Эхо чужих грехов

– Поедете весной, чтобы тепло было. Не дай бог дитя в дороге застудить. Урожай собрали, зерна мужикам до весны хватит, так что я теперь, можно сказать, свободен. Надо бы мне службу поискать. С жалованьем всё полегче будет.

Исхудавшее лицо жены осветилось улыбкой, и Щеглов поклялся себе, что вывернется наизнанку, но его семья поедет в вожделенный Карлсбад и будет жить там столько, сколько понадобится.

Помощь пришла от тестя. Старик обратился к генерал-губернатору – князю Ромодановскому, с которым сдружился ещё под Измаилом, рассказал о лечении внука и поездке на воды. Генерал-губернатор пообещал взять Щеглова на службу. Свободных вакансий в канцелярии не оказалось, и Ромодановский принял отставника личным порученцем. Объяснил:

– Присмотрюсь к тебе, голубчик, а потом придумаю, куда определить.

Щеглов ещё вчера перебрался на казённую квартиру при губернской канцелярии и приступил к службе, а сегодня ехал выполнять первое поручение. Навскидку дело казалось совсем простым: на полном ходу вылетев из коляски, погибла дочь графа Бельского. Такое бывает. Да и уездный исправник прислал рапорт, что имел место несчастный случай, но генерал-губернатора одолевали сомнения:

– Ты, Петруша, съезди туда, поговори со старым графом, – рассуждал Ромодановский. – Оно и понятно, что бедолаге сейчас не до разговоров, но как-то в той семье всё неладно. Наследника в столице при ограблении убили, мать от горя умерла, а теперь ещё и старшая дочь. Рок какой-то. Ты уж деликатно поговори с хозяином. Не подвергай сомнению версию о несчастном случае, но сам по сторонам оглядись. В Бельцах ещё младшая дочка есть, теперь она – наследница. Нет ли её интереса в этих смертях? Семейство ведь из богатых. Мне докладывали, что сам граф очень плох – на ладан дышит. Не так давно завещание в канцелярию к нам прислал.

– Да сколько же лет этой наследнице? – удивился Щеглов. В его голове не укладывалось, что младшая дочь – как обычно бывает в семьях, общая любимица – вдруг принялась убивать родных в надежде завладеть всем имуществом.

Но губернатор его поправил:

– Лет младшей Бельской всего семнадцать, да не в этом суть. Девица же! Значит, ищи рядом сердечного друга. Как же без него? Непременно найдётся… А кто таков? Не злоумышленник ли, прости господи?! Вот это ты и проверь да и к самой наследнице приглядись.

Пришлось Щеглову собираться и ехать за тридцать вёрст в Бельцы. Ему ещё не доводилось бывать в этом – самом южном – уезде их огромной губернии, и сейчас Пётр Петрович с любопытством глядел в окно экипажа на прихваченные морозом бесконечные чёрные поля, на прозрачные безлистые рощи, поникшие под тяжёлыми свинцовыми тучами. Дело было не в местных красотах – они поручика не волновали, он на глаз определял размеры и плодородность угодий графа Бельского. По прикидкам Щеглова, землица у пострадавшего семейства имелась в достатке, причём была исключительно чернозёмом.

До Бельцев Щеглов добрался уже почти в сумерках. Барский дом показался ему огромным: длинный крашенный охрой трехэтажный фасад замыкался с боков низкими флигелями. Налицо имелись все признаки богатства: мраморное крыльцо, греческий портик с колоннами, перед домом – большой фонтан. Двое мужиков как раз укутывали мешковиной мраморную скульптуру в его центре. Поручик поднялся на крыльцо, ему навстречу поспешил высокий старик в чёрной ливрее.

– Чего изволите, барин? – осведомился он, окинув гостя насторожённым взглядом.

– Я приехал от князя Ромодановского и должен повидать вашего хозяина, – сообщил Пётр Петрович и представился: – Личный порученец генерал-губернатора, поручик Щеглов.

– Сейчас доложу, – засуетился старик, – а вы в вестибюль пока пожалуйте.

Лакей провёл Щеглова в большой двусветный зал. Всё здесь было мраморным: колонны и пол оказались тёмно-зелёными, а лестница и настенные панели – белыми. Такую красоту могли позволить себе лишь очень богатые люди. Значит, и искушение для кого-то могло оказаться непреодолимым.

«Как же мне повидать наследницу, если я собираюсь беседовать с графом? – озаботился Щеглов. – Хорошо, если девица будет рядом с отцом. А если нет?»

Но выбирать не приходилось: генерал-губернатор отправил Щеглова с поручением к хозяину дома. Поручик прошёлся среди мраморных колонн, добрался до лестницы и заглянул в оба коридора, ведущих от её подножия в глубину дома. Слуга, ушедший с докладом, как сквозь землю провалился. Маленьким угольком затлело, а потом разгорелось и заискрило раздражение. Ну и что всё это могло значить?! Неужто поручика Щеглова собираются выставить за дверь?

Оказалось, что нет. Вернувшийся после долгого отсутствия лакей сообщил:

– Извольте пройти в голубую гостиную… Её сиятельство сейчас к вам выйдет.

– Её сиятельство? – уточнил Щеглов. – Но я приехал к графу Павлу Петровичу.

– Без памяти наш барин лежит, совсем плохой стал после смерти дочери. Вас барышня примет. Она у нас теперь всё вместо батюшки своего решает, – доложил слуга и повёл визитёра по коридору.

Старик открыл дверь в большую нарядную комнату с множеством зеркал и золочёной французской мебелью. Обитые светло-голубым муаром стены подсказали Щеглову, почему гостиная носит такое название.

– Сейчас её сиятельство прибудет, – пообещал слуга и удалился.

– Подождём, – пробурчал Щеглов. Ему очень не понравилось заявление о том, что семнадцатилетняя графиня принимает здесь все решения.

На сей раз ждать пришлось недолго. По паркету прошелестели лёгкие шаги, и в дверях появилась одетая в траур девушка. Высокая и тоненькая, в чёрном платье, она казалась совсем тростинкой. Тёмный кружевной шарф покрывал её голову. Щеглов всмотрелся в глаза наследницы и осознал, что зря они с губернатором подозревали младшую графиню Бельскую. Такое лицо не могло иметь ничего общего ни с преступлением, ни со злом. Нежное и очень бледное, раньше это личико наверняка выглядело овальным, но сейчас, исхудав, сделалось совсем узким. На нём жили лишь глаза – огромные, в пол-лица, очень светлые (то ли голубые, то ли серые) в угольно-чёрных густых ресницах. В этих глазах, как в зеркале, отражались все чувства и мысли Екатерины Бельской. Сейчас в глазах читалось отчаяние. Щеглов не мог ошибиться. Такой взгляд он видел у собственной жены, когда их сын лежал при смерти.

«Господи, и что же мне теперь – мучить это дитя?» – спросил себя Щеглов. Он не знал, что ему делать, но девушка заговорила сама:

– Здравствуйте, сударь! Мне сказали, что вы приехали с поручением к графу Бельскому. Простите нас, но батюшка очень болен и не в состоянии принимать гостей. Может, я смогу помочь? Меня зовут Екатерина Павловна, я – дочь хозяина дома.

«А ведь она не прибавила слово “младшая”», – мысленно отметил Щеглов, и зародившиеся сомнения вдруг поколебали его уверенность в невиновности собеседницы. Барышня ждала ответа, и пришлось объяснять:

– Ваше сиятельство, я – личный порученец генерал-губернатора поручик Щеглов. Простите, что беспокою, но таков порядок. Ваша сестра трагически погибла, если в этом есть хотя бы доля чьей-то вины, в дело должно вмешаться правосудие.

Речь получилась слишком корявой, да к тому же не совсем понятной. Юная графиня уставилась на Щеглова, в её глазах теперь застыло недоумение. Барышня никак не могла взять в толк, о чём идёт разговор. Наконец в её глазах мелькнуло понимание:

– Вы решили, что виноват наш Силантий?

– А кто это?

– Кучер, – объяснила девушка и сразу отвергла своё же предположение: – Уверяю вас, он тут ни при чём. Силантий – человек немолодой и ответственный, он никогда не стал бы загонять лошадь. Он уже лет двадцать как служит в Бельцах кучером, на дорогах каждую выбоину знает, в том, что экипаж перевернулся, его вины нет.

Похоже, разговор разбередил свежую рану: на глаза юной графини навернулись слёзы. Они заблестели на ресницах, ещё чуть-чуть – и побегут по щекам. Щеглов поспешил отвлечь бедняжку:

– Вы можете не утруждаться сами, позвольте мне поговорить с этим Силантием, и я уеду. Где мне найти вашего кучера?

– Он над конюшней на сеновале лежит: у него обе ноги сломаны. Вас проводят.

Тонкая фигурка в чёрном устремилась к дверям, а Щеглову осталось лишь гадать, чем вызвано это бегство: боязнью расплакаться при постороннем или чем-то ещё? Уже напоследок поручик заметил настоящее чудо: по чёрному шёлку траурного платья каштановой змеёй скользила толстая, в руку, коса ниже колен. Её кончик завивался волнистыми прядками.

«Ну надо же, какие волосы! Небось с рождения не стригли», – восхитился Щеглов.

Впрочем, девушка уже исчезла.

Выбранный хозяйкой провожатый – всё тот же старик в чёрной ливрее – отвёл гостя к конюшне и показал лестницу, ведущую на сеновал. Щеглов поднялся на чердак. Здесь было совсем темно, и поручик не сразу разглядел в дальнем углу прикрытую попонами фигуру. Немолодой мужик с болезненно-серым лицом настороженно глядел со своей лежанки.

– Ты Силантий? – спросил Щеглов.

– Я и есть! А чего, барин, надо?

– Расскажи мне о несчастье с графиней. Как всё случилось? Почему экипаж перевернулся?

– Так ведь лошадь понесла. Флора, язви её душу! С чего – не пойму, отродясь с ней хлопот не бывало. Видать, болезнь какая приключилась. Флора взбрыкнула, а потом у неё изо рта пена пошла. Забилась бедная, заметалась, а следом на дыбы поднялась. Вот тогда и свалила коляску на бок. Тут уж Флора совсем обезумела, да как рванёт. Я-то как раз наземь свалился, так она мне колёса по ногам и протащила. Перебила обе кости, вот теперь лежу.

– А что с лошадью дальше было?

– Понеслась по дороге, но ускакала недалеко – рухнула. Когда тамошние мужики на мои крики сбежались, они пошли на Флору глянуть. Вернулись и сказали, что бедняжка уже сдохла.

– А много ли времени прошло, пока мужики пришли?

– Да кто ж его знает, – вздохнул Силантий, – мне так показалось, что долго, думал, уж и не доживу.

Щеглов стал расспрашивать кучера о том, не болели ли в конюшне другие лошади и чем их в Бельцах кормят. По ответам пострадавшего выходило, что случай с Флорой оказался одним-единственным, все лошади в имении были здоровы, а подробный рассказ о кормах не вызвал у Щеглова никаких подозрений. Своих лошадей Пётр Петрович кормил так же.

«Съездить на место, посмотреть что к чему? – прикинул он. – Но до темноты ведь не обернусь». Однако ж и дело нельзя было завалить. Щеглов разыскал дворецкого и попросил выделить проводника, чтобы добраться до места трагедии.

– Не извольте беспокоиться, я вам сейчас мальчишку пришлю, – пообещал дворецкий и объяснил: – Как раз Васька из дальней деревни на усадьбу пришёл. Ему в ту же сторону, что и вам, нужно. Только пока доедете, пока дело сделаете, ночь ляжет. Можете у отца Васькиного заночевать, в той семье изба большая и чистая.

Щеглов забрал парнишку и отправился искать монастырь, до которого так и не доехала несчастная графиня Ольга. Путь оказался неблизким, и когда Васька указал поручику на место случившегося несчастья, уже совсем стемнело. Щеглов вышел из экипажа и осмотрелся. Морозец сковал землю, а начавшийся снегопад накрыл её пушистым белоснежным платом. Когда случилась трагедия, земля, как видно, была влажной, и перевернутая коляска оставила глубокие следы, а снег, высветлив их, сделал ещё заметнее.

«Вот здесь на дороге упал Силантий, – отметил Щеглов, а вон туда на обочину отлетела графиня».

Он прошёлся по следам волочения повозки. Взбесившаяся Флора смогла протащить её совсем недолго. В месте, где лошадь упала, всё оказалось затоптанным.

«Мужики постарались», – понял Щеглов, а проступившие сквозь ещё нетолстый пласт снега кровавые пятна подтвердили его догадку.

– Когда шкуру с лошади сняли? – спросил поручик.

Крутившийся рядом Васька отрапортовал:

– Да как Силантия в монастырь отвезли, так сразу сюда и вернулись. Чего добру пропадать? Шкуру сняли, а остальное вон там за кустами в яму покидали и сожгли. Есть-то нельзя. У кобылы вся морда в пене была, мой батя сразу сказал, что это – хвороба, уговаривал и шкуру не брать, так дядька Иван не послушал.

– Понятно… – произнёс Щеглов, хотя на самом деле пока ещё ничего толком не понимал. Что это за беда такая приключилась с лошадью?

Поручик вернулся к тому месту, где перевернулась коляска. Спросил парнишку:

– Здесь Силантий лежал?

– Аккурат тут, – важно подтвердил Васька и ринулся к обочине. – А барышня вот на этом месте!

Щеглов осмотрел глубокую вмятину на месте падения графини Ольги. Похоже, девица упала на бок. По отпечатку тела Щеглов определил место головы и принялся разгребать снег. Его пальцы сразу же наткнулись на камень – огромный валун, почти невидимый за тонким слоем земли. Девушка была обречена.

Щеглов уже поднялся, когда ему показалось, что белое пятно на чёрном фоне наполовину отрытого камня имеет уж слишком правильную форму. Поручик разбросал снег и вдруг осознал, что видит размокший, но всё ещё запечатанный конверт. Понятно, кто его здесь потерял!

– Ух, ты, – присвистнул Васька. – Видать, у барышни из кармана вылетело…

Щеглов забрал письмо и прошёл к своему экипажу, где уже горели оба фонаря. Легко отделив печать, развернул листы. Это было письмо графа Бельского к матери-игуменье. Павел Петрович сообщал о скором браке своей дочери с избранником императора и просил монахиню о помощи.

«Да уж, – призадумался Щеглов, – если бы не гибель, графиня Ольга могла бы очень выиграть. Её отец сам пишет, что желает закрепить передачу титула по женской линии. Младшая сестра явно уступала столь удачливой старшей».

Поручик вспомнил огромные, полные муки глаза на истаявшем личике и устыдился. Ангелы не гоняются ни за деньгами, ни за титулами, им нужна только любовь. Такая девушка не станет участвовать в тёмных делах. А вдруг бедняжкой манипулируют или вообще действуют без её ведома с прицелом на будущее? Но тогда скоро должен объявиться жених. Мужчина может подобраться к богатствам Бельских, лишь женившись на их наследнице.

– Подождём… – пробубнил Щеглов. Ничего другого ему не оставалось.

Ветер, и до этого терзавший вершины деревьев, прибавил прыти, снегопад усилился, на глазах превращаясь в метель. Оставаться в такую погоду на улице было слишком рискованно.

– Ну что, Васька, возьмёт твой отец на постой? – осведомился Щеглов.

– А как же, барин, ясное дело, возьмёт, – пообещал парнишка.

Васька взобрался на козлы, губернаторский порученец скрылся внутри кареты, и экипаж покатил к деревне. Случилось это на удивление вовремя: четверть часа спустя на месте недавней трагедии вовсю бушевала метель.

Глава четвертая

Метель

Метель, чёрт бы её побрал! Снег валил, заметал дорогу, тучные чёрные поля и прозрачные перелески, засыпал спины еле бредущих коней и верх затерявшегося во мгле одинокого экипажа. То, что они сбились с пути, светлейший князь Алексей Черкасский понял ещё с час назад. После центра губернии широкая столбовая дорога начала сужаться, а снегопад, зарядивший сразу после полудня, сделал её чуть заметной. Короткий хмурый день быстро превратился в ночь, а экипаж так и не добрался до Ратманова.

– Всё, барин, стали! Дальше не пойдут. Надо распрягать! – крикнул с козел личный слуга князя, Сашка. В этой поездке он подвизался и за кучера.

– Ну что, деваться некуда, – отозвался Алексей. Он спрыгнул в снег и сразу увяз. – Бросим экипаж. Может, тогда хоть лошадей выведем.

Сашка кивнул в знак согласия и принялся расстегивать упряжь левой пристяжной. Алексей попробовал обогнуть тройку и наконец понял, что заехали они в чистое поле: ноги под снегом проваливались в раскисшую грязь. Оставляя на безупречно-белом снежном покрове безобразные чёрные следы, Алексей побрёл к правой пристяжной, распряг её, а потом и коренного – огромного светло-серого орловского рысака. Уставшие лошади стояли не шевелясь, и Черкасский усомнился, сможет ли Сашка их выходить.

Темень казалась непроглядной. Куда идти? Алексей попытался хоть что-то рассмотреть в этой кромешной мгле. Надежды не было.

– Что дальше делать, барин? – напомнил о себе Сашка. – Если вы возьмёте Ганнибала, я выведу Леду и Ласточку.

Алексей взял под уздцы коренного, сделал наугад несколько шагов, и вдруг в темноте вспыхнул слабый огонёк.

– Господи, спасибо! – обрадовался Черкасский и спросил кучера: – Видишь свет? Идем туда.

Могучий Сашка, ростом не уступавший очень высокому Черкасскому, но вдвое шире его в обхвате, потянул за собой пристяжных и двинулся вслед за хозяином.

Замерзшие люди и измотанные лошади продвигались по снежной целине с черепашьей скоростью, но путеводный огонёк не гас, а вёл к теплу и свету. Наконец из тьмы выступили смутные очертания какого-то строения. Оно оказалось деревенской церковью, слабый свет лился из её окон. Где-то левее хлопнула дверь.

– Подожди здесь, – велел князь Сашке, передав ему поводья. – Я сейчас договорюсь о помощи.

Черкасский двинулся вдоль стены и разыскал дверь. Вошёл. В церкви было полутемно, лишь возле иконостаса горели лампады. Их мягкий свет выхватывал из мрака двоих: седобородого батюшку и одетую в траур высокую женщину. Платье, шубка, меховая шапочка – всё на ней было чёрным. Женщина стояла спиной к двери, и лица её Алексей не видел. Он сделал шаг, и сразу же из тьмы бокового придела выступили двое рослых парней в одинаковых дублёных тулупах, а с ними – молодая хорошенькая девушка, по виду, служанка в богатом доме.

– Сюда нельзя, барин, – хрипло заявил один из парней, – батюшка занят, нельзя сейчас.

– Мы заблудились, – объяснил Алексей. – Что это за церковь? Какого села? И есть ли здесь где переночевать? Мои лошади выбились из сил, им необходим отдых.

– Вы можете заночевать в доме батюшки Иоанна, – подсказала девушка, – он скоро выйдет.

Говоря это, она продвигалась вперёд, пока не загородила собой проход меж двух колонн, парни, как по команде, стали с ней рядом. Конечно, с высоты своего роста Алексей и так видел всё, что происходит в церкви, но он решил не сердить эту деревенскую охрану, а отошёл к выходу и даже хлопнул дверью. Боковые приделы церкви терялись в тьме. Грех было не воспользоваться моментом. Бесшумной походкой бывалого охотника князь тихо прошёл вдоль стены и, сам оставаясь невидимым, встал напротив говоривших.

Старый батюшка что-то втолковывал склонившей голову даме. Из-за головы священника Алексей видел лишь гладкий лоб, край меховой шапочки и высокие брови, одного цвета с соболем. Скорбная поза женщины говорила о непомерном горе, свалившемся на хрупкие плечи. Батюшка перекрестил страдалицу и направился к её слугам. Дама осталась одна. Она подняла голову, Алексей увидел безупречный профиль и высокую лебединую шею. Незнакомка перекрестилась, приложилась к аналойной иконе и, повернувшись, сделала три шага в сторону бокового придела, где прятался Алексей.

Князь увидел её лицо и обомлел. Это была молодая девушка, самое большее – лет семнадцати. На нежном лице с высокими скулами сияли непролитыми слезами распахнутые глаза, Черкасский не мог разобрать, голубые или серые. Незнакомка остановилась перед образом, висевшим в простенке, и стала молиться. Алексей замер в тёмном приделе, боясь выдать своё присутствие.

Девушка перекрестилась и воскликнула:

– Матушка, Царица Небесная, прошу тебя, помоги! Спаси меня и мою семью! Пусть папа выздоровеет. Не забирай и его тоже.

Всхлипнув, незнакомка приложилась к иконе и, развернувшись, быстро пошла к ожидавшим её слугам. Хлопнула дверь, все вышли. Алексей остался в церкви один.

Увиденное так поразило Черкасского, что он не сразу решился выйти, а когда открыл дверь храма, то на крыльце уже никого не было, а где-то слева за церковной стеной раздался, а потом стих глухой стук копыт. Догнать незнакомку? Но от измученной тройки сейчас мало толку. Значит, не судьба…

Алексей вернулся к лошадям. Сашка попеременно гладил и ободрял их и возвращению барина очень обрадовался. Из-за угла церкви показался батюшка в овчинном тулупе, накинутом поверх облачения. Спросил:

– Кто вы и чего хотите, дети мои?

Алексей представился:

– Я – князь Черкасский, а это – мой слуга. Мы ехали в Ратманово, да заблудились. Кони наши выбились из сил. Можем мы где-нибудь здесь переночевать?

Батюшка, оказавшийся отцом Иоанном, пригласил их к себе. Убедившись, что лошадей разместили в конюшне, а Сашка уплетает щи на кухне, Черкасский прошёл в просторную горницу, занимавшую всю переднюю половину дома священника.

Две изразцовые печки источали тепло, свечи в медных шандалах лили золотистый свет на дубовую мебель и вишнёвые гардины. Всё здесь дышало уютом и покоем, как будто и не было снаружи никакой метели. Круглый стол в центре комнаты накрыли на двоих. Батюшка приветствовал Алексея:

– Милости прошу закусить чем Бог послал. Прошу, ваша светлость, у нас по-простому. Снимайте мокрую одежду, поставьте сапоги к печи, они быстро высохнут.

Алексей последовал совету, а потом уселся за стол. Еда оказалась необычайно вкусной: жаркое таяло во рту, к нему подали грибочки и пироги, а к чаю – мёд с церковной пасеки.

Гость согрелся, наелся, и в утешение за все сегодняшние мытарства судьба послала ему награду – приятную беседу. Батюшка оказался человеком умным и образованным. Он расспрашивал гостя о прошедшей войне, о государе, а потом и о «наглом Буанопарте», как именовал императора французов. По каждому вопросу отец Иоанн имел своё оригинальное суждение, основанное на практической сметке и житейской мудрости, часто такое точное, что Алексей искренне удивлялся. За разговором князь не забывал о главном, он всё время прикидывал, как бы расспросить у старика о девушке в чёрном. Так ничего и не придумав, Черкасский решился и спросил в лоб:

– Батюшка, мне показалось – или до меня кто-то тоже приезжал к вам?

От внимания Алексея не укрылось, как старик посуровел. Отец Иоанн бросил на собеседника испытующий взгляд, будто приценяясь, а потом не моргнув глазом соврал:

– Нет, никого не было. Вы ошиблись, ваша светлость.

Это обескуражило Алексея. Зачем сельскому батюшке скрывать чей-то визит в церковь? В этом, в принципе, не могло быть ничего предосудительного. Так в чём же дело? На этот вопрос имелся один-единственный ответ, правда, не слишком приятный – отец Иоанн не доверял своему гостю. Но почему? Что такое увидел старик в Алексее, раз скрыл от него сам факт существования трогательно-прекрасной молодой девушки?.. Явную порочность?.. Неужто?.. Благодушие Черкасского растаяло, как дым, ведь он-то лучше всех знал, что батюшка прав. Теперешняя жизнь Алексея была следствием его постыдной распущенности. Именно порок загнал Черкасского в опалу. Из-за него он потерял дружбу императора Александра, а в свете стал настоящим изгоем.

Резко закончив беседу, батюшка распорядился убрать со стола, а когда кухарка, такая же древняя и сухонькая, как и её хозяин, унесла посуду из комнаты, указал Алексею на постель. Гостю постелили на широком диване у печи.

Алексей лёг. После нынешних злоключений он должен был сразу же провалиться в сон, но этого не случилось: слишком уж обидным показалось ему поведение отца Иоанна.

«Правда глаза колет, но лучше признать неприятную истину, чем упорствовать в своих заблуждениях», – учила когда-то маленького Алёшу бабушка. Теперь князь Алексей был полностью с нею согласен. Только он один виновен в собственных несчастьях: не заметил, как скатился до потакания постыдной распущенности, и в итоге потерял всё. Теперь за возможность вернуть уважение государя и общества придётся заплатить самую высокую цену – поступиться свободой и достоинством.

«Этого не избежать», – накатила тоска.

«А вдруг можно?» – шепнуло искушение.

Алексей закрыл глаза и принялся вновь и вновь прокручивать в мыслях свою печальную историю, но выхода так и не нашёл. Незаметно усталость взяла своё, и сон освободил Черкасского от мук совести. Утро вечера мудренее…

Пробившийся меж вишнёвых штор утренний луч разбудил Алексея. Одежда его просохла, а вычищенные невидимым доброхотом сапоги блестели, как новые. Князь быстро оделся, во дворе умылся снегом из нанесённого за ночь сугроба и пошёл искать своего строгого хозяина. Отец Иоанн служил заутреню. Дождавшись окончания службы, Алексей попросил:

– Батюшка, помогите мне, пожалуйста, людьми. Нужно отыскать и откопать мой экипаж и найти проводника до Ратманова. Я хорошо заплачу.

– Деревенские с радостью помогут: зима, работы нет, они всё для вас сделают, – пообещал старик. Он подозвал двоих мужиков: – Иван, Фёдор, помогите барину разыскать карету, а потом проводите его до почтовой станции. А там, ваша светлость, вы и проводника возьмёте, от нас до Ратманова вёрст тридцать, если не более.

Договорившись об оплате и передав мужиков под начало Сашки, князь пошёл вдоль дороги, по которой вчера уехала незнакомка. Деревенька лежала позади церкви, а дорога, обогнув старые вязы, убегала в чистое поле. Натоптанная в начале, уже через десяток шагов она стала теряться в сугробах, а потом и совсем исчезла. Алексей стоял на краю бескрайней снежной равнины, лишь на горизонте очерченной таким же белым кружевным лесом. Следы незнакомки исчезли под снегом. Если бы Алексей сам не слышал её голоса, то подумал бы, что всё это ему померещилось. Но перед глазами до сих пор стояло прекрасное заплаканное лицо.