100 великих криминальных драм XX века

Марианна Сорвина

Сто великих криминальных драм ХХ века

Введение

Начинался ХХ век – век необычайных открытий и политических катаклизмов, век исключительной науки и неразгаданных тайн. Многие научные открытия и гипотезы, появившиеся к началу ХХ века, были связаны с криминальной темой.

В 1977 году англичанин немецкого происхождения Уильям Гершель, работавший полицейским в Индии, установил неизменность папиллярного рисунка на пальцах человека. Открытие легло в основу новой науки – дактилоскопии. Уже в начале XX века дактилоскопия была введена в России, Англии, Австрии и других странах.

В 1880-е годы французский полицейский Альфонс Бертильон разработал для регистрации преступников антропологический метод с измерением тела виновного по 11 параметрам. В сущности, так мало, но и так много: теперь преступников различали хотя бы по каппилярам пальцев, которые можно внести в картотеку сыска.

Однако научные открытия порождали и псевдонаучные теории профилактики преступлений на основе антропологических черт человека. Так, итальянец Чезаре Ломброзо со второй половины XIX века писал о «прирожденном преступном типе личности» и предлагал заранее определять преступников по форме черепа и ушей. Прирожденных преступников он обозначил словами «homo delinquent» («человек преступный») и объявил, что уничтожение таких людей облегчит работу сыска на будущее.

Учение Ломброзо имело огромный резонанс и встретило как горячих поклонников, так и гневных противников. Одним из противников предвзятой доктрины был русский писатель Иван Бунин, сочинивший в 1916 году в стиле «арт-нуар» иронический рассказ о так и не пойманном серийном маньяке Адаме Соколовиче «Петлистые уши»:

«– А как же я того выродка узнать могу, если он здоровый, как той кабан? – насмешливо спросил Левченко.

– А по ушам, например, – ответил Соколович не то всерьез, не то насмешливо. – У выродков, у гениев, у бродяг и убийц уши петлистые, то есть похожие на петлю, вот на ту самую, которой и давят их.

– Ну, знаете! Убить всякий может, если разгорячится, – небрежно вставил другой матрос, Пильняк. – Я раз в Николаеве…

Соколович выждал, пока он кончит, и сказал:

– Я, Пильняк, тоже подозреваю, что эти уши присущи не одним только так называемым выродкам. Страсть к убийству и вообще ко всякой жестокости сидит, как вам известно, в каждом. А есть и такие, что испытывают совершенно непобедимую жажду убийства, – по причинам весьма разнообразным, например, в силу атавизма или тайно накопившейся ненависти к человеку…»

Эта подсмотренная русским писателем Буниным «тайно накопившаяся ненависть к человеку» превозмогла всё – она стала главной движущей силой новой эпохи. А ХХ век стал веком межнациональных катаклизмов и вызывающей ненависти к «иному», «другому» – иначе верующему и иначе мыслящему. То есть – веком публичности, статистики и мировых войн.

* * *

Уже накануне Первой мировой войны, в 1909 году, другой итальянский юрист Сципио Сигеле заметит эту публичность нового века и озаботится не отдельной преступной личностью, а целой группой агрессивных лиц, одержимых идеей. Наблюдая происходящие в начале ХХ века уличные беспорядки и предвидя дальнейшие массовые катаклизмы века, он издал в 1909 году книгу «La folla criminale» («Криминальная толпа»), посвященную тому, что всё чаще стало проявляться в городах, – экстремистской, криминальной сущности скопления людей. Тому, что видел Сигеле, и тому, чего ещё не видел и видеть не мог – пожару Первой мировой войны, а потом и Второй мировой: то был коллективный век.

Своей работе Сципио Сигеле предпослал цитату криминолога Энрико Ферри: «От соединения личностей в результате никогда не получается суммы, равной числу их единиц». Пафос этого высказывания понятен: когда личности под воздействием любой идеи объединяются, они утрачивают свою индивидуальную неповторимость. Впрочем, сходное положение, независимо от Ферри, высказал австрийский философ и психолог Кристиан фон Эренфельс: «Целое – это некая реальность, отличная от суммы его частей».

Не оспаривая мнение Эренфельса в отношении личностей, хочется всё же возразить – не по поводу людей, а по поводу самих преступлений: каким бы частным, локальным, бытовым и даже прецедентно исключительным не было преступление, оно всегда является отражением эпохи и того географического ареала, в котором произошло. И все эти отдельные случаи, даже будучи на первый взгляд необычными и нетипичными, по-своему типичны. Они складываются в общую картину мира, как осколки складываются в большой калейдоскоп изменяющейся реальности.

Начало бурного века

Рассматривая различные криминальные истории, неожиданно приходишь к выводу, что ХХ век начался фактически не с 1900-го года, а с 1914-го. До Первой мировой войны человечество еще продолжало проживать век XIX – с его зловещими тайнами и великосветскими драмами; с его вестернами и авантюрами. До мировой войны это еще был «маленький» век – личный и камерный, как сюита. И таковы же были его преступления: даже акты политического террора напоминали внутреннюю, психологическую драму – как жертвы, так и преступника.

И, коль скоро итальянцы внесли такой своеобразный вклад в мировую теорию о преступности в начале ХХ века, начинать рассказ следует именно с них – с роковых страстей и безмятежно солнечной Венеции, где так любили отдыхать европейцы, в том числе и наши соотечественники. Венеция того времени никоим образом не сочеталась с преступными намерениями, но там происходили драматические истории, характерные для начала ХХ века – страстные и зловещие, темпераментные и романтические. Но в основе этих историй чаще всего были совсем не романтичные деньги.

Запутанная история графа Комаровского

В те годы Венеция еще не кишела безумными туристами, а воды ее каналов не были загрязнены, как в наши дни, да и вообще экология напоминала о чудесных временах XVIII–XIX веков, когда русские художники вдохновенно писали венецианское утро, подернутое туманом, и маленьких изящных гондольеров на крошечных лодочках. Мир казался огромным, как рай, а человек в нем был спокоен и безмятежен. Но ХХ век надвигался неумолимо, а вместе с ним и та новая реальность, породившая запутанные преступления, в которые были вовлечены самые разные лица.

Очевидно, граф Комаровский тоже был безмятежен, потому что в то утро 22 августа 1907 года он мирно спал. Это спокойствие никак не вязалось с последующими свидетельствами о многочисленных угрозах, которые он получал по почте. 6 сентября пресса сообщала, что утром 22 августа «некто Наумов прибыл на гондоле к графу Комаровскому. Обманув бдительность прислуги, он проник в его спальню, произвел в графа пять выстрелов и не замеченным уехал из Венеции». Граф был тяжело ранен, но говорилось, что его жизни опасность не угрожает. Русскому консулу он заявил, что получил несколько писем с предупреждением: в Венецию прибудет русский с целью его убить. Значения этим письмам граф почему-то не придавал.

После покушения Наумов скрылся из Венеции, однако вскоре был арестован в Вероне, городе всемирно известных влюбленных, увековеченных Шекспиром. Ни один из выстрелов Комаровского не убил, но на этом дело не кончилось. Уже в первых числах сентября выяснилось, что граф находится при смерти. И тут события из солнечной Венеции перенеслись в педантично преданную законам и бюрократии Вену. Выяснилось, что именно там, в столице Австрийской империи, граф Комаровский перед тем, как отправиться отдыхать с подругой в Венецию, застраховал свою жизнь на полмиллиона франков. На оформлении страховки настаивала подруга – графиня из Киева Мария Тарновская, урожденная О'Рурк. При этом в Венеции она тайно от графа встречалась с любовником – неким мошенником Зайфером, поселившимся в том же отеле.

М.Н. Тарновская, П.Е. Комаровский и арестованный итальянской полицией Наумов

После покушения на Комаровского Тарновская успела сбежать из Венеции в Вену. Её приятель Зайфер был арестован австрийской полицией. Тут-то и выяснилось, что на самом деле он вовсе никакой не Зайфер, а московский адвокат, присяжный поверенный Донат Прилуков, склонный к роскоши и картежной игре. На свои увлечения адвокат истратил деньги клиентов и рассчитывал поправить дела с помощью страховки Комаровского. Вскоре он уже давал показания как организатор убийства, но утверждал, что истинным «мозгом» преступления была Тарновская, а сам он – жертва её женского обаяния и хитрости.

О, начало ХХ века! О, феминизированная эпоха поэтов и безумцев! Женщина-вамп безупречно организовала убийство. Безумно влюбленный юнец Наумов стал слепым орудием в руках коварной злодейки. Что это, как не бульварный сенсационный роман? Даже полиция поверила в эту пошлую романтическую историю. Равно как и во всякие психиатрические теории, появившиеся позднее с легкой руки 20 адвокатов, обслуживавших этот процесс. К арестованной графине даже приставили охрану, чтобы она ненароком не соблазнила присяжных и прокурора.

Тем временем 8 сентября Комаровский скончался, и дело приобрело резонанс. Здесь нельзя все-таки не объяснить, кем был для России граф Павел Евграфович Комаровский, дворянин с польскими корнями, владевший имением в селе Городище. Дедушка графа сочинял неплохие романсы, из которых наиболее известен «Дайте крылья мне перелётные» на музыку Даргомыжского. В своем имении Павел Комаровский собрал библиотеку свыше 10 тысяч книг конца XVIII века. Здесь были сочинения по истории, музыке и естественным наукам на нескольких языках. Любитель искусства, меценат и организатор съезда российских пожарных в 1899 году, граф был известным благотворителем. В Орловский губернский музей он передал коллекции древнерусских крестов и образов, серебряные монеты, древние рукописи. Входил в Орловскую губернскую ученую архивную комиссию, был членом Орловского общества любителей изящных искусств и председателем выставочного комитета первой художественной выставки в Орле в 1896 году. В 1904 году он ушел добровольцем на русско-японскую войну и проявил редкое мужество. За бой 26 мая 1904 года под Сюяном на Фынхуанченской дороге Комаровский был награжден орденом Святого Станислава, а в 1905-м – медалью «В память русско-японской войны».

И вот этот храбрый и весьма деятельный человек оказался жертвой вполне заурядной шайки мошенников, которых интересовало только его наследство. Причем Комаровский был, как выяснилось, не единственной жертвой преступников: смертельная опасность подстерегала всю его семью.

27 сентября итальянские газеты сообщали, что при обыске квартиры Тарновской были найдены письма, из которых следовало, что Прилуков и графиня хотели избавиться не только от Комаровского, но и от его сына Евграфа – прямого наследника. В случае его смерти всё имущество переходило Тарновской. Комаровский успел обручиться с ней, но её бракоразводный процесс с Василием Тарновским затягивался.

К тому моменту графиня уже сомневалась в том, что хочет замуж за недавно овдовевшего графа. Проще было устранить его и завладеть имуществом, и она собиралась прибегнуть к помощи наивного, влюбленного юноши. Таким юношей оказался Наумов, которого она встретила в Орле, куда приехала с Комаровским. Наумова считали сумасшедшим, рассказывали, что в детстве его случайно ударили лодочным веслом. Мария Николаевна быстро пристрастила юношу к мазохистским играм – стегала кнутом, гасила о его руку сигареты. А он видел в ней кумира и клялся в верности. Если бы Наумов убил графа, его посчитали бы свихнувшимся влюбленным и закрыли дело. На это и рассчитывали Мария и Прилуков.

Но Тарновская не предполагала, что её замысел раскроется и вызовет такой шум. Австрийский суд вдруг решил докопаться до корней этого дела и эксгумировать тело жены Комаровского – певицы и виолончелистки Эмилии Редер, умершей год тому назад. Смерть Эмилии ранее не вызывала сомнений: она вслед за мужем ушла на фронт медсестрой и в Маньчжурии заболела редкой болезнью – геморрагической лихорадкой с почечным синдромом. Тогда, в 1907 году, граф поселился с больной супругой на острове Лидо в отеле «Эксельсиор». Тарновская и Прилуков прогуливались по променаду и вдруг увидели Комаровского, везущего инвалидную коляску.

«Что с вами, Эмилия?! – вскричала Мария, ранее немного знавшая Комаровских. – Вы больны? Как жаль! Я уверена, что мы еще будем пить шампанское вместе! Граф, я не видела вас после войны, вы, говорят, настоящий герой!»

Тарновская поведала графу свою историю: она вынуждена разводиться с ревнивым мужем, а Прилуков – её адвокат, с которым она случайно встретилась в поезде. Несчастье сблизило их. Тем временем Эмилия чувствовала себя плохо и заснула в обществе сиделки. Сыном Комаровского занималась английская гувернантка. Музыка, шампанское, пряный дух Лидо и курортного сентябрьского вечера ударили графу в голову, и он уединился с красивой графиней в отдельном номере – не для страсти, для душевного разговора. Они вспоминали прошлое и жаловались друг другу на жизнь. Супруга Комаровского болела, ссорила его с матерью и сестрами. Муж Тарновской позорил ее перед всем миром, объявляя всех ее поклонников любовниками, одного из них убил на дуэли. Мария давно нравилась Комаровскому, но ухаживать за ней при страдающей жене было неприлично. И всё-таки он спросил: «Кощунственно, графиня, но если бы я вдруг стал вдовцом – мог бы я… рассчитывать на взаимность?» – «Вы хотите доказательств, граф? Смотрите же – я ничего не боюсь больше!»

Мария взяла графа под руку и, получив от горничной отеля заранее оплаченный ключ от номера, увела графа в альков, где продемонстрировала ему свою страсть. Через два часа они вернулись: он – к больной жене, она – к Прилукову. «Ну и как это было?» – спросил Прилуков, скрывая обиду за циничной иронией. «Да не особенно, – бесстрастно ответила графиня. – Но мне кажется, при правильном ведении дела мы сможем решить твои проблемы с кредиторами».

Запутавшийся в долгах Прилуков понял, что имеет дело с женщиной-вамп: такие в то время очень ценились. Её воля и характер могли решить все его проблемы. А она, коварная соблазнительница, останется верной ему – сообщнику: ведь нет близости большей, чем преступный замысел. И присяжный поверенный, вдохновленный преступной страстью, вечерним поездом выехал в Вену, где ему надлежало оформить документы, закупить яды, быстро перечитать новые исследования по судебной медицине и проделать некоторые эксперименты для устранения членов этой семьи.

А Мария стала помогать графу. Она мастерски делала Эмилии инъекции, а вечером ублажала ее мужа, обещая спасение его жене и вечную, безвозмездную любовь к нему. Но состояние Эмилии не улучшалось, её мучили тяжелые боли. Венецианские врачи порекомендовали Комаровским отправиться в Дрезден, где есть клиника тропических болезней Cвятого Иосифа Штифта. После этого Эмилия умерла. На эксгумации тела настаивали её еврейские родственники. Они подозревали, что скоропостижная смерть была вызвана подменой лекарства ядом, ведь Тарновская легко могла это сделать, чтобы ускорить процесс воздействия на графа. Однако никто не захотел вновь открывать это дело, и в особенности итальянцы, спешившие быстрее закончить процесс.

В январе 1908 года газеты сообщали, что арестованная графиня Тарновская пыталась повеситься в венецианской тюрьме, но была спасена. Слухи оказались ложными. Графиня действительно находилась в тюрьме, как и ее сообщники, но вешаться вовсе не собиралась, даже, напротив, говорила, что хочет начать новую жизнь. Сообщалось также, что суд над заговорщиками состоится весной 1908 года, однако русские власти устроили канитель с нужными юридическими справками, поэтому пришлось отложить процесс еще на несколько месяцев.

К тому моменту дело стало настолько заметным, что ведущие газеты Европы и Америки намеревались по телеграфу освещать судебный процесс в Венеции, куда передали преступников. Прилуков затребовал вызова новых свидетелей по делу Комаровского, но судебные власти Италии хотели закончить расследование к декабрю 1908 года. Тем временем мать графа Комаровского Элеонора Ивановна Орлова прониклась сочувствием к юному убийце Наумову и объявила, что он – жертва Тарновской, как и её сын. Адвоката Наумова это воодушевило, и он впервые ввел в юридический обиход версию преступного гипноза, который Тарновская якобы применила к его подзащитному. По настоянию защитника в сентябре 1908 года к делу подключились профессор психиатрии Феррара и директор психиатрической лечебницы Кавелетти, протестировавшие умственные данные Наумова и признавшие его «слабоумным истериком, не отвечающим за свои поступки».

Видимо, под влиянием этих новомодных психиатрических идей корифей итальянской гинекологии профессор Луиджи Босси заявил 9 марта 1910 года, что и сама Мария Тарновская одержима психическим расстройством, но чисто женским – манией «уничтожения» своих любовников. Обсуждалась и загадочная славянская душа, склонная к саморазрушению. После этого происходящее в Венеции юридическое разбирательство приобрело совершенно театральный, оперный характер, не имевший никакого отношения ни к науке, ни к действительности. Обвиняемых привозили в здание суда на гондолах. По обеим сторонам набережной толпились корреспонденты и зеваки. Тарновская являлась на процесс в эффектном трауре с черно-бордовыми кружевами. Одержимой публике, с самого утра осаждавшей здание суда, продавали билеты в зал, где проходило слушание.

21 мая 1910 года в половине восьмого присяжные, заседавшие три часа, вынесли вердикт о виновности. Камеристка графини, мадемуазель Перье была оправдана. Наумова суд приговорил к 3 годам и 4 месяцам, графиню Тарновскую – к 8 годам и 4 месяцам, Прилукова – к 10 годам.

Подобные жизненные драмы с привкусом адюльтера чрезвычайно интересовали писателей того времени, а в Италии они пользовались особенным успехом. Поэтому не было ничего удивительного в появлении на процессе поэта и драматурга, эстета и скандалиста Габриеле Д'Аннунцио, отличавшегося эпатажными выходками и любовью к салонным мелодрамам, которые он не только писал, но и успешно создавал сам. Его ближайшими друзьями были националисты и анархо-синдикалисты. Его женщинами – психопатки, в том числе и выдающиеся. Из любви к Д'Аннунцио великая итальянская актриса Элеонора Дузе резала себе вены, маркиза Карлотти ушла в монастырь, а графиня Манчини попала в сумасшедший дом.

Больше месяца Д'Аннунцио следил за развитием событий в Венеции и сочинял пьесу о роковой графине Тарновской. У него уже были предложения от ведущих итальянских театров на постановку этой эффектной пьесы.

Убийца Наумов отсидел свой срок и вскоре после освобождения умер. Прилукову после венецианской тюрьмы предстояло еще ответить за растрату казенных денег в России. Тарновскую вскоре помиловал итальянский король Виктор Эммануил. Видимо, не без влияния Д'Аннунцио.

Писатель Валерий Брюсов в 1913 году сочинил скандальную повесть «Последние страницы из дневника женщины», в героине которой угадывались черты Тарновской. Эгофутурист Игорь Северянин написал сонет «Тарновская»:

По подвигам, по рыцарским сердцам,Змея, голубка, кошечка, романтик, —Она томилась с детства. В прейскурантеСтереотипов нет её мечтамНазванья и цены. К её устамЛьнут ровные «заставки». Но – отстаньте! —Вот как-то не сказалось. В бриллиантеЕсть место электрическим огням.

5 июня 1915 года, когда Италия уже отказалась от нейтралитета и ввязалась в войну, а на австро-итальянской границе шли бои, роковая графиня была освобождена из венецианской тюрьмы. Своим родным в Киев она сообщила, что переезды по воюющей Европе небезопасны, поэтому она задержится в Италии – в общежитии тихого французского монастыря под Миланом. Но в тот момент дело об убийстве Камаровского уже никого не интересовало, потому что начиналась «Grande guerra» – Великая война.

Роковая страсть графини Тригоны

Хроника начала 1910-х годов красноречиво свидетельствует о крайней нестабильности и разнородности итальянского общества. С одной стороны – голод и эпидемии, стихийные бедствия и множество жертв. С другой – роскошные салоны и виллы, полные пафоса письма, роковые адюльтеры и мелодраматические убийства, столь любимые поэтами и кинематографом.

25 сентября 1910 года появились сообщения о вспышке холеры в Неаполе. Через месяц, 24 октября 1910-го, побережье Амальфи было разрушено сильным наводнением, и пропитанная водой лава начала сползать на город. Здания рушились от порывов бури, как карточные домики. Поток, образовавшийся на склонах Везувия, уничтожал поселки, на дороги и садовые хозяйства обрушился град камней и грязи. Деревни острова Искья оказались полностью разрушены огромными валунами, скатившимися с горы Чито, дома и улицы снесены полностью, 200 человек погибли, многие остались без крова.

Но нищета никого не интересовала, в ней не было романтизма. И газеты, стремясь привлечь внимание невзыскательной и скучающей массы, гонялись за адюльтерами и кровавыми сенсациями, создавая культ эстетизма в аристократических домах Палермо, где «всё дышит атмосферой прекрасной эпохи, начавшейся вместе с закатом Европы, но сохранившей свои живительные корни на Сицилии, где она превратилась в стиль жизни».

* * *

2 марта 1911 года, ранним утром четверга, Италия была отвлечена от стихийных бедствий и политических событий жестокой криминальной драмой, развернувшейся в отеле «Rebecchino» напротив железнодорожного вокзала Термини в Риме. Всю страну потрясло убийство первой красавицы Сицилии – графини Джулии Тригоны Таска Ди Куто Де Сент-Элиа.

Пятая дочь принцессы Джованны Куто Филанджиери и эксцентричного художника, графа Джованни Лучио Таска Ланца, Джулия Тригона была любимой фрейлиной королевы Елены – супруги императора Виктора Эммануила III. Черногорская принцесса Елена (в девичестве – Петрович-Негош, или Елена Де Монтенегро) сама не чужда была романтических настроений и вышла за итальянского императора, сменив против воли родителей вероисповедание с православия на католицизм. Ей импонировал страстный характер фрейлины Джулии, однако она неоднократно предупреждала молодую женщину от опрометчивых романов.

В 15 лет Джулия вышла замуж за политически активного графа Ромуальдо и к 30 годам имела двух дочерей, что не мешало ей вести активную светскую жизнь. Главной причиной ее романов была обида на многочисленные интрижки ее мужа-политика.

Утром 2 марта 1911 года графиню из ревности зарезал в гостиничном номере ее любовник – кавалерийский лейтенант барон Винченцо Патерно. Сам убийца сразу попытался покончить с собой, но пуля, которую он выпустил себе в голову, застряла у основания черепа, и он остался жив.

Услышав стоны, в номер вошли служащие отеля. Их ожидала жуткая картина, достойная кинематографической мелодрамы: зарезанная графиня лежала на кровати рядом с окровавленным бароном, который был еще жив.

Первые встречи Джулии Тригоны и Винченцо состоялись в Палермо, столице Сицилии

В груди женщины торчал дешевый охотничий нож, который убийца купил в соседнем магазине, не забыв при этом получить грошовую скидку, о которой свидетельствовал лежавший на столике чек, впоследствии ставший вещественным доказательством обвинения: любовь и ревность едва ли сочетаются с меркантильностью.

В целом же это преступление носило настолько театральный характер, что сразу превратилось в сенсацию, живо обсуждаемую в обществе. Скандальную историю освещали все газеты страны, уставшие от не столь интересных жертв холеры и наводнений. «Это кошмар, видение из дурного сна», – темпераментно писала на следующий день «Il Corriere della Sera».

Сенсационную окраску этому делу придавало еще и то, что в нем были замешаны известные личности из окружения графини: ее брат Алессандро Таска – второй человек в социалистической фракции парламента; муж, граф Ромуальдо – недавний мэр Палермо. И наконец друг графини – всё тот же скандальный поэт Габриеле Д'Аннунцио, завсегдатай светских салонов. Он не пропускал ни одной светской красавицы, и Джулия сразу вызвала у него восторг. Говорили, именно он познакомил жертву с ее будущим убийцей.

Первые встречи Джулии и Винченцо состоялись в Палермо, в салоне «Villa Igea» – особняке, где граф Игнацио Флорио давал роскошные приемы. Барон Патерно имел репутацию плейбоя и светского льва, хотя и сидел без гроша. Причиной разорения его семьи стали серные шахты отца, не приносившие дохода.

Для Сицилии рубежа XIX и ХХ веков опрометчивая ставка на серные разработки и последующее разорение были типичны: аграрный кризис начала 1890 годов разорил многих владельцев серных шахт и вынудил их на слияние с конкурентами. Так жила и семья Луиджи Пиранделло – писателя, будущего лауреата Нобелевской премии. Его дед был известный гарибальдиец, мать вышивала гарибальдийские знамена, отец также примкнул к отряду тестя. Но когда война Гарибальди закончилась, возникла необходимость приспосабливаться к гражданской жизни, и отец Пиранделло занялся серными шахтами. Его неспособность вести дела довела семью до банкротства. Луиджи Пиранделло пришлось согласиться на «matrimonio di convenienza» – несчастливый брак по расчету с дочерью отцовского партнера по бизнесу. Жена писателя, неграмотная сицилийская провинциалка, ревновала его к таланту, славе, знаменитым друзьям. Она попала в психиатрическую клинику из-за попытки убить супруга ножом во время сна.