Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега

Сергей Цветков

Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега

© Цветков С. Э., 2012

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2012

* * *

Часть первая. Славяне в древнейшую эпоху

Глава 1. Происхождение славян

Истоки

Славянская речь – когда зазвучала она? Еще во второй половине XIX в. славяне считались относительно «молодым» этносом, и ученые сомневались в самой возможности говорить о славянской истории до Рождества Христова. Но народы – не барышни, седина и морщины для них желанны. И век XX ознаменовался головокружительным углублением датировок ранней славянской истории. Оказалось, что и в дохристианскую эпоху она может измеряться тысячелетиями, ибо в языке, культуре, религиозных представлениях славян явственно проступает очень древний индоевропейский пласт.

Индоевропейская языковая семья возникла в 4–5-м тысячелетиях до н. э., то есть в начале медного века. Часть входивших в нее языков исчезла еще в античную эпоху – хетто-лувийские, италийские, тохарские, фракийский, фригийский, иллирийский и венетский; другие существуют и поныне – индийские, иранские, германские, романские, кельтские, славянские, балтские, греческий, армянский, албанский языки. Прародина индоевропейцев до сих пор не найдена, хотя на обширных пространствах между Атлантическим побережьем Европы и верховьями Енисея уже не осталось, кажется, клочка земли, в который бы в свое время не ткнул указующий перст науки: Испания, Балканы, Малая Азия, Армения, северная Гиперборея, алтайские и оренбургские степи… Не вполне ясно даже, в какой части света сложилась индоевропейская общность – в Европе или Азии.

Так, значит, славянство отковалось на наковальне медного века? Едва ли. Кто возьмет на себя смелость, ухватив одно звено непрерывной цепи поколений, провозгласить, что все началось с него? Индоевропейская общность в историческом смысле – не исходная точка, а завершающая стадия длительного процесса этнического сплочения и относительной культурно-языковой нивелировки входивших в нее племен и народностей. Невозможно вывести славян путем сложения двух этносов или, наоборот, выделить их из более обширной, полиэтнической общности. Славяне есть славяне, как прозорливо заметил патриарх славянской филологии аббат И. Добровский (1784–1829). Развитие славянства в рамках индоевропейской языковой семьи символически лучше всего выражает не устаревший образ «древа языков», а более соответствующий реальности «куст».

Иными словами, славянский язык и славянский этнос – вполне самобытное и уникальное историческое явление, с собственными корнями, уходящими в непроницаемую тьму времен. В известном смысле говорить о появлении или возникновении славянства можно лишь условно. История – бездонный колодец; напрасны наши попытки зачерпнуть с самого его дна. Мы даже вряд ли способны представить себе, что означает понятие «начало» по отношению к такому сложному процессу, как самоопределение этноса и его языка; образ вавилонского разделения языков и народов – по-прежнему едва ли не высшее наше достижение в этой области знания. Одинаково нелепо утверждать, что славяне «были всегда» или что они «появились тогда-то». Для историка вопрос начальной славянской истории заключается, собственно, не в том, когда она началась, а в том, откуда мы можем ее начать, исходя из имеющихся на сей день исторических, археологических, антропологических и лингвистических данных.

Первые шаги по Европе

История застает славян в Европе в числе других индоевропейских племен, которые на рубеже 4–5-го тысячелетий до н. э. заселили эти древние земли, хранящие в своих недрах человеческие останки и предметы быта многих эпох и культур.

Первоначально индоевропейцы теснились на европейских окраинах – в Испании и на Балканах, в степях между Волгой и Доном. Жили оседло, мотыжили землю, разводили скот, охотились… Все изменилось, когда в конце 4-го – начале 3-го тысячелетия до н. э. они изобрели колесо. С этого времени их взоры обратились на север – туда, где за голубой каймой бескрайних лесов лежали неизведанные земли. Возможно, именно тогда стали складываться легенды о стране «блаженных гипербореев», в которой жизнь протекает счастливо и привольно…

Отправиться на поиски новых мест обитания было в ту эпоху делом далеко не обыденным. Это означало не только подвергнуться всевозможным лишениям в пути и подставить свою грудь под копья и стрелы разъяренных вторжением туземцев. Чужая земля таила в себе гораздо большую опасность. В ней гнездились враждебные духи и боги, грозившие погубить любого пришельца, который осмелился бы переступить границу своей общины, охраняемую духами предков-покровителей. Изгнать или умилостивить иноплеменные божества было неизмеримо труднее, чем одолеть сопротивление чужаков. Сознание людей, которые в ту эпоху отваживались сняться с насиженных мест, можно без преувеличения назвать героическим – они бросали вызов земле и небу, людям и богам.

Первыми в речные долины Рейна, Эльбы, Одера, Вислы, Днестра и Буга устремились земледельцы с равнин среднего и нижнего Дуная. Эта волна индоевропейского переселения и выбросила славян на центрально- и восточноевропейские земли.

Доиндоевропейским, аборигенным населением Европы были племена охотников и рыболовов. Они жили здесь, по крайней мере, со времен позднего палеолита, постепенно продвигаясь на север и северо-восток буквально по следам отступавшего ледника. Об их этнической принадлежности нам ничего не известно, но, скорее всего, это были разные в языковом и племенном отношении народы – пеласги, баски, лигуры, лапоны и др. Некоторые из них были уничтожены индоевропейцами, другие ассимилированы, третьи, жившие в основном на окраинах Европы, сумели сохранить свое этнографическое своеобразие до наших дней.

Оседая на приглянувшихся землях, пришельцы вновь превращались в земледельцев. Если принять во внимание непроходимость лесных чащоб и плотность травяного покрова тогдашних европейских земель, то можно представить, ценой какого неимоверного труда переселенцы обживали новые места. Колонизация сопровождалась неизбежным экономическим и техническим упадком, поэтому медь и бронза пришли в Центральную и Восточную Европу с некоторым опозданием.

В эту эпоху уже различимы первые этнические и культурные контакты славян со своими соседями. В Судетах, на западных склонах Карпат и на Эльбе бывшие дунайские земледельцы смешивались с другими индоевропейскими племенами, шедшими им навстречу с запада. Это были выходцы из Испании, где в то время процветало меднорудное производство. Не исключено, что их восточная группировка в районе среднего Подунавья была ассимилирована славянами. Племена испанских металлургов снабжали медными изделиями половину Европы и некоторые острова Средиземноморья. Однако культурное первенство принадлежало не им.

Первое степное нашествие

На протяжении довольно долгого исторического периода кочевые, скотоводческие народы решительно преобладали в экономическом и культурном отношениях над племенами, жившими примитивным земледелием. Известный английский историк А. Дж. Тойнби (1889–1975) объяснял это превосходство тем, что приручение животного требует больших интеллектуальных усилий, чем выращивание злака, хотя труд земледельца, конечно, ничуть не менее, а возможно, и более тяжел, чем занятие скотоводством. Однако именно кочевое животноводство, не знавшее таких климатических рисков, как земледелие, и не требовавшее значительных людских и иных ресурсов, на ранних этапах развития общества было наиболее прибыльным способом производства. Не случайно в языке многих народов отразилась связь представлений о богатстве и о скоте. Старое нижненемецкое слово naut обозначает «теленок» и «деньги», фризское sket – «скот» и «деньги». Готское faihu, англосакское feoh, нортумберлендское feh и соответствующие выражения во всех остальных германских наречиях употребляются в значении «скот», «состояние», «деньги» и т. п. В арабском языке понятия «скот» и «деньги» тоже родственны[1]. У славян слово «скот» также использовалось в значении «деньги» и вообще «богатство» (в Древней Руси «скотница» означала «казна»).

Индоевропейцы-скотоводы, жившие в степях между Волгой и Днепром, раньше других европейцев восприняли достижения бронзовой культуры Северного Кавказа и Передней Азии. Помимо развитого скотоводства этим племенам было хорошо знакомо земледелие. Племенные союзы степняков возглавлялись вождями, скопившими в своих руках значительные богатства. Об игольном ушке на пороге Царства Небесного они еще не знали и потому забирали с собой в могилу свои сокровища и своих невольниц. Основным вооружением степных воинов были молотообразные топоры – прообраз булав и палиц, страшное оружие в руках всадника. В научной литературе эти племена отождествляются с представителями культуры боевых топоров, или шнуровой керамики (по характерному узору на посуде).

Мы не знаем, что заставило эти племена покинуть южные степи. Во всяком случае, не поиск новых пастбищ. Сплошной лесной массив простирался тогда от берегов Балтики до Черного моря, окаймляя все его северо-западное побережье, от Крыма до Босфора. Конечно, эти земли не могли быть привлекательными для степных скотоводов. Но войны в те времена вели не люди, не племена, а их божества, которые жаждали могущества и власти над чужими богами. Гул сражений на земле был отзвуком битв на небесах; в своих кровожадных племенных богах общество обожествляло собственные разрушительные страсти и воинственные порывы.

На исходе 3-го тысячелетия до н. э. индоевропейские земледельцы Центральной и Восточной Европы подверглись первому в своей истории нашествию степных орд. Их пешие ополчения не смогли противостоять победоносному натиску степной конницы. Виртуозно орудуя в бою своими молотообразными топорами, всадники-завоеватели обрушивали на головы противостоящих им пеших воинов удары сокрушительной силы. Превосходство в вооружении делало степняков непобедимыми. Сметая с лица земли поселения оседлых племен, их орды проникли далеко в глубь Европы вплоть до Северо-Восточной Прибалтики и Словении.

Другое направление продвижения степных племен пролегало в сторону Волго-Окского междуречья, куда они принесли неизвестное местному населению скотоводство, высокие формы металлургии и гончарного ремесла. Видимо, от них многие балтские племена[2] восприняли традиции коневодства и употребления в пищу кобыльего молока, о чем впоследствии с удивлением сообщали средневековые авторы. Но, оседая в европейских лесных массивах, степные пришельцы постепенно дичали и в конце концов разделили судьбу позднейших кочевых орд, постепенно растворившись в местном населении, в том числе и среди славян[3]. Тех из них, кто сохранил самобытность до начала «письменной эпохи» в Европе, античные авторы отождествили с киммерийцами[4].

Лужицкая культура – прародина славян

Кристаллизация племенных и языковых различий внутри индоевропейского населения Европы шла медленно. К середине 2-го тысячелетия до н. э. на европейской этнической карте все еще не обозначилось четких границ. Только на самом юге, в Греции, Ахейский союз племен провел первую пограничную черту в европейской истории, отделив эллинов от варваров.

Варварский мир, простиравшийся к северу от Дуная, объединяла поразительная близость религиозно-символических представлений о жизни, в основе которых лежал солнечный культ. Солнечная символика была чрезвычайно разнообразна. Бытовые изделия и предметы вооружения покрывались изображениями концентрических кругов, колес, крестов, бычьих рогов, лебедей и других водоплавающих птиц[5]. Смерть также являлась в виде очистительного огня погребального костра, и сосуд с горсткой человеческого пепла ставился в середину круга из камней – магического знака солнца.

Культовые фигурки с территории лужицкой культуры

Эта культурно-историческая общность, просуществовавшая в Средней Европе с XVI по VII в. до н. э., названа археологами культурой полей погребальных урн. В ее границах, по-видимому, и завершилось формирование основных этносов древней Европы. Именно с территории культуры полей погребальных урн в Западную и Южную Европу пришли народы, известные нам по античным письменным памятникам. С конца 2-го тысячелетия до н. э. на Апеннинский полуостров проникают италики; Францию и Северную Италию в VIII–V вв. до н. э. заселяют кельты; примерно тогда же Адриатическое побережье Балкан занимают иллирийцы; а в VII в. до н. э. в Ютландии и примыкающих к ней землях по нижнему течению Рейна и Одера появляются германцы.

А что же славяне?

Расселение индоевропейцев в Европе в середине 2-го – середине 1-го тысячелетия до н. э.

Около 1300–1100 гг. до н. э. из культуры полей погребальных урн выделилась лужицкая культура, охватившая бассейны Одера, Вислы и правобережье Эльбы, в границах современной Польши, Бранденбурга, Саксонии, северной части Чехии и Словакии. Свое название она получила по первым находкам в местечке Лужица, между Одером и Вислой. Лужицкие племена занимались скотоводством и земледелием и уже применяли для пахоты не только соху, но и плуг. Мужчины обладали высоким социальным статусом в качестве хозяев и воинов. Бронзовые мечи, топоры, серпы изготовлялись с высоким мастерством. Не позже IX в. до н. э. лужичане научились обрабатывать железо, и спустя столетие изготовление из него оружия и предметов хозяйственного обихода стало обычным делом. Жилищами служили так называемые «столбовые дома», стены которых воздвигали из вертикально вкопанных столбов с плетнем, обмазанным глиной; поселок окружали земляным валом. Хоронить умерших лужичане продолжали в погребальных урнах.

Лужицкое поселение эпохи железного века

Лужицкая культура не получила в античную эпоху достоверного этнографического описания. Не исключено нахождение на ее территории германских, балтских, кельтских племен. И все же преобладающим ее населением были, несомненно, славяне.

Лужицкая культура. Бытовые предметы и украшения с солярной символикой

Этим, в частности, хорошо объясняются установленные языковые контакты славян с италиками, кельтами, германцами и балтами, поскольку эти этносы примыкали к лужицким землям с севера, северо-востока, запада и юга. Древнейшая славянская лексика, касающаяся фауны, флоры и особенностей географического пространства, также полностью соответствует природным условиям этого района. Языковеды согласны в том, что «древний славянский регион, или славянская прародина… судя по лексическим данным, находился в лесной, равнинной местности с наличием озер и болот, в стороне от моря, горных хребтов и степных пространств»[6]. Правда, древнейшие славянские памятники в лужицком ареале датируются только V в. до н. э., но, с другой стороны, археологами не отмечено существенного изменения этнического состава населения в этом районе на протяжении всего предыдущего тысячелетия. Стало быть, славяне жили здесь издавна.

Здесь, в Висло-Одерском междуречье, возникло и племенное самоназвание славян – в своей древнейшей форме «словене», то есть «люди слова», «владеющие речью», «внятно говорящие», в отличие от их соседей – «немцев» («немых»), каковой псевдоэтноним в дальнейшем закрепился за германцами, так как другие соседи древних славян, балты, в языковом отношении – самый близкий славянам этнос: в славянских и балтских языках насчитывается около полутора тысяч родственных слов.

На территорию лужицкой культуры ведет нас и самая ранняя литературная традиция, связанная со славянами.

Глава 2. Славяне в античную эпоху

Славяне – наследники венетов

Бесполезно искать упоминание о славянах у античных авторов. Ни греческие, ни римские историки и географы, полководцы и путешественники не упоминают их общеплеменного самоназвания. Однако это не значит, что античная эпоха должна быть вычеркнута из истории славян. Античный мир все-таки знал их – под другим именем.

Об историческом псевдониме славян сообщает византийский писатель середины VI в. Иордан. В его время славяне уже были известны византийцам под именами «склавены» и «анты». Но в том месте своей «Гетики», где описывается «Скифия» и ее «великие реки» – Дунай, Тиса, Прут, – Иордан возводит славян («склавенов» и «антов») к «многочисленному племени венетов», обитающих «на огромных пространствах» между Альпами, Дакией и истоками Вислы.

Итак, по убеждению Иордана, славяне – это венеты. А между тем история этого народа отсылает нас к областям и землям, находящимся в значительном удалении от колыбели славянского племени, – как будто для того, чтобы еще раз напомнить о неисповедимых путях этнокультурных влияний.

В конце XIII – начале XII в. до н. э. главной опасностью для жителей Восточного Средиземноморья был северо-западный ветер, который приносил к их берегам бесчисленные флотилии «народов моря». Эта группа племен вторглась в Переднюю Азию с Балканского полуострова. В Малой Азии под их ударами пало государство хеттов, а Палестина благодаря им приобрела свое нынешнее имя (от поселившегося на ее территории племени пуласти – библейских филистимлян). В нашествии приняли участие также ахейцы (данайцы), которые упоминаются в древнеегипетских надписях среди атаковавших Египет «народов моря». Но почему-то от всей этой грандиозной эпопеи в памяти греческого народа осталась только не слишком блестящая в военном отношении осада незначительного малоазийского городка.

Около 1194 г. до н. э. сотни ахейских кораблей появились у стен Илиона, или по-хеттски Таруиса (Трои). Гомер рассказывает, что на помощь осажденной Трое из Малой Азии пришел вождь пафлагонцев Пилемен из рода энетов (Enetoi)[7]. Пафлагония входила тогда в состав Хеттской империи, а троянцев с хеттами связывали тесные союзнические узы. Известно, что троянцы участвовали на стороне хеттского царя Муваталлиса в неудачной для него битве под Кадешем с фараоном Рамсесом II (1312 г. до н. э.). Греки производили племенное название энетов от имени «предводителя троян» Энея, отпрыска одной из ветвей троянского царского рода и самого отважного защитника обреченного города после Гектора. Энею и энетам покровительствовало хеттское божество – Аполлон[8]. Современные лингвисты относят венетский язык к индоевропейской языковой семье.

Катастрофа, постигшая Хеттскую империю, и разгром греками союзной хеттам Трои побудили энетов перебраться в Европу. Маршрут их переселения находим у Страбона (63 г. до н. э. – 24 г. н. э.): «Наиболее общепризнанным является мнение, что эти энеты были самым значительным пафлагонским племенем, из которого происходил Пилемен… Лишившись своего вождя, они после взятия Трои переправились во Фракию и во время своих скитаний пришли в современную Энетику (историческая область на Адриатике, в районе современной Венеции. – С. Ц.)». По археологическим данным, венеты появились на севере Адриатики около XII в. до н. э. Следует заметить, что Страбон знал и иные версии происхождения адриатических венетов, но предпочтение отдавал все-таки пафлагонской версии. Доказывая тождество адриатических венетов и пафлагонских венетов, он, в частности, обращал внимание на то, что те и другие разводили лошадей – занятие в тогдашней Европе отнюдь не повсеместное и не рядовое. По сообщению Страбона, «венетский способ разведения и дрессировки жеребят прославился у греков, и порода эта долгое время высоко ценилась». Впрочем, во времена Страбона венеты уже не занимались разведением коней, но в жертву богу Диомеду по-прежнему приносился белый конь[9].

В V в. до н. э. фракийские и адриатические венеты были уже хорошо знакомы Геродоту, который описал один их любопытный обычай, – «самый благоразумный», по его словам. «Раз в году, – рассказывает греческий историк, – в каждом селении обычно делали так: созывали всех девушек, достигших брачного возраста, и собирали в одном месте. Их обступали толпы юношей, а глашатай заставлял каждую девушку поодиночке вставать, и начиналась продажа невест. Сначала выставляли на продажу самую красивую девушку из всех. Затем, когда ее продавали за большие деньги, глашатай вызывал другую, следующую после нее по красоте (девушки же продавались в замужество)… После распродажи самых красивых девушек глашатай велел встать самой безобразной девушке или калеке и предлагал взять ее в жены за наименьшую сумму денег, пока ее кто-нибудь не брал с наименьшим приданым. Деньги же выручались от продажи красивых девушек, и таким образом красавицы выдавали замуж дурнушек и калек».

Расселение венетов

Геродотовским рассказом иногда пытались подтвердить слова Иордана о родстве венетов и славян. Дело в том, что «Повесть временных лет» упоминает о бытовавшем среди восточнославянских племен обычае выкупать невесту. Однако сходство здесь мнимое. Славянские юноши вначале похищали («умыкали») своих невест, после чего вносили за них выкуп, тогда как венеты действовали по-деловому, устраивая для женихов настоящий девичий аукцион.

Адриатические венеты сохраняли самобытность вплоть до начала н. э., выступая традиционными союзниками Рима. Близость к Риму могла поддерживаться и традицией происхождения: римляне также вели свой род от Энея. Сила этой традиции была такова, что ради нее, по сообщению Страбона, Юлий Цезарь освободил жителей современного ему Илиона – города, принимаемого древними за настоящую Трою, от каких-либо выплат, поскольку считал их своими непосредственными родственниками[10].

Таблица с венетским письмом

Но вернемся в начало 1-го тысячелетия до н. э. Из Верхней Адриатики значительная часть венетов двинулась дальше на запад. Промежуточной остановкой в их странствиях было нынешнее Боденское озеро, которое Помпоний Мела в I в. н. э. именует Venetus lacus, то есть Венетское озеро.

Затем они прочно обосновались в галльской Арморике (нынешней французской Бретани), где сильное кельтское влияние заставило их забыть о политических связях с Римом. Арморикские (бретонские) венеты заняли среди галльских племен главенствующее положение, не ускользнувшее от проницательного взгляда Юлия Цезаря. «Это племя, – пишет он в «Записках о Галльской войне», – пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем. При сильном и не встречающем себе преград морском прибое и при малом количестве гаваней, которые вдобавок находятся в руках именно венетов, они сделали своими данниками всех плавающих по этому морю».

Столица арморикских венетов Gwenet (Гвенет/Венет) имела кельтское название Darioritum (по-кельтски – «дубовая гавань», современное французское Vannes). Венетские поселения в Бретани располагались на прибрежных островах и приморских мысах, становившихся неприступными во время морских приливов. При длительной осаде венеты вместе со всем имуществом уплывали на кораблях в другое место, не оставляя неприятелю никаких ценностей.

Венетские корабли были довольно громоздкими сооружениями, их борта высоко вздымались над палубами многоярусных римских судов, и тем не менее они были отлично приспособлены для плавания вдоль бретонского побережья. На каменных стелах кельтской Галлии встречаются изображения кораблей с высокими носом и кормой, сделанными в форме лошадиной головы. Позднее, уже в эпоху Средневековья, голова коня обычно украшала суда с южного берега Балтики, в отличие от скандинавских драккаров, увенчанных головами драконов и змей.

Цезарь отметил также выдающиеся свободолюбие и воинственность этого народа, который «поднял на ноги и другие общины, убеждая их лучше оставаться верными свободе, унаследованной от предков, чем выносить римское рабство».

Обладая лучшим на Европейском Севере флотом, арморикские венеты уже в VII в. до н. э. стали хозяевами Аа-Манша, Северного и Балтийского морей, на побережье которых возникли их многочисленные колонии. Римляне знали в Британии «землю венетов» – Виндоланд (Vindolanda, современный Честерхолм). Географические названия на севере Европы, содержащие корни «вен», «венд», сохранились до наших дней. Крайней восточной границей расселения венетов следует, по-видимому, считать реку Венту (на территории современной Латвии). В Восточной Прибалтике венеты появились не позднее XI в. до н. э., о чем свидетельствует датируемый этим временем курганный могильник в Резнес (на северном берегу Западной Двины, недалеко от Риги), с древнейшими следами культа лошади, характерного для венетов[11]. Могильник действовал в течение пяти столетий.