История России с древнейших времен. Том 5

София подъезжала к Москве, а здесь между тем шло совещание: думал князь великий с матерью, боярами и братьями, как сделать. Везде, где ни останавливалась до сих пор София, папский посол, кардинал Антоний, шел перед нею, а вперед несли крест латинский. Одни на совете говорили, что ничего, можно позволить это и в Москве; другие же возражали, что никогда этого не бывало в нашей земле, чтоб латинской вере почесть оказывали; сделал это один раз Исидор, но за то он и погиб. Великий князь послал спросить митрополита Филиппа, тот велел отвечать: «Нельзя послу не только войти в город с крестом, но и подъехать близко; если же ты позволишь ему это сделать, желая почтить его, то он в одни ворота в город, а я, отец твой, другими воротами из города; неприлично нам и слышать об этом, не только что видеть, потому что, кто возлюбит и похвалит веру чужую, тот своей поругался». Тогда великий князь послал боярина отобрать у легата крест и спрятать его в санях; Антоний сначала было воспротивился, но потом скоро уступил; больше противился московский посол, Иван Фрязин-денежник: хотелось ему оказать честь папе, послу его и всей земле их, потому что ему самому оказали там большую почесть; будучи в Риме, он исполнял все латинские обычаи, скрывши, что принял в Москве православную веру. 12 ноября 1472 года въехала София в Москву и в тот же день обвенчана была с Иоанном, а на другой день легат правил посольство и поднес дары от папы. Разумеется, кардинал должен был немедленно же обратиться к делу о соединении церквей; но скоро он испугался, говорит летописец, потому что митрополит выставил против него на спор книжника Никиту Поповича: иное, спросивши у Никиты, сам митрополит говорил легату, о другом заставлял спорить Никиту; кардинал не нашелся, что отвечать, и кончил спор, сказавши: «Нет книг со мною!» Так неудачно кончилась попытка римского двора восстановить Флорентийское соединение посредством брака князя московского на Софии Палеолог. Но брак этот имел другие важные следствия.

До сих пор главною заботою московских князей было собирание Русской земли, примыслы, прибытки; вместо вождей дружины, какими князья являлись на юге, мы видим на севере князей-собственников, хозяев. Мы видели, как все отношения – отношения духовенства, дружины, остального народонаселения – клонились к утверждению в Москве крепкого самодержавия; в половине XV века все уже было приготовлено к тому, чтоб новое государство приняло именно эту форму; но от старого порядка вещей оставались еще некоторые предания, обычаи, приемы, от которых нужно было освободиться. Великий князь московский на деле был сильнейшим из князей Северной Руси, которому никто не мог противиться; но он продолжал еще носить название великого князя, что означало только старшего в роде княжеском; он еще недавно кланялся в Орде не только хану, но и вельможам его; князья-родичи еще не переставали требовать родственного, равного обхождения; члены дружины еще сохраняли старое право отъезда, а это отсутствие прочности в служебных отношениях, хотя на деле и пришедшее к концу, давало им повод думать о старине, когда дружинник при первом неудовольствии отъезжал от одного князя к другому и считал себя вправе знать все думы княжеские; при дворе московском явилась толпа служилых князей, которые не забыли о своем происхождении от одного родоначальника с московским великим князем и выделялись из дружины московской, становясь выше ее, следовательно, имея еще более притязаний; церковь, содействуя московским князьям в утверждении единовластия, давно уже старалась дать им высшее значение относительно других князей; но для успешнейшего достижения цели нужна была помощь преданий Империи; эти-то предания и были принесены в Москву Софиею Палеолог. Современники заметили, что Иоанн после брака на племяннице императора византийского явился грозным государем на московском великокняжеском столе; он первый получил название Грозного, потому что явился для князей и дружины монархом, требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание, возвысился до царственной недосягаемой высоты, перед которою боярин, князь, потомок Рюрика и Гедимина должны были благоговейно преклониться наравне с последним из подданных; по первому мановению Грозного Иоанна головы крамольных князей и бояр лежали на плахе. Современники и ближайшие потомки приписали эту перемену внушениям Софии, и мы не имеем никакого права отвергать их свидетельство. Князь Курбский, защитник старины, старых прав княжеских и боярских, говорит, что перемена в поведении князей московских произошла от внушения жен иноплеменных. Нет преступления, в котором бы ожесточенный потомок князей ярославских не обвинил Иоанна III и Софию. Какой дух принесли служебные князья ко двору московскому, какие чувства питали они к московским князьям, как смотрели на собирание земли, видно из следующих слов Курбского: «Обычай у московских князей издавна желать братий своих крови и губить их, убогих, ради окаянных отчин, несытства ради своего».

Но кроме Курбского до нас дошел еще другой боярский отзыв о новом порядке вещей, принесенном Софиею. Уже в княжение сына ее, Василия, опальный боярин Берсень так говорил Максиму Греку: «Как пришли сюда греки, так наша земля и замешалась; а до тех пор земля наша Русская жила в тишине и в миру. Как пришла сюда мать великого князя, великая княгиня София, с вашими греками, так наша земля и замешалась, и пришли нестроения великие, как и у вас в Цареграде при ваших царях». Максим заметил на это: «Господин! Мать великого князя, великая княгиня София, с обеих сторон была рода великого: по отце царского рода константинопольского, а по матери происходила от великого герцога феррарского Италийской страны». Берсень отвечал: «Господин, какова бы она ни была, да к нашему нестроению пришла. Которая земля переставляет обычаи свои, та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычаи великий князь переменил; так какого добра от нас ждать?» В чем же, по мнению Берсеня, состояла эта перестановка обычаев? «Лучше, – говорит он, – старых обычаев держаться и людей жаловать, и старых почитать; а теперь государь наш, запершись сам-третей у постели, всякие дела делает». Итак, перестановка обычаев состояла в том, что великий князь, отстранив прежнее влияние дружины, начал думать особо свою думу, с кем хотел, и теперь уже дружина не могла сказать ему по-прежнему: «Ты, князь, сам собою это замыслил, так не едем за тобой, мы об этом ничего не знали»; не смела она сказать теперь этого, потому что московские князья уничтожили отдельные волости и боярам некуда уже стало более отъехать. Но не одни недовольные князья и бояре оставили нам свидетельства о важном влиянии Софии на перестановку обычаев в Русской земле; есть свидетельства более беспристрастные: Герберштейн, бывший в Москве в княжение сына Софии, говорит об ней: «Это была женщина необыкновенно хитрая; по ее внушению великий князь сделал многое», Наконец, летописцы подтверждают это, говоря, например, что по внушениям Софии Иоанн окончательно разорвал с Ордою.

26 марта 1479 года родился у Софии первый сын Василий-Гавриил; в 1490 году старший сын Иоаннов, молодой великий князь Иоанн, разболелся ломотою в ногах («камчюгом»); в это время был в Москве лекарь, мистр Леон, жид, вызванный русскими послами из Венеции; Леон объявил отцу больного: «Я вылечу сына твоего; а не вылечу, вели меня казнить смертною казнью». Великий князь велел лечить; Леон стал давать больному лекарство внутрь, а к телу прикладывать стклянки с горячею водою; но от этого лечения Иоанну стало хуже, и он умер 32-х лет. Старый великий князь велел схватить лекаря, и, как минуло покойнику сорок дней, Леона казнили смертью. Эти подробности важны для нас потому, что, как мы видели, люди, недовольные Иоанном III и Софиею, упрекали их в отраве Иоанна Молодого. Но последний оставил малолетнего сына Димитрия от брака своего на Елене, дочери Стефана, господаря молдавского, и потому теперь рождался вопрос, кому наследовать великое княжение – сыну или внуку. Если бы Иоанн III захотел обратить внимание на старый обычай, если бы справился с летописями, то нашел бы, что внук не мог получить великого княжения не по отчине. Но мы видели, что отец Димитрия, Иоанн, был при жизни своего отца уже великим князем, равным отцу, и потому, даже по прежним родовым счетам, преждевременная смерть Иоанна Молодого не лишала сына его прав на старшинство; притом же московскому государю не было теперь нужды до старых родовых счетов; все предки его шли наперекор им, отдавая преимущество племяннику перед дядею; Иоанн III, верный преданию, должен был также отдать преимущество внуку Димитрию перед сыном Василием. Но последний имел за собою также важные преимущества: он был сын Софии Палеолог, от царского корня; ему, разумеется, а уже никак не Димитрию принадлежал герб Римской империи, и София была способна внушить мужу и сыну высокое мнение о своем происхождении, своих правах, была способна поддержать эти права. Начались происки, двор разделился на две стороны.

Если князья и бояре и по смерти Софии дурно отзывались о ней, представляли ее виновницею перемены, перемены к худшему, по их мнению, то ясно, что они не могли быть расположены к ней при жизни ее и потому поддерживали Елену, вдову Иоанна Молодого, и сына ее Димитрия; на стороне же Софии и сына ее Василия мы видим только детей боярских и дьяков. Дьяк Федор Стромилов известил Василия, что отец хочет пожаловать великим княжением внука Димитрия, и вместе с Афанасьем Яропкиным, Поярком, Руновым братом, и другими детьми боярскими начал советовать молодому князю выехать из Москвы, захватить казну в Вологде и на Белоозере и погубить Димитрия; главные заговорщики набрали себе и других соумышленников, привели их тайно к крестному целованию. Но заговор был открыт в декабре 1497 года; Иоанн велел держать сына на его же дворе под стражею, а приверженцев его велел казнить; шестерых казнили на Москве-реке: Яропкину отсекли руки, ноги и голову, Пояркову – руки и голову; двум дьякам – Стромилову и Гусеву – да двум детям боярским – князю Палецкому-Хрулю и Щевью-Стравину – отсекли головы, многих других детей боярских пометали в тюрьмы. В то же время рассердился великий князь и на жену свою, великую княгиню Софию, за то, что к ней приходили ворожеи с зельем; этих лихих баб обыскали и утопили в Москве-реке ночью, после чего Иоанн стал остерегаться жены.

Желание бояр исполнилось. Но, удалившись от Софии, Иоанн не удалился от мыслей, внушенных ею; отстранив сына ее от великого княжения, он спешил совершить царское венчание над соперником его, внуком Димитрием, и бояре, не любившие Софию за принесение новых понятий, пользуются, однако, ими и называют Димитрия-внука боговенчанным в укор Василию и сыну его. 4 февраля 1498 года в Успенском соборе, среди церкви, приготовили место большое там, где святителей ставят; на этом месте поставили три стула: великому князю, внуку его, Димитрию, и митрополиту; на налое лежала шапка Мономахова и бармы. Когда великий князь с внуком вошли в церковь, митрополит со всем собором начал служить молебен богородице и Петру-чудотворцу, после чего митрополит и великий князь сели на своих местах, а князь Димитрий стал у мест перед ними, у верхней ступени. Иоанн, обратясь к митрополиту, начал говорить: «Отец митрополит! Божьим изволением, от наших прародителей, великих князей, старина наша оттоле и до сих мест: отцы наши, великие князья, сыновьям своим старшим давали великое княжение; и я было сына своего первого, Ивана, при себе благословил великим княжением; но божьею волею сын мой Иван умер, у него остался сын первый, Димитрий, и я его теперь благословляю при себе и после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским; и ты бы его, отец, на великое княжение благословил». После этой речи митрополит велел Димитрию стать на его место и, вставши, благословил его крестом, потом Димитрий преклонил голову, и митрополит, положивши на нее руку, прочел громко молитву, чтоб господь бог дал поставляемому скипетр царства, посадил его на престол правды и проч. Два архимандрита поднесли сперва бармы, потом шапку; митрополит брал их, передавал великому князю, а тот возлагал на внука. За этим обрядом следовали ектенья, молитва богородице и многолетие, после которого духовенство поздравило обоих великих князей; митрополит сказал Иоанну: «Божьею милостию радуйся и здравствуй, преславный царь Иван, великий князь всея Руси, самодержец, и с внуком своим, великим князем Димитрием Ивановичем всея Руси, на многая лета»; Димитрию сказал: «Божьею милостию здравствуй, господин сын мой, князь великий Димитрий Иванович всея Руси, с государем своим, дедом, великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, на многая лета». Потом поздравляли обоих великих князей дети Иоанновы, бояре и все люди. Митрополит произнес Димитрию следующее поучение: «Господин сын, князь великий Димитрий Иванович! Божьим изволением дед твой, князь великий, пожаловал тебя, благословил великим княжеством; и ты, господин сын, имей страх божий в сердце, люби правду и милость и суд праведный, будь послушен своему государю и деду, великому князю, и попечение имей от всего сердца о всем православном христианстве, а мы тебя, своего господина и сына, благословляем и бога молим о вашем здоровье». После митрополита Иоанн повторил то же наставление: «Внук князь Димитрий! Пожаловал я тебя и благословил великим княжением; и ты имей страх в сердце, люби правду и милость и суд праведный и попечение имей от всего сердца о всем православном христианстве». Так кончился обряд, великие князья отслушали после литургию, и Димитрий вышел из церкви в шапке и бармах; в дверях осыпал его трижды деньгами золотыми и серебряными дядя Юрий Иванович (Василий содержался под стражею); то же повторено было перед Архангельским и Благовещенским соборами.

Но торжество бояр не было продолжительно. Не прошло еще году после царского венчания Димитриева, как в январе 1499 страшная опала постигла два знатнейших боярских семейства – князей Патрикеевых и князей Ряполовских. Мы видели, что при деде и отце Иоанна первое место между служилыми князьями и боярами принадлежало литовским выходцам, князьям Гедиминова рода, Патрикеевым, которые породнились и с великими князьями московскими, ибо князь Юрий Патрикеевич женился на дочери великого князя Василия Дмитриевича. Сын Юрия, Иван, первый боярин при Василии Темном, продолжал первенствовать и при Иоанне III, к нему послы иностранные обращались с важными предложениями, к нему, как мы видели, обратился и брат великокняжеский, Андрей, с просьбою о посредничестве. Князь Иван породнился с другим знаменитым семейством боярским, ведшим свой род от Ивана, сына Всеволода III, и возвысившимся в Москве при Василии Темном чрез важные услуги, оказанные семейству последнего: Патрикеев выдал дочь за князя Семена Ряполовского-Стародубского. И вот, несмотря на важное значение, родство, заслуги отцовские, Иоанн велел схватить князя Ивана Юрьевича с двумя сыновьями, зятя его, князя Семена Ряполовского, испытал подробно все крамолы, нашел измену бояр и приговорил их к смертной казни: 5 февраля Семену Ряполовскому отрубили голову на Москве-реке; просьбы духовенства спасли жизнь Патрикеевым: отец со старшим сыном должны были постричься в монахи – первый у Троицы, другой в Кириллове Белозерском монастыре, младший сын остался под стражей в доме. Неизвестно, отобрано ли было имение у Патрикеевых, из духовной князя Ивана Юрьевича, написанной прежде опалы, знаем, что у него было около пятидесяти вотчин, сел, селец и деревень, поименованных в духовной, кроме таких селец и деревень, которые не названы по имени, а причислены к селам.

Летописцы говорят глухо, не объявляют, в чем состояли крамолы, измена Патрикеевых и Ряполовского, но нет сомнения, что эта измена и крамолы состояли в действиях их против Софии и ее сына, в пользу Елены и Димитрия-внука; это ясно видно из приведенных выше слов Курбского и Берсеня, ясно и из того, что за опалою Патрикеевых и Ряполовского немедленно последовала опала Елены и Димитрия, торжество Софии и Василия. Здесь мы не можем не привести одного любопытного известия, из которого видно, что поведение Патрикеевых и Ряполовского, поступавших еще по старой княжеской и боярской привычке, не нравилось Иоанну, требовавшему новых отношений князей служилых и бояр к великому князю, государю; давая наставление послам, отправлявшимся к польскому королю, Иоанн говорит: «Чтоб во всем между вас было гладко, пили бы бережно, не допьяна, чтобы вашим небреженьем нашему имени бесчестья не было; ведь что сделаете не попригожу, так нам бесчестье и вам тоже; и вы бы во всем себя берегли, а не так бы делали, как князь Семен Ряполовский высокоумничал с князем Васильем, сыном Ивана Юрьевича».

После опалы боярской Иоанн начал нерадеть о внуке, по выражению летописцев, и объявил сына Василия великим князем Новгорода и Пскова. В Новгороде после выводов старых жителей было тихо, оттуда не раздалось никакого возражения, но псковичи еще жили по старине: узнавши об этой новости и не зная, в чем дело, они отправили в Москву троих посадников и по три боярина с конца бить челом великим князьям Иоанну Васильевичу и внуку его, Димитрию Иоанновичу, чтоб держали отчину свою в старине и, который великий князь будет на Москве, тот был бы и во Пскове. Услыхав от послов такую просьбу, великий князь рассердился. «Разве я не волен в своем внуке и в своих детях? – сказал он. – Кому хочу, тому и дам княжество». Один посадник с боярами были отпущены, двое других задержаны и посажены в тюрьму. В это время приехал во Псков из Новгорода владыка Геннадий и хотел соборовать, но посадники и псковичи, подумав, соборовать владыке не дали: «Ты хочешь молить бога за великого князя Василия, а наши посадники затем поехали к великому князю, что мы не верим, будто князь Василий будет великим князем новгородским и псковским, подожди: когда приедут наши посадники и бояре, тогда и служи». Послы приехали, но не все, приехали с опалою, без поклона, с одним ответом: «Разве не волен я, князь великий, в своих детях и в своем княжении?» Псковичи поспешили послать других бояр бить челом великим князьям – Иоанну Васильевичу и Василию Иоанновичу новгородскому и псковскому, «чтоб государи наши держали отчину свою в старине, а посадников бы отпустили». Посадники были отпущены, и вслед за ними приехал боярин из Москвы с объявлением, что великий князь отчину свою держит в старине.

Псковичи напрасно беспокоились: Иоанн не хотел делить великого княжения, не хотел раздирать его усобицами, которые могли кончиться только гибелью одного из соперников, и предупредил борьбу, пожертвовав сыну внуком. II апреля 1502 года великий князь положил опалу на внука своего, великого князя Димитрия, и на мать его Елену, посадил их под стражу и с того дня не велел поминать их в ектеньях и литиях, не велел называть Димитрия великим князем, а 14 апреля пожаловал сына своего Василия, благословил и посадил на великое княжение Владимирское и Московское всея Руси самодержцем по благословению Симона-митрополита. С этих пор имя великого князя Василия является в грамотах подле отцовского, причем Иоанн называется в отличие великим князем большим. Отпуская послов в Литву, Иоанн дал им такой наказ: если дочь великого князя (Елена) или кто другой спросит: «Как великий князь пожаловал сына своего Василия великим княжеством?» – то послам отвечать: «Пожаловал государь наш сына своего, учинил государем так: как сам он государь на государствах своих, так и сын его с ним на всех тех государствах государь». Если же спросит: «А ведь прежде государь пожаловал великим княжеством внука своего; и он взял ли у внука великое княжество?» – то на это послы должны были отвечать: «Который сын отцу служит и норовит, того отец больше и жалует; а который сын родителям не служит и не норовит, того за что жаловать?» Если же дочь великого князя Елена спросит: «Где теперь внук и сноха?» – то послы должны отвечать: «Внук и сноха живут теперь у великого князя, так же как и прежде жили». Посол, отправленный в Крым, должен был на те же вопросы отвечать так: «Внука своего государь наш было пожаловал, а он стал государю нашему грубить; но ведь жалует всякий того, кто служит и норовит, а который грубит, того за что жаловать?»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВОСТОК

Подчинение Казани. – Завоевание Перми. – Югорские князья платят дань в Москву; утверждение русских на Печоре; переход за Уральские горы. – Нашествия хана Золотой Орды Ахмата. – Поведение Иоанна во время второго нашествия Ахмата. – Послание к нему Вассиана, архиепископа Ростовского. – Отступление Ахмата от Угры. – Гибель Ахмата в степях. – Крымская орда. – Союз Иоанна с крымским ханом Менгли-Гиреем; крымцы дорушивают Золотую Орду. – Первые сношения России с Турциею. – Сношения с тюменцами, ногаями, Хоросаном и Грузиею.

Последний поход Василия Темного был на Казань, первый поход московской рати в княжение сына его был также на Казань. В 1467 году служилый московский царевич Касим получил из Казани весть, что там хотят видеть его ханом и чтоб он спешил туда с войском; Касим обрадовался, дал знать об этом великому князю, и тот послал к нему сильную рать под начальством князя Ивана Васильевича Оболенского-Стриги. Но когда Касим подошел к Волге, то на другом берегу уже стоял казанский хан Ибрагим со всеми князьями и не допустил его до перевоза. Обманутый Касим в холодную и дождливую осень должен был возвращаться назад, оказался недостаток в съестных припасах, так что многие из ратников Оболенского в постные дни принуждены были есть мясо, а лошади мерли с голоду; много доспехов было побросано на дороге, но люди все возвратились домой благополучно. Казанцы спешили отомстить и немедленно явились под Галичем, но получили скудную добычу, ибо все окружные жители сидели, запершись в городе; городов же брать не могли, потому что великий князь успел разослать заставы в Муром, Нижний, Кострому и Галич. Счастливее были московские дети боярские, которые зимою 6 декабря выступили из Галича в землю Черемисскую. Целый месяц в сильную стужу, без дороги шли они лесами. 6 января 1468 года вошли к черемисам и выжгли всю землю их дотла, людей перебили, других взяли в плен, иных сожгли, имение все побрали, скот, которого нельзя было с собой увести, перебили; за один день пути только не дошли до Казани и возвратились к великому князю все поздорову; в то же время муромцы и нижегородцы воевали по Волге. Казанцы отомстили нападением на верховья реки Юга, где сожгли городок Кичменгу; потом повоевали две костромские волости; князь Оболенский-Стрига не мог догнать их; счастливее был князь Данило Холмской, которому удалось разбить татар, разорявших Муромскую волость.

Весною новый поход: воеводы собрались на Вятке, под Котельничем, повоевали по Вятке черемис, выплыли в Каму, воевали до Тамлуга и Перевоза Татарского, побили многих купцов и товару у них отняли много; входили воевать и в Белую-Воложку; на берегах Камы разбили отряд татар из двухсот человек, потерявши на бою двух человек убитыми, наконец, через Великую Пермь и Устюг возвратились в Москву. С другой стороны, князь Хрипун-Ряполовский с нижегородскою заставою разбил татарский отряд, состоявший из дворян ханских. Но в то время как русские воевали по Каме, казанцы с большою силою пришли к Вятке и заставили ее жителей передаться хану Ибрагиму.

В 1469 году, весною же, великий князь задумал поход в более обширных размерах: пошла под Казань судовая рать, в которой были дети боярские из всех городов, под начальством воеводы Константина Александровича Беззубцева; пошла и московская городовая рать, сурожане, суконники, купцы и прочие москвичи, которым было можно по их силе, с воеводою князем Петром Васильевичем Оболенским-Нагим; суда шли к Нижнему из Москвы Москвою-рекою и Окою, коломничи и муромцы – Окою, владимирцы и суздальцы – Клязьмою, дмитровцы, можайцы, угличане, ярославцы, ростовцы, костромичи и все другие поволжане – прямо Волгою, и все сошлись к Нижнему в один срок. Другая рать, под начальством князя Данилы Ярославского, из Вологды и Устюга пришла к Вятке и повестила вятчанам, чтоб шли вместе на казанского царя, но мы видели уже, что вятчане отказались воевать против Ибрагима. В это время на Вятке был казанский посол, который и дал знать своим, что идет от Вятки рать московская судовая, но небольшая. Между тем Беззубцев с главною ратью стоял в Нижнем, куда пришла к нему великокняжеская грамота с приказом: самому стоять в Нижнем, на казанские места отпустить охотников. Беззубцев созвал всех князей и воевод и объявил им: «Прислал великий князь грамоту и велел всем вам сказать: кто из вас хочет идти воевать казанские места по обе стороны Волги, тот ступай, только к городу Казани не ходите». Рать отвечала: «Все хотим на окаянных татар, за святые церкви, за своего государя, великого князя Ивана, и за православное христианство!» – и пошли все, а Беззубцев один остался в Нижнем. Ратники выплыли из Оки под Нижний Новгород Старый, вышли из судов к церкви, велели священникам служить молебен за великого князя и за воинов его и милостыню раздали каждый по силе, потом собрались и стали думать, кого поставить воеводою, чтоб одного всем слушать, долго думавши, выбрали себе по своей воле Ивана Руна. В тот же день отплыли они от Нижнего, два раза ночевали на дороге и на третьи сутки на ранней заре, 21 мая, пришли под Казань, забрались в посады, велели трубить в трубы и бросились сечь сонных татар, грабить, брать в плен, освободили христианских пленников, московских, рязанских, литовских, вятских, устюжских, пермских, и зажгли посады со всех сторон; татары, не хотя отдаться в руки христианам и больше жалея о богатстве своем, запирались со всем добром, с женами и детьми в мечетях и там сгорали. Когда посады погорели, русская рать, истомившись, отступила от города, села на суда и отплыла на остров Коровнич, где стояла семь дней. На осьмой прибежал из Казани пленный коломнятин и объявил: «Собрался на вас царь казанский Ибрагим со всею землею, Камскою, Сыплинскою, Костяцкою, Беловоложскою, Вотяцкою, Башкирскою, и быть ему на вас на ранней заре с судовою ратью и конною». Услыхавши эту весть, воеводы и ратники начали отсылать от себя молодых людей с большими судами, а сами остались назади, на берегу, оборонять их. Они приказали молодым стать на Ирыхове-острове, а на узкое место не ходить; но те не послушались, пошли в узкое место на больших судах, и тут пришли на них конные татары, начали стрелять, стараясь их выбить; но русские отстреливались удачно и отбились от неприятеля. Между тем судовая рать татарская, лучшие князья и люди пошли на главный отряд, сбираясь пожрать его, потому что был невелик; но русские не испугались, пошли против татар и прогнали их до самого города. Возвратившись с погони, вся рать стала на Ирыхове-острове, и тут пришел к ней воевода Беззубцев, который, простоявши еще семь недель в ожидании вятчан и отряда князя ярославского и видя, что в войске оказывается недостаток в съестных припасах, двинулся со всею ратью к Нижнему; на другой день встретили они ханшу, мать Ибрагимову, плывшую из Москвы, которая объявила им, что войны больше не будет. «Князь великий, – говорила она, – отпустил меня к сыну со всем добром и с честию; больше уже не будет никакого лиха между ними, по все только добро будет». Вероятно, прибытие этой ханши в Москву и заставило великого князя отложить поход Беззубцева из Нижнего. Воевода продолжал путь Волгою вверх и, остановившись в воскресенье на Звениче-острове, велел священникам служить обедню; отслушав обедню, хотели уже садиться обедать, а в некоторых церквах не успели еще и обеден отслужить, как вдруг показались татары в судах на реке и на конях по берегу. Русские бросились на суда, схватились с неприятелем и прогнали его, но стрельба конницы заставила их отплыть к своему берегу; тогда судовые татары погнались опять за ними, русские снова оборотились и прогнали татар; так бились целый день и разошлись ночевать, татары на своем берегу, русские на своем. Как на другой день они разошлись, летописи не говорят.