Беженка Луиза

– Все ж таки не свой человек. Пойдем ты со мной.

Наташка немного подумала и согласилась:

– Ну, что ж, пойдем…

Они сейчас же отправились в ту избу. Луиза сидела за столом и писала какое-то письмо, а по другой конец стола сидела Анна. Девушка отложила писанье в сторону и пытливо взглянула на вновь пришедшую.

– А я тебе еще одну ученицу привела.

– Очень хорошо, – окинув с головы до ног Марфушу, одобрила Луиза. – Тоже рукоделью?

– Да.

– А грамоте знаешь?

– Немного знаю.

– Отчего немного? Нужно было больше знать. Твои родители тоже крестьяне?

– Они богаче, – пояснила Наташа.

– А богатым скорей надо учиться, им доступно. Твои родители хорошего тебе не желали. А что ты по рукоделью можешь?

– Что же я могу, я ничего не знаю.

– Ну, как же, если связать что или сшить?

– Мы привыкли во всем купленном, – смущенно заявила Марфуша.

– Купленное – это когда новое, а если починить что? Да опять, всего не накупишься.

– Ты прими уж ее, – заступилась за Марфушу Наташка, – она и научится.

– Конечно, приму, пожалуйста, приходи. Запаси только материала.

Она рассказала, чего сколько Марфуше нужно, и эта девочка ушла от Луизы с закружившейся от радости головой. Когда они пришли в избу Стуловых, Ларька заметил:

– Лафа вам, девкам, будете вы в кучку собираться пойдут у вас каждый день посиделки.

– А тебе завидно?

– Завидовать нечему, а немножко жаль, нешто мне в платье нарядиться да платком повязаться.

– Только попробуй, мы тебя так турнем…

VI

Подошел базарный день. Луиза съездила с своими ученицами в город. Запаслись материалом. Будущие рукодельницы на другое утро пришли к беженкам и стали подготовляться к работе. С первого же дня работа началась, и кто начал вязать, кто вышивать, кто просто приучаться шить. Дело у всех спорилось, наука давалась каждой. Прошло каких-нибудь две недели, как Татьяна зазвала к себе одну соседку, вынесла из чулана отрезок холстины с цветисто расшитыми концами и проговорила:

– Погляди-ка, как моя Наташка научилась расписывать.

Соседка взяла в руки богато расшитое полотенце, долго любовалась им, потом охнула и вздохнула:

– Жалко, у меня никого нет, а то и я бы отдала в эту науку.

– А вон Андрею какую шарфу связала, – еще похвасталась Татьяна.

– Вот они, золотые ручки-то! А мы что?!

– Мы зато черную работу ломаем, – в утешенье соседке сказала Татьяна.

– Ломать-то можно, да что из этого толка? И медведь ломает, да из его ломанья выходит одна валежь.

Все ученицы ходили к Луизе очень охотно, просиживали все положенное время, нередко забегали и в неположенное или в сумерки или вечерком. Квартира беженок стала для них самым притягательным местом. За работой они разговаривали, шутили, пели песни. Луиза более всего подбивала их на песни, внимательно вслушивалась в каждый стих, что они пели. Иногда она пела и сама, но она пела по-латышски и все более одну песню с заунывным мотивом. Эту песню Луиза пела с большим увлечением. Однажды девицы пристали к ней и стали просить рассказать, о чем поется в песне. Луиза рассказала, что в песне поется про народ, у которого в песнях нет веселья, а только одно грустное. Эти песни щемят сердце и навевают тоску. И вот спрашивается докуда же будут люди петь так грустно, когда же грянет у них веселая и могучая песня о вольной воле? И никто не знает, когда наступит такое время.

Однажды перед Михайловым днем, когда вся компания, по обыкновению, сидела за рукодельем, в избу вошел Андрей. Он был немного смущен и нетвердым голосом проговорил:

– А я пришел к вам с газетой, хочу новенькое вам прочитать. Вот тут описывается, как трое наших из немецкого плена ушли.

– Это очень отлично, – ободрила Луиза. – Я сама хотела тебя просить. Ходил бы и читал нам. А мы будем слушать да спасибо тебе говорить.

Ободренный такой встречей, Андрей отложил костыль в сторону, сел на лавку и вынул из кармана газету. Началось чтение. Девицы, не отрываясь от своих занятий, внимательно слушали, что им читали, и когда история кончалась, одна за другой стали высказывать свое удовольствие.

– Это хорошо. Ты, правда, приходи почаще да принеси чего-нибудь.

– А я не помешаю вам?

– Совсем нет, – уверила его Луиза, – даже очень хорошо выйдет.

– Ну, так ладно. Съезжу в училище за книгами.

– А ты сам-то любишь читать? – спросила Луиза.

– Прежде не любил, – признался Андрей. – Не то чтоб не любил, а не понимал, правильнее сказать. Когда учиться ходил, читал еще, а как перестал – и читать бросил. То некогда, то погулять хочется. Товарищи тоже никто не читал. А вот как полежал в лазарете, понял и в редьке скус. Сперва другие читали, а дальше сам стал. Да как, бывало, зачитаешься-то, до полуночи не спишь. Огонь погасят, а все лежишь да думаешь. Ведь с книжкой-то что ни что перечувствуешь, где ни где не побываешь.

– Да, да, – горячо подтвердила Луиза, – все это правда.

Она ласково взглянула на Андрея и добавила:

– Так когда ж ты нам добудешь книжек?

– Да хоть завтра, запрягу лошадь да съезжу…

VII

Между книгами, которые привозил из школы Андрей и читал в избе девицам, попалась одна, где выводилась старая барская семья с различными характерами. Одни были смешные, другие благородные. Луиза после чтения спросила: не знают ли девушки кого из живых людей, похожих на описанных? Девицы задумались; наконец Ольга засмеялась и сказала:

– Я знаю одного.

– Кого?

– А вот Петра, Марфушина брата, очень он на Митрофанушку похож.

Все рассмеялись; смеялась и Марфуша. Она подтвердила, что у ее брата есть сходство с Митрофанушкой. Он был уже взрослым, но жил дома, ничего не делал, собирался жениться и искал богатую невесту. С тех пор как у Луизы начались занятия с девушками и когда девушки собирались к ней по вечерам, ему некуда бывало деваться. Ребят в деревне ни кого не оказалось, и он ходил один, раздраженный и скучающий.

Вскоре после того как про него говорили в избе Луизы девушки, один раз перед обедом, когда шла самая живая работа, в избу вошел Петр. Это был статный, сытый парень, одетый в хорошую поддевку. Мать с дочерью, не зная, кто это, смутились, когда увидели его. Петр тоже чувствовал себя не совсем свободно. Он неловко снял шапку и нетвердо проговорил:

– Бог помочь.

– Спасибо, Пахомыч! – смеясь, ответила Ольга.

– Что, Петра, пришел сказать, когда будет вёдро? – спросила вошедшего другая взрослая девица, Катерина Ганькина, поступившая на обучение после.

– Он разе Петр, его, кажись, окрестили Митрофанушкой? – напомнила одна из подростков.

– В самом деле Митрофанушка!

Поднялся смех и шутки. Вспомнилось, что говорил Митрофанушка, что делал. Луиза оговорила девушек и спросила Петра, что ему нужно.

– Я за сестренкой пришел, – ответил Петр, немного оправившись. – Наши обедать собираются, велели ее звать.

Петр говорил, а сам оглядывал избу, сидящих девушек, хозяек. Первоначальная робость его проходила. Он становился смелей. Приметив кое-что из обстановки неизвестного ему, он спрашивал, что это и на что. Ему объяснили. Он подошел отдельно к каждой, посмотрел, кто что делает, девушки опять стали было над ним шутить:

– А ты небось думаешь, зачем это они глаза портят, сидели бы по домам на лавочке да болтали ногами?

– Мне ваших глаз не жалко.

– Верно. Это он про себя только думает: не хочу учиться, а хочу жениться, а об других-то ему горя мало.

Послышался новый взрыв смеха. Этот смех заразил даже Петра; он, улыбаясь, проговорил:

– Что это вы про меня столько складываете?

– Это не мы складываем, а так в книжке написано.

– В какой же это книжке?

– А вот ты узнай попробуй.

Петр присел на лавку, достал папиросы и хотел закуривать.

Луиза заметила это и поспешно проговорила:

– Здесь курить нельзя.

– Чего же? – покраснев, изумился Петр. – У меня хорошие папиросы, не махорка.

– Все равно. Нас здесь много сидит, и нам нужен чистый дух.

– Что ты лезешь в чужой монастырь с своим уставом? – посмеялась ему одна девушка.

– У вас, правда, тут монастырь, – обиженно проговорил Петр, пряча в карман папиросы. – Ну что ж, спасайтесь тут, а мы обедать пойдем. Пойдем, Марфуша.

– Подожди, поспеем.

– Чего годить, когда начал поп кадить.

Марфуша поглядела на Луизу. Луиза пожала плечами, Марфуша накинула на себя одежину и вышла за братом. Когда они ушли, Луиза, удивленная, проговорила:

– Почему он такой самолюбивый? Ему сказали правду, а он ее невзлюбил.

– Богатые они, к почету привыкли, и вдруг ему осадка.

– Богатый больше должен понимать, что нужно.

– Он много понимает, только об себе.

– И у вас много таких парней?

– Были такие, были и другие, – только теперь все они на службе.

VIII

Наташка за обедом рассказала, как к ним приходил Петр Смолин и что из этого вышло. Отец с матерью посмеялись, но Андрей сделался серьезным. В его глазах появилось смутное беспокойство, это беспокойство зашевелилось в его душе. Он вдруг забоялся: а ну, как латышкам выйдет из этого какая неприятность?

За последнее время Луиза стала одной заботой Андрея. Все, что его занимало последнее время, – это была Луиза; он только о ней и думал и этими думами и жил. Он видел в девушке то, что ему представлялось самое хорошее и самое нужное в жизни. Все, что она говорила, что делала, как объясняла, что нужно делать и что делали другие, ему казалось безусловной правдой. Когда про Луизу что-нибудь рассказывала Наташка, у него всегда усиленно билось сердце. Бывать у них в избе, читать девушкам книжки было для него самой большой радостью. Еще более было радостно парню, когда Луиза приходила к ним в избу, заводила разговор с отцом или матерью и как отец с матерью, слушая ее, забывали свои дела. Разговор же с ним, советы о чтении поднимали Андрея до небес. У него появились такие чувства и надежды, в которых он пока боялся признаться себе. Он не знал еще хорошо, что это такое.

Не знал хорошо Андрей, что его обеспокоило и сейчас, когда он узнал от сестренки, что у них был Петр Смолин, но тревога, поднявшаяся в его сердце, не проходила. Оно смутно ныло.

Пообедали. Отец с Ларькой поехали в лес доваживать оставшиеся там сучья, а Андрею нужно было сходить к сапожнику. Он уже теперь ходил не на костыле. Ему купили новые валенки, и один валенок немного давил больную ногу, нужно было его расколотить на колодке. У сапожника сидело два мужика, зашедшие к нему покурить. И Петр пришел тоже с докукой, вырезать ремешок на напальник у гармоники. Увидев вошедшего Андрея, Петр насмешливо сказал:

– Отцу игумену. Как в твоем монастыре дела идут?

Андрей понял, на что парень намекает, и ответил:

– Да идут себе, а ты что, хотел бы поступить туда?

– Нет, спаси Христос. Там настоятельница очень строга. Один раз зашел, и то курить не позволила. Этаких порядков я еще нигде не видал…

– Стало быть, так надо.

– Мало ли что ей так надо, да нам-то это не отрада.

– Зачем тогда ходить?

– Неволя заставляет. Она к себе всех девок переманила, не с кем стало и язык почесать.

– Девок она к себе привадила не напрасно, – проговорил один из сидевших у сапожника мужиков. – Она их всех на дело наставляет.

– Дело делом, и гулянью должен быть час. Бывало, каждый вечер у чьих-нибудь ворот стоят, гогочат, сыграешь ни гармонике, попляшут… А теперь иной вечер и не сберешь никого.

– Ступай и ты с ними в избу.

– В том-то и дело, что не подходит. Плюнуть не потрафишь. Тоже народ. Забивает голову, чтобы все нос драли, только и всего…

– Что же она, худому кого учит?

– Не худому и не хорошему. Кроить да резать все полезут; а ты вот научи чему-нибудь путному.

– Чего же еще путней для нашей сестры?

– От них такая путь, какой у нас не было, – заступился за латышек другой мужик. – Они все люди с большим понятием. У моей отдельной снохи корова захирела. Сохнет и сохнет, а жилец латыш посмотрел да и говорит: как ее кормишь? А ты, говорит, попробуй так вот да так. Растолковал, показал. Баба послушалась, и что ж? Поправилась корова, стала на скотину похожа.

– С понятием люди, – проговорил и сапожник. – Мне Мануйло говорил: валялось у него железо разное, так, лом. Подобрался к нему латыш – замок к замку, личина к личине, где смазал, где ключ подобрал, вышла добра целая полка…

– Как нерусский человек, так во всем другая ухватка, – сказал опять первый мужик. – Я тоже смолода в солдатах служил, в Финляндии. Так тоже, что они делают только! На камнях хлеб растет, а уж на огороде-то что у них родится… Куда до них нашим.

– Нашим никакой науки не было, – согласился с этим Петр.

– А когда наука началась, ты против нее на дыбы? – подхватил его Андрей.

– Это не наука. Какая это наука, наука должна быть настоящая.

– Все равно, хоть маленькое стеклышко в угол вставишь, все больше свету войдет. – Лиха беда начало!

Петр промолчал, но, видимо, он с этим был не согласен. Андрей ушел от сапожника все с тем же смутным чувством.

В сумерки, когда Андрей стоял у двора, он заметил, как по дороге шло несколько девушек, и вдруг навстречу им вышел Петр и остановил их. Пошло зубоскальство, смех. Вдруг рявкнула гармоника, и вся компания повернула назад и пошла на тот конец деревни. Андрей долго стоял, думал, что девицы оторвутся наконец от Петра и придут к Луизе. Но с того конца продолжало доноситься пение, и хор делался все разноголосей. Видимо, к нему прибавились и другие, вышедшие на улицу.

У двора появилась Луиза; она вышла налегке, с жакеткой внакидку. Увидав стоящего Андрея, Луиза спросила:

– Не видно, не идут девушки?

– Они и не придут…

– Почему?

– Их перебивает у тебя давешний твой гость.

– Какой гость?

– Марфушин брат Петр. Он обиделся на тебя и вот погляди, будет отбивать от тебя учениц.

– Неужели это правда, Андрей?

– Думается, что правда.

– Ой, как это печально. Неужто он такой нехороший человек?

– Человек-то он хороший, да нрав у него не совсем гожий, – криво усмехаясь, выговорил Андрей.

Луиза помолчала, постояла, постояла немного, повернулась и ушла в свою избу, а Андрей пошел домой.

IX

На другой день в обед к Стуловым пришла Луиза. Она была грустная, взволнованная и как будто чем обиженная. Это бросилось в глаза всем, и Татьяна спросила:

– Что с тобой сделалось?

– Со мной ничего, а вот только я на неприятности нарвалась. Никак я такой неприятности не ожидала.

И Луиза стала рассказывать, что сегодня к ней не пришли Марфуша. До сего время она приходила вовремя, усердно работала, что ей давали, была очень довольна – и вдруг сегодня не пришла. Отпустив девушек на обед, Луиза решила сходить к Смолиным и самой узнать, почему девочка осталась дома. И вот посещение дома богача так на нее подействовало.

– Ой, не хорошо! – воскликнула Луиза и закрыла лицо руками. – Никак я этого не ожидала. Я думала: богатые люди – больше светлые люди, а они так же темны, как бедняки, а то и хуже. Сам хозяин грубый, хозяйка грубая, а парень этот сидит за столом, и у него глаза горят, как у волка. А Марфуша, как я вошла, отвернулась и спряталась. Я спросила их, отчего сегодня Марфуша не пришла, а хозяин говорит: она у тебя ничего хорошего не нашла. Я говорю, что же ей нужно. Обучаю я тому, что всем полезно, а он говорит: а нам это ни к чему. Мы, говорит, что ты учишь делать, все купить можем. Я сказала, что купленное не прочно. Так что ж, говорит хозяин, не прочно – скорей сносится, а на ее место свежее заведешь, все с обновой. Да еще, говорит, ты нехорошо заводишь: учить учишь, да людей мутишь. Какие там еще чтения заводишь? Твоих книжек-то начитались да нашего Петра на смех подняли. До тебя над нами никто не насмешничал, а от тебя стали насмешничать. Я, говорит, на тебя в волость могу подать.

– Да неужели ж так и сказал? – всполохнулась Татьяна.

– Так и сказал. Девчонки, говорит, к себе не жди, и платить за ее науку ничего не будем – потому не стоит.

– У него хватит совести и на это, – проговорил Мартын. – Чванный мужик. Любит, чтобы во всем его верх был.

– Но чем я виновата? Дочери его я желала добра. Она даже заплакала сейчас, как слова отца услыхала. Сына его я не знала. Разве я знала, что он на Митрофанушку похож?

– Они это от непонятия, – стараясь успокоить Луизу, проговорил Андрей.

– Нет, они понимают. Это они оттого, что дурные люди. У вас кто сильный, тот и дурной. Нужно от вас сниматься да ехать в другое место…

– Что ты, бог с тобой! – испугалась Татьяна.

Андрей сразу побледнел, а у Наташки вдруг потемнели глаза стали заволакиваться слезами.

– Ну, всякое лыко нельзя ставить в строку, – успокаивающе сказал Мартын. – На всякий роток не накинешь платок.

– Зачем же они так поступают?

– Настолько совести хватает. Только не все люди равны. Одни такие, другие и другие…

– А в других ни зла, ни добра… обидят тебя, и никто не заступится.

Луиза разволновалась, встала и пошла вон из избы. Хозяева остались подавленные, невеселые.

– А ну, как он, правда, в волостное подаст? – высказала свое опасение Татьяна.

– Ну, вот еще! – уверенно выговорил Мартын. – С какими глазами-то? Будет того, что поговорит.

– В волостное подать он не имеет права, – убежденно проговорил Андрей. – Чем она виновата? Что она, окромя хорошего, кому что сделала? Она нас на прямую дорогу выводит, мозги всем протирает, а тут какой-то самодур не знамо что говорит. Это совсем без совести!

– Знамо так, – согласилась Татьяна и, вздохнувши, добавила: – А ну, как они, правда, из нашей деревни уедут?

– Что ж, уедут и уедут. Не привязанные, – равнодушно выговорил Мартын.

Наташка быстро вскочила с места и убежала в чулан.

И Андрей поднялся и стал надевать полушубок.

– Ты куда? – спросил Мартын.

– Так, – не своим голосом ответил Андрей и вышел.

– Сохрани это бог, если они уедут. У нас у одних что пойдет! – вздохнувши, выговорила Татьяна.

Мартын задумчиво молчал. Ему, видно, что-то пришло в голову, и он соображал.

Татьяна поглядела на него и, помолчав, – промолвила:

– Если попытать их под свое крыло взять?

– Как?

– А как следует, честным манером. Не миновать парню жениться: вот ему и невеста.

– А она ему пара?

– А чем не пара? Девка парню всегда пара, а хорошая девка тем паче.

– Не нашей природы-то она.

– Природа не важно, было бы согласье. А то будут жить-поживать да добра наживать.

– Чего с такой не жить, – согласился Мартын.

И, подумавши, опять проговорил: – Что ж, можно закинуть слово. Какие речи услышим от них?..

– Вот сберусь с духом, схожу…

X

Ни собралась с духом Татьяна не сразу. Выпустила она слово легко, но начать, что задумала она, – вышло тяжело. У ней как-то прошла смелость. А в самом деле, подходящее ли это дело? Про Андрея она чутьем понимала, что для него в Луизе все, а для девушки будет ли в этом какой выход? Все-таки их семья серая, мужицкая. Все у них просто, не так, как они привыкли. Придется переиначивать уклад. И чем дальше, тем больше пропадала в ней уверенность в удачном окончании того, что она задумала. И у бабы меньше становилось смелости.

Но развязывать узел было надо. Андрей вернулся угрюмый. Ни слова не говоря, лег на коник, отвернулся к стене. У матери сжалось сердце, и она решила пойти к латышкам и завести разговор.

И только начало смеркаться, Татьяна тихонько перекрестилась и пошла к беженкам. Она шла с трепещущим сердцем. И когда вошла в избу, у ней немного отлегло в груди. В избе стоял сумрак. Беженки еще не зажигали огня. Они молча коротали время. Анна сидела на печи, а Луиза лежала на конике. Татьяна усиленно веселым голосом проговорила:

– И вы сумерничаете. И у вас ничего не делают. А я пришла к вам было скуку разогнать.

– У нас тоже много скуки, – проговорила Анна, но осталась сидеть, как сидела.

– А вам чего скучать была нужда?

– Все беды. И дома беды, и здесь не радость. Какая может быть радость? Ведь только подумаешь…

– А вы не думайте. От дум, говорят, сердце сохнет… Вы вот лучше послушайте, что я вам скажу…

Татьяна села на лавку, и хоть последние слова она выпустила свободно, но в груди у нее как-то похолодело. Говорить дальше нужны были большие усилия. Но она все-таки силы нашла и продолжала:

– Мои мужики, как узнали, что с Луизой плохо торговцы обошлись, очень обиделись. И вас стало жалко, и на тех злоба. Правда, когда худой человек захочет кому зло сделать, он сделает. Особливо таким, у кого поблизости твердой заступы нет.

Татьяна почувствовала, что она подошла к тому, когда можно сказать самое главное, и ее опять взял какой-то страх, и она опять сделала усилие и решила скорей высказать то, зачем она пришла.

– Вам нужна хорошая заступа. Зачем вам жить на бобыльском положении? Полезайте-ка вы под крепкое крыло. Мы вот что надумали: пусть-ка Луизушка выходит за нашего Андрея. Повенчаются они, и уж тогда никто к вам подступа не сделает. Будут, с нами со всеми, в чем нужно, считаться.

Татьяна высказала эти слова и вдруг почувствовала большое облегчение. Она даже глаза закрыла от радости, что свалила с себя эту обузу. Ей сразу стало много спокойнее, и она легко могла ждать, что ей скажут на ее слова.

Первое, что увидала Татьяна, это то, что Луиза сейчас же поднялась с изголовья и, выпрямившись, осталась сидеть в своем углу. Шевельнулась на печке и Анна, но сразу никто ничего не сказал. Татьяна ждала, кто первый из них отзовется на ее слова, но они почему-то ничего не говорили. Тогда Татьяна опять развязала язык:

– Аль я не к месту эти слова выпустила? Тогда не обессудьте, коль вам это не во нрав. Мы от простоты сердца. Вы, мы думаем, вы люди хорошие, породниться с вами за честь… Опять Луизушка нашему парню по душе пришлась, вот мы и отважились.

– Нет, нет, нам это не обидно, – поспешила успокоить Татьяну Анна и соскользнула с печки. – Только все это скоро, неожиданно. У нас такое время, такой год. Сколько бед перенесли! И вдруг девушка замуж… Нам в голову не приходило. Надо об этом подумать хорошенько.

– Да, подумать, – согласилась с матерью Луиза. – Так сразу нельзя. Мы посоветуемся.

– Ну, что ж, посоветуйтесь, – легко согласилась на это Татьяна. – Известно, с бухты-барахты нельзя, дело не шуточное. Только глядите одно. Мы сватаем Луизу не то что там что. Мы не глядим, что у вас есть, что нету. Мы видим одно – люди хорошие. Нас всех и тянет к вам. Мы все будем рады, коли бог благословит делу свершиться, и старые и малые.

– Хорошо, хорошо. Спасибо, мы вам дадим ответ. Если не сегодня, то завтра утром…

– Ну, дай вам бог хороший разум, – пожелала Татьяна и вышла из избы.

И после того как Татьяна вышла от латышки, если бы она могла незаметно опять вернуться к ним в избу и если бы понимала по-латышски, то она увидела и услыхала вот что.

Как только Татьяна вышла, Анна сейчас же подошла к дочери и села с ней рядом. Луиза не шевельнулась. Она сидела, плотно сложив на груди руки и опустив голову.

– Вот какая наша судьба. Каждый день новость за новостью, – выговорила, вздыхая, старая латышка.

– В такое колесо попали; чем дальше, тем больше захватывает. Должно быть, хочет судьба совсем нас переделать.

– Если принять то, что нам теперь предлагают, то что тогда от нас останется?

– Не знаю, мама.

– А ты все-таки как думаешь?

– Мне трудно тебе сказать.

– Андрей человек хороший.

– Они все хорошие, да чужие нам.

– У нас родных-то и не осталось никого.

– Да, никого…

Наступило молчание. Оно долго не прерывалось.

Наконец Анна проговорила:

– Если уехать в какой-нибудь город, устроиться где тебе, тебе место найдется.

– Опять в чужой семье. Трудно это, мама! – вырвалось невольно у Луизы.

Мать как будто оживилась, она поспешно выговорила:

– А коли трудно в чужой – надо свою заводить, случай есть.

Луиза опять замолчала.

– Андрей послушный. Если кончится там, освободится место, можно опять на родину поехать, и он за нами пойдет. А нельзя будет вернуться, здесь устроимся.

– Туда нам ехать не придется.

– Тогда здесь устроимся. Жить здесь будет можно. Нужно только приложить старанье. В русской деревне простор большой. И люди простые.

Луиза вдруг склонилась к изголовью и всхлипнула, Анна обеспокоилась и проговорила:

– Тогда не нужно. Как-нибудь иначе проживем. Пока здоровье есть да ум в голове, нужды не увидим.

– Я это не оттого. Я так. Очень много скопилось всего. Я не отказываюсь от того, что они предлагают. Андрей хороший человек, честный, отзывчивый, с ним легко будет жить. Только так все это неожиданно…

– Значит, ты согласна?

– Согласна, – легко ответила Луиза.