Голубой Маврикий

Жорж Кулецкий

Голубой Маврикий

© Кукушкин В., текст, 2011

© Малецкий Н., текст, 2011

© Издательство «Человек», 2011

* * *

То, что произошло с нашими героями, похоже на сказку. Только события ее развернулись в нынешние дни. Ничего удивительного…

Сказки случаются независимо от времени и пространства.

Во сне ли, наяву ли… Многоцветный воздушный шар парит над сине-бирюзовыми просторами океана. Прямо под ним пара влюбленных дельфинов резвится в волнах, играя на солнце и рассеивая тысячи хрустальных брызг от ударов блестящих тел о воду после очередного прыжка.

А вот мимо пролетела большая ослепительно белая птица, чуть шевеля крыльями – подправляя высоту полета.

Вверху клубятся кучевые облака – белые в верхней части и серые снизу. Тень от них делает воду океана то темно-синей, то серо-зеленой.

Шар приблизился к берегам незнакомой земли.

Изумрудно-зеленый остров, напоминающий жемчужину неправильной формы, окаймлен белым эллипсом пены волн, подходивших к берегу местами на полсотни метров. Это океан бился о цепь коралловых рифов, вздымаясь кое-где на несколько метров в высоту неба. Берег острова белел мягким песком – так, почти в пыль, сердитые волны за долгие годы терпеливо перемалывали кораллы.

Проступили причудливые очертания бухт, лагун и фантастически красивых песчанных пляжей. Эту ленту золотистых берегов нежно, с плохо скрываемой страстью ласкали небольшие волны уже укрощенного океана.

Почти от берега начиналась роскошная зелень холмов. Из них прорастали причудливые горы, чьи высокие вершины, схожие с гигантскими пальцами, указывали вверх, – то ли в небеса, то ли еще выше. И уже чувствовался теплый ветер, несущий удивительный аромат цветов и трав. Он чуть колыхал верхушки пальм, и казалось, что это именно они рождают ветер… А вот полоса лазурного мелководья, по которой только что пробежала легкая рябь и теперь кажется, что она также колышет пышные пунцовые кроны нависших над водою деревьев.

И вся эта необыкновенная в своей неправдоподобной красоте картина сопровождается тихой сладкой мелодией.

Сон? Или все-таки явь?

Не бывает на земле такого великолепия! Или все же бывает?

Бездонные, казавшиеся неподвижными небеса в мгновение ока из лазоревых превратились в чуть покачивающийся белый потолок самой что ни на есть обыденной московской квартиры.

На неразобранной, скорее, просто скомканной постели лежит мужчина в черных брюках с наутюженной «стрелкой». Левая рука покоится на животе, пуговички кремовой рубашки застегнуты как-то наперекосяк. Правая рука вытянулась вдоль тела, кончаясь здоровенной «лапой», в которой запросто мог бы уместиться баскетбольный мяч. Мужчина глубоко дышит, время от времени что-то бормоча. Волосы прилипли ко лбу с проступившими на нем росинками капелек пота.

Наконец, с усилием приоткрыв непослушные веки и издав легкий стон, он хриплым голосом обратился к спящему в соседней комнате на диване крепкому мужчине тридцати с небольшим лет.

– Василий, а ты землю обетованную видел?

Василию, похоже, даже открыть глаза было нелегко, тем более – пошевелиться. Он спал, не раздеваясь, в летних бежевых брюках и голубой, в тонкую белую полоску рубашке с расстегнутым воротом.

На груди у него покоится большой черный профессиональный фотоаппарат. Льняной темно-синий пиджак висит неподалеку на стуле. Он с трудом понимает, что вопрос из соседней комнаты адресован именно ему.

– А она есть? – бормочет он вопросом на вопрос. – Пока не видел… Это что – рай? Нам туда пока рано, да, боюсь, и не пустят…

– Значит, это был сон, – вынес приговор самому себе инициатор разговора по имени Игнат и тихо выдохнул. – Боже! Какой прекрасный сон…

С этим он попытался переместить тело и спустить ноги на пол. Сказочное путешествие на воздушном шаре закончилось, а реальность уже забухала колоколами в голове, которая, казалось, вот-вот расколется на четвертинки, а то и на более мелкие части. Игнат с трудом поднялся, босиком, нетвердой походкой моряка, идущего по палубе в шторм, добрался до кухни, заглянул в холодильник, сверкавший пустотой, осмотрел, переворачивая, бутылки на столе: сначала водочные, потом пивные. На нескольких тарелках лежали «вспотевшие» кусочки салями и скукожившиеся обрезки сыра. Его «водило».

Пошатываясь, он вошел в комнату, где лежало тело друга. Василий уже повернулся на живот и шарил рукою по полу возле дивана, из-под которого почему-то высовывался элегантный шелковый галстук. Фотоаппарат с груди переместился к голове. Рыжеватые волосы искрились в солнечном луче, пробившемся в комнату.

Наконец он нащупал коньячную бутылку с замысловатой наклейкой. Увы, она оказалась безнадежно пустой. Игнат плюхнулся неподалеку в мягкое, болотного цвета плюшевое кресло.

И в это мгновенье зазвучал Моцарт. На самом деле это был звонок мобильного телефона, который задергался под неровно застегнутой рубашкой Игната. Выловив телефон, Игнат начал отвечать ссохшимся голосом.

– Любимая… Да, я… Я, Игнат… Ну, голос такой… Вчера, понимаешь, мальчишник случился… Да, с Васькой… Он лежит без ног, я без башки… Приеду… Приеду, говорю… Паровоз уже под парами… Если, конечно, «подлечусь» и не помру. Целую.

Любимая не спешила завершать разговор, но Игнат был явно не в форме.

– Извини, дорогая, батарейка садится, – пробормотал он торопливо и нажал на кнопку «отбой».

Из ванной послышался веселый женский хохот. Игнат взялся за голову, глубоко вздохнул и прикрыл глаза.

– Жизнь не удалась, но попытку засчитали! – произнес он глубокомысленно, даже с пафосом, впрочем, без надежды на то, что кто-то оценит это высказывание, претендующее на место в книге «мудрых изречений». – Василий, будем полагаться на вспышки памяти или ждать сведений со стороны? – поинтересовался он у друга.

– Положимся на цепкий взгляд моего объектива и посмотрим, что у нас сохранилось в этой железякиной памяти, – ровным, можно даже сказать, равнодушным голосом отозвался Василий, которому произнесение большинства звуков давалось явно легче, чем другу. При этом он взялся за камеру.

Вот они, чудеса цивилизации и компьютерной фотографии! На довольно большом экране во всю заднюю стенку «Никона» начали появляться неожиданные изображения. Откуда-то вдруг выплыли… цыгане.

Всевидящий объектив запечатлел весь вчерашний вечер, уже ставший одним из воспоминаний богатой на события жизни. В этих воспоминаниях сначала дивно запели цыгане: «К нам приехал, к нам приехал…», подносившие Игнату стопку водки на черном с яркими розами жостовском подносе…

Потом в лихом бесшабашном танце замирали цыганки. И как же хороши были их красные с черным юбки, как гремели каблуки туфель на паркетном дубовом полу, как красивы были внезапно обнажавшиеся ноги… А как звенели мониста из старинных серебряных монет, как сверкали серьги, и какими обжигающими были их взгляды! Но строго смотрел с другой фотографии цыган в черной шляпе с гитарой и с большой серьгой в ухе, давая понять – можешь смотреть, можешь выпить стопку, но руками цыганок не трогай. И всплывали уже отзвучавшие тосты в честь капитана второго ранга Игната Коршикова, его товарищей и его будущей сухопутной жизни.

Картинки возникали в голове Игната, сменяли друг друга и растворялись вместе с прощальным денежным довольствием… Вспомнилась цыганка с трубкой во рту, седая, в яркой косынке, с непременными серьгами и монистами, которая сразу сказала: денег не возьму, «спасибо» за гадание не говори… А ведь нагадала по руке немереную прибыль… А следом их залет в казино… Вот он, этот проклятый шарик, который снова остановился в соседнем секторе, – потому и уплывали от Игната фишки в гавань крупье… Но ведь нагадала цыганка!..

Самые неприятные из воспоминаний – неожиданный проигрыш всего до копейки… Противная рожа оценщика из казино, осматривающего новенькую «Тойоту» Игната. Опять рулетка. И вот сам Игнат, словно кричащий дурным голосом: «Зеро!» Всплыло в памяти красивое лицо темноволосой девушки-крупье и ее тихое, но четкое, как приговор: «Семь, черное». И осознание проигрыша.

Больше фотографий не было, но и без них оба, сидя напротив друг друга этим нерадостным утром, все уже вспомнили.

Домой добирались на «автопилоте», дома запасами в холодильнике и баре – початые бутылка водки и бутылка коньяка – «поминали» отпускные, увольнительные и автомобиль, недавно взятый в кредит. А потом…

Лучше бы и не вспоминать, но ведь и это было!..

Часа в два ночи Игнат, ретиво вскинув упавшую на грудь голову, предложил вдруг:

– Что-то скучно мы с тобой сидим без женского пола. Знаешь, Илья Муромец подъехал к камню и прочитал: «Налево пойдешь?» Ты своих моделей можешь высвистать?

На что, еще не утративший трезвого взгляда на жизнь, Василий живо отреагировал:

– Если ты их увидишь утром без макияжа и без шмоток «от кутюр», тебе плохо станет. Во-первых – кости, во вторых, какой походочкой они ходят – мамма миа!..

При этом он попытался было подняться, чтобы продемонстрировать, как правая нога может уходить влево сантиметров на двадцать от оси движения. Но правая, действительно пошла влево, а левая стремительно подломилась, и он плюхнулся обратно в кресло, благоразумно заключив:

– К тому же мне с ними работать.

Но Игната уже «понесло». Теперь не без стыда он вспомнил, как на заваленном «прессой» журнальном столике нашел-таки нужную газету. Как набрал какой-то номер и заплетающимся языком начал переговоры по телефону о заказе в службе знакомств. Как обсуждали – кого пригласить: может, двух блондинок? Но Василий почему-то пожелал непременно «брунетку», не понимая, зачем они им вообще понадобились, эти блондинки-брюнетки, и что с ними делать. Ведь все части организма уже живут своей самостоятельной отдельной жизнью, не подчиняясь ни командам из головы, ни первобытным инстинктам. К тому же отчаянно хотелось спать.

И вот теперь, в утренней реальности, девчонки – скорее всего, действительно блондинка и «брунетка» – хохотали в ванной. Над чем или над кем они смеялись, и, вообще, узнают ли заинтересованные стороны друг друга…

– Игнат, – прошептал Василий, – спроси девчонок, мы им ничего не должны?

– Сам спроси…

Через несколько минут хлопнула входная дверь, означая, что ночные гостьи ушли, а с их уходом закончились и воспоминания. Теперь предстояло начинать жизнь сначала. Игнат, снова рухнув на постель, закрыл глаза.

Когда часа через полтора он вновь размежил веки, перед ним стоял уже умытый и одетый Василий. Надо сказать, что Василий был рослым, отлично скроенным мужиком с классической фигурой пловца – широкие плечи, длинные ноги. Галстук он засунул в карман пиджака, где с приятным удивлением обнаружил несколько купюр по сто рублей. Теперь, держа их в руках, он вопросительно смотрел на Игната.

– Да, давно мы так не принимали… – глубокомысленно изрек Василий. – Хорошо хоть не до чертиков.

Голова трещала, в организме ощущалась какая-то дрожь, но друзья решили не похмеляться, чтобы не уйти в новое пике. Попили крепкого чая и двинулись в сторону известной им бильярдной, чтобы, используя наследное мастерство Игната – папа был знаменитым маркером, а теперь уже и сын стал известен как мастер русской пирамиды, – попытаться исправить пошатнувшееся финансовое положение.

…В каюте капитана корвета «Стремительный» сидели двое. Сам командир – капитан Петр Степанович Юхнин, сорока лет, но уже с пробивающейся сединой, в форменном сюртуке с эполетами, но без аксельбантов и прочих принадлежностей, – и чисто выбритый, с полоской черных усов, лейтенант Александр Коршиков, который уже оделся для скорого выхода на вахту. На столе лежал коричневый пакет под сургучными печатями.

– Вот какое дело, Александр Викторович, – чуть грассируя, произнес капитан. – Перед нашим уходом из Кронштадта меня вызвали в Петербург в Адмиралтейство и вручили этот пакет со строгим наказом вскрыть на подходе к Маврикию. Примерно за сутки хода. При этом было указано, что этот конверт – нам обоим, а тот, который внутри, лично вам… Я и сам немного удивился, получив такое распоряжение, вы у нас человек молодой и уже на примете в Адмиралтействе. Правда, вы и в Географическом обществе состоите. Полагаю, что это по географической части… Не возражаете, если я вскрою?

И Юхнин, понимая, что отказа не будет, потянулся за специальным ножом для открывания почты. На темляке у него была голова льва – нож был куплен по какому-то случаю в Сингапуре, где львов особенно боготворят.

Коршиков согласно кивнул. Он и сам был немного озадачен такой ситуацией.

Юхнин начал читать про себя лист с императорским вензелем наверху и, по мере прочтения, приходил во все большее изумление.

Дочитав первую страницу, он молча передал ее лейтенанту.

Александр по мере чтения становился все более и более серьезным, хотя он и был предупрежден одним из сослуживцев еще до ухода в поход, что касательно него готовится распоряжение.

От хлесткого удара бильярдные шары разлетелись по всему столу. Игнат действовал в своем привычном стиле – агрессивно, используя тактику «силового давления», – как любят повторять хоккейные телекомментаторы.

Постепенно партия приближалась к эндшпилю, то есть к завершающим ударам.

Еще один удар – и раздался дребезжащий звук вибрирующего дерева.

– Кикс, – произнес маркер и неторопливо поставил шар с полки, прикрепленной к стене, на зеленое сукно стола у пустого борта.

На полке Игната теперь лежало пять шаров. У соперника – довольно мрачного парня в рубашке, больше похожей на ковбойку, правда сшитую, скорее всего, в этой самой стране ковбоев, было шесть – и право удара. Для него было не столь важно, что выиграны триста рублей, он знал, что обыграл известного мастера, и этот успех воспринял с достоинством, без дешевого ликования, скорее, как победитель важного матча на Уимблдоне – подошел и пожал руку Игната со словами «спасибо за игру».

Игнат извлек из кармана последний полтинник. Его мутило, руки подрагивали. Он тяжело посмотрел на друга, точнее – на его фотоаппарат, висевший в районе груди в положении боевой готовности. Перехватив этот взгляд, Василий отчаянно прижал камеру к себе.

– Это – мой кусок хлеба! – мрачно сказал он. – Не подходи – зашибу!

Игнат сделал руками примиряющий жест, словно говоря: что ты, что ты, ни-ни, спокойно, спокойно, никто на твой кусок хлеба не посягает, и в мыслях не было…

Коршиков понял серьезность момента и отвел взгляд.

Друзья вышли из бильярдной. Настроение – хуже некуда. В карманах звенела пустота. Игнат понимал, что попытки оправдаться ни к чему не приведут. Да, киксанул пару раз, так ведь такое было состояние, что и глаз не навострен, да и в правой руке, главной у бильярдиста, ощущался некоторый тремор. Но голова уже начинала соображать. Тема для соображения была одна – где взять денег? Надо как-то выкарабкиваться. Они спустились к закованной в гранитные берега реке.

– Эх, был бы здесь берег нормальный, сейчас бы искупались, освежились, глядишь, и кувшин какой нашли бы, – рассуждал Игнат, безразлично глядя на Москву-реку, по которой шел бывший речной трамвайчик, переделанный под прогулочное судно и переименованный оборотистым судовладельцем в «Царицу Елену» в честь то ли своей жены, то ли подруги.

– Какой кувшин? Зачем? – не сразу понял Василий.

– Ну этот, со стариком Хоттабычем…

– А… этот… Знаешь, объявление в газете напечатали: «Трахаю, тибидохаю с 10 до 18, перерыв на обед с 13 до 14 часов». И подпись: «С. Хоттабыч».

И хотя анекдот был с бородой, Игнат все равно рассмеялся. Постепенно он приходил к мудрости, изреченной старшиной Григорием Матвиенко, когда они обсуждали план действий в севшей на мель подводной лодке. Посадка на мель была учебной, но все равно неприятной.

– Так вот, парни, запомните, безвыходных ситуаций не бывает, – сказал тогда старшина второй статьи таким тоном, словно гвозди заколачивал, чтобы врезалось, как говорится, на всю оставшуюся жизнь, до гробовой доски.

После этого старшина приказал задраить переборку, надеть гидрокостюмы и открыть аварийный люк. Сверху обрушился поток воды.

Так на всю жизнь они и запомнили, что выход всегда есть, надо только не теряться и сообразить, где находятся гидрокостюмы и этот самый люк.

– Безвыходными бывают только пустые головы, – подвел тогда итог старшина, когда все сидели в учебном классе, отойдя от полчаса назад пережитого потрясения.

Игнат у себя в квартире, стоя на табурете, который опасно пошатывался под его весом, рылся на антресолях и бурчал, подавая Василию то перевязанную пачку книг, то старые коньки.

– Ищите да обрящете… – послышалось, наконец, его удовлетворенное высказывание. – Мать нашу…

С этим он вытащил из-за завалов небольшой сундук деда – потомственного моряка. Вместе друзья начали извлекать на свет божий всякую рухлядь: коробку с секстантом, подзорную трубу в футляре, странные навигационные приборы, морские карты и, наконец, несколько кляссеров со старинными марками.

Собственно ради них Игнат и затеял эти поиски – вспомнил о марках как о ценности, которая может быть реализована. Теперь оставалось узнать, где и как можно осуществить «операцию». С помощью нескольких телефонных звонков требуемая информация была получена. Оставалось реализовать задуманное.

Дочитав первую страницу, Юхнин молча передал ее Александру.

Тот тоже по мере чтения становился все более и более серьезным.

– А я и не ведал, что под моим началом такой офицер находится, – завершив чтение второй страницы, простодушно признался капитан. – Так вы, Александр Викторович, являетесь особо доверенной личностью, поручаются вам дела государственной важности, можно сказать, с перспективой на века… Ну, свой конверт вы у себя в каюте открывайте, мне и знать того, что, судя по всему, вам поручается, не стоит. Пусть пока все идет своим чередом, а завтра в десять утра жду вас у себя, чтобы мы смогли обсудить план наших действий… Да, пусть все идет своим чередом, так что продолжайте службу, как и предусмотрено судовой ролью.

…Океан лишь бугрился волнами, ветерок слабо тянул, а потому вахта у Александра выдалась спокойной, можно было и предаться размышлениям…

Знаменитый «угол» филателистов на углу Таганской площади был, как обычно, оживлен в этот субботний полдень и даже местами гудел, как потревоженный улей. Суббота – деловой день, в субботу сюда многие наведываются – вдруг да принесет шальная волна какую-нибудь неожиданность. Кто-то просто беседовал, кто-то показывал новинку своей коллекции в надежде, что она будет оценена по достоинству. Были и те, кто высматривал потенциальных продавцов или покупателей. Одеты все были по-разному, но без претензий. Среди филателистов авторитет определяется знаниями почтовых раритетов и обладанием достойной коллекции по той или иной теме. Даже наличие стоящего неподалеку автомобиля не являлось признаком благосостояния в филателистическом мире. Словом, весьма колоритная и разношерстная публика.

Игнат с Василием выбирали «тертого калача», которому можно было бы предложить добытый кляссер, – решили продать все сразу, оптом. Но и прогадать не хотелось. Наконец их взгляд остановился на худощавом парне, к которому подходили другие, что-то показывали, и он давал справку, словно оценивал показанную ему марку. Выждав момент, друзья подошли к нему – мол, не посмотрите ли, может ли это чего-то стоить?

«Калач» и вправду оказался тертым, глянул на марки, крякнул и, чуть покачав головой, произнес: «Такую коллекцию надо показывать Митричу. Тот и цену даст, и не надует». Увидев, что друзья утвердительно кивнули, «калач» почтительно сопроводил Игната и Василия к самому Митричу.

Марки с изображением советских орденов, введенных в обращение во время войны, были известны, но встречались редко, особенно в таком хорошем состоянии, а потому и стоили немало. Взять их за «пятачок», конечно, соблазн был, но можно и нарваться на неприятности, поди знай, кто такие эти продавцы, кто за ними стоит. Да и слыть обманщиком «калачу» не хотелось. Все-таки он считался экспертом и получал свои комиссионные при серьезной сделке, когда надо было давать цену согласно цюрихским или гиббонсовым каталогам. У филателистов своя этика.

Митрич, к удивлению друзей, оказался человеком молодым, в круглых очочках на таком же круглом картофельном носу. Мельком глянув на увесистый коричневый кляссер выпуска начала семидесятых годов, открыв всего пару листов и не спрашивая о цене, он коротко бросил: «Беру! Все или еще есть?»

При этом он достал бумажник и извлек оттуда три оранжево-красных купюры по пять тысяч рублей.

– Такие пойдут или по тысяче? – поинтересовался «купец».

– Лучше по тысяче, – среагировал первым Василий, молниеносно сообразивший, что удастся создать «нз» на их существование. Может, даже на несколько дней хватит, если обойтись без пива, казино и бильярдной. Знал, что Игнат может спустить пять тысяч в один миг.

Тут за спиной Митрича возник странный тип разбойничьей наружности, каких любят снимать в нынешних кино.

…Океан лишь бугрился волнами, ветерок слабо тянул, а потому вахта у Александра выдалась спокойной, можно было и предаться размышлениям…

А поручалось Коршикову ни много ни мало, как… остаться на острове Маврикий и собрать в течение года, до прихода нового российского корабля, информацию в максимально возможном объеме для оценки этой точки в Индийском океане как военно-стратегической базы. Неплохо будет, если ему удастся обзавестись различными знакомствами и друзьями.

Англичане и французы называли остров «звездой» Индийского океана, но вообще-то он был скорее «ключом» к этому огромному пространству. Не случайно в начале века сражались за него великие державы.

Корвет встал на внешнем рейде Порт Луи, с него была спущена шлюпка, на которой Юхнин в парадной форме, в сопровождении двух офицеров отправился на берег.

Сидя в полумраке небольшого кафе, каких немало в районе Таганки неподалеку от театра, Игнат и Василий пришли к пониманию, что жизнь явно налаживается. На столе стоял кувшин с клюквенным морсом, графинчик водки – Василий настоял, чтобы взять только по двести граммов, а потому от классической бутылки «ноль семьдесят пять» они отказались, – плетенка с белыми и коричневатыми булочками и две плошки с любимым обоими салатом «оливье».

– Нас ждут блестящие перспективы! – пытался внушить оптимизм своему другу Василий, остановив его намерение выпить первую рюмку без тоста.

– За перспективы, – торопливо, по-новомодному кратко произнес Игнат, чтобы не обидеть друга, но и не затягивать процесс. Друзья, запрокинув головы, «кинули» в себя содержимое рюмок.

И как раз в этот момент на столе появились четыре темно-коричневых керамических горшочка с пельменями. С первой пары горшков крышки были сняты, над ними поднимался пар и изнутри исходил волшебный аромат. Вторую пару оставили прикрытой, чтобы сохранить тепло. Выпили, закусили, махнули еще по одной – и Игнат вдруг начал вспоминать всяких красавиц, которые встречались на его жизненном пути. А Василий под рассказы друга размышлял о своем: о великих фотографиях женской натуры, которые он уже начал делать для будущего альбома высокого искусства.

– Ты понимаешь, женская красота – это что-то особенное, – прервал монолог друга Василий. – Знаешь, какая женщина меня больше всего потрясла? Ника Самофракийская в Лувре. Я часа два стоял на лестнице у ее подножия и не мог оторваться. Вот там я и решил, что сделаю свой альбом. И назову его просто – «Женщины всегда красивы». И никакой обнаженной натуры… В одетой женщине больше тайны, она сильнее будит воображение.

При слове «воображение» Игнат вспомнил сон, в котором ему привиделись бездонные синие небеса, желтый берег и зелень гор неизвестной земли, – и мечтательно вздохнул.

К столику, за которым восстанавливались Игнат и Василий, подкатил тот самый «калач», который недавно адресовал их к Митричу. Поначалу он сидел неподалеку и приглядывался к друзьям, которым в этот момент было явно не до него. Когда ситуация показалась ему благоприятной, с тремя бокалами свежего пива и конкретным предложением он подошел к столику друзей.

– Съершим «малолетку»? – поинтересовался «новичок».

Приятели не сильно разбирались в местной терминологии, но к тому моменту уже всякий человек виделся им братом, а посему согласились хором и одномоментно.

– О чем речь?!

– Филипп, – представился «новичок».

– Еще один Киркоров? – поинтересовался Василий, к которому вернулись веселое настроение и бодрость духа.

– Всего-навсего Берг, – потупив взор, ответил Филипп.