергично жестикулируя правой в такт песен. Платона поразила органическая и строгая пластика этой правой руки кумира. Ему даже показалось, что пластичная и энергичная жестикуляция Жана Арутюновича своей правой рукой была местами излишней, слишком длительной.
И он даже несколько раз испытал чувство некоторой неловкости за своего кумира.
Особенно во время исполнения песни «Воздушные замки», когда Жан Арутюнович слишком долго демонстрировал своей бесподобно пластичной правой рукой, как бы он именно раскрасил эти замки.
У Платона создалось впечатление, как будто тот пел перед иностранцами и жестами объяснял перевод слов песни.
Но вот, после песни «Зеркало жизни», на сцену вышла молоденькая пианистка – студентка пятого курса Консерватории, и в зал полилась ранее не слышимая, но знакомая Платону песня «Из какой ты сказки»:
Заметелило с вечера,Снег кружит над землёй.Не весной ты мне встретилась,А холодной зимой.Ты такая красивая,В этот вечер январский,Ты ни с кем несравнимая,Из какой ты сказки?Ты ни с кем несравнимая,Из какой ты сказки?Так приходит, наверное,К нам из книжек, из нот,Может быть безответная,Но большая любовь!Ты такая красивая,В этот вечер январский,Ты ни с кем несравнимая,Из какой ты сказки?Ты ни с кем несравнимая,Из какой ты сказки?Много книжек прочитано,О тебе моей нежной.Ты была Аэлитою,Королевою снежной.Но ты всех их красивее,В этот вечер январский,Ты за смелость прости меня,Из какой ты сказки?Ты за смелость прости меня,Из какой ты сказки.И Платон вспомнил, что раньше часто песни Жана Татляна были прелюдией любви для многочисленных поклонников и поклонниц певца.
Под его песни не только влюблялись и любили, но и делали детей. В честь него даже называли некоторых из них.
А сейчас, после каждой песни женщины преподносили ему цветы, сразу получая поцелуй и автограф.
Первое отделение завершилось тремя русскими народными песнями «Метелица», «Печали» и «Очи чёрные».
Жан Арутюнович и их исполнил с каким-то необыкновенным шиком и шармом.
Платон никогда ранее тоже не испытывал тягу к ним. Но в исполнении кумира это были уже настоящие шедевры.
А второе отделение вообще началось известным вальсом, а теперь, безусловно, и шлягером, «Дунайские волны».
Платон наслушался его ещё дома на компьютере, и с чувством некоторого превосходства наблюдал, как теперь зал бурно воспринял и её.
А после песен «Моя тройка» и «Ты остановила время», Жан Арутюнович исполнил пару песен и на своём родном языке.
Во время исполнения песен «Арарат» и «Карабах, ты мой арцах» по его просьбе в зале как раз и зажглось множество фонариков-брелоков, символизирующих свечи.
А после песен «Чужая милая» и «Старый двор» Жан Арутюнович исполнил на пару с самим собой, молодым, «Гитарово».
На экране все увидели единственную чудом сохранившуюся запись с того самого «Голубого огонька» под новый, 1965 год.
В зале то слышалась запись выступления молоденького Жана, то она выключалась, и он сам, сегодняшний, продолжал эту песню, прокомментировав:
– «Я как будто пою со своим внуком!».
Многие песни Жан Арутюнович исполнял под свою любимую гитару.
В зале кое-где мелькали вспышки запрещённых фотоаппаратов.
Лишь после песен «Море зовёт» и «Судьба» Платон вспомнил про свой диктофон. Он быстро активизировал его, и все остальные песни были им записаны. А это были «Капель», «Лунный дождь» на французском языке, «Ночной дилижанс», «Колокола», «Осенний свет». А заключительной его песней была «Русский блюз», последним повторяющимся припевом завершавшая концерт.
Долгими и продолжительными аплодисментами, переходящими в бурные овации, проводил зал своего кумира. Некоторые счастливцы сразу рванули на сцену за автографами, в то время как опоздавшие бедняги безуспешно пытались справиться с тяжёлым занавесом.
С такой любовью народ проводил своего не лауреата конкурсов, не заслуженного и не народного артиста СССР или России.
Платон верный своему плану, подсказанному билетёршей, занял выжидательное место у служебного входа. Вскоре он решил спрятаться от лишних глаз и вошёл вовнутрь. Там он переговорил с охраной и понял, что надо просто набраться терпения. А ждать пришлось почти полтора часа.
Как в былые времена молодости кумира! – подумал Платон.
Пока он ждал – невольно дочитал программку. На последних её страницах говорилось о роли армян в истории Москвы и Санкт-Петербурга.
И действительно! Армяне внесли непропорционально большой вклад в развитие, как общей советской культуры, так и непосредственно российской.
Особенно это касалось области музыки и, связанной с ней одним озарением, области точных наук.
У Платона даже слово армяне ассоциировалось с чем-то красным, красивым, лучезарным и музыкальным, доверительно тёплым.
Так получилось, что с детских лет Платон уважал и даже любил армян за их доброту, порядочность, трудолюбие и таланты.
Во многом это было обусловлено проживанием в отчем доме Платона армянской семьи Геворкян, с младшей из которых, черноглазой красавицей Алочкой он дружил ещё в далёком детстве.
Поэтому его преклонение перед талантом Жана Татляна являлось естественным, органическим продолжением его давней симпатии.
Платон вспомнил, как все эти дни он слушал и слушал его волшебные песни. И чем больше Платон вслушивался в них, тем больше он понимал красоту его музыки, безупречность текста песен, и, самое главное, просто гениальное их исполнение.
Жан своим голосом творил всё, что хотел. Платон вслушивался и понимал, что его исполнение просто идеально.
И перепеть его песни лучше, чем он, было уже просто невозможно.
Даже песня «Лучший город Земли» в исполнении блистательного Муслима Магомаева всё-таки чуть уступала исполнению Жана Татляна. Как бы брильянт Магомаева получил бы дополнительную огранку, заиграв новыми яркими лучами света.
Песни Жана Татляна нравились сразу, с первых аккордов. Под них очень хорошо мечталось, что было одним из основных занятий советской молодёжи.
Чем Жан Татлян сразу очаровал весь народ, все слои населения? В чём его феномен?
А тем, что он пел песни для всех возрастов. И для влюбчивой молодёжи, у которой всё ещё впереди, и для проживших нелёгкую жизнь пожилых людей, живущих теперь во многом воспоминаниями о своей молодости.
Более того, его песни были и под разное настроение. Недаром Платон в молодости использовал их, чтобы за несколько минут поменять своё настроение от упадническо-лирического, меланхолического, до оптимистического, возбуждённого, энергично-работоспособного.
Жан очаровывал всех не только тем, о чём он пел, – о встречах и расставаниях, о счастливой и несчастной любви, о радости и печали, – но и тем, как он пел. Всем казалось, что данную песню и нельзя было спеть по-другому. Настолько были выверены и слова, и мелодия, и тембр голоса, и его интонация, настроение певца, в конце концов, включая и его поведение на сцене.
И ещё неизвестно, что больше влияет на подвиги и творчество, на продолжение борьбы и поиски: радость или грусть, победы или поражения, надежды или разочарования, счастье или несбывшиеся мечты.
А сколько светлых и добрых мыслей и идей родили его песни в головах его слушателей. В их числе, конечно, был и Платон. Их давно, на расстоянии, незримо что-то объединяло.
Платона и Жана объединяло не только то, что их отцы родили их уже в зрелом возрасте, соответственно наделив разнообразными талантами, но и то, что оба они умели и любили работать не только головой, но и руками, в частности, столярничать и огородничать.
Между родителями Жана была разница в двадцать лет, между родителями Платона – восемнадцать.
И оба они были людьми с одной стороны неиссякаемо оптимистичными, добрыми и общительными, с другой стороны – людьми свободолюбивыми и независимыми, во всяком случае, творческими – то есть, одинокими волками, но в душе аристократами.
И вот, спускающийся по лестнице кумир появился! Ещё на расстоянии Платон громко спросил:
– «Жан Арутюнович! А можно у Вас взять автограф?!».
– «Конечно!» – услышал Платон давно знакомый ему доброжелательный голос с еле различимым акцентом.
Жан Арутюнович прошёл через пресловутую магнитную рамку, повернулся к Платону и, поставив гитару между своих ног, не отпуская своё сокровище, спросил немного растерявшегося поклонника:
– «А кому написать? Как Вас зовут?».
Платон заранее приготовил открытую страницу программки, на которой было обращение «Моим друзьям» и девственную, уникальную, шариковую авторучку – трёхгранную, ярко зелёного цвета. Поэтому задержки не произошло. На столике охраны маэстро уже ожидало место для автографа и «священная ручка».
– «Платон Петрович Кочет!» – последовал привычный ответ.
Но тут же он спохватился:
– «Пишите Платону!».
Жан Арутюнович так и сделал, аккуратно написав внизу страницы – Платону, и более размашисто, но кратко расписавшись.
Только он снова поднял свою гитару, как Платон остановил его новой просьбой:
– «Жан Арутюнович, извините! А можно пожать Вашу мужественную руку?!».
Тот приветливо улыбнулся, внимательно вглядываясь в голубо-зелёные глаза Платона своими миндальными, почти чёрными, ласковыми глазами, чутко ответив:
– «Конечно можно!».
И они обменялись крепким, тёплым мужским рукопожатием. Пока Платон сиял от счастья, Жан Арутюнович одной рукой уже открывал дверь в тамбур. Кочет тут же подскочил сзади, придерживая дверь, защищая гитару и её хозяина.
Постояв немного на улице и наблюдая, как его кумир фотографируется с очередным поклонником, прощается с организаторами концерта, и садится в автомобиль для поездки на Ленинградский вокзал, счастливый Кочет полетел в свой курятник.
Дома он долго рассказывал, понявшей опоздание мужа Ксении, о встрече со своим единственным в жизни кумиром, шутливо заключив:
– «Я теперь правую руку мыть не буду!».
Но та, уже сонная, не поняла общеизвестной шутки в исполнении мужа, подвергнув того необоснованной критике.
На следующий день, после лыж в субботу вечером, Платон по телефону отчитался о встрече с Татляном перед Александром и Егором с Варварой, на что та, тоже давняя его почитательница резюмировала:
– «А Татляна любят люди с тонким вкусом, как и он сам!».
На что Платон сообщил Егору:
– «А мне жена знаешь, что сказала! Вы с Татляном два сапога – пара! Как он поёт, так ты и пишешь! Обо всём, что видишь и чувствуешь; смело, дерзко, озорно!».
И действительно, этот вечер ещё больше возбудил поэта, дал ему ещё больше вдохновения.
На следующий день Платон послал по электронной почте четвёртое послание своему кумиру, приложив к нему ещё два стихотворения. Это были «Цирковой медведь»:
Однажды было, давным-давно,Пожалуй, лет сто назад,Бродячий цирк, или ШапитоДавал представлений ряд.Но старый медведь уже занемог.Болела его голова.А от побоев он скоро слёг,Вставая лишь иногда.И нос кровоточил его от кольца.И лапы болели давно.Все ждали уже медведя конца,Но он пока жил всё равно.Зимой, отпущенный кем-то в лес,Бедняга от голода слёг.Он помощи даже просил с небес.Никто ему не помог.Погиб от нехватки людской добротыНи в чём не повинный медведь.Всегда он людям служил от души.И что теперь толку реветь?Всегда всем любых, своих зверейПрирученных надо любить.Ведь даже нечаянно, как и людейСвободой их можно убить!Кому и когда свобода нужнаСудить не берусь тут я.Но то, что двуликой бывает она,О том надо помнить всегда!А также «Бульвар детства моего»:
Рождественский бульвар!В конце его стою,Как памятник себе.Я на него смотрю.Правее, за плечом,Церквушка на углу.Но звон колоколовДавно не на слуху.Направо от меня,За крышей, Отчий дом,Где в детстве я себяЗапомнил в доме том.А дальше, по пути,Ходил я в первый класс.Напротив, перейти –Травмировался раз.Спускаюсь вниз опять.Охватывает страх.Не крутизны боюсь.Бульвара вижу крах.Внизу – бульваров крест,На Трубную вхожу.Вокруг неё, в окрест,Внимательно гляжу.И, обернувшись, вспять,Я на бульвар вхожу.Но сходство я опятьС былым не нахожу.Прощай, бульвар, прощай!Другим ты хоть и стал.Меня не забывай!Любить я не устал!Платон ещё раз перечитал своё послание кумиру. Стихотворение «Цирковой медведь» получилось в унисон с песней «Белый медвежонок», а «Бульвар детства моего» навеял, как и песни Жана Арутюновича Татляна, ностальгию.
Он мечтательно задумался, представляя, как маэстро поёт свои песни на его слова. Но в голову поэта приходили только уже знакомые мелодии. Он давно понял, что новая музыка у него из ушей не льётся, а только старая, а вот слова, действительно новые – слова, слова, слова…
В один из моментов Платона вдруг осенило: а ведь в песне слова должны рифмоваться не столько между собой, а сколько с музыкой, даже больше с музыкой, как у Татляна!!!
Да! Это был настоящий маэстро, кумир! Воистину, золотой Жан!
Глава 3. Зрелый возраст
А на второй день, также катаясь на лыжах, и естественно всё ещё находясь под впечатлением от позавчерашнего концерта, лишь сожалея, что на концерт он не взял фотоаппарат, Платон сочинил ещё одно стихотворение, назвав его «Кочет блюз» по аналогии и под музыку песни Жана Арутюновича «Русский блюз», и к счастью вовремя записав его на диктофон:
Я на концерте Жана был,И слушал «Русский блюз».В мечтах так далеко уплыл…Вот за перо берусь:«Я двадцать лет не посылалСтихов своих, мой друг,Пока я Вас не повстречалНа том концерте вдруг.Вас любят люди все с душойС широкой, с добротой.И я добавил голос свой,Кумир наш, золотой!Автограф получил и я!Та встреча дорога!Тепло рукопожатияХранит моя рука!И поезд вновь уносит Вас,«Санкт-Петербург – Москва»,Поёте Вы всегда для нас.Вы в сердце навсегда!».Зелёное, трёхгранноеВ руке моей стило.Такое многогранное,Как творчество его.По Интернету посылаюВдогонку «Кочет блюз».Надеюсь, с Жаном создаюНаш творческий союз!?Причём сделал он это ещё на лыжне в лесу, по пути от Новокосино в Салтыковку. Платон заранее планировал прервать свой лыжный поход коротким привалом у Егора с Варварой, дабы оговорить с ними подготовку к предстоящему юбилею Ксении.